Текст книги "Морской солдат"

Глава 5. Неудачная шутка

У дома Ульяны розвальни кузнеца остановились. Никита с полными ведрами воды и девушка с коромыслом в руке вошли во двор и остановились у крыльца.

– Ой, Никитушка, неспокойно мне как-то, – переживала девушка. – Матвей-то человек мстительный, каверзы чинить удумает. А отец его, Иван Савельич, всякие прихоти сына своего ублажать готовый.

– Ничего. Пущай не трогает не свое, – уверенно ответил кузнец.

– Ой-ли! Твое что ль? – кокетничая, спросила Ульяна.

– А то чье ж?.. Мое… Нынче же летом свадьбу-то и сыграем, – уверенно продолжал он.

– Ух ты… скорый какой. А меня спросить про то забыл? – поинтересовалась Ульяна. Она пристально посмотрела кузнецу в глаза, ожидая услышать признание.

Никита как-то растерялся, откашлялся, слегка поморщился, затем исподлобья взглянул на девушку.

– Ульяна… ты энто… замуж-то за меня пойдешь ли, коли позову? – в голосе кузнеца звучала неуверенность.

– А ты позови, а там и поглядим, – с легким кокетством ответила девушка.

Неожиданно открылась дверь, и из дома вышла сваха Евдокия. Она увидела Никиту, который все еще держал в руках ведра с водой, и Ульяну. Лицо женщины напряглось, затем, хитро улыбнувшись, она повернулась в сторону открытой двери дома и в сени громко произнесла:

– Славно мы поговорили, соседушка. Рада я за наших молодых. Матвей с Ульяной будут доброй парой. На днях сватов жди.

Никита замер. А Ульяна от удивления аж рот приоткрыла.

Спускаясь по крыльцу, Евдокия, все также хитро улыбаясь, небрежно обронила:

– А-а… Ульянушка, к прислуге привыкаешь?.. Умничка.

Ульяна не знала, что ответить. Она лишь, как и Никита, растерянным взглядом проводили Евдокию до калитки, за которой та исчезла. Кузнец в полном недоумении повернулся к Ульяне:

– Энто она чего сказала-то?.. Матвей?.. Он что, свататься к тебе собрался?

– Может, и собрался… – шутя ответила Ульяна. – А ты что, никак ревнуешь?

Никита нервно поводил глазами по сторонам, потом вдруг вспомнил про ведра с водой, которые до сих пор еще были в его руках. Опустив их громко на крыльцо, аж вода плеснула через края, он тяжело вздохнул и, пытаясь скрыть свое недовольство, произнес:

– Вот еще. Шибко надоть… ревновать.

– А я вот возьму и выйду за Матвея, – хитро прищурив глазки, дразнила девушка Никиту.

– Эх, Ульяна… негоже так: играешь с одним, а замуж собираешься за другого.

Девушка расхохоталась в ответ.

– Да то все не так, Никитушка, – улыбаясь, ласково говорила Ульяна, пытаясь свести все к шутке.

– Пойду я… Видать, тутось делать мне нечего, – сурово пробасил кузнец. – Не ровен час, сваты наедут. Мешаться не привык. – Махнув рукой, он повернулся и уверенно пошел к калитке.

– Никитушка, постой!.. Никита! – позвала девушка возлюбленного.

Но Никита не реагировал на слова Ульяны. Девушка догнала его у калитки.

– Да постой же, глупец ты этакий… – Ульяна положила свои руки на широкую грудь кузнеца и умиленно, снизу вверх посмотрела ему в глаза. – Экий ты упрямый. Ты мне люб. И никто более, окромя тебя, мне не надобен.

– Все шутишь?.. Видать, Матвей прав был, для тебя я… рылом не вышел.

После сказанного Никита обиженно убрал руки Ульяны, развернулся и молча исчез за калиткой.

Евдокия в это время стояла тихо за высоким забором и все слышала. Жарый, выйдя быстрым шагом на дорогу и не заметив женщину, уселся в свои розвальни, хлестнул вожжами лошадь и погнал в сторону окольной дороги, что за селом, где располагалась местная харчевня. Женщина проводила Никиту прищуренным взглядом и хитрой усмешкой.

Глава 6. У каждого своя забота

В пяти верстах от Березников, на краю большого заснеженного поля, через которое пролегала во всякое время года накатанная дорога, у березовой рощи, разместился небольшой, немного покосившийся, с виду невзрачный постоялый двор. Местные знали об этом уютном месте, любили его, вечерами коротали там время. Чужаки, оказывавшиеся в местах сих, крайне редко проезжали мимо, не заглянув. Постоялый двор славился харчевней с дешевой простой едой, гостеприимством хозяина да местной медовухой, старинный рецепт ее приготовления держался в тайне.

Дверь в харчевню со скрипом открылась. На пороге появился Никита. Хмурым взором окинул небольшой зал. Людей в теплой избе было немного: несколько местных да кто-то из проезжих. С кем-то из знакомых Никита поздоровался скупым кивком головы. У высокого прилавка, за которым стоял мелкий, но жилистый мужичек лет шестидесяти, лысоватый, с морщинистым лицом, кузнец остановился.

– А, Никита?.. Доброго времени суток! – поздоровался с ним хозяин постоялого двора.

– Не совсем оно и доброе, Потапыч, – стянув с головы шляпу, вяло ответил Жарый.

– И то правда, – согласился мужичок-хозяин, не проявляя обычную приветливость и словоохотливость.

– Потапыч, дай-ка мне медовухи, да поболе, – уныло попросил кузнец. – Быть может, тогда сей вечер и подобреет.

– А харчей? – предложил Потапыч. – Пироги есть, с рыбой.

Никита мотнул головой: – Не-а. Медовухи.

– Никита, а как там светец мой? – поинтересовался старик.

– А… светец… – вспомнил Жарый. – Справили. Можешь забирать, во дворе, в розвальнях моих его найдешь. – Но слов благодарности кузнец уже не слышал. Он неторопливо двинулся за дальний стол, одиноко стоявший в полуосвещенном углу зала.

– Макар! – окликнул Потапыч молодого чернявого парнишку, который обслуживал столы.

Никита расположился за большим грубым дубовым столом. Следом появился Макар с сальной свечой и глиняным кувшином, полным медовухи. Приветливо улыбнувшись и поздоровавшись, юноша ловко наполнил чарку кузнеца подогретым хмельным медом и удалился. Никита взял полную чарку и враз отхлебнул до половины. Минут через пять к столу Жарого подошел Потапыч.

– Никита, за светец благодарствую, – без особой радости произнес он. – У меня к тебе еще просьба имеется. Мне б ажурные решетки справить для окон харчевни… от людей лихих.

– Не сегодня, Потапыч… После обсудим. Ах, да, – кузнец полез за пазуху, достал кресало и положил его на стол перед стариком.

Потапыч, увидев свою потерянную вещицу, растерянно улыбнулся:

– Как?.. Никита, ты где нашел его?.. Я уж обыскался, было думал, посеял с концами… Благодарствую.

Со второго подхода Жарый опустошил чарку, вытер рукавом уста и ответил:

– Лешку благодари. Пропажу твою он сыскал в кузнице нашей.

Вертя в руках кресало, старик сказал:

– Сие ж память от дядьки твоего, Луки Фомича. Энто его изделие.

– Дядьки моего?.. – удивился кузнец. – Хм… То-то я гляжу – рука мастера.

– Да, Лука Фомич был мастером… И человеком был сурьезным, но отзывчивым… Царствие ему небесное, – произнес Потапыч и перекрестился. И тут легкая улыбка его сменилась озабоченным выражением лица. Неторопливо взяв кувшин, он гостеприимно наполнил чарку гостя сладким напитком до краев.

– Сам-то пошто не весел? – поинтересовался Никита, заметив уныние на лице пожилого мужчины. – Чего приключилось-то?

Потапыч понуро присел напротив кузнеца и уперся локтями в стол, подперев лоб. Спустя секунды он поднял голову, грустными глазами нашел в зале Макара, который суетился между столами, обслуживая гостей, и тяжко произнес:

– Макара – старшего сына моего… в рекруты забирают… – Тяжело вздохнул. – А с меньшеньким Гришкой, инвалидом от роду, с хозяйством сим мне не управиться. Да и мамка их… кой уж год хворает тяжко, почитай с постели сама уж совсем не встает. Как я буду без Макара?.. Боязно даже помыслить об энтом.

– Потапыч… ежели чем могу подсобить тебе… ты скажи, – пытался поддержать старика Никита.

Пожилой мужчина посмотрел кузнецу в глаза, тяжело вздохнул и, слегка улыбнувшись, ответил:

– Никита, большой ты человек. И душа твоя большая, добрая. Ты выслушал меня… и на том благодарствую. – После этого он не торопясь встал из-за стола и, немного сутулясь, поковылял к своему прилавку.

Никита какое-то время пристально следил за Макаром, затем уставился на горящую на столе свечу… после чего вновь взялся за медовуху.

Глава 7. Коварные планы

Войдя в дом барина Привольского, сваха Евдокия обратила лик в красный угол, перекрестилась двуперстно на Спасителя.

– Мир дому вашему, Иван Савельич! – негромко возгласила женщина, поклонившись большим обычаем. – Доброго здравия, Матвей Иваныч!

– А… Евдокия, не до тебя нынче, – невесело встретил ее Привольский-старший.

– Что ж так, Иван Савельич? Аль случилось чего? – забеспокоилась женщина.

– Пошто явилась-то? – грубо поинтересовался молодой барин.

– Пошто явилась… – обиженно повторила женщина. – Поговорить пришла… За тебя, Матвеюшка, да за Ульяну поговорить.

– Говори, коли есть что. – Привольские застыли в ожидании.

Евдокия не торопясь присела на скамью у стола, стянула с головы шерстяной платок, окинула виноватым взглядом барина с баричем и тяжело вздохнула.

– Батюшка, свет мой, Иван Савельич… ты прости меня Бога ради, прости меня бабу глупую… – завыла Евдокия, опуская глаза. – Не мочно мне вразумить Глафиру. Не пойдет Ульяна за Матвея. Люб ей Никита-кузнец, дюже люб… Я женщина, я энто вижу.

– Отец, нынче что, день худых вестей? – завопил барич, затем гневно набросился на женщину: – Ты явилась в наш дом, абы поведать нам про то, что ты глупая баба?.. Быть может, батюшка мой тебе денег мало посулил да блага всякого за сватовство твое лживое? А? Стерва ты старая…

– Прости, Матвеюшка, виноватая я… – напуганная Евдокия, каясь, сползла со скамьи и опустилась на колени.

– Молчи, глупая старуха, молчи, – продолжал возмущаться Матвей. – Не желаю слышать сего. Не ты ли первая сваха в окру́ге? Дело, наказанное тебе, не великое и тебе оно ведомо. Ульяна должна быть моей женою. Слышишь?

– Да как же сие изладить-то, Матвеюшка? – женщина была в растерянности. – Я уж и так, и этак пробовала. Ей кузнец люб, да так люб, что ради него она на все готовая.

Барин молча супился, терпеливо слушал слова Евдокии.

– Лепечешь ты без умолку, да токмо в речах твоих толку нет. Долой с глаз моих! – не сдержался барич. – Убирайся прочь!

– Матвей, постой! – одернул его Привольский-старший и посмотрел на женщину: – Встань!.. Так ты сказываешь, она на все готовая… кузнеца ради?

– Готовая, Иван Савельич, на все готовая, – поднявшись с колен, Евдокия подтвердила сказанное.

– Ну что ж… Добро… – хитро улыбнувшись, произнес барин, и следом твердо добавил: – Будем готовить сватов.

– Отец?.. – Матвей удивленно посмотрел на отца.

– Ежели Ульяне люб сей кузнец, – начал излагать свои размышления барин, – и дабы желает она избавить его от вечных скитаний по каторгам, ей дулжно замуж иттить за тебя, Матвей. А кузнецам лишь всыпем батогов числом заслуженно да отпустим на все четыре… Ульяна же с тобою останется на веки вечные.

– Как энто, отпустим? – возмутился барич.

– Да погодь ты, – осадил его Иван Савельевич. – Сие обсудим опосля.

– Отец, а ежели Ульяна противиться станет? – поинтересовался Матвей.

На вопрос сына барин уверенно ответил:

– Ежели супротив воли нашей пойдет, не видать ей более кузнеца, в Сибири сгинет окаянный.

– Хм… Отец… мудрость твоя стоит похвалы! – Матвею пришлись по душе слова отца.

– Евдокия, – барин строго глянул на сваху, – завтра же поутру явишься к Ульяне и передашь ей: кузнеца, мол, мы не тронем, ежели она за Матвея замуж пойдет… Поняла?

– Да, мой батюшка, все поняла, все сделаю, – покорно ответила женщина, и собралась было уходить, пятясь задом к двери.

Неожиданно на пороге появился приказчик Кузьма.

– Ну и где кузнец? – сурово спросил Иван Савельевич.

– Барин, на кузне его нет. А мальчишку, евоного подмастерья, мы привезли. Но он сказывает, что не ведает, где кузнец нынче, – ответил Кузьма.

– Лжет! – истерично закричал Матвей, нервно тряся руками. – На дыбу его!.. Враз расколется. Ну что застыл как истукан? На дыбу, тебе сказано!

Кузьма посмотрел на Ивана Савельевича и, хмуро сдвинув брови, произнес:

– Барин… ни палач я и быть им… не приучен.

– Кузьма, ты ж из солдат… на войне, чай, был, – Матвей напомнил ему о его государевой службе в прошлом. – Руки, небось, по самые локти в крови.

– На войне – то иное… – сдержанно отвечал Кузьма, – Там швед – ворог наш… Там не ошибешься… а тутось…

– Гляжу я на тебя, Кузьма, и мнится мне, что швед тебя не токмо глаза лишил, но и мозгов тебе, видать, поубавил. А может, их, мозгов-то, и не было вовсе?.. А?.. С Никиткой мне должно поквитаться… за стыд учиненный спросить надоть, сурово спросить. Пес этакий в глазах невесты моей… меня позору придал. – Барич подошел к приказчику в упор и заглянул в его единственный глаз. – А посему, Кузьма, всю округу наизнанку выверни, а кузнеца мне сыщи где хошь, а не то… последнего глаза лишишься…

Кузьма сурово посмотрел на молодого барина. Левая скула его непроизвольно задергалась.

– А чего Никиту искать-то? – неожиданно вмешалась Евдокия. – Он в харчевне, у Потапыча.

– В харчевне? А ты почем знаешь? – поинтересовался барин.

– Сама видала, как он от избы Глафиры, расставшись с Ульяной, прямиком поехал в сторону окольной дороги, – ответила женщина. – А там ничего окромя хозяйства Потапыча и нет боле.

– У Потапыча, сказываешь?.. – переспросил Иван Савельевич. – Хорошо… Ступай, Евдокия, ступай! – и выпроводил женщину за дверь.

– Вот он где, сукин сын, – злобно процедил сквозь зубы Матвей.

Не отходя от двери, барин повернулся к приказчику:

– Кузьма, ты все слыхал?

– Да, барин, слыхал.

– Тогда ступай же и делай, чего велено.

– А мальчишку-то куды? – спросил перед уходом Кузьма.

– В подклеть[19]19
  Подклеть – полуподвал, нижний этаж избы, летнее неотапливаемое помещение, в котором размещалась кладовая.


[Закрыть] его! – сведя зубы, судорожно выдавил Матвей. – Пущай покуда там посидит. С ним я и сам как-нибудь управлюсь.

Кузьма кивнул головой и вышел в сени. Не успев закрыть за собою дверь, он услышал короткий диалог барина со своим сыном.

Оставшись вдвоем с отцом, Матвей вновь вернулся к разговору, который его крайне беспокоил:

– Отец, ежели Ульяна будет моей, то Никитку отпускать никак нельзя. Где бы он ни был, но покуда он жив, жизни мне не даст.

– Дурень ты. Кто ж ему ее оставит, жизнь-то? Хм… – ухмыляясь, ответил Иван Савельевич. Затем, полубоком повернувшись к иконе Спасителя, перекрестился: – Прости меня грешного, Господи!

Во дворе усадьбы Привольских в ожидании стояло несколько всадников. Через расписное слюдяное окно Матвей наблюдал за Кузьмой, который хромая спустился с крыльца и дал какие-то указания стремянным. Связанного Лешку утащили в подклеть.

Кузьма не спеша залез на коня и грозно буркнул:

– К Потапычу! В его харчевню!

Стремянные следом за приказчиком рванули в указанном направлении.

Часть третья

Глава 1. Предрешенный поворот судьбы

Наступали сумерки. Выпавший за день снег сверкал в лучах заходящего солнца. Воздух был чист и прозрачен. Легкий ветерок скидывал с клонящихся веток деревьев хлопья снега. На небо медленно выползала загадочная луна, освещая не только белоснежные покровы и темные деревья, но и силуэты пяти всадников, мчащихся по заснеженной дороге. Комья снега так и разлетались из-под копыт лошадей. Выехав на большое поле, всадники заприметили вдали свет в окошках постоялого двора и двинулись к нему.

Дверь в харчевню привычно открылась со скрипом. Первым вошел человек в военной одежде в чине сержанта. Это был Михаил Щепотев. За ним вошли еще четверо служивых. Это были рослые, усатые гвардейцы. На каждом была короткая суконная темно-зеленого цвета походная епанча[20]20
  Епанча – широкий безрукавный длинный плащ с капюшоном, форменная одежда русских солдат и офицеров XVIII века.


[Закрыть], черная шляпа с загнутыми с трех сторон краями, обшитая белым галуном, на шее – галстук из белого трипа. Гвардейцы окинули взглядом зал. Свободных столов не было. Кто-то из присутствующих пил, кто-то ел, кто-то просто вел пустопорожние беседы с соседями. И только в дальнем углу гвардейцы заприметили стол, за которым одиноко сидел мужик. Никто из служивых и не догадывался, что этим мужиком был местный кузнец Никита Жарый. Изрядно подвыпив медовухи, он спал уже как полчаса, уткнувшись головой в стол. Гвардейцы двинулись к нему. Сержант же подошел к высокому прилавку.

– Здорово, хозяин! – поздоровался он хриплым голосом с пожилым мужчиной, тщательно протирающим полотенцем чарки.

– И вам не хворать, господин служивый! – ответил Потапыч, окинув привычным оценивающим взглядом незнакомца. – Захаживайте… Чай, устали с дороги-то, продрогли?

– Нам бы поесть чего посытнее да лошадей напоить, – произнес Щепотев, выпирая большую острую нижнюю челюсть. – А ежели свободный угол найдется – до утра останемся.

– Гостям мы завсегда рады. Угол для вас имеется, да и поесть чего-нибудь сыщем, – приветливо ответил Потапыч. – Позвольте полюбопытствовать, издалека ли путь держите и далече ли?

– Из Москвы мы… в Казань едем. Малость вот заплутали в местах ваших. Уж шибко много снега намело. Дорогу верную подскажешь?

– Чего ж не подсказать-то… Небось, не ради удовольствия по дорогам нашенским рысачите.

Подойдя к столу, за которым спал кузнец, один из гвардейцев сперва толкнул его в плечо… Затем приподнял его белые кудри, нависшие над лицом. Глаза были закрыты.

– Похоже, он пьян, – предположил один из гвардейцев.

Толкнув кузнеца в бок, другой согласился:

– Похоже на то.

– А ну-ка, братцы, раз-два, взяли, – предложил третий.

Недолго думая, служивые, взяв спящего под руки, стащили его со скамьи и усадили на пол у стены.

– Тяж-ж-желый детина, – прохрипел кто-то из гвардейцев.

Заметив возню у стола в дальнем углу харчевни, Потапыч, открыв широко глаза и прикрыв рукою рот, на мгновенье застыл. В ту же сторону обратил свое взор и сержант Щепотев.

– Садись, братцы. – Гвардейцы, скинув епанчу и предвкушая хороший ужин, свободно, расслабленно разместились за широким столом.

Неожиданно разговоры за другими столами и какие-либо передвижения в зале харчевни прекратились. Присутствующие затаили дыхание, сосредоточив внимание на дальнем столе.

– Сказывают, медовуха в местах сих славная, – восторгался один из гвардейцев.

– Хорошо здесь, – добавил другой, – доброе местечко, тихое.

Один из них обернулся и обратил внимание на глядящие на них десяток пар глаз.

– А чего энто они уставились на нас? – удивился он. – Что не так?..

Не успев договорить, гвардеец вдруг почувствовал, как какая-то сила схватила его сзади за ворот мундира и приподняла над скамьей. Спустя мгновение служивый столкнулся лбом со своим соседом, да с такой силой, что в глазах заискрило.

– Ты что же делаешь, сукин ты сын? – кому-то возмущенно закричал гвардеец, сидевший напротив. Но пару секунд спустя очередной служивый перелетел через стол и своим телом свалил возмутившегося гвардейца. Вслед туда же полетела и деревянная скамья. Гвардейцы были в замешательстве. Но быстро опомнившись, они все разом бросились на неожиданно проснувшегося подвыпившего кузнеца. Началась драка. Она была не на шутку. Гвардейцы подскакивали к Никите один за другим и в таком же порядке отлетали в разные стороны. С соседних столов люди повскакивали и отпрянули назад, подальше от бойни.

Сержант Щепотев, все еще находясь у барной стойки, с любопытством наблюдал за развернувшейся «баталией». Неравная борьба длилась несколько минут. Жарый, не ведая усталости и боли, лихо орудовал здоровыми кулачищами, а также предметами, попадавшимися ему под руку. Столы, скамьи, посуда – все шло в дело. Потапыч же, хозяин харчевни, лишь молча жмурился и вздрагивал, глядя на погром.

Гвардейцы начали было сдавать. И в тот момент, когда силы их покинули и все они лежали на полу, с трудом подавая признаки жизни, Никита, окончательно протрезвев, встал, широко расправил плечи и грозным басом произнес первую фразу:

– Не гоже, господа служивые, трогать спящего кузнеца…

– А государевых людей – наипаче, – неожиданно прозвучала фраза у него за спиной.

Никита неспешно обернулся, и в этот самый момент промеж его глаз впечатался чей-то увесистый кулак. Кузнец застыл, зашатался. Его лицо скривилось, глаза сбились в кучу, ноги подкосились, и он грохнулся на пол. А перед ним, невозмутимо потирая свой кулачище, стоял сержант Михаил Щепотев.

Гвардейцы, кряхтя и постанывая, стали подниматься, помогая друг другу. Стыдясь за свои действия, которые привели их к полной конфузии, они воротили лица в сторону, отводя глаза от сурового взгляда командира.

– Лихо он вас потрепал, – сказал сержант с легкой ухмылкой, окидывая взглядом каждого.

– Ваше благородие… мы то…

– Да ежели б у нас… – бухча под нос и говоря что-то невнятное, перебивали они друг друга.

– Что, с одним мужичком управиться не смогли?.. И сие лучшие гвардейцы войска русского… Видать, государь наш перехвалил вас. А?.. Гвардия?

– Михайло Иваныч… – кто-то попытался было возразить.

– Молчите, конфузники, сам все видел… Поднимите его, – сержант указал взглядом на кузнеца.

Один из гвардейцев с опаской попытался подступиться к Никите – пихнул его ногой в бок, после чего взял его за рукав.

– Эй, мужик, слышь… вставай давай.

– Не тронь, – фыркнул Никита, отдернув руку. – Сам управлюсь.

Он медленно поднялся, опираясь на дубовый стол. Суровым взглядом нашел сержанта. Посмотрел на него пронзительно и, потирая место удара, поинтересовался:

– Чем энто ты меня так?

– Вот энтим, – спокойно ответил Щепотев, демонстрируя свой кулак.

– Кулаком?.. – с удивлением переспросил здоровяк, и недоверчиво добавил: – Нет… чем-то иным.

– Кто таков будешь? – поинтересовался сержант.

Никита молчал, недоверчиво поглядывая то на сержанта, то на его гвардейцев.

– Да это кузнец наш тутошний, Никита Жарый, – вмешался подоспевший Потапыч. – Господа служивые, вы не серчайте на него. Он молодой покуда, одначе кузнец добрый, дело свое знает: и косу поправит, и замок смастерит, а кому и лошадь подкует.

– А сам-то пошто молчишь? – опять сержант задал вопрос кузнецу.

– А я… и не молчу вовсе, – неохотно пробубнил Никита, поглядывая исподлобья через белые кудри.

– Жарый, говоришь? – повторил Щепотев. – Фамилия-то… – под стать кузнецу. Из крепостных что ль?

– Хм… Мы люди свободные, – гордо заявил здоровяк, – обыватели сельские. А сами-то кто будете?

– Сержант Щепотев, лейб-гвардии Преображенский полк, – запросто представился сержант. – А сии господа – мои верные соратники… А ведомо ль тебе, обыватель сельский, что бить государевых людей есть государственное преступление, кое подлежит наказанию?

– На то была причина, – коротко ответил Никита.

– Какая такая причина? – усмехнулся сержант.

– Невежества не терплю. – Никита косо поглядел на гвардейцев. – Да и зачинщиком был не я…

Сержант с легкой усмешкой обвел взглядом своих бравых солдат. Вид стоявших перед ним преображенцев был такой, словно они только что вернулись с поля боя, – потрепанные, лохматые, побитые.

– Знать, потревожили тебя? – сержант продолжал допрос кузнецу. – А ты тотчас в драку?

– Пущай глядят… кого тревожат.

– Ух ты каков… Уж больно грозен, как я погляжу… Годков тебе сколь?

– Пошто тебе мой возраст, господин служивый? – Никита бросил подозрительный взгляд на сержанта.

– Да ладно, не кобенься, – поддел его сержант.

– Давеча… двадцать было.

Щепотев поднял перевернутую скамью, приставил ее к столу и сам присел. Кивком головы поманил Никиту. Скамью напротив тут же подняли гвардейцы, и все не спеша расселись.

– Хозяин, медовухой-то угостишь? Да поесть чего, – пробасил Щепотев.

– Сию минуту, господа служивые. (И – сыну:) Макар! – спохватился Потапыч.

– Значится, сие так, Никита-кузнец, – с серьезным выражением лица начал сержант. – Хочу тебе совет верный дать: кузнечить – дело-то оно, вестимо, доброе, токмо вот думается мне, на государевой службе пользы от тебя будет поболее… В рекруты пойдешь?

– В рекруты?.. – округлив глаза, удивился неожиданному предложению Жарый. – Хм… Эт за какие такие пороки?

– Пороки?.. Ну, во-первых, ты руку поднял на государевых людей. Это ли ни порок?.. А во-вторых, скажи-ка мне, мил человек, про Питербурх город ты слыхивал? Сие новый город, что на реке Неве.

– Нет, господин служивый, не слыхивал я ни про город сей, ни про реку. Да и, признаюсь, говорить об энтом – мне без интересу, – ответил Никита, пытаясь закончить этот спонтанный разговор. – Пойду я, пожалуй. Поздно уже.

– …В Питербурхе сем нынче полк морской учиняется, абордажников значит, – продолжал сержант. – Попасть туда – честь, да не каждому она дана. Тебя же… возьмут, ежели пожелаешь.

– Эт чего вдруг? – усмехнулся Жарый.

– Ни вдруг… По воле государя нашего таких удальцов, как ты, в сей полк и велено набирать.

– Хм… Так уж и возьмут? – задумался Никита, прищуренным взглядом уставившись на сержанта.

В этот момент вдруг скрипнула дверь харчевни, и в зал вошло несколько человек во главе с Кузьмой, приказчиком барина Привольского. Вошедшие хищным взглядом пробежались по залу и в дальнем углу заприметили кузнеца.

– Прочь сумленье, человече! – возмутился один из гвардейцев. – Наш сержант зазря слов на ветер не бросает.

– Сам государь-батюшка в нашем сержанте веру имеет, – добавил другой.

– Да погодьте вы… – осадил гвардейцев сержант. – Мы, как видишь, люди военные, сами на службе государевой, знаемо про что толкуем.

Никита посмотрел на гвардейцев, о чем-то подумал, перевел дыхание и равнодушно произнес:

– Господа хорошие, благодарствую за совет добрый… Как оно там, на реке вашей – мне про то не ведомо. А посему останусь я тутось, в Березниках. Даст Бог, буду кузнечить и далее. Работы, чай, невпроворот.

– Эй, кузнец!.. – вдруг рядом послышался грозный голос. (Жарый приподнял голову и за спиной сидящего сержанта увидел Кузьму.) – Мы за тобою.

– Чего надоть? – сурово бросил Никита.

– Сбирайся. К барину поедешь. Там обо всем и сведаешь.

– Это кто ж посмел перебить наш разговор задушевный? – не оборачиваясь, иронически возмутился сержант.

– А… – махнул рукой Никита, – Кузьма, приказчик барина Привольского.

– Кузнец, давай по-доброму, а не то силком утащим, – решительно заявил Кузьма.

– Барина Привольского говоришь?.. – переспросил сержант, глядя на Жарого, и, слегка повернув голову, добавил: – Ни тот ли сие Привольский, кой задолжал казне государевой за торговлю мягкой рухлядью[21]21
  Мягкая рухлядь – пушнина, т. е. шкурки соболя, песца, лисицы, бобра, куницы, белки и т. д.


[Закрыть]?

– А ты кто есть такой, чтоб барина моего в том упрекать? – возмутился Кузьма, уставившись в затылок сержанта. – А ну-ка, встань и обернись! – потребовал он от сидящего к нему спиной незнакомца. – Не привык бить в спину.

Щепотев хитро улыбнулся, слегка подмигнул правым глазом кузнецу, поднялся и не торопливо повернулся к Кузьме. Они были одного роста. Их глаза оказались на одном уровне.

– Признал?.. – наконец оборвал затянувшуюся паузу сержант. – Али как?

Лицо Кузьмы оставалось напряженным. Затаив дыхание, он с трудом выдавил:

– Сержант?.. Михайло Иваныч? – в его басе звучало волнение. Единственный глаз нервно задергался.

– Здорово, Кузьма!

– Братцы, так это ж Кузьма… Кузьма Трофимов! – узнал его один из гвардейцев.

– Верно, он чертяка, – подтвердил другой.

Тут Кузьма грозно свел брови и, слегка повернувшись к своим людям, строго распорядился:

– Ступайте к лошадям и ждите во дворе!

Те меж собой переглянулись и тут же послушно покинули харчевню. Убедившись, что никого из них в зале не осталось, Кузьма повернулся к Щепотеву.

– Не чаял, командир, что встречу тебя уж более, – радостно процедил Кузьма, расплывшись в кривой улыбке.

Два больших человека по-дружески тепло обнялись.

– Я сам рад встрече, друг ты мой сердешный, – искренне радовался сержант. – Давай к нам за стол.

Широкое грозное лицо Кузьмы непривычно умиленно сияло, он жадно разглядывал своих старых добрых товарищей-однополчан.

– Здорово, Кузьма! – приветствовали они его.

– Мое единственное око явно лукавит, – взволнованно, с надрывом произнес Трофимов, чуть было не проронив слезу. – Неужто я вновь средь вас, братушки.

– А то как же! – радовались неожиданной встрече гвардейцы.

Никита Жарый с явным любопытством наблюдал за случайной встречей бывших сослуживцев.

Подали несколько чарок медовухи, пироги с рыбой, квашеную капусту, из закуски.

Михаил Щепотев встал, поднял чарку и произнес тост:

– Ну что, братцы, за опору трона государева! За гвардию!

– За гвардию! – вскочив со своих мест, поддержали гвардейцы тост командира.

Все громко чокнулись полными чарками, пропустили по паре глотков, стали закусывать.

– Хороша зараза, – довольно чмокая, произнес сержант, вытирая рукавом губы.

– Верно сказывают люди, славная здесь медовуха! – хвалили гвардейцы.

– Сержант, коим ветром надуло-то вас в края здешние? – поинтересовался Кузьма.

– Проездом мы. А путь держим в Казань к фельдмаршалу Шереметеву, – ответил Щепотев, наворачивая пирог с рыбой.

– Что так? Никак восстание башкир сему причина?

– Не без того, – кивнул сержант.

– Хм… Наслышан. Чай, в соседях живем, – ухмыльнулся Кузьма. – Иноверцы лишь ослабу узреют, враз бунт учинят.

– Окромя них есть и иные бунтари… свои, – пояснил Щепотев. – В Астрахани стрельцы опальные, солдаты гарнизона местного да работные люди бунт учинили. Якобы за правду, за христианскую веру. Немецкое платье не по душе им пришлось, да бритье бород не по нраву. «За старину» встали.

– Иноземцев побили, – добавил кто-то из гвардейцев, – каких людей начальных да воеводу местного казнили.

– Вот государь и послал Шереметева с войсками чинить промысел над мятежниками, – закончил сержант.

Приоткрыв рот, Никита Жарый только и успевал, что крутить головой из стороны в сторону, с интересом узнавая из уст государевых людей о событиях за пределами Нижегородского уезда.

– Зная тебя, Михайло Иваныч, чай, не просто в те края ты путь держишь, – любопытствовал бывший преображенец. – Туды сколь лошадей сменить надобно, сколь ямских станций миновать.

– То верно, Кузьма, путь-то не близок… – И, наклонившись ближе к старому сослуживцу, Щепотев тихо ответил: – Указ государя имею для фельдмаршала. – И тут же, сменив тему, опять в голос: – Да что мы все про нас? Ты сам-то, Кузьма, как? Откуда в местах сих? После конфузии под Нарвой за тебя я более и не слыхивал.

Кузьма взял чарку медовухи, залпом осушил ее, провел своей огромной пятерней по лицу, громко отрыгнул и сделал довольно продолжительный выдох.

– Спрашиваешь, как я?.. Получив тогда под Нарвой ранения… полку Преображенскому… да что полку, – с досадой махнул рукой, – армии русской… я стал более не надобен… И вот уж четвертый год как у барина Привольского приказчиком значусь. А куды еще податься инвалиду войны?.. А Преображенский наш… порой и поныне мне снится.

– Постой, Кузьма, а до кузнеца-то какое дело у тебя? – вдруг сержант вспомнил про Никиту Жарого и кивнул в его сторону.

Кузьма посмотрел на кузнеца тяжелым взглядом.

– Он… Матвея, сынка барина Привольского, да дружков евоных тутось помял малость, – объяснял Кузьма. – Барин в гневе, распорядился сыскать обидчика да к нему доставить.

Щепотев повернулся к кузнецу и шутливо поинтересовался:

– Никита, ты пошто сынка барского обидел?