Текст книги "Меч Тамерлана. Книга вторая. Мы в дальней разлуке"

– Нет! – сгорая от стыда, промямлила Таша.

– Сержант! – крикнула девица Наташиному конвоиру. – Скажи дежурному, что в моей сумочке запасные колготки лежат. Отдай их девушке.

Сержант сделал вид, что ничего не слышал, и повел ее по коридору вглубь отделения.

Пока Наташу вели по длинному коридору, она отдалась размышлениям. Хоть и с опозданием, но она стала смутно догадываться, что нужно было сделать девицам, чтобы выйти отсюда. Ее передернуло от отвращения: не то чтобы она не знала о таком древнем способе, просто она не представляла себе, как можно было делать ЭТО незнакомому мужчине? Фу, какая гадость! Смущало и другое обстоятельство: авторитет полиции в ее времени был ниже некуда, разные там служили люди, могли и по лицу съездить, и в голоде продержать. Но чтобы такое! Это наводило на кое-какие мысли о состоянии общественной морали в начале двадцать первого века. Она вспомнила хохочущую харю молодого полицейского, когда он залез под халат, и еще один кирпичик лег в основании ее мнения об обществе, в которое девушка волей судьбы попала.

На допросе девушка смогла продержаться уверенно. Хоть следователь и оказался таким проницательным, в отличие от этих дуболомов-полицейских, Наталке удалось сохранить свое инкогнито. Но то, что девушка услышала, повергло ее в уныние: она-то думала, что, наконец, наступит финал этой бесконечной ночи, а оказалось, что ее мучениям предстоит продлиться бесконечно. Хоть с этими, уже надоевшими, рожами придется расстаться. Однако рано радовалась – не успели они выйти из кабинета, как пришел очередной вызов, и опера, которые, в отличие от остальных полицейских, были в цивильном, мгновенно испарились. Пришлось Наташе путешествовать со старыми знакомыми.

Было еще одно неудобство: организм буквально вопил о необходимости посещения одного интимного места. Но загвоздка была в том, что она не знала, как об этом спросить. Наконец, преодолев смущение, ибо терпеть дальше не было мочи, девушка раскрыла рот:

– Товарищи полицейские! – Она долго выбирала, как обратиться к сопровождающим, по-видимому, здесь к нижним чинам обращаются так же, как и к высшим, одинаково, по-товарищески. – Мне бы это, как его… – Она замялась, но, в конце концов, выпалила: – Посетить дамскую комнату надо.

Судя по их удивленным физиономиям, она поняла, что ляпнула что-то не то.

Старшина догадался первым:

– Конечно, сейчас проведем.

Ее подвели к двум одинаковым дверям, на одной из которых висело небольшое изображение малыша, пускающего струйку в горшок. На другой двери курчавый малыш сидел на горшке. «Оригинально! – подумала девушка. – Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, которая комната здесь дамская, а какая мужская». К тому, что в этом времени открытыми являются многие вещи, бывшие прежде табу, она уже начинала привыкать. Тем более что там, откуда она пришла, считалось, что освобождение общества должно было идти в ногу с освобождением личности от условностей, со свободой в отношениях. «Видимо, доосвобождались», – с иронией подумала Таша, пока более молодой полицейский зачем-то зашел в дамскую комнату. Почти сразу он вышел.

– Можно! Сортир свободен. – И, выходя, сделал приглашающий жест рукой.

В туалете ничего необычного не было, туалет как туалет: несколько кабинок и несколько умывальников. У них в гимназии был такой же. Разве что сливной бачок располагался не вверху, а внизу. И для слива воды использовалась не цепочка, а кнопочка, которую надо было нажимать. Удобно. Пол и стены выложены плиткой. Изменилась форма и размеры рукомойника, а кран был оборудован рычажком вместо вентиля. При нажатии рычажка в одну сторону лилась холодная вода, в другую – горячая. Здорово! В гимназии краника с горячей водой вообще не было, и классные дамы заставляли девочек умываться холодной водой в любое время года. На рукомойнике вместо мыла стояли прозрачные бутылочки с розовой, приятно пахнущей субстанцией. На горлышке бутылки, состоящей, кстати, не из стекла, а из странного гнущегося материала, тоже была кнопка и сосок. Наученная опытом Таша нажала на кнопку и выдавила себе на ладонь несколько капель розовой жидкости. Понюхала. На язык пробовать не стала (еще чего!), хотя густая жидкость вкусно пахла смесью лимона и земляники. Стала смывать вязкую жидкость с руки, но она вдруг начала расти в объеме и пениться. Жидкое мыло? Пожалуй!

Несколько позже, в дежурной части, Наташа узнала смысл выражения «откатать пальчики». Это оказалось обыкновенной дактилоскопией. То есть не совсем обыкновенной, в Наташином времени, в начале двадцатого века, идентификация личности по отпечаткам пальцев только начала победное шествие по миру, вытесняя привычный бертильонаж. Девушка знала, что с 1906 года этот способ стал применяться в России. Лишь одна Франция из чувства патриотического упрямства дольше всех отвергала дактилоскопию, иррационально следуя устаревшей методике своего соотечественника Адольфа Бертильона. Но в 1911 году, когда из Лувра похитили знаменитую Джоконду, сдалась и она. Однако после этой процедуры Наташе опять пришлось тащиться в туалет – отмывать измазанные руки. Тщательно оттирая плохо смывающуюся краску, девушка мимоходом взглянула в зеркало. Бессонная ночь и переживания наложили отпечаток на ее внешность в виде темных кругов под глазами, но в остальном своим видом девушка была вполне удовлетворена и, несмотря на усталость, держала глаза широко открытыми. Мало кто из ее современников мог похвастаться таким количеством увиденных чудес!

Один длинный пульт с множеством телефонов, тумблеров и индикаторов в дежурке чего стоил! Над пультом стоял ряд квадратных коробок, на передней стороне которых светились – неизвестно откуда выплыло из глубин сознания это слово – экраны. Ну да, экраны, как в синематографе, только не на всю сцену, а маленькие. При взгляде на них девушка замерла: на одном она увидела коридор, по которому она только что шла, на другом висело изображение обезьянника, третий показывал улицу со стороны входа в отделение. Это ли не чудо чудное, диво дивное? Вот на экране пошевелилась и что-то стала рассказывать другим та девушка, что предлагала ей какие-то колготки, на другом экране по коридору в туалетную комнату прошел давешний следователь, затем вышел и направился к входу. Переключив внимание на следующий экран, девушка увидела, что следователь с целой группой полицейских садится в странного вида, большую, отдаленно похожую на пилюлю машину. Ба, да это все происходит в режиме реального времени!

– Девушка! Девушка!

Наташа оторвала взгляд от экранов и только сейчас обнаружила, что к ней обращается молодой полицейский.

– Ехать надо, до утра не успеем. Вы что, мониторов никогда не видели? А то смотрите так, что дыру на них прожжете.

* * *

У криминалистов в лаборатории новые унижения, но и новые впечатления и, главное, новый друг. Криминалистом в ту ночь дежурила строгого вида женщина в очках с необыкновенно толстыми линзами и собранным вверху головы пучком волос. Волосы дамы были крашеными, как почти у всех женщин в этом мире, насколько могла судить Наташа. Но в данном случае краска была вполне оправдана – девушка подозревала, что тем самым дама скрывала рано начавшие седеть пряди. «Старая дева!» – безошибочно определила Таша. Из-под полы расстегнутого белого халата выглядывали коротковатые полные ноги в штанах синего цвета. Штаны до неприличия туго обтягивали полные бедра и ягодицы дамы. На то, что это были именно штаны, а не брюки, указывало отсутствие стрелок на штанинах, но когда женщина подняла руки, на штанах обнаружился пояс. Так штаны или брюки? Наташа окончательно запуталась. Швы этих странных штанов были нарочито грубыми, выделяющимися, что противоречило всем правилам швейного мастерства. Тем более что швы прошиты были желтыми нитками. Словно мастер специально хотел сделать их как можно более заметными. Странный портной! А их в гимназии учили, что искусство швеи в том и состоит, чтобы ее работа была заметна как можно меньше.

Несмотря на летний зной, в помещении было прохладно – на стене старательно дул холодный воздух кондиционер. Наташа с некоторой гордостью отметила, что уже знает, что это за прибор. С кондиционером она уже встречалась в злополучной квартире того дома, что возник на месте усадьбы Воиновых, этими приборами были напичканы кабинеты в полицейском участке. Девушка слышала, как дежурный сказал своему помощнику:

– Серёга, убавь кондиционер, если не хочешь, чтобы нас всех продуло.

После чего все деятельно принялись искать пульт, забыв про девушку, стоявшую с поднятыми на уровень груди ладонями, вымазанными краской.

Оказалось, что дактилоскопию надо сделать и здесь.

– Зови меня Антонина Генриховна, дитя мое, – ласково сказала женщина в синих брюках после того, как прочла бумагу от следователя и, по всей видимости, узнала обстоятельства дела. – Мне Денисов уже звонил по твоему поводу.

– А вы что встали? – обратилась она к стоявшим здесь полицейским. – Марш за дверь! И ждать в коридоре.

Клади руку на сканер, – обращаясь к Наташе, распорядилась строгая дама в очках и подняла крышку большого белого ящика. – Сергей Степанович просил вне очереди. И ведь нельзя не уважить этого человека.

Под крышкой оказалась прозрачная стеклянная поверхность, на которую Наташа послушно водрузила свою ладонь. Было видно, как в чреве сканера медленно ползет каретка, наподобие той, что стояла на пишущих машинках. После чего ящик откуда-то сбоку выплюнул два листка, а на них она увидела отпечатки своих рук. Здорово, ничего не скажешь! И не надо никакой краски.

После манипуляций со сканером седеющая, но еще молодящаяся женщина подсела к столу, на котором стоял плоский черный экран, а перед ним – уже знакомая плоская клавиатура для пишущей машинки, только если у следователя все это было собрано в отдельном чемодане, то здесь клавиатура и экран были раздельными. Да еще в ногах у женщины под столом тихо гудел довольно громоздкий вертикально стоящий ящик, с торца которого мерцали два зеленых и один красный огонек. Антонина Генриховна взяла в правую руку не замеченный Наташей раньше маленький пультик в форме не то мышки, не то лягушки. Стоило женщине поводить пультом по столу, как экран вдруг загорелся мягким зеленовато-голубым цветом. Заинтересованная Наташа придвинулась к столу поближе и, пользуясь тем, что Антонина Генриховна была занята работой, склонилась и уставилась на экран из-за плеча дамы.

А та провела по клавиатуре несколько быстрых движений, и на экране появилась изображение только что отсканированных Наташиных ладошек. Пораженная девушка шумно выдохнула, что услышала женщина, обернулась назад и сердито посмотрела на Ташу.

– Ты что здесь делаешь? – строго спросила она. – Кто тебе разрешал?

– Я просто посмотреть хотела, – испуганно ответила девушка, а затем робко спросила: – Антонина Генриховна, а что это такое? – И пальцем указала на стол.

Дама вместо ответа подвела Наташу под самую лампочку и внимательно своими линзами уставилась в глаза девушки. Наталья молчала. После минутного разглядывания Антонина Генриховна вздохнула:

– Да, на злоумышленницу ты не похожа! Ты правда ничего не помнишь?

Наташа помотала головой:

– Не-а.

– Тяжелый случай, – сказала женщина и сосредоточенно потерла лоб пальцами руки. – Что такое компьютер, знают даже малыши в детском саду. Понимаешь, деточка, от состояния твоей памяти зависит и глубина реабилитации, которую тебе предстоит пройти. Если амнезия не избирательная, а полная, то это достаточно долгий процесс. И не факт, что произойдет полное восстановление личности. А это, – она махнула рукой в сторону стола, – это компьютер, электронно-вычислительная машина по-другому. С его помощью я связалась с автоматизированной базой данных и по сети отправила твои отпечатки для сравнения. Ничего секретного, в принципе, здесь нет. – Она пожала плечами. – Во всяком случае, это небольшой, но шанс, что мы сможем узнать о тебе побольше.

Говорила женщина сочувственно, но как-то обыденно. Конечно, ведь это была повседневная ее работа, а для Таши все услышанное здесь, хоть она и поняла едва половину из сказанного, все казалось чудесным сном, фантастикой.

– Ну-ка, открой рот, – сказала женщина. – Скажи: «А-а».

Наташа послушно выполнила указание и старательно заакала. Но вместо того, чтобы заглянуть в горло, как думала девушка, Антонина Генриховна взяла небольшую палочку с ватным тампоном на каждом конце и быстрым движением провела Наташе ватой по гортани. Затем ловко отрезала эту сторону палочки, отправив ее в пробирку, и плотно закрыла стеклянный сосуд резиновой пробкой.

– А это еще зачем? – поинтересовалась Наташа, которую несколько покоробила эта процедура.

– Биоматериал на анализ, – охотно ответила старая дева, видимо, отвыкла от живого общения или почувствовала в барышне родственную душу. – Но это еще не все. Мне еще надо взять образцы из вагины и из анального отверстия. Да ты не бойся! – сказала она, заметив, что Наташа изменилась в лице и даже попятилась. – Это не больно, я осторожно, только раз мазну, и все.

Пришлось вытерпеть и это унижение. Никто доселе не швырялся и не лазил у Наталки ТАМ! Вот Коля… При воспоминании о проведенной накануне ночи с любимым сладко заныло между ног, там, где только что скребли палочкой, вот ведь проклятущее женское естество!

Все-таки любопытство пересилило, и, будучи не в силах оставаться в неизвестности, девушка спросила:

– Антонина Генриховна, а для чего вообще нужна эта процедура?

Та оторвалась от своего микроскопа, повернулась на вращающемся кресле в сторону Наташи, сняла очки и внимательно посмотрела на девушку, держа во рту кончик одной из дужек очков.

– Ты, дочка, должна уяснить, что здесь никто не желает тебе зла, я просто взяла биоматериал для анализа. Должны же мы знать, что с тобой происходило в последние дни. Возможно, что твой мозг сознательно отключил неприятные воспоминания. Если в образцах будут найдены чужие биологические следы, то, возможно, речь идет об изнасиловании. Ты хоть помнишь, сколько тебе лет? Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать?

Наташа поняла, что попала, ведь не далее, чем вчера, она провела ночь с Николкой, а если это обнаружится?

– Не помню, – просто сказала она. – А какое это имеет значение?

– Если половой контакт был до восемнадцати лет, то речь идет о развратных действиях в отношении несовершеннолетней, а если после – то об обычном изнасиловании.

– И что, ваши мазки это покажут?

– Биологические следы после соития могут сохраняться довольно долго, даже после гигиены половых органов. Во влагалище сперма сохраняется 2–3, а иногда до 6 суток после секса.

И что теперь делать? Ведь теперь точно обнаружат эти самые следы. Значит, надо дальше прикидываться потерявшей память, потихоньку узнать возраст совершеннолетия и найти способ сделать себя постарше, хотя бы на пару лет. А вдруг здесь и возраст научились определять, как по кольцам на стволах? Наташа поежилась от этого предположения.

– Мне кажется, что я уже совершеннолетняя, – заявила вдруг она. – Я хоть ничего и не помню, но у меня такие ощущения.

– Дай-то бог! – сказала Антонина Генриховна с сомнением в голосе. – Интуиция и ощущения – великая вещь, но ведь есть объективные данные. Человек и в здравом уме может считать себя старше своих лет.

Врать было нехорошо! Девушка это знала с младенчества. Одно дело – умолчать, как не хотела она говорить о прошлом, но сознательно вводить в заблуждение – это нечто иное. Тем более, ей не хотелось обманывать эту хорошую и добрую даму. Ум подсказал заветную лазейку: это ведь ради любимого, ради того, чтобы к ней не приставали. Да и не врет она, а так, привирает.

Замешательство Наташи старая дева истолковала по-своему:

– Ба, да ты едва на ногах стоишь от голода! А мы тебя мурыжим всю ночь.

Она завела Наташу в другую комнату, которая оказалась ординаторской, и в ней было по-домашнему уютно. Выбросив в мусорную корзину резиновые перчатки, она подошла к столу и включила белый цилиндрический прибор, который тут же зашумел, а сама пошла мыть руки. По изгибу для слива воды вверху прибора девушка догадалась, что это чайник. Она решила, что, по-видимому, в современном мире все работает на электричестве.

– Сейчас чайку с тобой попьем, дочка, – повернувшись от крана, подтвердила Наташину догадку женщина и кинула в сторону девушки полотенце. – Теперь ты.

От чая вкусно пахло ароматами мяты и лимона, и Наташа действительно, почувствовала зверский голод. К чаю снявшая халат женщина предложила пряники и необычайно вкусные шоколадные конфеты. Пока девушка, давясь и обжигаясь, пила чай, Антонина Генриховна рассказывала и рассказывала: о своей жизни, о работе, а больше всего о новых методах идентификации личности и биометрических параметрах, которые, по ее мнению, придут на смену дактилоскопии. Размякнув, Таша погрузилась в забытье, в полудрему, и только изредка до нее долетали отдельные непонятные слова: «ген», «генетика», «генотип», «ДНК». Не хотелось уходить из уютной комнатки и от этой по-человечески теплой женщины, но Наталкины кошмары требовали продолжения. Уже при выходе из лаборатории Алевтина Генриховна вложила в карман Натальи маленький бумажный листочек с длинным рядом цифр:

– Вот, возьми, здесь номер моего сотового. Если будет трудно – звони, чем могу – помогу. А то и просто так звони, без повода.

Что такое сотовый, Наташа приблизительно знала. В современности, насколько она могла судить, в ходу было два вида телефонной связи: традиционная, проводная, и беспроводная радиосвязь. Маленькие аппараты беспроводной связи, которые здесь называли то сотовыми, то мобильниками, здесь носили почти все, разговаривали на ходу. Удобно, конечно. А старая дева неожиданно прижала к груди девушку:

– Дочка!

Потеплело в груди и у Наташи, что-то блеснуло в уголках глаз, и, повинуясь порыву, она поцеловала эту одинокую и, по-видимому, не очень счастливую, женщину.

Устроившись на заднем сидении машины, она моментально задремала. За окном автомобиля, который мчался по пустынным проспектам большого города, уже занималась заря. Сквозь сон Наташа слышала переливчатую трель мобильного телефона и приглушенные разговоры полицейских.

– Денисов звонил, из лаборатории сообщили первые результаты.

– Ну и?

– Обнаружены следы присутствия сторонних биологических материалов.

– А что это значит?

– Ты что, совсем тупой? Послал же господь напарника! Сутки-двое назад у нее был половой контакт. Ебали ее, если по-русски, и хорошо еще, если один.

– Так значит, наша девочка занимается сексом? А корчила из себя такую недотрогу.

Старшине только и оставалось сказать:

– Дебил! Как только таких рожают? Несовершеннолетнюю девочку трахали незнамо кто, а он ржет как конь. Ну все, ты меня достал! Завтра же рапорт напишу – пусть другого напарника дают.

– Ну чё ты сразу-то? Сначала объясни по-человечески, а то только ругаешься.

Зозуля, впрочем, уже признал, что погорячился, и сменил гнев на милость:

– Ладно! На малолетку, кажется, мы нарвались с тобой, будь она неладна! Антонина сказала Денисову, что девчушке, вполне возможно, не больше шестнадцати, дите еще совсем. А если у нее амнезия, то и делать с ней могли что хотели.

После этих слов молодой замолчал, видимо, какие-то шестеренки стали проворачиваться в его голове, а после паузы оглянулся назад, да так, что Наташа едва успела закрыть глаза, притворяясь спящей.

– Это же какой сволочью надо быть, чтобы надругаться над такой красотой.

Нотки сочувствия прорезались в голосе рядового Дятлова, и девушка подумала, что он не так уж безнадежен.

Тяжело стало у нее на душе после подслушанного разговора: «Завралась совсем, а дальше будет хуже». Зато современный словарь ее русского языка пополнился несколькими важными словами. Ну, простонародное нецензурное звучало так же, как и в волжском порту губернского города С. среди грузчиков и лодочников, его Наташа слышала не раз, поэтому даже уши ее не покраснели. Слово «трахаться», видимо, было легальной заменой нецензурному и, по сути, означало ЭТО САМОЕ, о чем в ее времени говорили «заняться любовью», «тараканиться», или «махаться», или «яриться», или «диваниться». А вот слово «секс» поначалу поставило ее в тупик. Как могла заметить Наташа, современный мир – мир англицизмов, но как раз английским она не владела, вернее, владела очень слабо, больше по ощущениям и по аналогиям. По строению английский язык близок к немецкому, ибо имеет саксонское происхождение, а по словарному запасу язык богат французскими словами, попавшими в английский вместе с нормандскими завоевателями. К счастью, обеими языками Наталка владела блестяще. Порывшись в них, девушка извлекла французское слово le sexe, обозначающее половую принадлежность человека. Вряд ли в английском это означало что-то другое. Она сделала вывод, что, судя по смыслу, слово «секс» в современной русской речи означает то же самое, что и «заниматься любовью», то есть половой акт. За размышлениями девушка и не заметила, что они уже приехали в больницу.

* * *

В приемном покое больницы ее сначала осмотрел хирург, неулыбчивый мужчина средних лет, который заставил Наташу раздеться догола. Когда девушка, смутившись, замялась, хирург нетерпеливо прикрикнул на нее:

– Долго вы меня задерживать будете? Раздевайтесь, девушка, я сказал!

Наташа послушно разделась. Эх и дотошный же черт попался, все отметил! А медицинская сестра зафиксировала на бумаге. И кровоподтеки на бедрах, даже на внутренней их стороне, от смелых пальцев Коли, и досадную ссадину чуть ниже колена, которую Наташа поставила, споткнувшись на лестнице, когда удирала от папеньки и жениха. Она с ужасом осознала, что все эти травмы в совокупности выглядели очень нехорошо. А когда девушка попыталась что-то объяснить, то была прервана врачом:

– Следователю все будете объяснять девушка, а мое дело только зафиксировать!

Затем настала очередь врача-гинеколога. Им оказался довольно молодой импозантный мужчина в черной майке без рукавов с надписью „King beach”, из-под нижнего обреза которой выглядывал пупок. Ну, с кингом ясно – это король. А бич? Бич, бич… Наташа наморщила лобик. По-английски? Если кинг по-английски, то и бич оттуда же. Она неважно знала английский, он считался языком технарей, а не гуманитариев. Но, насколько она могла судить, этот язык был в ходу в начале двадцать первого века. Значит, надо вспоминать или выучить заново этот грубый, сухой, деревянный, совершенно немузыкальный язык. Бич, бич… Пляж? Или нет? Все-таки пляж! Король пляжа? Ну-ну. Ловелас дешевый! И ходит в нижнем белье, нимало не смущаясь дам! Да и те хороши – хоть бы замечание сделали, неприлично же мужчине расхаживать в майке перед посторонними женщинами. Или ЗДЕСЬ можно?

Одет он был в такие же странные синие обтягивающие штаны, что Наталья давеча видела на Антонине Генриховне. В том, что женщины будущего носят штаны наравне с мужчинами, не было ничего необычного, уже в Наташином времени тенденции унификации стали прослеживаться вполне отчетливо. Но крой мужских и женских брюк, по мнению девушки, все-таки должен оставаться разным, хотя бы в силу анатомических различий полов. Здесь же у мужчины были такие же туго обтягивающие фигуру штаны, настолько обтягивающие, что выглядело это просто неприлично, ибо явственно выделяло то, что, вообще-то, принято прятать.

В отличие от хмурого и немногословного хирурга в мешковатых брюках и сорочке с коротким рукавом и съехавшим набок галстуке, гинеколог оказался весельчаком и балагуром. Едва войдя, он начал сыпать прибаутками и делать комплименты двум медицинским сестрам, отчего те зарделись от удовольствия. Оглядев Ташу с головы до ног, отчего ей стало неуютно, он спросил у сестер милосердия:

– Так значит, эта милая девица и есть наша пациентка? Что ж, прошу пани пройти в смотровой кабинет. – Он дурашливо сделал приглашающий жест рукой и добавил, обращаясь к одной их сестричек: – А вас, мадемуазель, я тоже попрошу, помогать мне будете.

Видимо, он был любитель шутливо-церемонных обращений к дамам. Такие встречались и в Наталкином времени, и эту породу людей она знала очень хорошо. Первое впечатление подтвердилось. Король пляжа! «Дон Жуан! – справедливо рассудила девушка. – На нашего Колоссовского, между прочим, похож».

В центре кабинета, куда они вошли, стояло необычной конструкции высокое кресло с двумя высокими и широкими подлокотниками по бокам.

– Садись! – скомандовал доктор и, отвернувшись к стене, принялся мыть руки и натягивать резиновые перчатки. Медсестра села за стол, приготовившись заполнять готовый бланк. Наташа обошла вокруг кресла, приноровилась и взгромоздилась на него, положив руки на подлокотники. Сидеть в таком положении оказалось очень неудобно: подлокотники были вынесены далеко вперед, и, чтобы положить на них руки, пришлось привстать и наклониться.

Гинеколог обернулся и… остолбенел. Медсестра, не удержавшись, неприлично засмеялась в ладошку. Такое они видели в первый раз! И даже не в состоянии были первое время и слово сказать. И непонятно было: дурачится девка или действительно ничего не помнит.

– Это для ног, – с мягкой полуулыбкой сказал врач.

– Что для ног? – не поняла Наташа.

– Там, где твои руки, должны быть ноги, – терпеливо объяснил врач.

Наталка, соображая, одновременно стала краснеть как рак. Она впервые в своей жизни встретилась с гинекологическим креслом. Да чтобы она села перед этим Чурилой Плёнковичем [21] именно ТАК, в раскорячку? Ну уж нет!

– Не буду!

Она попыталась встать, но была остановлена опустившейся на плечо рукой гинеколога.

– Садись! – приказал он и спросил: – Ты действительно ничего не помнишь? Или вообще гинекологический осмотр для тебя в первый раз?

– Я ничего не помню! Слышишь меня: НИ-ЧЕ-ГО!

– Странно, память весьма избирательна. Ходить-то и говорить ты можешь, значит, и полная потеря памяти тебе не грозит, мозг помнит. На многие вещи должна срабатывать моторика памяти: как есть, пить, ходить, говорить, на горшок ходить, в конце концов! Ты про условные и безусловные рефлексы слыхала?

Наташа помотала головой.

– Значит, если ты вообще ничего не помнишь, то тем более тебя необходимо осмотреть.

Поняв, что с имитацией потери памяти она попала в ловушку, девушка подчинилась неизбежному и, откинувшись на кресле, подняла ноги и положила их на опоры. Чувствовала она себя при этом так, будто заглядывал ей между ног не доктор, а, по крайней мере, весь город. Никогда в жизни она не была в столь позорном, униженном и беззащитном положении.

А доктор, надев круглое зеркало, взял в руки какой-то жуткий инструмент, отдаленно похожий на плоскогубцы, но с закругленными концами. Ввел в ее естество сначала один палец, затем второй, а потом наступила очередь инструмента. Зафиксировав инструмент, он принялся что-то долго там разглядывать, пользуясь еще одним прибором с зеркальцем на конце, а потом стал быстро диктовать медсестре отдельные малопонятные фразы:

– Внешних признаков насильственного проникновения не наблюдается. Отека половых органов нет. Вокруг половых губ кожные покровы чистые. Спайка половых губ не нарушена. Влагалище раскрыто, не далее как сутки назад у осматриваемой был половой контакт. Состояние слизистой оболочки удовлетворительное, высыпаний нет, покраснений нет. Девственная плева нарушена, бороздки и бугорки по краям плевы отсутствуют, это свидетельствует о том, что половой контакт происходил без признаков насилия. Остатки девственной плевы свидетельствуют, что осматриваемая живет половой жизнью не более полугода. Влагалище узкое, задняя спайка половых губ не повреждена.

Затем, по мнению Наташи, произошло уж совсем из ряда вон выходящее. Гинеколог снова засунул два пальца во влагалище, прокрутил ими, вытащил, поднес их к носу и (фу-у!) понюхал:

– Лейкорея в норме, выделения чистые, без запаха.

Но чаша унижений и издевательств еще не была испита девушкой до дна. После осмотра письки доктор то же самое проделал, только что не нюхал, с ее задним отверстием. Под конец осмотра Наташа уже и не знала, как на все это реагировать, только ощущала себя лягушкой под микроскопом дотошного исследователя. Безропотно, лишь бы удрать поскорее из этого места, сдала все необходимые анализы. И уже почти засветло они на машине помчались обратно в полицию. После всего того, что Наташа перетерпела в больнице, полицейские, даже этот, молодой и нахальный, ей казались близкими родственниками, а патрульный автомобиль – домом родным.

* * *

Возвращались, когда по Наташиным ощущениям было часа три-четыре. Небо стало сереть, а дома отбрасывать длинные причудливые тени. Диво дивное случилось уже в полицейском стане, куда опять привезли Ташу. Прежде чем засунуть девушку обратно в обезьянник, ее, деликатно взяв за локоток, отвел в сторону рядовой Дятлов. Заинтригованная Наташа с немым вопросом глянула на своего обидчика, что еще более смутило и так донельзя смущенного пэпээсника.

– Ты… – Поправился: – Вы… это… Извините, что там… что так произошло, что я это… В общем, не держите не меня зла. Я обычно стеснительный с девушками, а сейчас сам не знаю, что на меня нашло.

Сказав такую длинную и сумбурную фразу, он перевел дух.

Наташа без тени улыбки исподлобья глядела на полицейского: «Проняло, значит? Хорошо!

Значит, ее догадка в машине оказалась верной, и парень не безнадежен». Как ни велика обида, сменила гнев на милость, протянула руку:

– Ладно, мир! Это хорошо, что вы поняли. Не надо другому делать того, что не пожелаешь себе.

Полицейский поспешил судорожно пожать Ташину ладонь.

– А у вас, товарищ Дятлов, все будет хорошо! Еще до офицерских эполет дослужитесь.

– Спасибо! – А по-человечески оказалось куда как лучше. – Если помощь какая нужна – всегда обращайтесь.

Уже на выходе Дятлова хлопнул по спине старшина Зозуля, слышавший весь разговор.

– Извинился?

Кивок.

– Помирились?

Еще кивок от Дятлова, у которого против воли выступили слезы.

– Вот и ладно! Ты знаешь, напарник, я думаю, что из тебя выйдет толк. Хоть мне и немного осталось – послужим еще.

* * *

В обезьяннике, куда по приезде опять засунули Наташу, как будто ничего не изменилось. Все так же, привалившись к стене, коротали оставшееся до утра время современные проститутки. Та молоденькая темноволосая девица дремала в самом углу. Когда лязгнул замок, она подняла глаза.

– А, вернулась! – зевая, сказала она. – И что они с тобой делали?

Может, она была и старше, но широко распахнутые глаза, детская припухлость на лице и вздернутые вверх две непослушные косички придавали ей вид детской непосредственности.