Текст книги "Постпостмодернизм: как социальная и культурная теории объясняют наше время"

Варга не солидаризуется с Крокерами, но, конечно, принимает некоторые их идеи, говоря, например, что электронные технологии – «виртуальная реальность» – разлагают тело. Несмотря на неоспоримые преимущества интернета, соблазны виртуального флирта и альтернативного секса уменьшают силу и значимость воображения. Отсюда понятно, почему Крокеры справедливо, но несколько преувеличенно утверждают, что тело стало симулякром второго порядка. Таким образом, по мысли Варги, в ситуации гипермодерна сакральным становится не индивидуум, а тело. «Постмодернистскую культуру лучше всего сравнить с хаосом, а не с космосом. Неудивительно, что человек, который живет под давлением повседневной жизни и в ситуации ценностной неопределенности, обращает свое основное внимание на тело. Но можно усомниться в том, что в обществе, где доминируют средства массовой информации и массовая культура, древнеримский идеал sana in corpore sano („в здоровом теле здоровый дух“) по-прежнему актуален и реализуем» [Varga 2005: p. 231]. Постмодерн в значительной степени осуществляет разделение ума и тела, отдавая первенство или, по крайней мере, предпочтение последнему. Для Варги озабоченность телом и процессами, протекающими в нем, является ярким свидетельством того, что в эпоху гипермодерна телесное становится сакральным. В дальнейшем более востребованной оказалась совсем иная концепция гипермодерна, а философия телесности выделилась в отдельную дисциплину.

Независимо от всех этих дискуссий во второй половине 1990-х было еще две попытки ученых связать свои исследовательские интересы с термином «гипермодерн». В 1997 году вышла книга экофеминистки Шарлин Спретнак «Возрождение Реального: тело, природа и место в гиперсовременные времена». На самом деле автор почти не употребляет термин «гипермодерн», уделяя основное внимание «современности» и ее критикам. Но вполне позитивным моментом ее программы является «экологический постмодернизм» [Spretnak 1997: p. 6].

Так, она требует пересмотра взаимоотношений человека и природы, настаивая на ответственном отношении к экологии. Той же стратегии придерживается специалист по уголовному праву Ронни Липпенс, называя актуальную на тот момент социальную ситуацию «гиперсовременностью» и обращаясь за поддержкой своих тезисов к социологам. В своих работах 1998 года он несколько раз использовал это понятие, но затем оставил его[30]30
  В книге о справедливости, изданной под его редакцией, Липпенс ни разу не упомянул этот термин. См.: [Lippens 2004].


[Закрыть] [Lippens 1998a; Lip-pens 1998b]. Поскольку это был лишь эпизод в творческих биографиях указанных авторов, можно признать, что они использовали понятие «гипермодернизм» случайно, не планировали его разрабатывать и совершенно точно не хотели строить теорию постпостмодерна, оставаясь в рамках «постмодернистской парадигмы мышления»[31]31
  Спретнак сама признавала это. Что касается Липпенса, достаточно просмотреть его работы о «гибридных надеждах», чтобы понять, что данная позиция верна и в отношении него.


[Закрыть].

Более интересной оказалась стратегия британского политического теоретика и исследователя медиа Джона Армитейджа, которую уже опробовали канадцы Крокер и Кук. Если последние пытались представить актуальную культуру гипермодерна как альтернативу постмодерну, используя теорию Бодрийяра, то Армитейдж обратился к другому французу – философу Полю Вирильо. Разница в стратегиях Кука/ Крокера и Армитейджа очевидна. Несмотря на то что сам Вирильо никогда не использовал для описания социального и культурного состояния конца ХХ века термин «гиперсовременность», Армитейдж интерпретировал теорию французского критика в своем ключе. В 2000 году под его редакцией вышла книга «Поль Вирильо: от модернизма к гипермодернизму и обратно», во введении к которой Армитейдж доказывал, что Вирильо, которого некоторые авторы называют постмодернистом или даже постструктуралистом, на самом деле не имеет с этим направлением ничего общего. В поддержку своей позиции ученый предложил несколько аргументов.

Во-первых, теория культуры Вирильо опиралась на традиции модернизма в науке и искусстве: философ часто прибегал к помощи Кафки и Олдоса Хаксли, Маринетти и Дюшана, Гуссерля и Мерло-Понти. Во-вторых, сам Вирильо не подтверждал связь своей философии с постструктурализмом и, будучи антимарксистом, оставался в рамках философской традиции экзистенциализма и феноменологии, а также являлся гуманистом и христианином. В-третьих, Вирильо не осуждал современность как таковую. Скорее он рассматривал свою культурную теорию как «критический анализ современности через исследование технологий». Несмотря на репутацию «технологической Кассандры», Вирильо настаивал на том, что его концепция современности оптимистична. В-четвертых, работы Вирильо и сегодня остаются верными принципу надежды в осмыслении истории. Отсюда Армитейдж заключил: «Именно поэтому, на мой взгляд, более предпочтительно интерпретировать это как работу теоретика культуры, чья мысль касается того, что можно назвать проблемой гипермодернизма или, возможно, в качестве альтернативы – „культурной логикой позднего милитаризма“» [Armitage 2000: p 6–9].

Вопрос в том, можно ли в самом деле описать социальную и культурную теорию Вирильо как концепцию гипермодерна. Строго говоря, да. И хотя Вирильо часто позволяет себе оценочные суждения относительно внешней политики Соединенных Штатов [Вирилио 2002b], у него можно найти немало проницательных размышлений о новом состоянии мировой культуры, в частности о том, что «сегодня скорость – это война, последняя война» [Virilio 1986: p. 139]. Он также рассуждал о предельном ускорении коммуникаций, которое приводит к ускорению времени, «коммуникаций, выполняющих релятивистское сжатие „реального пространства“ Земли путем искусственного сжатия обменов изображения мира. Отныне не существует „здесь“, но существует „сейчас“» [Вирилио 2002a: с. 92, 93]. В конце концов, с точки зрения Вирильо, ядерную бомбу заменит бомба информационная и глобальное противостояние перейдет от холодной войны к «информационному оледенению» [Вирилио 2002a: с. 107]. Такова суть концепции Вирильо, получившей название «дромология»: в своей работе автор анализирует исчезновение физических расстояний и препятствий в связи с возрастающим значением скорости; пространство сменилось временем, а материальное было вытеснено нематериальным. В нашу задачу не входит подробное описание концепции Вирильо – нам важно лишь подчеркнуть близость содержания и стиля его рассуждений с некоторыми концепциями постпостмодерна. Как мы вскоре увидим, в этих отношениях они близки идеям Жиля Липовецкого.

Следует отметить, что идею гипермодерна, связанную с «технополитикой», выдвинул именно Армитейдж. Он пытался уйти от бинарного антагонизма между модернизмом и постмодернизмом посредством признания остроты гипермодерна. Для него гиперсовременность представляла собой отказ от противостояния между модернизмом и постмодернизмом и предлагала выход из кризиса современной культуры. В скобках заметим, что это также был и выход из жарких, но безрезультатных дебатов о модерне и постмодерне. Таким образом, Армитейдж отказался от префикса «пост» и заменил его префиксом «гипер», чем подчеркивалась его «избыточность». Гипермодернизм не являлся ни отрицанием господствующего эпистемологического оптимизма модерна, ни уклонением от теоретического пессимизма постмодерна. Скорее он представлял собой «продолжение модернизма другими средствами». С целью соблюсти «авторское право» Армитейдж, в отличие от Вирильо не имевший статуса знаменитого социального философа, описал последнего как критика постмодерна и скромно предложил свою «интерпретацию» его концепции.

На прямой вопрос Армитейджа о том, можно ли социальную теорию Вирильо назвать «гипермодернизмом», Вирильо ответил: «Что касается „гипер“ или „супер“ модернизма, то я думаю, что мы еще не вышли из современности. Полагаю, современность прекратит свое существование лишь в условиях того, что я называю „всеобщим катаклизмом“… Я считаю, что техническую современность, современность как результат технических изобретений последних двух столетий, может остановить лишь большая экологическая катастрофа, которую я в некотором смысле прогнозирую» [Armitage 2000: p. 26]. Обратим внимание, что в приведенной цитате также фигурирует префикс «супер» (или «сверх»). Для Армитейджа это, кажется, синонимы. Интересно, что префиксы «супер» и «сверх» задолго до этого использовал в своей концепции сверхмодерна французский антрополог Марк Оже (к слову, «избыток» – также слово из лексикона Оже) [Оже 2017]. В одном из примечаний к его интервью с Вирильо Армитейдж указал: «„Гипермодернизм“ – термин, который я резервирую для своей будущей книги о Вирильо» [Armitage 2000: p. 52]. В итоге у него вышла не одна книга, посвященная идеям Вирильо, но, судя по всему, с этим термином он решил не связывать ни свою судьбу, ни концепцию Вирильо, поскольку монографии, в названии которой встречалось бы это слово, у Армитейджа нет [Armitage 2011; Armitage 2012; Armitage 2015]. Собственно говоря, и в сборнике эссе «Поль Вирильо: от модернизма к гипермодернизму и обратно», кроме заглавия, термин фигурирует только во введении и в интервью, то есть исключительно в текстах Армитейджа. Тем не менее нам важно зафиксировать: гипермодерн теперь связывается не с телом, но с более широким контекстом состояния культуры.

Как можно заметить, история термина «гипермодерн» не только богатая, но и сложная. Пока мы познакомились с двумя концепциями гипермодерна (Крокеров/Варги и Армитейджа/Вирильо), каждая из которых посвящена разным областям: одна – телесности, другая – социальному состоянию в конце ХХ века в целом. Но наибольшую популярность получила теория гипермодерна, созданная Жилем Липовецким. Правда, возникает соблазн предположить, что она стала известной не потому, что оказалась самой удачной и обоснованной в концептуальном плане, а потому, что возникла позже других. Кроме того, в отличие от Вирильо Липовецкий сам предложил этот термин для своей теории постпостмодерна. В антологии концепций постпостмодерна [Rudrum, Stavris 2015] из всех упоминаемых авторов представлен именно Липовецкий, а потому идея «эпохи гипермодерна» фактически принадлежит ему. Вместе с тем надо помнить, что эта концепция – или термин – не появилась внезапно в начале XXI столетия.

Идеи, получившие впоследствии название «гипермодерн», Липовецкий сформулировал еще в 1983 году, когда вышла его работа «Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме». В ней Липовецкий, с одной стороны, писал о новой фазе в истории современного индивидуализма, а с другой – начал наступление на постмодерн – понятие, которое, кажется, не удовлетворяло его никогда. В главе «Потребление и гедонизм: к постмодернистскому обществу» Липовецкий излагал не собственные взгляды, а пересказывал тезисы Дэниела Белла, не предлагая при этом каких-то собственных комментариев, тем самым, по-видимому, солидаризируясь с позицией американского социолога. Так, Липовецкий показывал, что исторически развитие постмодерна начинается в 1960-х годах вместе с контркультурным движением, когда вслед за революцией в искусстве происходит «революция будней». Лишенный подлинного новаторства и смелости, постмодернизм всего лишь демократизировал гедонизм [Липовецкий 2001: с. 157]. В отличие от общества модерна, желавшего порвать со старыми социальными нормами, постмодернистское общество не апеллирует к идее светлого будущего, а потому, не имеющее каких-либо идеалов, оно являет собой общество равнодушия и опустошения.

Несмотря на то что «Эра пустоты» написана в пессимистическом тоне, это не означает, что Липовецкий был занят исключительно критикой современности – иногда он находил позитивные тенденции в актуальной культуре. В частности, в другой, более поздней книге он связывает надежды на либерализм с модой, которую, впрочем, тоже критиковал [Липовецкий 2012]. Наряду с этим он считает моду звеном в цепи постепенного перехода к консолидации либеральных обществ. В этом отношении социальный теоретик Джордж Ритцер приходит к выводу, что социальную и культурную философию Липовецкого можно назвать «постпостмодернистской». Так как «именно за отрицание таких важнейших явлений, как мода (и либерализм, и демократия, и т. д.), Липовецкий критикует постструктуралистов/постмодернистов и других теоретиков (например, представителей критической теории)» [Ритцер 2002: с. 109–110, 560].

Постмодернизм для Липовецкого в итоге становится коротким переходным этапом между классическим модерном и новым модерном. Потому гипермодерн не уничтожает модерн, но является точкой его предельного развития, своеобразной модернизацией самого модерна. Точно так же гипермодерн не противопоставляет себя прошлому. Вместо этого осколки прошлого сами оказываются вплетенными в структуру рыночных отношений настоящего. Забегая вперед, можно сказать, что эпоха гипермодерна подвижна, пластична и всегда готова к переменам. Хотя ныне за «абсолютным настоящим» может скрываться пустота прошлого и будущего, они не отсутствуют полностью. Так, «абсолютное настоящее не является тем, что структурирует гипермодерн, который скорее формирует парадоксальное настоящее, настоящее, которое непрестанно эксгумирует и „переоткрывает“ прошлое» [Lipovetsky 2015: p. 149].

Наконец, во «Временах гипермодерна», увидевших свет в 2004 году, философ перефразирует знаменитый кантовский вопрос «что такое человек?», который теперь звучит как «что такое модерн?», и формулирует тезис о гипермодернизме как втором модерне. С его точки зрения, это прежде всего «модерн наоборот». То есть если эпоха Просвещения является синонимом взросления человечества, то эпоха гипермодерна, напротив, – возвращением в детство, что по сути означает инфантилизацию общества. Термин «постмодернизм», считает философ, в общем неудачен, поскольку мы не можем говорить о полном исчезновении модерна. Таким образом, гипермодернизм продолжает логику модерна, включая в себя некоторые элементы, присущие обществу постмодерна.

«Вторая эпоха модерна» разворачивается в условиях экономического и политического дерегулирования и процессов глобализации. Гипермодерн представляет собой измерения за пределами политики, оставаясь радикальным в рамках «технологий, медиа, экономики, городского планирования, потребления и индивидуальной патологии» [Lipovetsky 2015: p. 144]. Главное слово, помогающее понять новую эпоху, – префикс «гипер». Гипермодернизм, по мнению Липовецкого, представляет собой пассивную фазу логики потребления. И если потребление было главной чертой постмодерна, то теперь ситуация поменялась и место потребления заняло гиперпотребление. Так, гипериндивидуализм и гиперконсюмеризм являются разными аспектами общей логики гипермодернизма. Кроме того, происходит разрыв в восприятии темпоральности, между восприятием прошлого, настоящего и будущего, в результате чего возникает категория «социального времени», которое выступает катализатором новых социальных конфликтов. Этот разрыв усиливается при сопоставлении времени досуга и рабочего времени. Когда человек сознательно концентрируется на рабочем времени, чтобы обеспечить себе комфортное существование в «социальном времени», у него возникает чувство дереализации в настоящем.

В 2013 году вышла книга Липовецкого «Эстетизация мира». В этой работе он, как и прежде, обращается к философии культуры, чтобы найти нечто положительное в ситуации нового модерна, до этого представлявшейся ему полностью негативной. Связывая модерн и гипермодерн, Липовецкий предлагает концепцию творческого капитализма, выделяя в его развитии три фазы. Первая фаза творческого капитализма датируется XIX веком, вторая – связана с возникновением и распространением американского кинематографа в ХХ столетии. С момента своего появления кино становится особого рода индустрией по производству эмоций. В этом Липовецкий видит грандиозное достижение Голливуда, который, собственно, в течение долгого времени выступал в качестве «фабрики грез». Причем вплоть до 1950 года кино представляло собой наиболее популярную форму развлечения именно в среде рабочего класса. В третьей фазе происходит радикальный разрыв с классическими принципами искусства и утверждается концепция трансэстетики, рассматриваемой в контексте коммерческого и массового искусства[32]32
  См.: [Lipovetsky, Serroy 2014]. Ключевые идеи этой книги автор высказал в интервью, доступном на английском языке [Lipovetsky 2018].


[Закрыть].

Рассуждения о гипермодерне теперь строятся вокруг возможностей капитализма, порождающего феномен гиперпотребления. Так как современность, по Липовецкому, не завершилась, гипермодернизм опять же не отрицает ее, но возвращается к ее логике и дополнительно утверждает творческую способность капитализма. В эпоху модерна искусство было отделено от бизнеса; гипермодерн делает искусство коммерческим, становясь временем чрезмерной эстетизации, гиперэстетизации. Хотя творческий капитализм напрямую связан с финансовой составляющей, в эстетическом плане он выполняет воспитательную функцию, поддерживая в человеке креативность и стремление к самовыражению. К положительным сторонам новой версии гипермодерна Липовецкий относит в первую очередь то, что неограниченное потребление в это время перерастает в свою противоположность и появляется необходимость не только потреблять, но и творить. Гиперпотребление вновь становится активным, деятельностным.

Наконец, происходит стирание локальных границ: в эпоху гипермодернизма искусство является планетарным явлением, оно обращается к каждому жителю Земли. Происходит эстетизация всех сфер жизни, повседневность соединяется с искусством, которое затем соединяется с бизнесом. Липовецкий обозначает эту ситуацию термином «гибридизация». Последняя в его понимании представляет собой «гигантское расширение планетарного феномена, в котором объединяются миры, до сих пор полностью отделенные друг от друга. Это наиболее важный момент для понимания того, что происходит сегодня» [Lipovetsky 2018]. Иными словами, то, что ранее было исключительно негативным, становится преимущественно позитивным – новая версия гипермодерна заменяет отрицательное значение положительным.

Насколько все эти построения новы и адекватны? В 2004 году Липопецкий повторил ряд тезисов, высказанных Бодрийяром несколько десятилетий назад (в частности, идею о том, что такие феномены, как терроризм или «гиперреальность порнографии», связаны с медиа), но при этом, конечно, без каких-либо ссылок на самого Бодрийяра. Это объясняется нежеланием Липовецкого связываться с конкретными социально-философскими течениями и даже нелюбовью к французской философии постструктурализма. Что же касается размышлений философа о творческом капитализме, то в них содержится немало общего с концепцией постмодерна Фредрика Джеймисона. Выстраивая связь между модерном – постмодерном – гипермодерном, Липовецкий смешивает, как мы видим, постмодерн и гипермодерн, тогда как разделение на фазы «активного» и «пассивного» потребления также ничего не дает в плане понимания новизны его идей. Британский теоретик культуры Алан Кирби указывает на отсутствие принципиальной новизны гипермодернизма, так как концепция апеллирует к основным принципам модерна и в этом плане продолжает видоизмененный «гипертрофированный» дискурс постмодерна, а понятия постмодерна и гипермодерна становятся взаимозаменяемыми [Kirby 2009: p. 43]. Наконец, метамодернизм пытался оспорить гипермодернизм Липовецкого [Akker van den, Vermeulen 2010: р. 3], также не обнаруживая почти ничего нового в этой концепции. Иными словами, гипермодерн лишь радикализует постмодерн, вместо того чтобы его переструктурировать [Павлов 2018c].

И все же, несмотря на оправданную критику гипермодерна, некоторые французские авторы активно используют данное понятие. Так, социолог Саймон Готчалк, до сих пор работающий с термином, называет нескольких авторов (Николь Обер, Франсуа Ашер, Жан Курну, Винсент де Гауляк и, конечно, Жиль Липовецкий) и говорит, что, хотя значение префикса «гипер» у каждого из них разное, все они согласны по некоторым ключевым позициям. В частности, эти ученые зафиксировали избыток в таких разнообразных областях, как индивидуализм, инновации, информация, риски, конкуренция, общение и потребление [Vannini, Waskul, Gottschalk 2011: p. 154].

Готчалк ссылается на Николь Обер, которая различает постмодерн и гипермодерн, описывая последний через опыт интенсивности, мгновенности, срочности удовлетворения и избытка. Как она объясняет, «заменив его (постмодернизм. – А. П.) термином „гипермодернизм“, мы подчеркиваем тот факт, что общество, в котором живут современные люди, изменилось» [Aubert 2005: p. 14–15]. Гипермодернизм делает акцент не на разрыв с основами современности, а на обострение и радикализацию современности. Обер выявляет следствия предложенного Липовецким анализа современного общества в области психологии и показывает, с какими патологиями и психическими расстройствами сталкивается человек гипермодерна [Aubert 2008]. В итоге она, с одной стороны, начинает рассуждать о телесности (возникновение таких расстройств, как анорексия и булимия, нарушение психической стабильности), смешивая уже имеющиеся концепции гипермодернизма, а с другой – приходит к выводам об избытке, дублируя концепцию сверхмодерна Марка Оже, так как гипермодерн для нее – переизбыток событий в современном мире.

И хотя Готчалк и его соавторы отчаянно пытаются развивать «социологию гипермодернизма», основываясь на разработках французских теоретиков, очевидно, что теория гипермодернизма далека от того, чтобы стать популярной, а сам гипермодернизм по сути продолжает логику постмодерна во всех аспектах – начиная с телесности и заканчивая состоянием культуры. Остается признать, что ни термин, ни его содержательное наполнение не слишком востребованы современными философами и культурологами, что доказывает слабость гипермодернизма в качестве альтернативы постмодернизму[33]33
  См.: [Vannini, Waskul, Gottschalk 2011]. То, что концепции придерживается именно Готчалк, подтверждает вышедшая в 2018 году книга о «временах гипермодерна» [Gottschalk 2018].


[Закрыть].