Текст книги "Морской солдат"

– Не трогал я его и дружков евоных тож не трогал, – отрицал кузнец, пожимая плечами. – Всего-то навсего сани опрокинул.

– Сани? – удивленно переспросил сержант.

– Так и есть. Никита умудрился опрокинуть запряженные барские сани. Ими же барича с его людьми-то в сугробе и подмял, – пояснил Кузьма.

Преображенцы посмотрели на кузнеца, от удивления широко округлив глаза.

Никита, не придавая этой теме особого внимания, словно разговор был не о нем, скромно продолжал трапезничать.

– Небось, было за что? – уточнил Щепотев, продолжая удивляться кузнецом.

– Было, – жуя, ответил Никита. – Пущай девок чужих не лапает.

– Никак твоя попалась? – любопытствовал сержант.

– То была невеста моя, – буркнул себе под нос Никита.

– А-а… невеста?.. Похвально! – одобрил сержант. – А дружков его пошто?

– Так уж вышло… – пожал плечами Жарый. – Но пальцем я никого не трогал.

– Да уж… (И – гвардейцам:) Повезло же вам, братцы, что кузнец вас столом дубовым не подмял. Чай, синяками не отделались бы.

– Да ладно, – застыдился Никита.

Одноглазый Кузьма пристальнее пригляделся к бывшим однополчанам, заметив неладное.

– Братцы, а чего энто у вас? – поинтересовался он, кивая на их лица. – Чего было-то?

Гвардейцы заерзали на месте, подкашливая, и, переглядываясь друг с другом, стали стыдливо воротить свои морды да прятать глаза.

– С кузнецом вашим знакомились, – иронично ответил сержант.

– Энто как? – не совсем понял Кузьма.

– Молча, – пояснил ближайший из гвардейцев, потирая ссадину на переносице.

Кузьма толстым указательным пальцем сперва указал на него, затем поочередно обвел взглядом остальных – у каждого гвардейца были свежие синяки да ссадины, – после чего, не сдержавшись, вдруг разразился диким хохотом. Преображенцы поначалу не поняли, что так развеселило их бывшего однополчанина. Но после, приглядевшись друг к другу, они также рассмеялись. Никита же, глядя на гвардейцев, почувствовал себя неловко.

– Ну что, братцы, делать-то будем… с нашим новоявленным другом? – успокоившись от смеха, спросил Щепотев.

– Привольские в гневе, – пояснил Кузьма, вернувшись в серьезный настрой. – Супротив Никиты они замышляют что-то недоброе, ежели Ульяна – та, о коей сказывал он, – не пойдет замуж за Матвея… А ежели и пойдет, все одно изведут Никиту. А Матвей – человек гнусный да упрямый. Я видел его глаза… Он боится его, – кивнул в сторону кузнеца, – оттого и не отступится.

– Замуж за Матвея?.. Иж, чего удумали… – негодовал Жарый. – Не бывать сему.

– Может, барича того в рекруты, господин сержант? – предложили гвардейцы. – Холеная жизнь-то и кончится.

– Не-а. Барин откупится, с десяток других за сынка отдаст, но его ни-ни, – уверенно ответил Кузьма. – Слыхивал я, с малолетства отпрыска своего шибко ублажает старик… (Перевел тяжелый взгляд на Жарого, помялся.) Никита… Лешка-то твой… у них нынче.

– Что?.. – кузнец скривил гневную гримасу. – Как у них?

– Давеча по указанию барина я сам его привез в усадьбу. Держат они его у себя в подклети.

Никита нахмурился и, уперевшись кулаками в стол, молча привстал. Его лицо от злобы задрожало, а рука с растопыренными пальцами потянулась в сторону Кузьмы. Тот заметил это. Он смотрел Никите прямо в глаза и даже не думал сопротивляться. В последний момент кузнеца остановил сержант Щепотев. Он перехватил его руку и с усилием отвел ее в сторону:

– Отставить!.. Ты что ж творишь?.. А?.. Ты в ком врага увидел?.. Он тебе не враг… (Кивнул в сторону Кузьмы.) Он – друг.

Никита, сжав губы, со злости грохнул кулаком по столу и собрался было уходить.

– Постой! Куда ты? – поинтересовался Щепотев.

– Проучить барина да отпрыска его. – Глаза Жарого наливались кровью.

Сержант взял кузнеца за рукав.

Никита нервно дернул головой:

– Да я за Лешку… всю усадьбу Привольских разнесу к чертям собачьим.

– Не делай глупостей, Никита. Ты уже и так дров наломал. Ярость, друг мой, плохой советчик. Сей вопрос одному не разрешить.

* * *

В полутемной, прохладной, глухой подклети из толстых бревен, освещенной несколькими свечами, на дыбе, с закрученными назад локтями висел Лешка Овечкин, отплевывался кровью. Матвей с восторгом и диким наслаждением, что-то злобно бубня, пару-тройку раз ударил его по лицу. Рядом стоял один из молодых барских слуг, который каждый раз морщился и вздрагивал, когда барич наносил удар по беззащитному юноше.

– Ну что, Лешка, ты уже не так смел, как давеча на дороге? Что… нет рядом Никитки? И вилы твои куды-то подевались? Ты думал, сие тебе с рук сойдет? – И тут Матвей сильно ударил кулаком Лешку в живот.

Откашливаясь от боли и сбитого дыхания, Овечкин с трудом произнес:

– Дурак ты, Матвей, сено-солома, по-дурацки и помрешь.

– Ах ты, смерд! – еще сильнее разозлился барич и очередной раз наотмашь ударил рукой по его лицу.

Лешка потерял сознание.

– Приведи-ка его в чувства, – распорядился Матвей, с наслаждением глядя на окровавленное лицо молодого подмастерья.

Слуга окатил несчастного ведром ледяной воды. Лешка пришел в себя. Матвей подошел к нему, грубо взял его за подбородок и, глядя в глаза, с ухмылкой спросил:

– Ну… опамятовался?.. Живи покуда, а я вскорости ворочусь. И будь надежа, к утру на дыбе купно с тобою висеть и дружку твоему Никитке. Тогда душевную беседу мы и продолжим. – Перед уходом Матвей сурово бросил слуге: – Питья не давать!

Глава 2. Или в рекруты, или…

– Лешку-то пошто? – негодовал Жарый, кипя внутри.

– Сказывают, пособничал он тебе супротив Матвея, – ответил Кузьма. – Моя б воля, я бы сам барича собственными руками…

– Ну что, Никита, вот, пожалуй, и третья причина нарисовалась. Быть тебе в полку морском, – уверенно заявил Щепотев. – Ты уразумей, для тебя решение сие… есть самое верное.

– Не до того мне, – как-то неуверенно ответил кузнец. – Подумать надобно. Может…

– Торговаться, друг мой, мы не станем, – перебил сержант Никиту. – Либо назавтра с нами, либо…

В это время к ним подошел Макар, сын Потапыча, поставил на стол два кувшина медовухи и поспешил обратно к прилавку. Никита посмотрел ему вслед, затем бросил взгляд на хозяина постоялого двора, после чего повернулся к сержанту и о чем-то задумался.

– А друга моего Лешку тож возьмут… в полк сей, морской который? – неожиданно спросил кузнец.

– Друга?.. Того, что пособник твой? – спросил Щепотев, усмехнувшись.

– Он самый, – ответил Никита, глядя на сержанта с серьезным выражением лица. – Лешка – подмастерье мой, со мной трудится. Ему без меня никак нельзя. Сирота он. Понимаешь? Впрочем, как и я. Лешка – моя семья, я за отца ему, а он мне за брата младшуго.

Щепотев посмотрел в глаза Никиты. Они были тревожными, но искренними.

– Вижу я, худое дело затевают Привольские. Пошто по каторгам мыкаться да здоровье растрачивать понапрасну? Добро, – согласился сержант, – слово свое замолвлю за обоих.

– И еще одно…

– Ну, сказывай.

– …Сына Потапыча, хозяина харчевни, – Никита кивнул в сторону прилавка, – нынче в рекруты забирают… Без него в хозяйстве энтом никак… Так вот. Мы с Лешкой… заместо него пойдем.

Щепотев через плечо кузнеца посмотрел на мужичка-хозяина, затем на чернявого юношу, суетящегося между столов, после – на Никиту.

– Не многовато ли просишь, кузнец?.. Хм… Наглый ты, однако… – подчеркнул Щепотев. – Тебе палец даешь, а ты по самый локоть норовишь… Ладно. Будь по-твоему.

– Ну, братцы, пора мне, – неожиданно прервал разговор Кузьма, поднимаясь из-за стола. – Привольским ведомо, что Никита в харчевне. Ежели меня скоро с ним не дождутся, Матвей сам сюды наведается.

– Прошу прощения, господа, – вмешался Потапыч, – угол для ночлега готов.

– Благодарствуем, отец, – ответил Щепотев и повернулся к старому сослуживцу: – Кузьма, ты поезжай. А мы вскорости тож нагрянем. Мальчишку-то вызволять надоть. А барину так и скажи, что люди, мол, государевы прибыли, сих мужчин в рекруты забирают. А бумагу нужную я выправлю.

– Добро, Михайло Иваныч… – Перед уходом Кузьма повернулся к Жарому: – Никита, езжайте вдоль речки, дабы на Матвея не напороться. Глядишь, авось без крови обойдется. – После чего Кузьма прихрамывая покинул харчевню.

– Ну что, гвардия, отложим трапезу на опосля, – произнес бодро Щепотев. – А нынче дельце у нас образовалось неотложное.

Гвардейцы без лишних слов встали, успевая на ходу что-то запихнуть себе в рот, и двинулись на выход, следом за Никитой.

Покидая харчевню последним, сержант Щепотев подошел к прилавку хозяина харчевни и опустил на него несколько монет:

– Сие за погром. Мои гвардейцы погорячились тут малость. Ты это, отец, попридержи-ка наш угол, мы вскорости воротимся.

Потапыч прибрал монеты и, гостеприимно улыбаясь, ответил:

– Не извольте беспокоиться, господин служивый.

– Похоже, отец, и тебе более нет нужды беспокоиться. (Не понимая, о чем речь, Потапыч удивленно уставился на сержанта.) Заместо сына твоего… в рекруты кузнец пойдет. На то была евоная воля, – объяснил сержант и, не дожидаясь ответа, вышел во двор.

Гвардейцы верхом, а Никита сидя в розвальнях ожидали сержанта. Оседлав свою лошадь, Щепотев пробасил:

– Ну что, кузнец, показывай дорогу.

Жарый резко натянул вожжи, хлестнул пару раз плетью лошадь и рванул в сторону усадьбы Привольских. Всадники двинулись следом.

Потапыч, пытаясь осознать слова сержанта, стоял у прилавка не двигаясь. Его взгляд застыл на закрытой входной двери. На его пожилом лице нервно дернулась щека, сквозь слезу пробилась легкая улыбка. Ноги затряслись, едва удерживая его старческое тело. Он оперся о прилавок, медленно опустился на табурет и взглядом нашел сына.

– Макар!.. Сынок!..

Юноша поспешил к отцу.

– Что случилось, отец?.. – обеспокоено спросил он. – Тебе плохо? Может, воды?

– Нет, сынок… все хорошо, – со слезами в глазах произнес Потапыч, взяв заботливо в свои ладони руку Макара. – Все хорошо.

* * *

А между тем Ульяне не спалось. На душе было неспокойно. Она все думала о Никите, переживала. Отдернув шторку, выглянула из-за печи.

– Маменька, вы спите?

– Не сплю, доча, – послышался ответ Глафиры.

Девушка в ночной сорочке ловко слезла с печи, накинула на плечи шерстяной платок и со свечой в руке подошла к конику – короткой и широкой лавке с подушками и одеялом, – где лежала ее мать.

– Не сплю, доча, – повторила Глафира, приподняв голову с подушки. – Гляжу, и тебе, милая, тоже не спится?

– Тревожно мне как-то, маменька, – сказала Ульяна, присев на край коника. – За Никитушку тревожно. Люб он мне, родимый.

– Ведомо мне про твои чувства к нему. Да как помочь-то вам?.. – Глафира приподнялась, прижала дочь к своей груди и стала нежно гладить ее по голове.

– Он у меня лихой такой да упрямый. А Привольские – люди злые, мстить будут.

– То, об чем ты поведала мне, они Никите не простят… не те они люди. И я за него дюже переживаю, – призналась Глафира, не отрывая взгляда от свечи. – Да тут еще Евдокия, как банный лист…

– Маменька, не пойду я за Матвея, – перебила Ульяна мать. – В петлю способнее, нежели замуж за него.

– Ты что ж такое говоришь-то? Слышал бы то отец твой покойный. Позабудь о речах таких. Может, оно все еще и сладится… – тяжело выдохнула. – Ступай, доча, спать. Утро вечера мудренее.

– Хорошо, маменька… пойду я, – сказала послушно Ульяна и полезла к себе на печь.

Глава 3. Защита нужна вам

Иван Савельевич Привольский молча, с важным выражением лица, изломив брови, изучал бумагу, предъявленную Щепотевым, раз от раза поглядывая на сержанта.

– Иван Савельич, полагаю, изложено там все понятно, – спокойным, но уверенным голосом произнес сержант, свободно разместившийся за столом в центре большой комнаты. – А посему требую немедля освободить рекрута, коего держите у себя супротив воли его.

– Господь с вами, господин Щепотев, какие рекруты? У меня лишь дворня своя. Чужих – ни единой души.

– Господин Привольский, вижу надобность напомнить тебе, что рекрут есть человек государевой службы. А некий Алексей Овечкин с сего дня является таковым. (Барин сморщил лоб, скривил бровь, нервно погладил курчавую бороду.) Посему имею право учинить обыск усадьбы сей, – продолжал сержант. – И ежели рекрут будет найден…

– Господин Щепотев, – перебил сержанта барин, – может чайку́ с дороги? Клавдия, подай-ка нам чаю, кренделей да пряников медовых. – Хозяин дома, лукаво улыбаясь, старался быть хлебосольным. – А что же до рекрутов, господин сержант… на то порядок имеется, решение мирской сходки надобно. Сие дело-то государево.

– Не ты ль, Иван Савельич, делам государевым учить меня собрался? – жестко отреагировал сержант. – Как ближний стольник государев я правом наделен в рекруты брать любого безо всякого мирского приговора… А может, заместо Овечкина в рекруты отдашь сына своего?.. Матвеем, кажись, его зовут?.. А?.. Я супротив не буду.

Барин аж поперхнулся, откашлялся, поворочал глазами, что-то прикидывая, затем, тяжело выдохнув, позвал приказчика:

– Кузьма!.. Приведи мальчонку!

– Сию минуту, барин! – Кузьма исчез за дверью.

Через несколько минут на пороге появился босой молодой паренек с окровавленным, побитым лицом в серой грязной сорочке и со связанными спереди руками. Его трясло от холода.

Щепотев лишь взглянул на вошедшего и, едва сдерживая недовольство, потребовал:

– Пущай ему руки развяжут.

Барин кивнул головой Кузьме. Руки Алексею развязали. К нему подошел сержант и посмотрел на него, как отец на сына.

– Так ты и есть Лешка Овечкин? – разглядывая истрепанного юношу, произнес Щепотев.

– А-а вы… кто? – дрожа от холода, посиневшими губами спросил Лешка.

– Я?.. Я сержант Щепотев, – улыбнувшись, ответил Михаил. – Ну пошли… Друг твой уже у нас.

– Какой такой друг?..

– У тебя много друзей? – поинтересовался сержант.

– Нет, не много, один, – дрожащим голосом произнес Лешка. На его измученном лице вдруг стала проступать легкая улыбка. – Вы про Никиту?.. Где он?

– Во дворе тебя дожидается… с моими гвардейцами.

В это время в просторный барский двор въехал верхом Матвей, а за ним его стремянные. Первое, что он увидел, были розвальни кузнеца, а у крыльца господского дома – самого Никиту в окружении нескольких людей, которых в темноте не сразу разглядел.

– А-а… Никита! А я тебя в харчевне ищу, а тебя там и след простыл. А ты вона, уже тутось. Скорый ты, одначе… Все ж сыскали тебя люди мои, – злорадствовал молодой барин. – Кузьма, а отчего не связан он? Он же буйный… Кузьма! – Он стал оглядываться по сторонам. Не найдя приказчика, гневно заорал: – Где этот одноглазый?

Кузьмы рядом не было.

– Кузнеца – в железо! – завопил Матвей. – И на дыбу его!

Стремянные соскочили с лошадей и бросились в сторону Жарого. Но дорогу им преградили четыре темных силуэта, обнажившие шпаги.

– Стоять! – крикнул один из них, выставив шпагу перед собой.

Люди барича остановились в некотором замешательстве.

– Вы кто такие? – возмутился Матвей, приглядываясь к незнакомцам в военной одежде.

– Матвей Иваныч!.. – неожиданно барича окликнул появившийся на крыльце господского дома Кузьма. – Вас батюшка кличет!

Матвей бросил нервный, непонимающий взгляд в сторону приказчика, затем опять на гвардейцев.

– Ладно… Разберемся… Оставайтесь тутось! – распорядился он своим людям и быстрым шагом устремился в дом.

Щепотев скинул с себя епанчу и набросил на плечи Лешки, затем повернулся к барину:

– Иван Савельич, ты это, сына хозяина харчевни вашей из мирского приговора-то вычеркни. Заместо него в рекруты кузнецов впиши, обоих.

Барин недовольно покрутил рыжеватыми усами и, хмурясь, молча одобрительно кивнул.

В дом неожиданно ворвался Матвей.

– Отец, что происходит? Что за люди на дворе? Прикажи схватить кузнеца! – с порога завопил он. А увидев Лешку и рядом с ним военного человека, удивлен был еще больше.

– А энто еще кто таков?

– Да постой ты, – одернул его барин. – Сие человек государев, а посему в доме нашем ему почтение.

Щепотев оценивающим взглядом окатил Матвея с ног до головы, ничего не сказал, лишь ухмыльнулся. Затем, подмигнув Лешке, они вместе направились к выходу.

– Отец, мы что… так их и отпустим? – провожая возмущенным взглядом уходящих, вопил Матвей, кусая губы.

– Угомонись, – сквозь зубы процедил барин. – Пущай уходят.

В дверях Щепотев с Кузьмой по-дружески переглянулись.

В последний момент Матвей не выдержал и в спину сержанту, ступившему на порог, вдруг крикнул:

– Эй, служивый!.. Как тебя там? (Щепотев неторопливо в полбока обернулся.) Ты человек государев, энто я понял… Но дозволь узнать. Какого лешего ты вступился за кузнеца, за Никитку? От кого его защищаешь? – и, ухмыльнувшись, добавил: – Уж не от барского ли гнева… заслуженного?

Бросив проницательный взгляд с прищуром на молодого барина, сержант мотнул головой. Затем, приподняв подбородок, насмешливо скривил рот и ответил:

– Нет… Кузнецу защита не нужна. Защита нужна вам, господа Привольские, от кузнеца… Прощайте. Авось более не свидимся.

Отцу с сыном не нашлось что сказать в ответ. Через окно Матвей волчьими глазами злобы и ненависти наблюдал за тем, как его лишали возможности отомстить.

– Ах, Никитка, ах… пес смердящий, обманул-таки, на службу государеву улизнул, – негодовал Матвей. – И отколь взялся сей служивый?

– Матвей, гляди в корень. В сем деле не все так худо, – хитро скалясь, произнес Иван Савельевич.

Сын вопросительно посмотрел на отца.

– От кузнеца-то мы все ж избавились, а Ульяна-то… осталась.

Ничего не ответив отцу, Матвей стремглав выскочил на крыльцо и злобно впился взглядом в Жарого. Кузнец в это время усаживал замерзшего Лешку в розвальни, после чего уселся сам.

– Никита!.. – послышался возглас барича. (Жарый обернулся.) Он неторопливо спустился с крыльца и подошел к розвальням. – Не забудь попрощаться с Ульяной!.. А то глядишь, не свидитесь более.

Никита косо, с прищуром посмотрел на барича:

– Гляди, Матвей, ты знаешь. Ежели тронешь ее… – удавлю!

Ухмылка с лица Матвея исчезла. Нервно поежившись, он вдруг почувствовал неприятный холодок, пробежавший по спине.

– Бесово отродье! – сквозь зубы процедил барич, провожая взглядом выезжающих со двора усадьбы незваных гостей.

Спустя несколько минут розвальни, а следом и всадники остановились у харчевни.

– Оставаться вам тут нельзя, – слезая с лошади, сказал кузнецам Щепотев. – На рассвете отправляемся. А засим передадим вас отводчикам. Они сопроводят вас до рекрутной станции. (Никита одобрительно кивнул головой.) Ну… поутру свидимся, – попрощался сержант. – И еще… Морды свои побрейте.

– Добро… Но, родимая… пошла! – Жарый дернул вожжи. Розвальни тронулись.

– Однако, братцы, славная приключилась гиштория, – сказал один из гвардейцев, глядя вслед удаляющимся саням.

– Особливо про то, как один пьяный мужик в харчевне славным воям государевым бока намял, – напомнил сержант с некой издевкой.

Гвардеец стыдливо наморщил лоб и замолчал. Другие, меж собой хихикая, тоже заворочали носы.

Вскоре розвальни исчезли во тьме сельской улицы.

– Ладно, – глядя на своих обиженных гвардейцев, сказал сержант, – айда… закончим начатый ужин.

– Верно, командир, – одобрительно поддержали Щепотева гвардейцы, направляясь за ним в харчевню.

Розвальни двигались не спеша. Лешка сидел, укутавшись в епанчу сержанта, его босы ноги прятались в большом полушубке друга. Никита управлял лошадью.

– Никита, мы, поди, уезжаем куда? – немного согревшись, спросил с хрипотцой Лешка.

– Да, Лешка, уезжаем, – с некоторым волнением ответил Жарый. И, переведя дыхание, весомо добавил: – В Питербурх уезжаем, в первый морской полк.

– В солдаты что ль? – удивился Лешка.

– Ага, – подтвердил Никита. – Да не в простые солдаты… в морские.

Лешка призадумался.

Остановившись у кузницы, Никита в спешке сказал:

– Ты энто… собери-ка покуда пожитки в дорогу и жди меня, а мне еще в одно место надоть.

– К Ульяне? – поинтересовался Лешка, слезая с розвальней.

Никита молча кивнул и поехал дальше.

Глава 4. Я возвернусь за тобою

Неожиданный стук в окно, раздавшийся поздним вечером, напугал Глафиру Антиповну. Женщина наконец-то почти заснула. Встав с коника, накинула на сорочку сарафан, взяла свечу и подошла к окну, за которым стояла ночная темень. Раздвинув белые занавески, через слюдяное окошко она разглядела Никиту. Со встревоженным лицом он что-то показывал рукой. Женщина поняла, что кузнец просит Ульяну и отмахнулась, мол, ночь на дворе и дочь спит. Никита сделал умоляющее выражение лица и прижал большую ладонь к сердцу. Глафира Антиповна не уступала. Тут к окну подошла Ульяна. Через плечо матери она увидела за окошком Никиту. Большое лицо кузнеца расплылось вширь, едва он разглядел девушку через полупрозрачную слюду.

– Маменька, идите спать, идите.

Женщина пошла к себе, недовольно ворча под нос что-то по поводу бессонницы, а тут еще ночные гости. Ульяна кивком головы показала Никите на калитку.

Наспех подставленный, дабы дотянуться до окна избы, деревянный бочонок, под ногами кузнеца, не выдержав его веса, треснул и развалился.

– Чтоб тебя! – успел произнести тяжеловес и свалился в сугроб.

Ульяна, набросив полушубок и накинув платок, вышла на крыльцо. Было морозно.

Спешно добравшись до калитки, Ульяна вполголоса позвала возлюбленного:

– Никитушка!

В проеме калитки, прихрамывая на одну ногу, чертыхаясь, появился весь в снегу кузнец. Девушка, увидев его, хихикнула, прикрывая платком рот. Затем поманила рукой в дом.

Жарый на ходу отряхнулся как мог, вошел в сени, и как-то неловко обнял девушку, боясь застудить ее набранным в сугробе снегом.

– Душа моя… – почти шепотом произнес он, – ты прости меня.

– Нет, Никитушка, то ты меня прости. Дура я, наговорила тебе глупостей.

– Ульяна… – Никита заглянул многозначительно в ее глаза, сделал паузу и вдруг неожиданно произнес: – Я за тобою. Сбирайся.

У девушки от удивления округлились глаза, сперло дыхание.

– Постой… Как сбирайся? Куда?

– У нас мало времени. Я все дорогой объясню.

Ульяна посмотрела пристально на кузнеца, пытаясь понять, шутит ли. Заметила, что он немного волнуется.

– Никитушка, об чем ты? – с натянутой улыбкой забеспокоилась Ульяна.

– Не пытай меня, милая. Сбирайся, – Никита говорил серьезно.

Улыбка с лица девушки стала исчезать. Она была в замешательстве.

– Я… не могу, – ответила она.

– Что так? – не понимал Никита.

– Да что случилось-то? Толком можешь сказать? – Ульяна начинала тревожиться сильнее.

– Нынче в харчевне у Потапыча… государева человека я повстречал. Зовет меня на службу государеву, в Питербурх. Мы поедем туда вместе. Там поженимся. Я пойду на службу, а ты будешь подле меня, станешь солдаткой… Так возможно. Тот человек, что в харчевне, обещал подсобить.

Ульяна широко открытыми глазами ласково смотрела на мужественное лицо Никиты, освещенное тусклым светом свечи, и нежно гладила его по щетинистой щеке.

– Никитушка, ты с ума сошел, какой Питербурх? А как же маменька? Я не могу ее оставить.

Никита поворочал головой… и решительно заявил:

– Тогда и я никуда не поеду.

– Что ты, милый? Поезжай, слышишь, поезжай… подальше от сих мест, коли случилась такая возможность. Да и мне спокойнее будет, – умоляла Ульяна. – Боязно мне за тебя… Привольские тебя в покое не оставят.

– Эй!.. – нахмурившись, Никита вдруг отпрянул от девушки. – Да ты никак думаешь, смалодушничал я, Матвея али отца его испужался?

– Нет, милый, нет, – уверенно ответила девушка, – я так не думаю. Это Матвей боится. И он не успокоится, покуда не изведет тебя. Меня это больше всего и пугает. Ты люб мне и дорог… И помни, я твоя навеки вечные.

– Ежели он тронет тебя… я ворочусь и удавлю его, – нахмурив брови, твердо заявил кузнец, – энтими вот руками.

– Мнится мне, про то ему ведомо, – улыбаясь, спокойно ответила девушка. – И посему тронуть меня не посмеет, побоится.

Жарый недовольно мотнул головой, осознавая, что ему придется оставить свою возлюбленную, пусть даже на время.

– Нет, без тебя я не поеду! – вырвалось у Никиты.

– Тише… – прервала его Ульяна, нежно прикрыв своей маленькой ладонью губы возлюбленного. – Ничего не говори. Поезжай… А я буду ждать тебя… Ты же за мною воротишься?

– Ворочусь… через полгода, год, но ворочусь… Верь мне!

Жарый тяжело вздохнул. Какое-то время они безмолвно смотрели друг на друга. Ульяна разглядывала лицо Никиты, пытаясь запомнить его черты. В ее любящих, тоскливых глазах стояли слезы.

– Баженый[22]22
  Баженый – любимый, от слова «бажать» (желать, хотеть).


[Закрыть] ты мой. Я буду ждать тебя столь, сколь будет надобно.

Никита медленно приблизился к губам девушки и нежно поцеловал их.

– Ульяна! – неожиданно где-то за дверью послышался беспокойный голос ее матери.

– Иду, маменька! – откликнулась девушка, вытирая слезы.

Кузнец медленно, задом стал спускаться с крыльца дома, не отрывая глаз от возлюбленной.

– Я ворочусь за тобою, слышишь, – напоследок произнес Никита и скрылся за калиткой.

– Пусть хранит тебя господь! – перекрестив его вслед, вполголоса произнесла Ульяна.

* * *

Сержант и его гвардейцы не успели открыть глаза, как чуть свет кузнецы уже были на постоялом дворе.

– Выглядишь как-то худо, – заметил Лешка, глядя на Никиту. – Не выспался, что ли?

– Да я и не ложился вовсе. Мыслишки всякие тревожные покоя не давали.

Сержант, заметив бритые лица кузнецов, одобрительно кивнул. Сборы в дорогу у гвардейцев были не долгими. Вскоре неожиданно появился верхом приказчик Привольских.

– Кузьма! – обрадовался сержант, увидев бывшего однополчанина.

– Командир, я ненадолго, попрощаться, – не слезая с лошади, ответил Кузьма. – Братцы, неведомо мне, свидимся ли мы еще али как, но скажу одно: чертовски жаль, что не способно мне более… Отечеству служить купно с вами.

– Брось, Кузьма… айда с нами, – предложил Щепотев.

Одноглазый здоровяк ухмыльнулся:

– Куды мне такому?.. Не-ет, Михайло Иваныч, отслужил я свое… (Повернулся к Жарому.) А ты, Никита, за Ульяну не боись, уж как-нибудь одним глазом пригляжу я за невестою твоею.

– Благодарствую… Кузьма, ты энто… Христа ради прости меня, грешного, – Жарый стыдливо опустил голову, – что худо думал про тебя.

– Пустое, – улыбнулся Кузьма. – Прощайте, други!

– Прощай, Кузьма! – ответили преображенцы.

Бывший гвардеец дернул за поводья, и лошадь понесла его прочь от постоялого двора. В это время скрипучая дверь харчевни отворилась и на пороге появился Потапыч со своим сыном Макаром. В руках последнего был небольшой, но увесистый мешочек. Хозяин постоялого двора сутулясь подошел к Жарому и на миг застыл, чувствуя некую неловкость.

– Никита… что молвить… – начал Потапыч, – не знаю, как благодарить тебя… за Макара. – Он тяжело дышал. – Мы будем молиться за тебя… А сие… – он повернулся к сыну, – вам в дорогу. Возьми, сделай милость.

Макар подошел к Жарому, двумя руками протянул ему мешочек и, немного склонив голову, произнес:

– Спасибо тебе, Никита.

Жарый улыбнулся, взял мешочек и напоследок юноше сказал:

– Батьку береги!

– Пора нам… – прозвучал бас Щепотева. – Поехали!

– Да хранит вас Бог, – Потапыч перекрестил кузнецов в дорогу.