Текст книги "Сборник рассказов. Том II. Муж английской королевы"

Сурен смотрел на сыновей как на артистов в театре, зная, что они скажут, и чем все это закончится. Действие спектакля затянулось, но он подождет. Старая жена тоже замолчала, она с надеждой смотрела на сыновей, надеясь, что такие хорошие, любимые деточки образумят старого отца от позора и оставят ее жить в старом доме.

Первым, по старшинству, заговорил старший сын:

– Папа-джан, я не оспариваю твое решение, мама болеет, это очевидно и понятно. Надо ей помогать, а лучше нанять женщину для помощи и ухода. Дом у вас большой – и ей места хватит, и маме будет хорошо, и тебе спокойно, – ласково улыбаясь отцу, закончил сын.

– Нет, я сказал, менять мнение не буду, – спокойно, но твердо возразил Сурен.

– Хорошо, – продолжил средний сын, – тогда надо, чтобы маму взял к себе, – он указал рукой на младшего сына, – Агван, он врач, главный врач больницы, сможет и полечить маму, и обеспечить ей уход, дом у него трехэтажный, и места всем хватит. Он младший сын, а младших всегда матери любят сильнее, а значит, и маме будет лучше с ним. А мы с тобой, папа, будем приезжать и ее проведывать, чтобы ей было веселее.

Сурен молчал: он решил не вмешиваться, пока дети не выговорятся, не скажут все, что хотели. Они с сыном посмотрели на Агвана, явно приглашая его к обсуждению.

– Папа-джан и ты, Артур, – заговорил он, слегка волнуясь, – я так же, как и вы оба, очень люблю маму и желаю ей только здоровья. Положить маму в больницу и полечить – об этом и разговора нет. Но жить ей у меня будет трудно. Я все время на работе, на руководящей работе, моя Сирануш – директор школы, с утра до вечера на работе. Младшая дочь Анджела всеми днями занимается музыкой и языками. Кто будет уделять маме время. Кухарка? Она на кухне. Прислуга? Она убирает дом и подметает двор. Разве могу я маму забрать в такие условия? Это будет просто непорядочно по отношению к нашей любимой маме, и поэтому я думаю, что маму должен забрать брат Артур. У него жена дома, не работает, дом тоже трехэтажный, в доме всегда есть люди: горничная, садовник. А какой сад у Артура! Мама там будет как в раю! А я буду лечить маму, класть ее в больницу.

Сын замолчал и посмотрел на отца.

– Повторять я не буду, решайте сами! – строго изрек Сурен.

Он подошел к окну. Самвел аккуратно подметал дорогу, по которой проехали большие черные машины сыновей, он заранее принес песок, тряпки и швабру, чтобы оттирать с плитки следы машинного масла и черной смазки, которые капали из-под машин. Сын помогал Самвелу.

– Амо, принеси бензин и шампунь, потом будем все отмывать. Шампунь неси розовый, он моет чисто, и запах приятный!

Сурен одобрительно усмехнулся. Молодец! Почему его сыновья так не похожи на племянника? Может, от того, что он из бедной семьи, а его дети видели все, кроме птичьего молока?

– Я жду. – Он повернулся к сыновьям.

Они молчали, стараясь не смотреть друг на друга. Никто не хотел нарушать свой налаженный быт потерявшей память матерью. Можно сдать ее в закрытую больницу для больных такого рода, но что скажут люди? С отцом ссориться, отказывая ему, было просто невозможно. Отец был главный на этой земле, в этом мире все их успехи, счастливые браки, комфортная жизнь в настоящем, а тем более в будущем, – все зависело от отца, седоусого старика с орлиным большим носом и черными глазами, взгляд которых, казалось, пронизывал собеседника насквозь.

– Вас двое и не можете принять одно решение? – он почти с презрением смотрел на сыновей, которые начали его раздражать.

Горячая теплая волна вдруг ударила в виски, обхватила голову обручем. Нет, надо сесть, скушать лимон, он сразу понизит давление. Начальник полиции почувствовал то легкое покалывание в груди, которое он всегда испытывал после внезапного вызова в Ставрополь, на ковер к генералу. Впереди неприятности, и он должен принимать меры.

– Хорошо, папа, мама сможет жить у нас по очереди. Месяц у меня, а месяц у Агвана. Летом пускай живет в Москве у Сусанны, у них с мужем в Подмосковье большая дача. Сусанна должна тоже заботиться о маме, чтобы та по ней не скучала. У Сусанны дети, внуки – маме там будет хорошо! И Сусанна будет рада, что мама с ней.

– Я согласен, Артур-джан, умно сказал, – поддержал его Агван. – Конечно Сусанна скучает без мамы, а мама без Сусанны. В Подмосковье и в сентябре хорошо, тепло, мама может там быть лето и сентябрь. В Москве и больницы хорошие, и лечение лучше, чем у нас, в провинции, – понизив голос, добавил младший сын.

– Начинать надо с Агвана, он обследует маму, пускай она месяц поживет у него, а после у меня, – быстро сказал средний сын Артур.

– У меня сейчас выпускные экзамены, проблемы со временем, краевая проверка из министерства, до ночи я провожу в больнице. Со следующего месяца – пожалуйста, – подавленно ответил младший сын.

Он опустил глаза и смотрел на пол, всем видом показывая, что внешние обстоятельства сильнее его и его желания взять старую мать к себе домой. Наступило неловкое молчание. Оба сына не смотрели на отца. Из спальни доносилось всхлипывание старой женщины. Сурен молчал. Прошло пять минут. Старший сын вздохнул:

– Папа, я первый беру маму домой.

– Вот и ладно, – согласился Сурен и добавил: – Идите оба, помогите матери собрать вещи.

Сыновья скрылись в соседней комнате. Через некоторое время они вышли с заплаканной старушкой. Артур нес два чемодана, Агван большую материнскую сумку, держа мать другой рукой за локоть. Они медленно прошли зал, коридор и начали спускаться по лестнице вниз, на первый этаж дома.

– Сурен, я не хочу, – громко заплакала жена.

Старик подошел к большому окну, открыл его и молча смотрел, как сажают супругу в большой джип, стоящий во дворе. Он махнул было сыновьям рукой на прощание, но старший сын внезапно быстро поднялся на второй этаж и подошел к отцу.

– Папа, я раньше докладывал тебе о Пете, поговори с ним. Мы с матерью ничего не можем с ним сделать. У нас в семье просто горе!

– Помню, – кивнул головой Сурен. – Где он?

– Здесь, внизу, на первом этаже, он сидел с Самвелом. Я его тебе оставлю для разговора, а потом он вернется домой.

– Хорошо, пускай поднимается, вечером он будет дома, разговор будет серьезный.

Через минуту внук Петя, высокий и худой семнадцатилетний парень, был в комнате. С собой он принес большую сумку, которую аккуратно поставил около стола. Он вежливо и тихо поздоровался с дедом, которого отец, мать и дядя явно побаивались.

– Садись за стол, чай пить будем, иди возьми на кухне вазу с конфетами, там, на шкафу сбоку, засахаренные фрукты, печенье, ставь на стол, давно мы с тобой, джаник, не виделись, – ласково сказал ему Сурен, явно любуясь высоким красивым внуком.

Он знал, что Петя не курит и не пьет, парень тихий, уважительный и послушный. Но последние события в семье сына и внезапная позиция внука по важному вопросу его будущей жизни требовали вмешательства непрекословного авторитета дедушки. Внук держался почтительно, но настороженно. Он видел плачущую бабушку, знал причину и тоже боялся деда. Сурен посмотрел на большие часы в зале. Час он с ним поговорит, отправит домой, немного поспит, а вечером жена Самвела и дочь накроют стол для ужина и разогреют долму.

– Почему не слушаешь отца, он тебе плохого не желает, что он хочет? – Сурен все знал, но надо, чтобы внук сам все рассказал.

– Дедушка-джан, папа хочет, чтобы я стал юристом. Говорит, что сделает меня прокурором или федеральным судьей.

– Хо! Это солидные должности: власть, деньги, связи. Отец действительно для тебя старается. Ты его наследник. Твоя старшая сестра замужем, живет в Ереване, а ты оканчиваешь школу, для тебя отец делает все. Почему ты не хочешь быть юристом? Чего ты хочешь, торговать?

– Я знаю, что и отец, и ты, дедушка, хотите для меня только хорошего, но я хочу тоже хорошего, но другого. Я хочу стать художником.

Сурен презрительно рассмеялся внуку прямо в лицо. Он не стал пить зеленый чай и отодвинул от себя чашку в сторону, чтобы не подавиться от смеха. Ему действительно было смешно.

– Ты хочешь быть художником? Как эти полупьяные дураки в парках Пятигорска и Кисловодска со своей мазней. Посмотри на них внимательно, разве это солидные люди? Они пьют, меняют женщин, все женаты по несколько раз. Рисуют одно и то же: горы, реки, всяких синих лошадей, собак, цветы. Есть, правда, художники карачаевцы, они рисуют горцев, заросших волосами, со зверскими лицами. Ты, Петя, не спеши, подумай, хочешь ли ты такой пустой жизни при таком отце и дедушке. На Кавминводах мы известные люди.

– Я, дедушка, окончил художественную школу на отлично, преподаватели мне все советуют учиться дальше и говорят, что у меня талант. Я не больной манией величия, но мне очень хочется еще учиться и рисовать, рисовать, рисовать.

«Да, – подумал Сурен, – здесь серьезно, надо дать ему выговориться, а потом показать всю никчемность этой профессии. Надо, чтобы он сам понял всю пустоту своих мнений. Не надо с ним спорить, он захлебнется сам в споре со мной». Сурен сделал ласковое лицо, пододвинул внуку вазу с ореховым вареньем.

– Джаник, расскажи, почему ты хочешь быть художником? Ведь Мартирос Сарьян один великий и известный, а вдруг ты не дойдешь, ну не поднимешься до его уровня? – Старик знал, что самолюбие молодого человека, а тем более творческого, – самое уязвимое место. – Петя, я старый человек, я видел все и не всему верю. Вот висит у меня картина в зале. Очень хорошая. Посмотри, нарисован кувшин вина, фрукты и виноград. Это красивая картина, но это же не шедевр!

– Это натюрморт, обычно вешают в столовых, на кухне, для красоты интерьера, – спокойно сказал внук и, помедлив, добавил: – У каждого своя школа. У Мартироса Сарьяна школа своя, и мне она не очень нравится. Можно, дедушка, я продолжу.

– Конечно, говори, джаник, мне очень интересно тебя послушать, – весело ответил ему Сурен, подумав: «Культурный парень, вежливый, уважительный! Был бы он грубее, проще, мне было бы с ним легче!»

– В прошлом году я с мамой был в Москве, в гостях у тети Сусанны, и ходил в музей, в Третьяковскую галерею, смотрел картины, нет, не смотрел – любовался!

Сурен вспомнил: «Да, Сусанна была в восторге от племянника. Никаких баров, дискотек, вечерних клубов, никакой провинциальной жадной хватки по всем столичным удовольствиям! Музеи, выставки да это, как его, любят столичные армяне сыграть словами. А, вспомнил, «вернисаж»!» Он внимательно слушал внука. Петя повеселел, тема ему явно нравилась: глаза блестели, на щеках появился румянец.

– Дедушка, сколько там картин! какие мастера! Я мог часами любоваться качеством работы. Многие произведения настолько совершенны, что нельзя передать словами, это полет души!

«Полет души! – повторил про себя Сурен. – Он не дурак, да и Сусанна в людях не ошибается. Надо этот полет на него и повернуть. Эта восторженность пройдет, а есть−пить надо каждый день, семью содержать». Старик поднял руку, улыбнулся, внук замолчал.

– Что Москва, Россия? Через год получи паспорт, я тебе дам денег, поезжай в Париж, в Рим! Там картин еще больше, у них там все учились, все художники учились в Италии или вообще в Европе. Твой прапрадед, мой дед, всю Европу знал как свои пять пальцев. – Дед Сурена был уголовник, вор и бродяга. Он сидел в тюрьмах Франции, Греции и Турции. Кикос больше всего не любил турецкие тюрьмы: они самые жаркие и грязные. Самые холодные были в Российской империи. Жаловался дед в старости маленькому Сурену, но об этом ни дети Сурена, ни Петя – не знали и не должны были знать! Прапрадедушка Кикос был путешественником! – Ты посмотришь и там найдешь великих мастеров. Но сам ты кто? Пятигорский армянин! Ты что, гений? Нет! Ну рисуешь, ну тебе нравится и что дальше? А вот что.

Будешь таким, как все: рисовать голых женщин, снежные горы и реки и называть это творчеством. Ты ведь умный парень и понимаешь, что все это глупость и пустота. – Он посмотрел внимательно на возможную реакцию внука. Юноша был спокоен, и он продолжил. Сурен очень старался, внук был сильный противник. – Сколько неудачников, слабых художников, а вдруг ты будешь таким же. Сейчас ты этого не понимаешь, но я прожил жизнь, я знаю. Оттуда, куда ты идешь, дороги назад нет. Потом, взрослым человеком, ты будешь жалеть, что отец и я тебя не остановили. А настоящими художниками становятся лишь единицы.

Внук смотрел на него внимательно и молчал. Сурен отметил про себя его открытое, доброе лицо, легкую улыбку и подумал: «Какая беззащитная открытость, и смотрит как-то не так! Наши все смотрят по-другому. Взгляды цепкие, оценивающие. Какой человек? Богатый? Деловой? Какие у него связи? Иначе в этом мире нельзя!»

– Дедушка, можно я покажу тебе репродукции известных художников, по ним мы учимся рисовать: смотрим композицию картины, расположение света и тени, – внук перешел с армянского на русский язык.

Сурен, сделав паузу, ответил:

– Ну, покажи!

Петя открыл сумку и достал из нее типографские репродукции картин, кратко давая им характеристики непонятными словами: «передвижники», «портретисты», «импрессионисты». Из всего старик понял только одно слово: «пейзажисты».

– Вот посмотри, дедушка, это картина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», художника Репина. Какие лица – водопад улыбок!

Сурен внимательно рассматривал большой цветной лист. Про картину и сюжет он знал раньше, хотя ее не видел. Сильные смеющиеся люди были похожи на армян и Сурену понравились. Про Репина тоже слышал. Понравились ему и передвижники. Картины были народные, показывали людей, разные события, так, как есть в жизни. Левитан очень понравился, картины природы были очень красивые, в Пятигорске, Железноводске и в Кисловодске таких художников не было. Следующие картины были мрачные, темные, по-видимому, старинные.

– Рембрандт, – коротко объявил внук и подал ему новую папку, добавив: – Импрессионисты!

Он радостно называл фамилии художников. «Какая мутная мазня», – подумал Сурен, но, не обижая внука, некоторое время рассматривал листы репродукций, то поднося их близко к глазам, то отодвигая подальше, пытаясь понять замысел автора. Внук рассказывал о творчестве художников, объясняя смысл картин:

– Дедушка, а это – Айвазовский, – радостно сказал Петя, передавая Сурену целую пачку картин, на которых были нарисованы море, корабли и светло-зеленые волны с белой пеной.

Казалось, море вот-вот выплеснется с картин и затопит город и дом. Айвазовский! Кто же не знает Айвазовского, гениального художника моря, главного морьениста императорского флота. Никто в мире не мог нарисовать воду так, как рисовал ее великий художник. Картины его стоят миллионы, и Айвазовский армянин! Обо всем этом Сурен прочитал в книге обо всех знаменитых армянах в мире.

Автор поднял архивные документы и подробно указал, где и в каких странах армяне были министрами, полководцами, писателями и финансовыми олигархами. А сколько там было артистов, конструкторов оружия и ученых. Армяне даже были императорами Византийской империи, хотя правильно было бы назвать Восточной Римской империи, потому что название «Византия» появилось только в девятнадцатом веке, а жители назывались не византийцами, а ромеями. Книга была всем хороша, но в конце автор то ли пошутил, то ли в приступе мании величия написал, что, по-видимому, Адам и Ева тоже были армянами!

Айвазовский один в мире, а у него один внук, и он его любит. Ладно, зайдем с другой стороны. Сурен прервал внука, рассказывающего о последней картине Айвазовского «Взрыв турецкого корабля».

– Каким художником ты себя видишь? Это все великие гении всего мира, их человек тридцать, и ты думаешь встать с ними в один ряд? А сколько людей на всей земле? Вот и рассчитай, на сколько десятков миллионов приходится один гениальный творец. Рембрандт! Репин! Айвазовский!

«Сильно я его, вон как опустил голову. Он думает, что дед – старый дурак, которого можно удивить картинами и разговорами, как жили художники и как они рисовали!» Но внук быстро ответил:

– Знаю, думал об этом, но я очень хочу учиться дальше. И если я пойму, что я – просто мазилка, то сам уйду из живописи, это будет не мое место в жизни!

Петя стал пить чай с вареньем, Сурен тоже налил себе чашку. Разговор приобретал нужное направление, и надо было его правильно закончить. Он устал от разговоров о художниках, картины вызывали раздражение. Они возникли внезапно и стали препятствием на спокойном, размеренном жизненном пути не только внука, но и деда. Пора все поставить на свое старое место!

– Ты смотрел старый индийский фильм «Бродяга»? Не смотрел, да его давно не показывают. Так вот, там главный герой говорит умные вещи: «Сын судьи – будет судьей, а сын вора – вором!» В нашем роду все были уважаемыми людьми. Ты, надеюсь, помнишь, что твои предки были князья? Твой прадед был директором рынка в Ленинакане, в то, советское время, это был очень большой человек! Кто я, кто твой отец и дядя – ты сам знаешь! Мы – почтенные люди. Ладно, поваляй дурака с картинами, но знай! Я уже не молод, и все это, что ты знаешь и не знаешь, перейдет не к твоему отцу, полковнику полиции, а к тебе. Джаник, все магазины, ряд на рынке, квартиры, дома я не унесу в могилу и хочу оставить своему внуку, мужчине, а не пустоцвету-художнику. Ты взрослый, решайся, ругать тебя никто не будет, но верна ли твоя дорога. Пусть ответит твое сердце!

Это был конец. Внук подавленно молчал, аргументов у него не было. Он заторможенно, отрешенно, как боксер после нокдауна, стал собирать листы картин, складывая их в папку. Сурен заметил, как он побледнел и сразу сник. Ну что же! Лучше от деда узнать истину в 17 лет, чем от жизни в 30! В открытую дверь заглянула жена Самвела, послышался голос ее дочери: «А где базилик?»

– Кушать будешь? – спросил Сурен внука.

– Нет, дедушка, спасибо, я пойду домой, – ответил Петя.

Он вытащил из сумки все рисунки, листы картин и теперь аккуратно укладывал их назад. На деда он не смотрел. Сурен махнул рукой женщинам:

– Нет, не надо!

Они начали спускаться вниз по лестнице. Старик сидел в кресле, вытянув ноги, диалог с внуком утомил его, но на прощание надо было похвалить его, сказать что-либо хорошее. Жаль парня, тихий, вежливый, и он ведь его наследник!

– Джаник, а это что такое, ты мне его не показывал, – сказал Сурен, указывая Пете на небольшой портрет в рамке, который внук аккуратно заворачивал в чистую белую тряпку.

– Это моя работа, сам рисовал, – тихо ответил парень и добавил: – Рисовал для себя!

– Давай сюда, посмотрим! – непринужденно сказал дед, надевая очки.

Он решил показать свою внимательность к работе внука и художественный вкус. Старик знал заранее, что они сейчас с внуком внимательно осмотрят эту картину, пообсуждают свет и тени, и он обязательно похвалит Петю, отправит его домой и сразу позвонит сыну, что все проблемы закрыты.

Сурен взял в руки портрет, и вдруг жаркая волна затопила его грудь. Нарисована была жена. Молодая, очень молодая, он даже забыл, что она могла быть такой. Удивительно выразительные, большие глаза на слегка удлиненном лице, легкий румянец на матовых щеках, черные волосы. Асмик была похожа на итальянских киноактрис эпохи неореализма, но легкая и добрая улыбка на юном лице делала ее такой знакомой и близкой, так радовала, как тогда, много лет назад, когда после свадьбы он привез ее в Пятигорск из Ленинакана. Сурен даже засомневался, не фотография ли это. Нет, рама, холст, рисунок – все это было похоже на те картины, которые он видел в музеях и в домах своих богатых друзей. Он вопросительно посмотрел на внука, потом снова на картину. Слов у него не было.

– Это я рисовал по бабушкиной старой фотографии, добавил только улыбку, – тихо объяснил внук.

Сурен снова внимательно начал рассматривать портрет. Ага, вот то самое платье, в котором она фотографировалась на свой первый паспорт, а потом они, чинно, двумя семьями, пили чай на веранде дома. Он запомнил это платье по большим светлым пуговицам. Когда родители, по негласной традиции, оставили их двоих на десять минут, то Сурен спросил свою будущую невесту и жену:

– Асмик-джан, я тебе нравлюсь?

– Нравишься, – простодушно ответила девушка, – ты добрый и веселый!

Он на всю жизнь запомнил ее ответ и светлое платье. Потом в жизни было все, но Сурен никогда не обижал жену, которая родила ему трех детей и содержала в чистоте и порядке весь дом. Он быстро взглянул на внука. Вот эта улыбка, она от бабушки, он даже похож на бабушку, такой же красивый!

– А как ты делал такие живые глаза, эти блестки, они как мокрые? – рассеянно спросил Сурен.

Он чувствовал, что портрет жены не просто нравится ему. Он заполнял все его существо, сливался с ним, и Сурен не понимал, почему он не может оторвать от него глаз. Как сквозь вату, он услышал ответ внука:

– Это специальная технология рисунка, мне помогал преподаватель, тебе правда нравится?

Сурен кивнул головой. «Нравится» – это не то слово! Этот портрет – часть его жизни, его любви. С ним связано все то настоящее, что было в нем, да вот с годами, с охлаждением чувств и гнетом жизни ушло куда-то далеко в глубины сердца или души, спряталось там, как на дне большого сундука, доверху наполненного старыми вещами, обувью и поломанными детскими игрушками.

Он смотрел на портрет. Вот эти серьги она долго носила не снимая. Подарок папы на шестнадцать лет. Потом, после рождения сына, он подарил ей бриллиантовые, а те, свои первые серьги, она подарила дочери Сусанне, тоже на шестнадцатилетие. Неужели это она такая красивая, или он совсем старый, с холодным сердцем и без памяти? Да, это она. Он вспомнил, как отец сказал ему, что «с женой тебе повезло». А отец не стал бы зря говорить. Усталость как рукой сняло, голова стала легкой. Сурен почувствовал, что не может расстаться с картиной, какая-то волна поднялась и смыла все его ненужные и лишние мысли, страхи и сомнения. Он посмотрел на внука:

– Ты, джаник, оставайся у меня ночевать, ложись вон там, в гостиной комнате. Мы еще поговорим с тобой о картинах, а утром поедем к твоему отцу и все решим. Ладно? Вот и молодец! Иди в комнату, а я спущусь во двор запереть ворота.

Старик прошелся по большому залу, потер рукой лоб, взял трубку телефона и решительно набрал домашний номер сына:

– Это я, Петя переночует у меня. Завтра мы с ним приедем, часов в десять утра будь дома. Поговорим, до свидания!

Старик спустился во двор, закрыл ворота на ключ. Он включил фонарь в саду, выпустил двух сторожевых собак на ночь и поставил для них чашки с водой. Вечер был теплый, и он постоял во дворе, а после не спеша поднялся на второй этаж своего большого, ставшего пустым и неуютным, дома. Портрет притягивал к себе, и он снова сел за стол, поставил его перед собой, прислонив к хрустальной вазе. Асмик, молодая и веселая, смотрела с улыбкой, словно жалела своего старого больного мужа, поступившего с ней так жестоко и бесцеремонно. Сурен понимал, что в этой кроткой, тихой улыбке девушки, которая перешла к его внуку, есть что-то непонятное ему, сильное и могучее. Сильнее его достатка, денег, его солидных друзей и знакомых.

Он просидел перед портретом вспоминая свою молодость и то чувство беспредельного огромного счастья, которое он испытывал от ее слов любви к нему. Тогда, очень давно. Или этого не было? Нет, было! Старик пошел в гостиную комнату. Внук спал, его темные волосы растрепались по подушке, рука с длинными тонкими пальцами свисала с кровати. Дед аккуратно поднял ее, положил на кровать и накрыл одеялом. Он вернулся в зал и сел в кресло. Спать не хотелось. Его охватило странное чувство покоя и счастья – то, чего он давно не испытывал и, казалось, даже забыл в суете будней, денежных расчетов, в бесконечной веренице скучных и однообразных дней.

Старик неподвижно сидел в кресле. Ночь медленно спускалась с окрестных гор, заполняя собой город, дом с садом и большой зал, где Сурен с предательски выступившими слезами на глазах неотрывно смотрел на портрет молодой красивой женщины.