Текст книги "Морской солдат"

Глава 2. Человек со шрамом

На борту фрегата капитана Бахтеярова встретил немолодой, гладко выбритый, полноватый, невысокого роста мужчина. Тип лица, а также длинный парик выдавали в нем человека европейского происхождения. На его правой щеке почти от глаза до самого подбородка багровел широкий шрам, из-за чего слегка перекашивался рот.

– Ваше высокоблагородие, гренадерская рота морского полка графа Головина для дальнейшей службы по надлежащему расписанию на корабль сей прибыла. Командир роты капитан Емельян Бахтеяров.

– Добро пожаловать на борт, господин капитан! – несколько сдержанно, ломано по-русски проговорил морской офицер. – Командир корабля капитан Кристиаан Ван Дельгард… Это мой старший помощник лейтенант Пирс Де Тран.

Рядом стоящий молодой, худощавый, белокурый лейтенант с серьезным выражением лица в знак приветствия двумя пальцами коснулся своей шляпы.

– И наш судовой лекарь Жан Филип Сорель.

– Господин Бахтеяров, – слегка улыбнувшись, поприветствовал командира корабельных солдат француз. Он был ниже среднего роста, в пышном парике, круглых очках, за которыми прятались маленькие добрые глаза, и с выразительным, немного выступающим вперед подбородком. Правой рукой он опирался на трость.

– Лейтенант, проводите капитана и его солдат, – распорядился Ван Дельгард. – С правилами пребывания на корабле я ознакомлю их сам.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие, – отчеканил лейтенант и тут же повернулся к Бахтеярову. – Господин капитан, прошу следовать за мной.

– Господин Ван Дельгард, господин Сорель, – Бахтеяров коротким кивком почтил командира корабля и судового лекаря и проследовал за Де Траном.

Бахтеярову сразу бросилась в глаза некая надменность и даже неприветливость командира корабля, чего нельзя было сказать о его старшем помощнике и судовом лекаре. Но полагаться на первое впечатление он не стал.

Морские солдаты, ожидая на берегу ротного, продолжали поедать глазами великолепный двухпалубный фрегат с высокими бортами и грозно торчащими пушками в откинутых люках. Вокруг корабля безудержно кружили белокрылые чайки, радуясь весеннему солнцу. Одна из них пролетела над Назаром Пташевым, в результате чего на его плече оказалась небольшая лепешка из птичьих экскрементов.

– Тварь летучая! – брезгливо скривившись, выругался солдат.

Чайка приземлилась на пристани недалеко от строя морских солдат. Озлобленный на птицу Пташев, что-то бурча под нос, под ногами нашел пару мелких прибрежных камушков. Подняв голову, прямо перед собой он вдруг увидел среднего роста, худощавого, но жилистого, средних лет морского унтер-офицера Ермолая Скворцова.

– Даже не думай, – каменным голосом произнес унтер-офицер.

– Об чем это ты, ваше благородие? – перебирая камни в руке, удивленно спросил Пташев.

– Брось, – кивнув взглядом на содержимое в руке, настоятельно обронил Скворцов.

– Да, эта тварь мой мундир… – попытался что-то объяснить солдат, гневно скривив лицо.

– Брось, тебе сказано, – прервал его унтер-офицер. – Сие, солдат, не просто птица. Сие – душа моряка, погибшего в море. И душу энту не стоит беспокоить.

Пташев посмотрел в глаза унтер-офицера и спустя секунды демонстративно отбросил камни в сторону. После этого, чертыхаясь, стал очищать свое плечо от птичьего помета.

– Так Господь Бог помечает избранных, – послышалось за спиной.

Пташев обернулся и увидел улыбающегося шутника Акимыча.

– Да?.. А ну как по шее… Тож считаться будешь избранным? – злобно проворчал Пташев. – Шут гороховый.

Через несколько минут гренадеры, держась за фалрепы[28]28
  Фалрепы – веревки, за которые держатся, поднимаясь на судно или спускаясь с судна по трапу.


[Закрыть], по скрипучим деревянным сходням один за другим поднимались на корабль, не забывая наказ поручика отдавать честь корабельному флагу.

В узком промежутке между причалом и бортом фрегата слышался волнующий плеск воды. Громадные мачты, словно деревья, лишенные крон, но опутанные целой сетью такелажной оснастки, уходили в небо. Палубные надстройки и мощные пушки на колесных лафетах тоже не остались без внимания солдат, с волнением озирающихся по сторонам. Из прибывших мало кому доводилось прежде бывать на военных кораблях – все было незнакомо и непривычно.

Матросы же фрегата с не меньшим любопытством наблюдали за прибытием пехотного пополнения в свою корабельную семью. В подражание голландцам одежда матросов состояла из матросской шляпы, фризового бострога, коротких штанов, чулок да башмаков.

– Никита, а ты приметил того… коий со шрамом на лице? – вполголоса Овечкин поинтересовался у Жарого, кивнув в сторону командира корабля.

– Хм… Такого тяжко не приметить, – ответил Никита.

– Не добрый у него глаз. Глядел на нас, как на злодеев, – продолжал беспокойно Лешка.

– Брось. Тебе, чай, показалось.

– Он злой, страшный, одним словом, косорылый, оттого и глядит на всех без довольности, – скривив гримасу, вмешался Акимыч. – У-у-у!

– Косорылый?.. – повторил Овечкин. Затем, усмехнувшись, произнес еще раз: – Хм… Верно, косорылый.

Лейтенант Де Тран обратил внимание солдат на плотно стоящие вдоль борта в коечных сетках цилиндрические свертки из парусины:

– Сие, господа солдаты, есть гамак – подвесная койка для ночного времени. Днем же сей сверток служит надежным бруствером от осколков, ядер и шрапнели во время боя.

Вскоре каждый из солдат уже был обладателем корабельного гамака, с ними все спустились на нижнюю батарейную палубу. Там было тускло, воздух стоял затхлый, тяжелый.

– Тут, господин Бахтеяров, живет команда экипажа, – начал Де Тран с небольшим акцентом, дотошно выговаривая каждое слово. – На той половине будут жить ваши солдаты.

Принюхавшись, Овечкин скривился:

– Что за вонь?

Поручик Минский с ухмылкой глянул на солдата и пояснил:

– Сие смола, солдат. Пахнет противно, но без нее судну на воде никак нельзя.

– А красный цвет на полу, ваше благородие, без него тож нельзя?

– Хм… Любознателен ты, однако… – поручик с любопытством покосился на Овечкина. – Перво-наперво намотай на ус, на корабле нет пола, есть палуба. А что же до цвета красного, так сие традиция такая – палубы в орудийных деках красить в красные цвета, дабы во время боя вид крови не отвлекал матросов.

– Бей, бей ее гадину! – вдруг заголосил кто-то из солдат, топая ногами.

– Крыса! – закричали другие.

Между ног солдат с известной проворностью проскочила небольшая серая крыса с довольно длинным хвостом. Одни шарахнулись от нее в сторону, другие пытались пнуть ее или ударить прикладом фузеи. Но крыса, противно визжа, ловко ушла от всех нападок и где-то в темном углу батарейной палубы исчезла.

– Мерзкие твари. Житья от них нет, – жаловался Де Тран.

– Среди вас живут крысы? – удивился Бахтеяров.

– Вернее будет – мы живем средь них, – ответил лейтенант. – Крысы повсюду. Бороться с ними бесполезно. Ничто не помогает. Мы пытались уничтожать их, но вместо каждой убитой крысы появлялись две новые. А… – махнул рукой Де Тран. – смиритесь с этим.

Солдаты переглянулись, почувствовав себя как-то некомфортно.

– А теперь, господин капитан, – продолжал лейтенант, – я покажу вам кают-компанию и каюты для офицеров. И еще. Через полчаса постройте своих солдат на верхней палубе.

Бахтеяров тут же позвал поручика:

– Минский.

– Тут я, ваше благородие, – откликнулся поручик, все еще отплевываясь от замеченной крысы. – Ух, сатанинское отродье, с Азова их ненавижу.

– Поручик, размещайте солдат! Через полчаса построение!

– Есть, размещать солдат! – отчеканил бывалый моряк.

– Экая забавная штука, – удивлялся Овечкин, с интересом прощупывая и разглядывая гамак из парусины. – И как на энтом спать? Неужто способно?

– Еще как способно, – ответил сведущий в морских делах Наум Ходанков. – Гляди, подвешивать койку надобно тутось, к бимсу. Спать – наискось, по диагонали. Так при любой качке останешься невредим, не свалишься с высоты, не переломаешь себе кости… Уяснил, солдат?

– Так точно, ваше благородие, уяснил, – поблагодарил Лешка, посмотрел на потолок и спросил:

– А как крепить-то его, ваше благородие?

– Ну, брат, сие дело сурьезное, – объяснял Ходанков. – В энтом деле надобен узел, коий не затягивался бы, легко развязывался да надежно держал твое тело, солдат, даже в сильную качку. И этакий узел есть. Зовется он – коечный штык.

– Коечный штык, – запоминая диковинные слова, повторил Лешка.

– Верно, солдат. И уметь вязать сей узел должун всякий из вас.

Овечкин сморщил лоб. Ходанков это заметил, улыбнулся.

– Не боись, солдат, сему ты обучишься скоро. И еще одно. Помни, после подъема койку надобно убирать: скатал все разом, поднял на верхнюю палубу и в коечную сетку. А перед отбоем, по команде «Койки вниз!» достаешь ее и подвешиваешь вновь.

– Внимание!.. Слушай меня!.. – послышалась команда Минского. – На верхней палубе стро-ойсь!

Корабельные солдаты не спеша двинулись на построение.

– Пригибаем головы! Не забываемся! – подсказывал поручик солдатам, поднимающимся по внутреннему трапу на верхнюю палубу. – Корабль – это вам не суша. Просторы энти иных масштабов. Привыкайте.

– Тесновато будет, однако, – пригнувшись, ворчал Пташев, – не покалечиться бы.

– Верно, солдат, береги голову, – хлопнув его по плечу, сказал Минский, – в бою, чай, и она пригодится.

– Как уберечь-то ее в ентой дыре чертовой? – продолжал возмущаться Пташев.

– А ты, солдат, сходи на камбуз да котелок медный у кока одолжи для спокойствия ради, – пошутил Ермолай Скворцов.

– Шутить изволишь, ваше благородие?

– Шутят с теми, солдат, кто шутки понимает, – ответил унтер-офицер.

Пташев насупился и двинулся дальше.

Спустя полчаса командир корабля не спеша, в перевалку обходил на верхней палубе строй корабельных солдат. Он шел медленно и также медленно обводил всех тяжелым взглядом, изредка потирая свой шрам на лице. Перед кем-то останавливался, всматривался пристальнее, но ничего не говорил. Закончив обход, он встал перед строем ссутулившись, широко расставив ноги, держа руки в замке за спиной. Позади него находились лейтенант Де Тран и капитан Бахтеяров.

– Правила пребывания на корабле, – сурово начал Ван Дельгард, глядя исподлобья. – Служба божия имеет отправляться по вся утро и вечер, и пред полуднем, как установлено о том в печатных молитвах. Ежели не явится офицер при службе божьей – штраф, а ежели солдат не явится – битье у мачты линьками. Богохульство недопустимо. Ежели кто слышал таковое и не известил, будет считаться причастником богохуления. Воровство запрещено. Личные вещи на корабле – священны… Женскому полу на корабле быть запрещено. На корабле никаких драк. Разбираться, кто виноват, кто прав, не буду. Заводить разговоры с вахтенными запрещено. На вахте спать недопустимо. Самовольно сходить с корабля запрещено. За все будет суровое наказание, независимо от чина… Самое наиважное на корабле – дисциплина… Кроме сего, прежде чем выйдем в море, мне как командиру корабля надлежит распределить людей на судне, назначив каждому свое место, кое он должен знать во время боя, когда бы ни спроси, и занять его, когда надлежит. Те, кто во время боя оставят свои места, дабы укрыться, будут казнены смертью…

После сказанного Ван Дельгард еще раз обвел суровым взглядом морских солдат, стоявших в гробовой тишине, и, повернувшись к своему старшему помощнику, добавил:

– Господин Де Тран, продолжайте! – Не проронив больше ни слова, капитан не спеша поднялся на командный мостик, откуда и продолжил наблюдение за командой морских солдат.

– Кратко о корабле… – начал инструктаж старший помощник. – Корабль сей – двадцативосьмипушечный военный трехмачтовый фрегат с полным парусным вооружением и с двумя орудийными палубами, на одной из коих, закрытой, что под нами, она зовется гондек, будет размещаться ваша солдатская команда… купно с матросами экипажа. Они расположены на другой половине. – Знакомя солдат с кораблем, Де Тран вышагивал вдоль строя то в одну сторону, то в обратную, при этом активно жестикулируя руками. Иногда, пытаясь акцентировать внимание солдат на важных, с его точки зрения, моментах, он поднимал указательный палец правой руки вверх. – Несмотря на то что фрегат сей новый, летом прошлого года нам выпала честь в составе эскадры вице-адмирала Крюйса участвовать в отражении нападения шведской эскадры на Котлин. И надобно сказать – небезуспешно. Предназначение и возможности фрегата вы познаете при маневрах. Обязанности же вашей команды в отношении обслуживания корабля не более чем вспомогательные. Главная же задача корабельных солдат – ведение абордажного боя, высадка десанта и действия на берегу противника. Окромя сего, – заканчивал Де Тран, – вашей команде предписано также несение караульной службы на корабле и в местах его стоянки… Вопросы?

– Ваше благородие, а когда кормить-то будут? – вдруг поинтересовался Пташев.

– Птаха, а тоби лишь бы напихаться. Все о брюхе своем печется. Оголодал, что ль? – одернул его Глотов.

– Согласно расписанию, солдат, – коротко ответил лейтенант, чем слегка развеселил других. – Ежели вопросов больше нет… добро пожаловать на борт, господа гренадеры!

После ужина Бахтеяров и Ван Дельгард встретились в каюте командира корабля, где продолжилось их знакомство. Ван Дельгард свободно расположился в своем кресле. Напротив не так расковано уселся Бахтеяров.

– Мне не ведомо, господин Бахтеяров, каковы порядки в сухопутстве, где вы служили ранее. Но раз теперь волею судьбы вы оказались на флоте, вам дулжно принять порядки флотские, а порядки тут строги. И я уверен, что вы понимаете сие. Надеюсь, причин для каких-либо конфузов меж нами… не будет.

– Надеюсь на это тоже, господин Ван Дельгард, – согласился с командиром корабля Бахтеяров.

– Хорошо. И понеже сей корабль на некое время стал для вас и вашей команды домом, то скажу вам наиглавное. На корабле этом без моего ведома даже муха пролететь не способна. Сие касается и ваших солдат, господин капитан. Вы меня понимаете?

– Не совсем, господин Ван Дельгард, – насторожился Бахтеяров.

– Мне как командиру корабля дулжно быть ведомо все и вся о каждом солдате вашем: куда пошел, что сказал, об чем подумал и даже то, что он оставил в гальюне.

Бахтеяров изменился в лице, напрягся и даже привстал с кресла.

– Ваше высокоблагородие, прошу меня извинить, я офицер, русский офицер, и на корабле этом нахожусь для пользы государевой. И не дулжно мне…

– Полно вам, господин капитан, – перебил ротного Ван Дельгард и улыбаясь добавил: – Сие же все для порядка, для дисциплины. Не так ли?

– Я не думаю, что именно на этом и держится флот русский. А что такое дисциплина, уж поверьте, мне ведомо не хуже вашего, – закончил он слегка возмущенным тоном.

Ван Дельгард, откинув всякие политесы, сердито произнес:

– В таком разе, господин капитан, советую вам запомнить: командир сего корабля – я! Я тут и царь, и Бог! А посему жизнь и служба на корабле сем для каждого, сие касаемо и вас лично, имеет место быть лишь по правилам моим. И никак иначе. И кто правила сии нарушит – не возрадуется.

– Я вас понял, господин Ван Дельгард. Что-нибудь еще? – в словах Бахтеярова прозвучали дерзкие нотки.

Ван Дельгард нахмурился, приподнялся со своего кресла и подошел к Бахтеярову.

– Дерзишь, капитан?.. Ерепенишься? Не думал я, что ты так глуп и слабосообразителен… Покорность капитану корабля – вот что есть польза государева… И знай, капитан, ни тебе, ни солдатам твоим не спущу я ни единого промаха, ни единой ошибки… – угрожающе произнес командир корабля. – Ступайте, господин капитан.

– Честь имею! – Бахтеяров приложил руку к треуголке, развернулся и вышел из каюты.

Глава 3. Наперво теория

– Ну что, сынки, – начал флотскую теорию поручик Минский, – вам, солдатам морским, дулжно знать оружие, коим шведа на абордаж брать будем.

Поручик стоял перед небольшим развернутым на палубе полотном из парусины, на котором лежало разное оружие и морские приспособления. Наклонившись, он взял в руки абордажный якорь и, демонстрируя его перед гренадерами, магически произнес:

– …Но стал ржаветь мой добрый друг – свирепый абордажный крюк.

– Дозвольте, ваше благородие? – Жарый взял якорь из рук поручика и бегло осмотрел его кузнецким взглядом. – Добрый якорь. Славно выкован.

– Сие, солдат, не просто якорь, – со знанием дела заявил Минский, – сие штурмовой якорь, иначе говоря – абордажная кошка.

– Кошка? – хихикнул Овечкин.

– …При абордаже кошка забрасывается на корабль ворога, – продолжал поручик. – Пехотным солдатам подобное ведомо, при штурме сии якоря забрасываются на стены крепости. Не так ли, пехота?

– Так и есть, ваше благородие, – отозвались бывшие солдаты сухопутных полков.

– …Кошка имеет от двух до пяти рогов. И дабы ворогу не мочно было освободиться от закинутых абордажных кошек, крючья затачиваются подобно гарпуну. Кошки сии наперво позволяют сблизить, а после и сцепить в атаке нападающий корабль с атакуемым, и лишь опосля… абордажники переходят на осаждаемый корабль. Далее – рукопашная схватка.

Выходцы из сухопутных полков, а также рекруты с интересом разглядывали кошку, передавая ее из рук в руки.

– А сие что за сабля? – полюбопытствовал Баймаков, увидев в руках поручика не совсем знакомое оружие, лезвие которого играючи сверкало на солнце. – Таких я раннее не видал.

– Хм… Неудивительно, – посмеялся поручик. – Раннее, солдат, ты и на флоте не служил. Сие не сабля, сие палаш, морской абордажный палаш… Полуторная заточка, ножны кожаные. – Поручик неожиданно влево, затем вправо рубанул воздух палашом, словно саблей, сделал резкий выпад вперед и застыл.

Некоторые солдаты вздрогнули от неожиданных быстрых движений поручика, затем, переглянувшись и выдохнув, повеселели.

– Меч и сабля – все в едином. Отменная штука! – подчеркнул поручик.

У Овечкина горели глаза и очень хотелось подержать в руках это морское оружие.

– А сие… абордажный топор, – поручик взял в руки причудливый топор с метровым топорищем. – Ударно-рубящее оружие. Особливость евоная – мощь рубящего удара. Имеет великую пробивную способность.

Абордажный топор осторожно пошел по рукам солдат. Дошел он и до Алексея Овечкина.

– Никита, глянь, как я! – бравировал солдат.

Он крутил топор в руках, неуклюже подражая ловким движениям поручика, затем стал махать им над головой.

– Лешка, не балуй, – предупредил его Жарый.

В какой-то момент топор вдруг выскочил из рук Алексея и полетел в сторону солдат.

– Сема-а-ак! – молниеносно среагировав, крикнул поручик.

Семак Калидко обернулся, и в этот самый момент абордажный топор, пролетев мимо его носа, врезался в бизань-мачту. Все застыли в шоке.

– Акимыч, тебя не зацепило? – забеспокоился Минский.

Бывалый солдат с открытым ртом и глазами в два пятака уставился на лежащий у мачты топор и, встряхнув головой, тяжело сглотнул слюну. Затем, с трудом выдавив улыбку, почти по слогам произнес:

– Не зря же я Семаком назван. Седьмой ребенок в семье, однако. Чай, число-то счастливое.

– Овечкин, твою душу бога мать! – выругался Минский. – Руки твои дырявые!..

– Виноват, ваше благородие, – сам напугавшись, ответил Алексей.

– Ох… гляди у меня! – ругался Минский.

– Господин поручик, ты уж сделай ему скидку, он же из «рябчиков», – заступился за рекрута Синявин.

– Не-э-э, я из Овечкиных буду, – поправил унтер-офицера Лешка.

– Ха-ха-ха… «Рябчиками», солдат, – смеялся Синявин, – мы звали первогодок в школе Навигацкой, что в Москве.

Солдаты тоже рассмеялись. Лешка почувствовал себя неловко и, не проронив больше ни слова, унялся.

– И отколь вас таких безруких-то набирают? – зло косоротился Пташев.

Лешка виновато опустил глаза.

– Солдат, не унывай! – послышались слова капитана Бахтеярова, спускающегося с командного мостика. – Неуклюжие мужики под выстрелами неприятеля скоро становятся добрыми воинами. Ну а осторожность-то… – она и нынче не помеха.

Минский, назидательно глядя на Овечкина, который стоял перед ним словно провинившийся подросток, сказал:

– Продолжим.

Глава 4. Скампавеи

Стоял теплый весенний день. После полудня, когда солнце уже благостно сияло в зените, на фрегате, стоящем на рейде неподалеку от острова Котлин, шла большая приборка. Матросы убирали и мыли корабельные помещения, драили мостики, наружные борта, шлюпки, швабрили палубу, чистили медь и железо. Руководил работами старший помощник командира корабля лейтенант Де Тран.

Вдруг где-то неподалеку послышалась дробь барабанов. Де Тран обернулся. Метрах в двухстах от фрегата по воде быстро и легко двигались небольшие, длиной не более тридцати метров, двухмачтовые галеры с косыми парусами. В носовой части каждой виднелись по две пушки малого калибра. Шли они ровно, кильватерной колонной.

– И-и-и ра-аз! – слышались команды. – И-и-и два-а!

Сотни пар весел дружно поднимались из воды и затем так же дружно уходили в воду.

– Славно гребут, черти галерные, слаженно, – восторженно подметил оказавшийся рядом Синявин, наблюдая за движущимися галерами.

– Венецианская галера? Я встречал их ранее в Европе. Но нет, сие судно размерами будет меньше. Как зовется оно? – поинтересовался Де Тран у Синявина.

– Полугалера сея, господин лейтенант, с легкой руки государя зовется «скампавея». У шаутбенахта Боциса Ивана Федосеевича в шхерном флоте оных не одна дюжина.

– Отчего зовется «шхерный флот»?

– А как иначе? Воевать-то приходится в шхерах залива да в узких каменистых протоках. Шведам там не пройти, а нам на скампавеях способно.

– Скам-па-вея есть хорошее судно? – выговаривая по слогам слово, продолжал интересоваться Де Тран.

– В местах сих оно более приспособлено, нежели большой корабль. Тут тебе и разведка, и перевозка войск, и высадка десанта, а коли нужда есть, и абордажный бой в шхерах со скампавеи учинить сподручнее.

– Действительно? И сколь сие судно вмещает человек десанта?

– Полторы сотни душ, господин лейтенант, – ответил Синявин.

– Россия покупает скампавеи в Италии?

– Нет, господин Де Тран, – усмехнулся унтер-офицер, – скампавея – новоизобретение Федосея Скляева. И благодаря радению государя уже третий год как сами у себя на Олонецкой верфи их мастерим.

– Удивительно, – пристально наблюдал за галерами Де Тран. – На таких судах так скоро не ходят. Насколько мне известно, опытные гребцы Средиземноморья на галерах делают двадцать шесть взмахов в минуту. Это шесть узлов. – Бросил взгляд на унтер-офицера: – Какова же скорость скампавеи? – И опять припал к подзорной трубе. – Ean… twee… drie… – начал считать по-голландски.

– Тридцать четыре, – прервал его Синявин.

– Что тридцать четыре? – не понял Де Тран, продолжая глядеть в трубу.

– Тридцать четыре взмаха в минуту, – уточнил Наум.

– Так невозможно! – лейтенант оторвался от подзорной трубы и с неподдельным удивлением уставился на унтер-офицера. – Сие же осемь узлов…

– Возможно, господин Де Тран, – уверенно заявил Синявин.

– Невероятно… А кто же на веслах? Каторжные? – Де Тран вновь вскинул подзорную трубу.

– Каторжные? – унтер-офицер скривил лицо. – Хм… Нет. Во время боя они лишь безучастные зрители иль того хуже – пособники неприятеля. Ни к чему нам сие. Это, господин лейтенант, наши солдаты, морские, галерного флота, – гордо ответствовал Синявин.

Де Тран, не отрываясь от окуляра подзорной трубы, приоткрыл рот, продолжая с интересом наблюдать за движением полугалер.

– Снимаю шляпу, унтер-офицер, ваши морские солдаты – лучшие гребцы Европы! – вдруг подвел итог старший помощник командира корабля.

– Что есть, то есть. – Наума переполняла гордость за российский флот и за себя, за свою причастность к нему.