Текст книги "По высочайшему велению"

* * *

Вечером на квартире Филипповых в кабинете Владимира Гавриловича состоялся «совет в Филях». Участие в данном заседании принимали сам хозяин, его помощник, а также доктор Кушнир, который, собственно, и присвоил этому свиданию такое историческое название. Последний, приглашенный, по словам хозяина, «как человек с аналитическим умом и заслуживающий безусловного доверия», с комфортом расположился на удобном кожаном диване, посасывая короткую трубочку. Доктору нравилось, когда его привлекали к дедукции, и, надо отметить, частенько в прошлом его ценные замечания позволяли сыщикам нащупать правильный путь.

Александр Павлович сидел подле большого рабочего стола, оперев локоть о миниатюрную круглую приставку с пустыми и полными дымившегося кофе чашками. Владимир Гаврилович же, подобно фельдмаршалу Кутузову заложив левую руку за борт пиджака, расхаживал по кабинету. Будь это фильма, тапер непременно сейчас играл бы что-то маршево-бравурное. Правая рука главнокомандующего сжимала весьма прозаичный предмет – кусок ученического мела, правый глаз щурился из-за дымившейся в зубах папиросы. На стул возле стены была водружена старая грифельная доска времен гимназического периода Филиппова-младшего – подставку, увы, найти не удалось. На черной доске белели нарисованные кружки со вписанными в них буквами, соединенные между собой в особом порядке стрелками и линиями. Немалый кабинет был затянут табачным дымом, будто пороховым туманом, что только добавляло собранию батальной атмосферы.

– Итак, господа, что мы имеем? – Спикер обвел присутствующих вопросительным взглядом, ткнул в доску рукой с мелом и сам же ответил: – А имеем мы историю странную, запутанную и, похоже, весьма опасную. Некто Сергей Зимин (он еще раз с силой обвел буквы «СЗ») погибает десятого августа под трамваем, накануне убив по случайности Надежду Мазурову – «НМ». Это раз. Два дня спустя ее брата, Алексея Мазурова, убивают в тот момент, когда он пытается рассказать своему университетскому приятелю о планируемом Зиминым и Мазуровой покушении на премьер-министра, весьма уверенно намекая на участие в злодеянии каких-то таинственных чинов из Охранного. Это два. – Филиппов ткнул мелом в круг с литерами «АМ», а между двумя соседними, «СЗ» и «НМ», поставил плюсик и еще раз поверх уже нарисованной прочертил от него стрелку к написанной выше букве «С». – Его убийца, известный нам пока как Петр Ильич Пирогов, найден нынче утром и тоже мертвым. Это три. – Снова громкий тычок мелом в кружочек «ПП».

Владимир Гаврилович вынул из-под пиджака левую руку, безжалостно стряхнул с папиросы пепел прямо на ковер и продолжил:

– Неизвестного нам убийцу самого Пирогова обозначим «иксом». – Справа от «ПП» появился «Х». – И все эти аббревиатуры ведут к какому-то таинственному персонажу в Охранном отделении. – От каждого кружка (кроме обозначавшего Столыпина) вниз, к центру доски, были отчерчены линии к нарисованному там еще одному кругу с вопросительным знаком внутри.

– Или к нескольким персонажам, – обронил с дивана Павел Евгеньевич.

Владимир Гаврилович внимательно посмотрел на доктора, одновременно будто бы прислушиваясь к некоему внутреннему голосу, повернул голову к доске, согласно кивнул и пририсовал к первому «вопросу» еще два по краям.

– Что мы знаем еще? – снова обвел он взглядом участников собрания.

– Мы знаем, как на самом деле зовут Петра Ильича Пирогова, – тихо произнес Александр Павлович.

Филиппов от удивления весьма неинтеллигентно распахнул рот, папироса опасно повисла, приклеенная к нижней губе, но готовая в любой момент сорваться.

– Голубчик мой, но откуда?

Уговаривать помощника не пришлось.

– Вы уж извините меня, Владимир Гаврилович, что я раньше вам не рассказывал, просто, зная ваше отношение к «охранным»… Помните, вы просили меня карточку повешенного сделать? Так я попросил две отпечатать. Есть у меня один человечек, служит в Охранном в канцелярии. Дрянной тип, но добрые дела помнит. Такой своеобразный у него кодекс чести: чужого может за копейку продать, однако за тех, кого своими почитает, под топор пойдет, я совершенно без патетики сейчас говорю. Я его часто не тревожу, но сегодня повидались. Он узнал нашего «Петра Ильича». Зовут его Матвей Иванович Лобов, двадцать девять лет. Персонаж весьма интересный. В Охранном лет около восьми служил, из сирот, начинал письмоводителем, но с девятьсот седьмого в «полевой» агентуре. На хорошем счету, имел награды. В последние пару лет в основном исполнял поручения лично полковника Михаила Фридриховича фон Коттена, был у того в очень большом фаворе. Да, видно, проштрафился.

Владимир Гаврилович восхищенно развел руками.

– Да вы просто восточный волшебник, голубчик! – Он стер «ПП», написав поверх «МЛ». Немного посомневавшись, смахнул и центральный знак вопроса. Вместо него, обрамленные по бокам оставшимися знаками, появились буквы «МФК». – Что же нам теперь прикажете с этим делать?

Все трое молча уставились на доску. Несколько минут в комнате было лишь слышно качание часового маятника да еле различимый треск сгоравшего табака. Затем Свиридов поднялся и подошел ближе к доске.

– Вы позволите? – Он протянул руку к Филиппову, указывая на зажатый в его пальцах мел.

Тот молча подал ему белый кусочек. Александр Павлович решительно перечеркнул два кружка – «СЗ» и «НМ» – и оглянулся на доктора и начальника.

– Это означает, что у заговорщиков, кем бы они ни были, не осталось исполнителей.

– Ну как раз не факт. Они вполне могли готовить несколько человек.

– Не думаю. Судите сами: у господина Столыпина недоброжелателей не счесть: и в Думе, и во дворце, и в Министерстве внутренних дел. Да что там, во всех министерствах. И господа карбонарии его люто ненавидят. Но при всем этом последнее покушение на него, если я ничего не упускаю, было в декабре шестого года, так?

Филиппов согласно кивнул.

– Стало быть, Охранное отделение свою службу все-таки исправно несет. При этом мы видим, что, извините, «концы подчищает» личный порученец начальника питерского отделения. А значит, вовлеченных немного. Да в такое дело многих и не посвятишь, два-три человека, вряд ли больше.

В этот раз кивнули оба: и Владимир Гаврилович, и доктор.

– Идем дальше. У кого, как не у Охранного, есть возможность исполнить задуманное чужими руками? С их-то знанием российского революционного движения, с их агентурно-провокаторской сетью?

– Так и я о том же! – воскликнул Филиппов. – Что им мешало сразу нескольких исполнителей натаскивать?

– А зачем? – пожал в ответ плечами Александр Павлович. – Если организаторы они, то успех предприятия гарантирован. Зимин получил бы необходимые бумаги, доступ во все места, где только предполагается присутствие гражданской публики. К чему им увеличивать количество осведомленных? То, что случилось с их протеже, – роковое стечение обстоятельств, такого не планируют, от подобного не страхуются, шанс один на миллион. А уж то, что погибла и Мазурова – а она, вероятнее всего, была все-таки предполагаемой соучастницей, – это вовсе из разряда вещей невероятных. Так что готов держать пари, они сейчас вынуждены срочно искать замену.

Филиппов пристально посмотрел на помощника и медленно начал загибать пальцы:

– Ну, до киевских торжеств остается две недели. Чтобы выбрать человека, проинструктировать, доставить в Киев, потребуется минимум неделя, а то и дней десять. Это просто нереально. Не сегодня завтра город накроют таким колпаком, что даже с идеальными документами незаметно появиться там будет невозможно. Насколько мне известно, генерал Курлов уже в Киеве, с ним Спиридович и еще несколько офицеров. Вся местная полиция работает круглосуточно.

– Значит, – опять подал с дивана голос Павел Евгеньевич, – они станут искать исполнителя в Киеве.

Филиппов и Свиридов переглянулись. Видно было, что оба пытаются ухватиться за какую-то мысль, вытащить из памяти что-то очень важное, связанное с только что сказанными доктором словами.

– Киев! – воскликнул Александр Павлович и, кроша мел, нарисовал прямо поверх стрелочки, ведущей от оплюсованных «СЗ» и «НМ» к «С», еще один круг, стер попавший в него кусок линии и вывел внутри буквы – «ДБ»!

– Дмитрий Богров! – хлопнул себя по лбу испачканной мелом рукой Владимир Гаврилович, подняв небольшое облачко известковой пыли.

Глава 8

КИЕВ. В городе необыкновенное оживление. Переполненные поезда. Цены за комнату поднялись до 100–125 руб. Прибывший министр финансов В. Н. Коковцев должен был заплатить за комнату за несколько дней 1000 руб.

П. А. Столыпин посетил сегодня места памятников. Сооружение памятника Александру II закончено. Спешно заканчиваются работы и у памятника св. Ольге. В Киеве ожидается прибытие наследного королевича Бориса, крестника Государя Императора.

Сегодня прибыл обер-прокурор синода В. К. Саблер.

Газета «Столичная Москва», август 1911 года

* * *

Через высокие окна, выходящие на широкую террасу, щедрым потоком лился в кабинет яркий послеполуденный солнечный свет, расплескиваясь по малиновым драпированным стенам, оставляя на сукне стола зеленоватую теплую лужу и весело отражаясь от лысины сидящего за этим столом человека. Тот, не замечая домогательств озорного светила, склонил лобастую голову, почти упершись роскошной бородой в крахмальную ткань белой сорочки, и что-то увлеченно писал. Временами он останавливался, перечитывал написанное и то согласно кивал и продолжал медленно выводить на бумаге строчку за строчкой, то вымарывал целые абзацы, раздраженно черкая пером. Несмотря на принятый в доме распорядок, хозяин так и не сумел за долгие годы перестроиться и потому, как бы поздно он ни ложился, всегда поднимался раньше домашних и перед завтраком успевал поработать. По правде говоря, он больше всего и любил эти утренние часы: никаких посетителей, никаких совещаний, дети еще спят или заняты своими делами, лишь временами попадает в поле зрения копошащийся за окном садовник, старый, давно обрусевший немец Карл Зюсмейстер. Можно спокойно собраться с мыслями и пару часов посвятить делу всей своей жизни: плану лечения тяжко больной империи. В такие моменты даже нездоровая рука словно забывала о недуге и, послушная могучей воле, выдавала безропотно несколько страниц довольно разборчивого текста.

В комнате по левую руку от сидящего началось движение – накрывали завтрак в овальной столовой. Завтракали обитатели небольшого Елагина дворца ровно в час пополудни, ибо, как уже говорилось ранее, жили здесь по «зимнему» времени. Хотя сейчас, летом, его можно было бы называть «петергофским» или «царскосельским», ибо имело оно касательство не ко времени года, а к порядку, по которому жили другие, менее скромные дворцы, вернее, лица, их населяющие. Режим работы – да и всей жизни – главного министра большой страны подчинялся ритму, к которому был приучен государь. Вот сегодня, к примеру, Петр Аркадьевич не ложился вовсе: засиделись в Петергофе за обсуждением введения земств в западных губерниях. Опомнились в три, когда за окнами уже начало сереть небо. Наскоро закусив по-студенчески тарталетками с ветчиной и сыром и выпив по бокалу пива, продолжили. Так что домой на Елагин Столыпин вернулся уже около восьми и ложиться не стал – вздремнул на обратном пути на катере, а дома лишь принял ванну да переменил одежду.

В столовой пробили час старинные бронзовые часы в виде турка в тюрбане, пытающегося усмирить дыбящуюся лошадь. Они помнили еще интимные балы Александра III, когда разгоряченная вальсом Мария Федоровна умоляла супруга продлить веселье еще на час, а царь в притворной строгости указывал на встретившиеся друг с другом на двенадцати бронзовые стрелки, но после добродушно соглашался – и оркестр снова взрывался музыкой, и вновь кружили по паркету пары. Теперь часы отмеряли время живущему здесь волею нового государя премьер-министру и его семейству.

Петр Аркадьевич обернулся на часовой бой, запер в ящик стола исписанные листы и раскрыл створчатые двери. Семья – супруга Ольга Борисовна, пять дочерей и младший Аркадий – уже сидели за столом, но ближайшие соратники, начальник охраны ротмистр Константин Константинович Дексбах и личный секретарь Всеволод Владимирович Граве, почтительно стояли за своими стульями и ждали появления патрона. Тот с улыбкой поприветствовал собравшихся, и трапеза началась. Обычно завтрак занимал не более получаса, после шли присутственные часы.

– Как твои верховые прогулки? – обратился Петр Аркадьевич к восьмилетнему сыну.

– Прекрасно! Наконец-то Ткаченко отпустил меня с привязи, и я теперь сам могу скакать, без всякого ремешка. А сегодня мы повстречали князя Белосельского, он мне даже улыбнулся и кивнул. Очень приятный мальчик.

Петр Аркадьевич сунул руку в карман, вытащил оттуда большую конфету в золотистой бумаге, с белым кружевным хвостом и протянул Аркадию.

– Государь велел мне лично передать этот подарок, но очень просил тебя ее не есть, а бережно хранить в память о нем.

Пока отец степенно произносил эту фразу, на лице сына сменился целый сонм эмоций: от радости в начале до грустной покорности в конце. Он принял конфету, поблагодарил, положил подарок на стол рядом с тарелкой и в течение всего завтрака бросал на нее печальные взгляды. Отец, лукаво щурясь и пряча в разлетистых усах улыбку, наблюдал за терзаниями сына, прекрасно понимая, что этот императорский указ исполнен не будет.

– Петр Аркадьевич, – наклонился к министру ротмистр Дексбах уже в конце завтрака, – позвольте на пять минут до начала приема?

Они вернулись в кабинет, но садиться не стали.

– Петр Аркадьевич, меня беспокоит полученное от генерала Курлова нынче утром распоряжение касаемо предстоящей киевской поездки. Я снова с вами не еду.

– И кто же будет меня сопровождать?

– Капитан Есаулов. Но он не получал никаких инструкций касаемо обеспечения охраны. Его превосходительство сказали, что безопасность гостей – и вас в том числе – дело принимающей стороны.

– Хорошо, Константин Константинович, я поговорю с Павлом Григорьевичем, постараюсь прояснить, по какой причине он оставляет вас в Петербурге. А теперь идемте, люди ждут.

Они вышли из кабинета через другие двери и оказались в длинной, на три окна, комнате. В центре, покрытый зеленым сукном, вытянулся просторный стол, вокруг которого теснились однообразные кресла. В бытность дворца летней резиденцией царской семьи тут совершали трапезы августейшие персоны и их частые гости, теперь же за длинным столом собирался Совет министров, а в дни, свободные от заседаний, велся рабочий прием. Всеволод Владимирович Граве уже ждал здесь, перед ним лежал раскрытый журнал с записями предстоящих визитов, а сам он держал наготове папку и карандаш, дабы записывать за шефом. Ротмистр же пересек комнату, вышел в двери, предназначенные для посетителей, и занял пост снаружи у входа.

Заглянув в записи, секретарь доложил:

– На половину второго был записан адъютант принца Ольденбургского полковник Голубев, но с утра телефонировал Владимир Гаврилович Филиппов и срочно просил его принять вне всякой очереди по крайне важному делу. Я перенес господина полковника на два часа. Филиппов ждет.

Граве подошел к дверям, выглянул в приемную и жестом пригласил томящегося там уже четверть часа посетителя.

– Владимир Гаврилович, прошу простить за задержку, мне крайне неудобно, – шагнув навстречу вошедшему, радушно произнес Столыпин.

Филиппов сконфузился. Он встречался с премьер-министром не в первый раз (тот ведь до сих пор исполнял обязанности и министра внутренних дел), но так и не привык к тому, что человек, несущий на своих плечах все судьбы великой империи, способен извиняться за минутные опоздания. Ценить время своих подчиненных было не в обычаях российских сановников.

Премьер же усадил визитера в кресло, сам устроился рядом и приготовился слушать. Владимир Гаврилович смущенно прокашлялся, посмотрел на секретаря и вдруг залился густой краской. Как это часто случается, он был способен без тени сомнений в одиночку вступить в схватку с вооруженным бандитом, и даже не с одним, но в высоких кабинетах терялся и чувствовал себя словно на экзамене в гимназии.

– У вас какой-то интимный разговор? – догадался Столыпин. – Всеволод Владимирович, не обессудьте.

Граве с невозмутимым видом покинул комнату – непротокольные беседы случались часто, удивляться было нечему. Поняв, что, затягивая дальше, он предстает перед министром в совсем уж невыгодном свете, Владимир Гаврилович взял себя в руки и коротко, в десять минут, изложил и загадочные события минувшей недели, и свои мысли касаемо их возможного объяснения. Столыпин выслушал, не перебивая, да и по окончании монолога Филиппова продолжал безмолвствовать еще несколько минут, рассеянно рассматривая что-то за окном. Затем перевел прищуренный взгляд на собеседника, помолчал еще с минуту и устало улыбнулся:

– Я не раз говорил, что если меня когда-нибудь и убьют, то сделает это моя собственная охрана. Знать, судьба у меня такая.

Владимир Гаврилович возмущенно всплеснул руками.

– Петр Аркадьевич, как вы можете так спокойно об этом говорить? Вы – надежда России, вы себе не принадлежите, а тем паче какой-то призрачной судьбе! – воскликнул он и сам смутился высокопарности своих слов, нахмурился, но тем не менее продолжил с той же горячностью: – Увы, пока не случится покушения, доказать мы ничего не сможем. Даже если возьмем этого самого Богрова, даже если нам удастся выжать из него признание – что стоят слова провокатора против уверений заслуженного жандармского полковника? Фон Коттен рассмеется мне в лицо и от всего отопрется. Но хуже то, что это сделает нас совсем слепыми – вряд ли Богров знает всех участников заговора. А злоумышленники же, напротив, станут еще осторожнее и рано или поздно осуществят свой замысел. Мы лишь отсрочим неминуемое.

Он вопросительно посмотрел на Столыпина, ища поддержки своим словам. Тот ограничился простым кивком. Филиппов кивнул в ответ и продолжил:

– Я, конечно, стеснен в средствах, но боюсь, что кроме меня вам положиться не на кого. Кто из Охранного помимо Коттена вовлечен в эту каверзу, мы не знаем, да и не узнаем – все ниточки оборваны. Следовательно, довериться там вовсе некому.

Столыпин резко поднялся, остановился у окна, задумчиво посмотрел в сад, заложив за спину руки и покачиваясь с пятки на носок. Владимир Гаврилович умолк, не решаясь прервать размышления премьера. Наконец тот вернулся к столу, уперся обеими руками в зеленое сукно, нависнув над сидящим Филипповым, и тихо произнес:

– Генерал-лейтенант Павел Григорьевич Курлов, на которого возложено руководительство всеми мерами безопасности во время пребывания Его Императорского Величества в Киеве, сегодня утром приказал начальнику моей охраны остаться в Петербурге и не сопровождать меня во время поездки.

Филиппов быстро-быстро захлопал ресницами и рассеянно пробормотал:

– Значит, теперь нам известно второе имя… Что ж, тем не менее это ничего не меняет. Я в любом случае хотел рекомендовать вам в сопровождение – само собой, тайное – моего человека. Вы когда в Киев?

– Через неделю.

– Хорошо. Его зовут Александр Павлович Свиридов. Мой помощник – абсолютно надежный человек. Он ожидает в приемной. Вы ведь сумеете устроить его к себе в поезд?

* * *

Зеленый вагон-салон венгерской постройки – прошлогодний спецзаказ заводу Raba от правительства Российской империи, – покачиваясь на мягких рессорах, сонно вглядывался в ночные малороссийские просторы орлиными гербовыми головами, подбираясь через залитые лунным светом степи к столице Древней Руси. Верхний свет в салоне не горел, и просторное помещение тонуло в полумраке, слегка разгоняемом настольной лампой. Занавески тяжелого золотистого атласа были плотно сдвинуты, уютно раскидывая по лакированному столу теплые блики от зажженного ночника. На черном кожаном диване сидя дремал Столыпин.

В коридоре послышались шаги, замерли у двери – и раздался деликатный стук. Спящий мгновенно открыл глаза, потер левой рукой припухшие от недосыпа веки, несколько мгновений потратил на изучение комнаты. Узнав место, перевел взгляд на дверь:

– Кто там?

– Штабс-капитан Есаулов. Ваше превосходительство, к вам господин Свиридов.

Столыпин поднялся с дивана, отпер дверь. В коридоре стояли двое мужчин: один в жандармском мундире, второй в статском костюме. Петр Аркадьевич посторонился, освобождая гостю проход.

– Ступайте, господин капитан. Мы посекретничаем с Александром Павловичем.

Свиридов удивленно приподнял брови – даже несмотря на факты, свидетельствующие о феноменальной памяти премьера, то, что он запомнил его по имени-отчеству, казалось чем-то нерядовым. Мужчины прошли к столу, устроились в креслах.

– Вы уж простите мне, что не даю вам спать, – начал Столыпин. – Но мы договаривались с вашим патроном, что вы путешествуете в некотором роде инкогнито, так что увы – время для бесед придется выбирать преимущественно ночное.

Свиридов кивнул:

– Я все равно плохо сплю в поездах. В Киеве же постараюсь сделать так, чтобы мое присутствие оказалось максимально необременительным для вашего превосходительства. Но сегодняшней беседы избежать было никак нельзя. Мы прибываем вечером, и до этого я должен, вы уж извините мою прямоту, провести инструктаж касаемо мер предосторожности.

– Не стесняйтесь в выражениях, Александр Павлович. Я, конечно, фаталист, но помогать судьбе-злодейке не намерен. Учтите лишь, что уклониться от посещения давно уже согласованных мероприятий не смогу.

– Этого и не потребуется. Вам нужно будет выполнить всего лишь одно условие.

Свиридов встал с кресла, снял пиджак, жилет, стащил через голову галстук, отстегнул воротничок, начал расстегивать сорочку. Столыпин наблюдал за его действиями с удивленной улыбкой, но не прерывал, ожидая развязки. Под сорочкой, поверх нижней фуфайки, на Александре Павловиче был надет странного вида жилет, напоминающий средневековый доспех и состоящий из нескольких металлических пластин, перекрывающих друг друга краями.

– Панцирь Чемерзина[23]23
  В 1906 году петербургская полиция приобрела у капитана инженерных войск Авенира Чемерзина 1300 «непробиваемых панцирей».


[Закрыть]? – понимающе спросил премьер-министр.

– Лучше. Это новая разработка полковника Галле[24]24
  В 1907 году полицмейстер IV отделения полиции Санкт-Петербурга полковник Галле разработал и представил специальной комиссии на испытание несколько вариантов новых пуленепробиваемых панцирей, превосходящих по своим характеристикам изделия А. Чемерзина. Один из таких жилетов, офицерский, и предлагает Столыпину Свиридов.


[Закрыть], весит всего девятнадцать фунтов, выдерживает попадание из нагана, браунинга и даже маузера. Внутри дополнительная амортизирующая подушка. И как вы сами заметили, панцирь приспособлен для скрытного ношения.

– Почему такой экзотический способ доставки? – улыбнулся Столыпин.

– По той же причине, что и мое нелегальное положение: мы не знаем, кто вовлечен в этот гнусный план. Вы должны пообещать мне, что всегда – слышите, всегда – будете в нем вне дома.

Мгновение поколебавшись, Столыпин кивнул лобастой головой.