Текст книги "Сборник рассказов. Том II. Муж английской королевы"

Ведьмы были, и их все мужчины очень опасались, хотя об этом и помалкивали.

Как-то один полицейский поздно вечером в теплую осеннюю ночь возвращался с работы домой.

Вечером они с напарником доставили в отдел самогонщицу с двадцатью литрами народного изделия. При задержании молодая пенсионерка, ей только что исполнилось пятьдесят шесть лет, крепкая и здоровая тетка, уговаривала обоих полицейских ничего не находить в сарае, быстро и воровато оглядываясь по сторонам, совала им в руки денежные купюры. «Ну для себя сделала, какая у меня пенсия!» – жалобно просила народная умелица.

Раньше все бы так и закончилось к обоюдному удовольствию сторон конфликта, но в этот раз в полицию позвонили соседи, вернее, соседки, жены, мужья которых частенько покупали этот самогон. Возмутительницу семейного спокойствия, а главное, бюджета, доставили в полицию и поместили в комнату для задержанных, а два десятилитровых стеклянных баллона открыли в комнате дежурной части, для проверки. Помощник дежурного здесь же, не удержавшись, налил себе полстакана и, выпив, восхищенно помотал головой: «Ну и ну, ведьма!»

Вещественное доказательство преступления попробовали все. Самогон действительно не уступал по вкусу лучшим фирменным ромам, ликерам и настойкам. Сделанный из абрикосов и изюма, желтовато-розового цвета, он благоухал летним спелым садом и бодрил суровые мужские сердца полицейских классическими пятьюдесятью градусами крепости. Дежурный по отделу, также протянув с приятной радостью в голосе: «Да-а-а!», – посмотрел на всех тем особенным взглядом, который вроде бы и ничего не говорил посторонним, но сразу был понятен любому подчиненному городского отдела внутренних дел.

Из находившихся двадцати литров в протокол были записаны десять, а остальные поделены, разлиты и спрятаны в портфели и сумки с личными вещами. Задержанная самогонщица безропотно подписала все протоколы, даже с несуществующими понятыми, и только, криво усмехнувшись и глядя на красные, пахнущие ее творением лица, спросила:

– Домой-то дойдете?

– Иди в комнату, утром тебя отпустят! – ответил ей полицейский, которому становилось все теплее и приятнее от граненого стакана абрикосового разведенного первача.

Он шел по пустой улице города, фонари еще светили, кое-где горел свет в окнах домов, но людей на пустой улице не было. До дома ему оставалось пару переулков и здесь… он сразу заметил сиамскую кошку, сидящую на высоком заборе и внимательно наблюдавшую за ним, усталым, веселым, слегка размахивающим при ходьбе руками. Раньше этой кошки здесь не было.

«Пьяница», – донеслось откуда-то сверху. Он посмотрел вверх: кошка так же сидела на заборе, презрительно глядя на него голубыми глазами.

Полицейский хотел махнуть на нее рукой и сказать: «Ух я тебе!» – но какой-то подсознательный голос подсказал ему, что этого делать не надо. Он втянул голову в плечи и прибавил шагу, уходя от домашней красавицы, грациозно восседающей на деревянной доске.

«Гав-гав-гав», – донесся сверху собачий лай. Он быстро уходил на ослабевших ногах, сил обернуться назад уже не было. Домой мужчина пришел мокрый и почти трезвый.

«Ну и жара сегодня», – утирая пот со лба, пробормотал он заспанной жене, садясь за стол и придвигая к себе тарелку с мелко нарезанным салом, вареной картошкой и солеными помидорами. С того памятного дня полицейский взял себе за правило не пить на работе и всегда закусывать, и, на всякий случай, вечером он больше никогда не ходил по той улице с высоким забором и сиамской кошкой, высокомерно, по-хозяйски взирающей на улицу и людей своими большими глазами.

Второй полицейский, крупный, здоровый мужчина, бывший борец, также, не удержавшись, «скушал», как он сам говорил, стакан, отправился домой. Жил он недалеко от отдела, и придя домой и наскоро закусив оладьями со сметаной, лег спать. Жене не хотелось лежать рядом с огненным шкафом, разящим абрикосовым спиртом, и она, взяв с собой подушку и одеяло, пошла спать на веранду дома. Этого только и надо было общей любимице – большой серой кошке Барке, проснувшейся в крыле соседней комнаты. Барка мягко спрыгнула на пол, спокойно, по-хозяйски подошла к кровати, вскочила на нее и, обнюхав еще теплое и нагретое место, улеглась сбоку около живота хозяина, к которому очень хорошо относилась за часто приносимую им домой маленькую речную рыбку.

Пару часов они дружно спали рядом. Но вот мужчине сквозь сон захотелось погладить теплый бок жены. Сонный, не открывая глаз, он ласково замычал, протянул руку, но погладил что-то мягкое, шерстяное, которое сразу же ударило его по локтю теплым упругим хвостом. Животный ужас, который охватил его, с диким криком – «А-а-а-а!» – не позволил даже сразу открыть глаза. Кошка, задев его локоть хвостом еще раз, молниеносно вылетела в соседнюю комнату. С веранды в спальню быстро зашла жена. Хозяин дома, подняв голову с подушки, со страхом смотрел то на пустую половину кровати, то на жену, стоящую около окна. Она, очень красивая, в ночной рубашке, с распущенными волосами, вся залитая лунным светом, с улыбкой смотрела на испуганного мужа.

– Ведьма! – кратко дал он ей характеристику и, упав головой на подушку, снова заснул.

Утром, за чаем, смущаясь от непонятного ночного случая, полицейский спросил жену:

– А что это было?

– А ты больше пьянствуй, и не то еще будет! – зловеще пообещала жена.

Все это полицейские рассказали своему другу и однокласснику Алексееву, взяв с него слово никому не рассказывать о ведьмах и женской натуре. Есаул пообещал и слово держал. Да и как не держать! Алексеев вспомнил, как в командировке, в Саратове, он пошел в старую одноэтажную, на окраине города, баню. В мужском отделении было многолюдно. Уборщица, седая бабка с крючковатым носом на узком злом лице, с ведром и тряпкой вошла в предбанник.

«Не входи сюда, напугаешься!» – крикнул ей веселый крепыш средних лет, явно смущаясь своей банной наготы, разогретой паром и жигулевским пивом.

Старуха, не обращая ни на кого внимания, опустила швабру с тряпкой на мокрый кафельный пол.

«Да ее лет пятьдесят тому назад напугали, – сказал банщик и, понизив голос, добавил: – Ведьма!» Тогда, сразу после бани, у него весь вечер было непонятно плохое настроение. С ведьмами шутки были плохи, и особенно они не любили мужчин, которым строили всяческие козни. Однако замужние ведьмы к мужьям относились хорошо, хотя и руководили ими, забирая всю зарплату и доходы от бизнеса да резко ограничивая их в употреблении спиртных напитков. Ведьмой могла быть любая женщина, от молодой девушки до глубокой старухи, и распознать ее было трудно. И даже есаул Алексеев, который любил свою смуглую жену, привезенную им из казачьей станицы, и на руках которой был дом, двое детей и огород, иногда подозрительно оглядывал ее красивую и ловкую фигуру, никогда с ней не спорил и всегда помогал по хозяйству.

Племянник Саня, молодой человек, несколько лет назад отслуживший в армии и работавший вместе с дядей на стройке, услышав рассказ Степана, тоже особо не удивился. Наоборот, рассказ друга дяди Петра, его неподдельный испуг, да и страсти, которые Саня только что услышал, подтвердили его давние убеждения об опасности этого явления и необходимости с ним бороться. Тем более что сам он совсем недавно с этим столкнулся, впрочем, все по порядку.

В прошлом году, во время своей работы на стройке в Москве, Саня попал в большую бригаду каменщиков и бетонщиков, в составе бригады были люди из разных городов СНГ, бывшего Советского Союза. Бригада днем работала, а ночевали они в старом пятиэтажном доме с выселенными жильцами, но пока еще не отключенными светом, водой и газом. Внутренние стены бывшей «трешки» были снесены, а нерабочие жили и ночевали в большом зале с видом из окна на московскую кольцевую автомобильную дорогу. Особенно любили все слушать по вечерам разговоры о нечистой силе и рассказы о похищениях мужчин, которые заводил каменщик Прохоров, постоянно покупающий в киосках газеты со странными названиями: «НЛО», «Мистика и непознанное» и другими, на первых страницах которых были фотографии и рисунки странных мужчин и женщин, злых собак и почему-то круглых летающих аппаратов, на которых то ли инопланетяне, то ли нечистая сила увозили мужчин.

Первое время товарищи по работе от него отмахивались, не желая слушать его спокойное уверенное заявление специалиста по нечистой силе: «Ведь это в газетах пишут, и не в одной!» – заставило всех смириться. Вечером, выпив водки и поев горячей лапши доширак, Прохоров углублялся в чтение утренних желто-коричневых страниц газет и, иногда отрываясь от текста, сообщал отдыхающим коллегам последние новости от потустороннего мира.

– Вот, опять мужика похитили, а ведь ничего сделать нельзя!

Рабочие кто пил пиво, кто забивал «козла» в домино, а кто и просто лежал на кровати, думая о своем, заинтересованно его расспрашивали:

– Где похитили, в каком месте?

– Вот, пишут. – Прохоров поднимал глаза от газеты, и его красно-фиолетовый нос был символом человеческого уныния и продолжал: – Особенно любят похищать мужиков около винных магазинов или пивных ларьков!

Активные действия нечистой силы в таких близких и известных местах так взволновали аудиторию, что «козел» затих, а пиво было отложено в сторону. Наступило напряженное молчание.

– Да это все ведьмы делают! – уверенно заявил бетонщик Михась, худой и лысый рабочий с Украины. И продолжал: – Вот у меня было три жены, из них первая и вторая – ведьмы! Скажу вам так. И вспоминать их опасно на ночь глядя!

Все посмотрели на глубокие царапины на лысине Михася, поломанное левое ухо и уважительно промолчали. С людьми происходит то, чего они боятся, и через некоторое время Прохоров действительно пропал. И хотя прораб с раздражением сказал, что до исчезновения видел его с какой-то бомжихой, с которой он наверняка ушел в запой, ему никто не поверил, так как все последующие месяцы Прохоров на стройке так и не появился. Все страшные газеты Михась собрал в кучу, многозначительно сказав бригаде: «А что я вам говорил!» – и выбросил на помойку.

Прошло еще несколько месяцев. Перед отъездом домой, около Казанского вокзала, Саня встретил Прохорова. С таким же цветным носом, пьяный и веселый, видимо, от того, что темные силы его отпустили, каменщик шел к пригородным электричкам. Бывшего товарища по работе он не узнал. Саня быстро осмотрел его лицо, шею, руки – нет нигде особых укусов – и, не обнаружив таковых, быстро и радостно поспешил на свой поезд «Кисловодск−Москва». Но сейчас он тоже молчал, вопросительно глядя на дядю.

– Ладно, – прервал молчание есаул, – ты когда дежуришь? Вот завтра мы с Сашей с тобой и подежурим до утра.

– Вот спасибо, – вздохнул Степан, поднимаясь. – Спасибо, кум, и тебе, Саня, – добавил он, обращаясь к племяннику.

Только сейчас он почувствовал, как близки ему эти люди: кум и его племянник.

– Ладно, иди, а мы все обдумаем, что и как, ведьмы – противницы серьезные! Прощай, до завтра, – заключил Петр Алексеев.

Степан повеселевший, попрощавшись, пошел к калитке, а дядя вместе с племянником Саней, аккуратно помакав в тарелках длинный горький перец, стали аппетитно есть темно-красный, пахнущий сельдереем ставропольский борщ. На следующий день Степан собрался на работу. В это дежурство он решил взять с собой Урагана, трезво рассудив, что если ночные визитерши достигнут своей цели, то и дом, и имущество, охраняемые псом, ему не пригодятся.

Они приехали к своей смене. Урагана радовало все: горные пахучие травы, окружавшие пост, свежий холодный воздух и запахи зайца, и еще какого-то зверя, тонко доносившиеся из ближайшего, поросшего лесом холма. Но больше всего его радовала большая кастрюля с тушеной с луком и картошкой бараниной, которую хозяин аккуратно положил в свою сумку вместе с ракетницей, пакетом пряников и банкой домашних, с укропом, хрустящих соленых огурцов. Казаки его ждали около дома. Подготовились они очень хорошо. В мешке лежал старинный грузинский кинжал, остро заточенный топор и моток темной бельевой веревки. Отдельно аккуратно были завернуты толстые парафиновые свечи и разобранное двуствольное охотничье ружье с десятком патронов, заряженных картечью.

Веревка почему-то подействовала на дежурного особенно угнетающе.

– А это для чего? – спросил он друзей.

– Для тебя, привязывать будем за две ноги, чтобы остался в сторожке, – отвечал ему кум и строго добавил: – Твое дело теперь маленькое: сиди за нами, а там видно будет.

Веревку предложил племянник Саня, посмотрев какой-то лихой американский фильм, где нечистая сила набрасывала веревочные петли на шеи людей и утаскивала их в свой мир из домов, разных сараев и даже из церкви. Но ведьмы были даже опаснее, так как могли влететь в дом через печную трубу. Печь тут же решено было затопить и поддерживать огонь до утра. Отвечать за это назначили Степана, которого привязали за обе ноги к большому тяжелому шкафу, стоящему в углу и набитому разными книгами, плакатами и приборами. Есаул прицепил к поясу кинжал, а Саня, лихо по-рязански, заткнул топор за пояс. Заранее приготовленные свечи были сложены около входной двери, там же был привязан Ураган.

Засаду дядя и племянник разработали по всем правилам старинного опыта, из рассказов дедушки и бабушки, которые знали об этом от своих дальних предков, с тех древних времен, когда по ночам темные кавказские горы наполнялись бесами, духами и прочими тенями потустороннего мира. Потушив свет в сторожке, трое мужчин замерли около окна и двери, чутко слушая упавшую на ущелье ночь. Около полуночи, в едва заметном свете тонкого месяца, от темного леса напротив отделилась какая-то фигура, сбоку от нее вторая, и они, в темных балахонах, поплыли к окну и двери сторожевого дома.

– Ну, держись, – тихо сказал дядя племяннику, – только в глаза этой гадости не смотри.

– Эй, – шепнул он Степану, – собаку отвяжи, сейчас начнем; когда махну рукой, свет включай!

Существо было уже у окна; протянув к стеклу свои страшные светлые ногти, в дверь постучали.

Ураган громко зарычал, обнажив грозные белые клыки. Есаул обнажил кинжал, Саня – топор.

– Давай! – махнул он рукой.

Свет вспыхнул одновременно в доме и на поляне. Нечистая сила отпрянула от окна, увидев в комнате двух мужчин, вооруженных холодным оружием.

– Открывай двери, выпускай пса, а мы за ним, – громко крикнул Алексеев, но напуганный Степан, запутавшись в веревках, упал, рассыпав свечи.

Темные балахоны-фигуры плавно уходили по поляне в сторону деревьев. Саня, оттолкнув Степана, выпустил Урагана, который с громким лаем побежал за ведьмами. Дядя и племянник выбежали следом. Перепуганный Степан дополз до порога, зажигал и ставил свечи: третью, четвертую, седьмую. И вдруг:

– Помогите, помогите, – тонким женским голосом закричала ведьма, а второй голос, тоже женский, но более низкий, добавил:

– Пошел вон, пошел!

Дышать стало легче, ночь снова запахла травой, душистыми осенними цветами, и даже месяц, кажется, засветил ярче.

– Эй, Ураган, иди сюда! – позвал его Саня.

Пес подбежал.

– Цел? Ну, иди в дом.

– А свечи пусть погорят до утра, только мы их немного вперед, в сторону, поставим, – добавил кум.

– А мне-то что делать? – спросил дежурный.

– Тебе? Отвязываться, баранину разогревать, а Сане – чайник ставить, – ответил ему кум и друг.

Через полчаса все пили чай. Степан приводил в порядок свои записи. Тихая ночь больше не пугала, казалось, вся природа, возмущенная таким бесцеремонным вмешательством в ее покой, быстро успокоилась и заснула. Заснула речка, заснул ветерок до утра, заснули даже ночные птицы и одинокий филин, угрюмо ухающий там, далеко за холмом, где не было ни света, ни полумрака, а только горели его большие желтые глаза.

Ураган чутким ухом услышал слабый звук мотора отъезжающей малолитражки. Однако остатки баранины были так вкусны, нахального кота Марса рядом не было, а лежащий около него большой кусок рафинада сулил сладкую жизнь, и поэтому он не обратил на эти звуки никакого внимания, как и полагалось в хорошей мужской компании с хозяином и его друзьями.

– Дядя Петя, – сказал Саня, задумчиво глядя на зеленый чай с мятой в своей кружке, – а это, кажется, Верки Мокроусовой голос был!

Кумовья притихли. Верка Мокроусова, брюнетка средних лет, на той окраине города, где они жили, считалась первейшей ведьмой, с которой никто не хотел связываться, даже злой-презлой старик, бывший парторг крупного ставропольского предприятия.

Она жила вдвоем с дочерью на соседней улице и часто звала Степана то починить крышу, то порог дома, то ставни своего старого дедовского дома с толстыми саманными стенами. Женщина легко носила на стройных ногах сильное тело бывшей спортсменки, дочь оканчивала школу, а для полного счастья в жизни, как она сама призналась, ей не хватало только Степана. Они были вдвоем в спальне, она облокотилась рукой на подушку и смотрела на своего старого приятеля, торопливо надевавшего рубашку.

– Степа, мы с тобой давно знакомы, с детства. Переезжай ко мне, а если хочешь – я к тебе перееду жить. Дочери остался год, уедет учиться. Заживем с тобой душа в душу!

Разговоров о женитьбе Степан, как и все мужчины, не любил и их избегал, но решил не спорить с женщиной и просто молчать. Он разволновался и не мог попасть в штанину брюк. Верка посмотрела на его сильную широкую спину, большую родинку под лопаткой, погладила по плечу.

– Один живешь, Степа, с тобой все может случиться, а со мной – не пропадешь!

– Верочка, видно будет! – неопределенно ответил ей мужчина, теперь он искал носки.

Она, лежа в кровати, потянулась всем телом, как большая ловкая кошка, глаза ее сверкнули.

– Видно-то видно, а смотри сам!

После этого разговора Степан старался избегать соседки, не заходил в магазин, где она работала. На несколько ее последних звонков он ответил кратко, что болен. И вот теперь, сидя в сторожке, Степан вспомнил свою веселую холостяцкую жизнь после развода с женой, горячие Верины поцелуи и свое невыполненное обещание на ней жениться. Ему стало тоскливо и холодно, ноги снова предательски ослабли.

Есаул пронзительно посмотрел на друга. Перед ним сидел еще крепкий, нестарый мужчина с русой, седеющей шапкой волос на крупной голове. Небо над домом и ущельем порозовело, и постепенно начало светать. Саня вышел и выключил фонарь, он стоял на пороге, прислушиваясь к звукам южной ночи, оглядывая темные горы, слушал мягкий шум речки и всплески речных рыбок. Алексеев подошел к окну, открыл его, и комната дежурных наполнилась свежим холодным горным воздухом, где-то начинали петь и посвистывать первые, самые нетерпеливые птицы, встречающие начало рассвета и новый день своей легкой птичьей жизни.

– День сегодня хороший будет, ясный, – сказал Петр, поворачиваясь к устало молчащему Степану, и продолжил: – Ладно, кажется, нечистая сила больше к тебе не придет. Да и ты с женщинами больше не шути! Наших баб ты знаешь, так напустят на тебя чертей да ведьм, что… – Кум помолчал, глубокомысленно и выразительно добавил: – После этого и рад будешь жениться, да не сможешь!

Вроде так и закончилась эта история, о которой ни казаки, ни дежурный никогда и никому не говорили, только Степан через месяц взял да и женился на Вере Мокроусовой. Все ведьмы сразу пропали. Да и мы с вами, слава богу, люди приличные и поганить свой язык разговорами о нечистой силе не будем! Но горожане, живущие в домах около ущелья, рассказывают: «Иногда, когда темная кавказская ночь опускается на землю, деревья и кусты, обнимая и скрывая их в таинстве мрака, и только низкие звезды слегка освещают волны журчащей по камням речки, в горной расщелине можно увидеть огни зажженных свечей, пламя которых горит устойчиво, ярко и не гаснет. И даже на ветру».

Картина

Старый Сурен, высокий семидесятипятилетний крепкий старик с густыми седыми усами на смуглом загорелом лице, стоял на втором этаже своего большого дома и недовольно смотрел на двор, куда аккуратно через открытые ворота въезжали два черных длинных джипа с сыновьями. Машины были класса люкс: большие, сияющие лаковой краской, никелированными деталями, полутемными стеклами. Им стало тесно на выложенной светло-серой плиткой дороге и площадке двора перед входом, а большие клумбы цветов сделались меньше и поблекли перед открытыми дверцами и внутренней отделкой салонов машин – зеленоватого с желтым ажурного сафьяна.

Самвел, управляющий всей торговлей, мужчина средних лет, торопливо закрывал ворота, уважительно кланялся двоюродным братьям – богатым, занимающим высокое положение. Время было послеобеденное, жаркий неподвижный воздух, иногда продуваемый с Машука, казалось, висел над домом с темно-красной черепицей и разросшимся виноградником «изабелла». Персиковые, вишневые, абрикосовые деревья сада Сурена замерли, ожидая вечернего изобильного полива. И только в углу сада несколько грядок с петрушкой, сельдереем, укропом и кинзой выделялись ярким зеленым цветом: Самвел по указанию Сурена поливал зелень два раза в день для свежести и сочности ежедневно подаваемого на стол домашнего продукта.

Сыновья почтительно поздоровались с отцом еще внизу, теперь поднялись на второй этаж, по очереди поцеловали отца и мать в щеки, спросили о здоровье, пытаясь сгладить неприятную тему разговора, о которой утром им сказал по телефону отец. Жена Сурена сидела сбоку – это была пожилая женщина с седой головой, усталыми натруженными руками и полными больными ногами. Она сидела тихо, смирно опустив глаза в пол и надеясь, что то, о чем объявил ей утром муж, сейчас, в присутствии двух взрослых сыновей, исчезнет, как-то изменится. Со двора доносился голос Самвела. Он обращался к сыну:

– Я сейчас принесу шланг и подключу его к воде. Тенты ставь прямо, чтобы машины были в тени, крепи сбоку шарнир, тогда стенка будет хорошо держаться, закрепи его. Ай молодец!

Сын Самвела, молодой мужчина, тщательно и бережно закрывал машины богатых родственников от лучей солнца. Сделав работу, он обратился к отцу с новым предложением:

– Папа-джан, давай я двор около машин полью водой: и прохладно, и чисто!

– Амо-джан, поливай, только без луж!

Сурен закрыл окно и включил кондиционер. Приятная прохлада освежала зал, дышать стало легче. Он сидел в кресле около круглого полированного стола, на котором стояла старинная, еще прадедовская хрустальная ваза. Сыновья вежливо отказались от чая, кофе, минеральной воды и внимательно смотрели на отца, сидя на большом диване. Сурен также спросил их о здоровье, о семьях и делах на работе. У сыновей все было хорошо. Жены и они здоровы. Нина, внучка, звонила из Еревана, всем довольна. Ашотик учится хорошо, занимается спортом, да, у Пети все нормально, кое-что надо подправить, и все будет по-старому. Главное, ты, папа-джан, береги свое здоровье. Может быть, надо лечь в больницу, так младший сын это мигом организует.

– Ну и ладно! – кивнул головой Сурен. – А теперь слушайте меня очень внимательно. Я прожил с вашей матерью всю жизнь, мы прожили хорошую жизнь! Вы двое и старшая дочь Сусанна – наши дети. Я делал все для семьи, для вас! И вам меня не в чем упрекнуть.

Сыновья замерли, сидели неподвижно, внимательно глядя на отца. Сурен сделал паузу и продолжил:

– Теперь и я, и ваша мать оба старые. У вашей матери плохое здоровье, памяти совсем нет, и она все забывает.

Меня и вас она пока узнает, но свет, воду, газ в доме она постоянно забывает выключать. Она подвергает опасности и себя, и меня. Несколько месяцев я ей напоминал, выключал все сам, но больше делать этого не хочу. Мне все равно, что у нее: склероз, альцгеймер или что-то другое! Я старый, и мне тяжело за ней все делать, и я ей муж, а вы ее дети, она вас родила, и теперь вы должны за ней ухаживать, как и подобает детям в общении с матерью! А в отношении меня, скажите спасибо, что я еще хожу сам, в памяти и ухода за собой не требую. Мать забирайте, и пусть она живет у вас. Жаль, Сусанны нет, дочь в Москве, но решим этот вопрос и с ней. У нее перед матерью такие же права и обязанности, как и у вас обоих. Ваша мать – вот она сидит перед вами. Забирайте ее прямо сейчас, и пусть она живет у вас постоянно. Иногда я буду ее навещать.

Он замолчал. Жена заплакала, закивала головой, слезы потекли по ее смуглым морщинистым щекам, которые она вытирала маленьким чайным полотенцем. Руки и голова у нее мелко дрожали.

– Сурен-джан, Сурен-джан, я не хочу, не отсылай меня из дома, оставь меня здесь, – скороговоркой заговорила старушка.

Ее слегка согнутая старая спина согнулась еще больше, как будто на нее навалился еще один тяжелый, печальный груз, и у нее уже не было сил сбросить его с плеч. Ничего не изменилось, и когда утром Сурен после телефонных разговоров с детьми объявил ей о своем решении, она сначала не поверила, но, зная мужа, ужаснулась и проплакала все утро, упрашивая все изменить. Но Сурен был непреклонен:

– Живи с детьми. Это твои дети, там твои внуки, меня ни о чем не проси, – отрезал он, недовольно отворачиваясь от старой больной жены.

Сыновья молчали, наступила длительная пауза. Сурен тоже молчал, смотря на них в упор. Он все сказал, а они? Прошла половина дня, время подумать у них было. Они должны были заранее переговорить друг с другом, все решить, а к отцу приехать с готовым ответом и решением.

Эти кондиционеры, они такие несовершенные, сильно охлаждают помещение. Он встал, выключил прибор, открыл два противоположных в зале окна, чтобы в комнате был летний теплый ветерок. Сыновья молчали, на мать они не смотрели. Наконец старший сын спросил:

– Папа-джан, а знает ли о твоем решении Сусанна, как она к этому отнеслась? Мне кажется, если Сусанна об этом узнает, то сама захочет взять маму в Москву. Она наша старшая сестра, не обиделась бы она на нас за эти самовольные поступки, мы ведь младшие братья!

– Да, папа-джан, – подтвердил младший сын, – женщины всегда ближе к матерям, а матери ближе к дочерям. Конечно Сусанна сразу возьмет маму к себе, а нас еще и поругает! И будет права!

Сурен прищурился, глядя на своих седых солидных сыновей. Кого они хотели перехитрить? Отца? Про Сусанну он не все сказал, но вопрос надо было решать сегодня и сразу, и он поднял руку.

– С Сусанной все решим позднее, а сейчас я говорю с вами обоими, вы живете здесь, в Пятигорске! Сусанна далеко, я разговариваю с вами, и это мое требование к вам!

Он замолчал, нахмурился. Сыновья смотрели в пол: младший, как от боли, закусил нижнюю губу, старший сын тяжело вздохнул! Старшая дочь Сусанна жила в Москве. Летом они всей семьей жили у него в Пятигорске. Сурен пытался обговорить этот вопрос с дочерью.

– Что ты, папа, я не могу решать сама такие вопросы. Ты разговаривай с Геворком, как он решит, так и будет! Разговаривай с Геворком!

Крупный государственный служащий из коренных москвичей. Сурен сохранял с зятем вежливые, спокойные отношения, хотя и не любил его. Это началось давно, когда Сусанна, студентка университета, влюбилась в молодого красивого преподавателя. Геворк долго размышлял, стоит ли родниться с семьей пятигорского торговца, но когда Сурен объявил сумму и дал ему и его родителям список вещей приданого, все сомнения исчезли. Дочь была счастлива в браке, имела двух детей, он, как отец, был тоже доволен. Но! Московские армяне на родном языке говорили с акцентом, не соблюдали обычаи и забыли армянскую национальную кухню. Это особенно не нравилось Сурену. Последний раз, когда был в гостях у родственников мужа дочери, на стол подали… холодец! Конечно, мясо в Москве закончилось, и столичные армяне разучились его готовить!

После обеда мужчинам полагалось достать четки, крупные бусы на шнурке, и, перебирая их, поговорить о солидных делах или поиграть в нарды – так все делали: его отец и отец его отца. Нет, московским армянам надо повыделываться и поговорить о Ереване, об игре на скрипке, о племяннике Гагике, который победил на математической олимпиаде! Зачем эта олимпиада? Вот его хороший друг из Ленинакана воспитал двух дураков-детей. Оба с отличием окончили политехнический институт и работают инженерами. Кое-как сводят концы с концами. Денег мало. Хорошо, что у него необыкновенный голос, и он поет для людей песни. Поет в России, Армении, Франции и даже в Израиле! Много зарабатывает, содержит и свою, и семью детей, которые всю юность получали почетные грамоты за олимпиады и за учебу, а теперь не могут содержать свои семьи. А вот его племянник Самвел с женой приехал в Пятигорск двадцать лет тому назад из далекого армянского села. Оба бедные, окончили несколько классов школы. Самвел кланялся, целовал дяде руки. Сурен был строг.

– Если хотя бы один раз узнаю, что воруешь товар – сразу выгоню. Никто тебе не поможет!

– Дядя-джан, мамой, ее сердцем клянусь! – испуганно отвечал племянник, держа обе руки на груди и наклоняя голову вниз.

Прошло время, теперь Самвел у него правая рука. Получает товар на оптовых складах, проверяет продавцов, чтобы не воровали. Жена его все время убирает их большой дом, помогает Асмик готовить еду и стирать. Настоящий хороший племянник у настоящего дяди. Имеет дом, купил две машины, его два парня торгуют на рынке. Ни одного случая воровства. Сурен имел несколько магазинов, десятка два палаток на знаменитом пятигорском вещевом рынке, он сдавал десять квартир. Племянник старался, был богатый человек, а будет еще богаче, и Сурен постарается!

Теперь старик внимательно, с легкой иронией смотрел на сыновей и молчал. За должность начальника полиции среднего сына была заплачена прибыль от всего за два года, за должность главного врача младшего сына – годовая. Сурен был очень богатый человек, юридический владелец всей своей небольшой, но, как он с гордостью говорил, «империи». Давно, в юности, он ехал с отцом в «Волге» друга отца, прокурора города Ленинакана. Вальяжный, уверенный в себе мужчина вел автомобиль одной рукой и, небрежно показав на полукруглый спидометр машины, сказал:

– Вот сколько он показывает, столько в день иметь могу!

Отец выразительно посмотрел на сына, студента института торговли. А начальник полиции города! Все жители знали, что с утра до обеда он объезжает весь город, проверяет порядок, беседуя с руководителями, кушая только фрукты.

– Чтобы кровь была чистая! – почтительно объяснил сурену отец.

Это был мир богатых людей, мир своих законов, правил и своей жизни. И в этом, с детства окружающем его мире, и в последующей жизни главным, чему все поклонялись, были деньги. Деньги были авторитетом, показателем жизненного успеха, ума, мерилом всего, что окружало Сурена, его детей и все общество, как тогда в Армении, так и теперь, здесь, в Пятигорске. Он знал, что он, миллионер, – бесспорный авторитет для своих детей. Любая его, даже сложная, просьба сразу будет выполнена этими солидными людьми только из страха, что он обидится и лишит их тех десятков миллионов, вложенных в недвижимость, находящихся в обороте и, наконец, просто в пачках разноцветных денежных купюр, хранящихся в сейфе за зеркалом, в ящике дивана и там, в тайнике сарая под старыми лопатами и вилами, которыми Самвел и его дети работают в саду.