Текст книги "Имяхранитель"

Гелиополисский порт. К причалу обломок вызвал морскую полицию, по акту передал им пиратский бот и предоставил необходимые разъяснения. Да, вот еще что: Огано попросил в полицейские дела его не впутывать и обойтись без его свидетельских показаний. Так сказать, все лавры без сожаления передал Ивану. Возможно, обломок этого ждал, ибо хитрая ухмылка оживила его плотно сжатые губы. До позднего вечера наш попутчик просидел в кубрике, не высовывая наружу и носа. Ему повезло, что осмотр «Эскипы» полиция отложила до утра. Старика Николайе все знали и любили. Акватория порта, где швартовались прогулочные яхты, с нашим прибытием стала похожа на место проведения какой-нибудь регаты: кругом оказалось полно судов, везде толпился народ. Для торжественного сошествия на берег я надела изящный дамский туалет, до круиза самый любимый, а, надев, с грустью отметила, что корсет перестал быть мне впору. В груди стал тесноват, в талии, наоборот, велик. Придется перешивать. Решено! Как заскучаю, организую увеселительные морские прогулки для дам, страдающих тучностью и чрезмерной ленью. Отбоя не будет от юнг изрядного возраста!

Капитаны взяли нас в плотное кольцо, и пришлось несколько раз кряду рассказывать о злоключениях на море. Потом нас потащили в приморский кабачок, который, впрочем, оказался вполне респектабельным заведением и на должном уровне принял светскую даму-героиню дня (то есть меня, милая бумага). Под самый вечер туда даже заглянул портовый полицейский комиссар с каким-то высокопоставленным морским чиновником, и оба самолично поздравили нас с удачей.

Перед уходом мы еще раз завернули на «Эскипу». Иван дал Огано знак, наш компаньон никем не замеченный вышел из кубрика и быстренько нырнул в повозку, предусмотрительно подогнанную нами к самому пирсу. Молчали. Огано равнодушно пялился в окно на городские пейзажи, и у меня создалось впечатление, что ему абсолютно все равно, где именно выйти. Повозка въехала в наш квартал, однако, не доезжая сотни метров до дома, Иван возницу остановил.

– Давай прощаться, дружище?

Милая бумага, кто же прощается таким холодным голосом? Таким голосом объявляют мат сопернику, но никак не прощаются с товарищем, с которым разделили трудную долю. Мы выбрались из коляски, мужчины крепко пожали друг другу руки, и напоследок Иван предложил Огано помощь. Наш попутчик вежливо отказался. На то обломок лишь пожал плечами и, ухмыляясь, бросил:

– Понятно, чего же не понять? У слепых своя гордость.

Огано замер как громом пораженный. Даже шаг не закончил, нога так и осталась в воздухе. Я забыла вдохнуть. И только Иван улыбался своей хитрющей улыбкой, холодно косясь на того, кого назвал слепым. Милая бумага, я никогда не постигну обломка…

Азарт + альтруизм

– Кофе Мария варит необыкновенный, – Иван исполнял для Огано роль гида в моем собственном доме, пока я сервировала стол. Обошлась без прислуги – время неурочное, та придет лишь утром. – С миндалем и косточками абрикоса, смолотыми в песок.

Мой гость угрюмо кивнул. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы читать его мысли. Место слепого – на острове Призрения, среди прочих калек и убогих, а не в городе – вот о чем думал наш попутчик, и легкая тень не сходила с бледного чела.

Иван молчал, молчала и я, хотя вопросы отчаянно просились наружу и изъязвили мне кончик языка. Зуд, признаться, нестерпимый.

– Донесете на меня? – мрачно вопросил Огано после чашки кофе.

Вопрос призрения убогих, калечных и увечных целиком и полностью находится в ведении Коллегии по этике и эстетике, штат ее разветвлен и почти всесилен. Уложение о телесной соразмерности и физической полноценности жителей Пераса проистекает из заповеди Фанеса Всеблагого о совершенстве божьего творения, следствием чего всякое отклонение от нормы объявлено богомерзким и недобрым. Разумеется, я помню это, милая бумага, но никак не получается приладить мудрость Всеблагого к Огано.

– Я не состою в штате Коллегии, – усмехнулся Иван. – Кроме того, пиетета перед этой организацией не испытываю и помогать ей не собираюсь. Моего слова достаточно?

Огано кивнул, затем перевел вопросительный взгляд на меня, и я просто потерялась. Милая бумага, только что я написала «слепой перевел вопросительный взгляд на…», а тогда, признаться, пребывала в уверенности, что меня саму нужно отправить на остров Призрения! Один калека среди нас все же имелся! Сама себе представлялась идиоткой! Безголовая! Полная дура! Не понимала, как Огано ориентируется в пространстве, среди людей и предметов! Не понимала, как можно быть слепым и словно видеть все вокруг! Не понимала, как слепой может драться, и даже убивать людей! Не понимала, причин его слепоты, не понимала, не понимала, не понимала! Но очень хотела понять…

– Вдохни поглубже и закрой рот.

Совет Ивана пришелся как нельзя более кстати. Я медленно опустилась в кресло.

– Поправляй, если ошибусь, – Иван сжалился надо мной. Огано кивнул, и обломок размеренно заговорил. – Ты не родился таким. Твоя слепота приобретенная. Результат нервного потрясения или ранения…

Огано молча кивал, не отводя белесых глаз от Ивана.

– Ты попал в лапы молодчикам из Коллегии и после положительного вердикта загремел на остров Призрения. Отдал острову несколько лет и однажды… а может быть, не однажды, понял в себе нечто.

Мой непрошенный гость прикусил губу.

– Год на острове проходил за годом, и все это время ты лишь слышал движение, но одним прекрасным днем обнаружил ! Это ведь не обычное зрение? Ты не различаешь цветов, но видишь контуры предметов, свечение, ведь так?

Огано кивнул:

– Один безумный чудак на острове называл это аурой. Аура есть у всего, даже у камней. – Он тряхнул длинными космами и улыбнулся. – Смешно. Большинство людей не способно отличить леопарда от ягуара, поставь даже этих животных бок о бок. Пятна, пятна, пятна на рыже-бежевом фоне… Но их ауры так же несхожи, как непохож Иван на тебя, Мария. Звери, они ведь такие пластичные. Даже текучие.

Огано с необъяснимым выражением лица посмотрел на меня. Ягуар? Леопард? При чем тут они? И тут же заткнула сама себя. Звери! Ягуары, леопарды! Неужели он что-то видел там, на палубе? Откуда эта многозначительная ухмылка? Он видел зверя или нет? Не глазами, которых у него, почитай, нет, а тем внутренним зрением, которое способно различать ауры и тени. Он зряч или я слепа?

– Ты видишь свечение, штрихи, световые линии, – продолжал между тем обломок. – Всего этого тебе достаточно, чтобы не натыкаться на предметы и даже использовать их. И полгода назад ты почувствовал себя лишним на острове калек и убогих.

– Точно так же, будучи абсолютно здоровым, чувствуешь себя в больничной палате в компании с подагриками, – буркнул Огано. – Я слышал от пиратов, что теперь делают пенсне с темными стеклами, это правда?

Мужчины как по команде повернулись в мою сторону. Конечно, я общаюсь с модистками более плотно, чем они, и о таких вещах, как им кажется, должна знать неизмеримо больше. Я и знаю.

– Да, действительно, в этом сезоне солнцезащитные пенсне входят в моду. Мы подберем вам подходящее.

– А длинные волосы и борода в моду не входят? – Огано смущенно улыбнулся. – Привык я к ним. Будто прилюдно разденусь, если укорочу.

– Я знаю отличного парикмахера, подравняем вашу растительность в лучшем виде. Пожалуй, костюм для верховой езды с черными вельветовыми лацканами подойдет. И обойдемся без галстука. Нестрогий шейный платок – то, что нужно.

– И ты решился бежать. Как ты бежал? На лодке или на плоту? – Иван вернул разговор в старое русло, к побегу Огано с острова Призрения.

– На плоту.

– Ты рисковал.

– Я рисковал подохнуть на том забытом куске суши, так больше и не почувствовав себя человеком! – отчеканил слепец. – Риск куда больший и куда менее приятный.

– Что было дальше? Ты ушел далеко в море и стал ждать счастливого случая?

– Да. Я надеялся, что меня подберет какое-нибудь торговое судно. Так оно и случилось. Меня подобрал сухогруз, капитану и команде я поведал трогательный рассказ о кораблекрушении, а глаза все это время прикрывал космами, но потом…

– Потом пираты.

– Да. Я был вне себя. Но поначалу меня не приняли в расчет. Закрыли глаза, как на слепого. Смешно звучит: закрыли глаза на слепого. Когда они пришли в себя, трое из них уже не подавали признаков жизни.

– Чем?

– Саблей. Вырвал у кого-то из рук. Четвертый успел схватиться за клинок, но ему это не слишком помогло.

– Что остановило триумфальный путь по трупам? Молния? Это была штормовая ночь?

– Да. Но откуда…

– Когда бьет молния, ты по-настоящему слепнешь. Она смазывает всю картинку, штрихи размывает, очертания предметов тонут во вспышке света. Так человек слепнет, глядя на солнце. В грозу ты путаешь масти карт и номера бочонков лото.

Огано ухмыльнулся и угрюмо тряхнул головой.

– А теперь давай спросим друг друга о том, о чем должны были спросить уже давно, но делали вид, что это не так важно. – Иван решительно качнул челюстью туда-сюда.

Слепец согласно кивнул и уставился на обломка. Милая бумага, о чем они? О чем они должны друг друга спросить? Что общего у людей, которые никогда прежде не встречались и впервые увиделись только в плену? Разве только умение ходить по трупам? Оба чрезвычайно ловко избавляют других от пустых сомнений, причем сомнения удаляют вместе с головой.

– Сдается, у нас были одни и те же учителя, – Огано пристально вглядывался в лицо Ивана, а мне до жути загорелось узнать, как именно он нас видит? Как горячие сгустки пламени? Или как светлые штрихи на черном фоне? А может быть, наоборот, черными пятнами на желтом фоне, как шкуры леопардов и ягуаров?

Иван вернул тяжелый взгляд слепцу и медленно двинул челюстью.

– Возможно. Если бы за потерю памяти ссылали на остров Призрения, мы встретились бы там несколько лет назад. Впрочем, Коллегия еще может отыграть назад и признать потерю Имени физическим уродством.

Огано понимающе кивнул.

– Значит, ты не помнишь свою alma mater?

Иван медленно покачал головой, и стоило Огано открыть рот, приложил к губам палец.

– И, по всему сужу, не горишь желанием вспомнить, – после короткой паузы бросил мой гость.

– Я неплохо устроился в новой для себя жизни, обзавелся свежими воспоминаниями, и мне не хочется опять начинать все сначала. К тому же в одну и ту же реку нельзя войти дважды.

Слепой усмехнулся.

– По крайней мере, теперь ясно, почему у пиратов ничего не вышло.

– Я рад, что хоть кому-то что-то ясно. Не зная своего прошлого, сам себе представляюсь полубогом, – усмехнулся обломок. – Все знаю, все умею, прошлого нет, может быть, я вечен?

Завидую! Он еще шутит!

– Вечен? Вполне может быть, – сказал Огано. – Если и дальше сохранишь свое прошлое в тумане. А впрочем, ты прав. Твоей alma mater вполне могла быть и полиция, и охранка, и морская инспекция. Ты мог быть инструктором по фехтованию и борьбе, профессиональным бойцом, участвовать в боях за деньги; ты даже можешь оказаться пиратом, удалившимся на покой. В последнем случае судьба сыграла бы с тобой злую шутку. Не бери в голову, несу всякую чушь.

– Постараюсь. – Иван горько усмехнулся. – А когда мне все надоест, теперешняя жизнь опреснеет, станет предсказуема и скучна, я ударюсь в воспоминания и верну себе прошлое. Новизна ощущений гарантируется.

– В отличие от тебя, я всеми силами стараюсь вернуться в прошлое. И впервые за столько лет оно в каком-нибудь шаге от меня. Я кое-кому крупно задолжал. Кроме того, за годы беспечного прозябания на острове Призрения на должок набежали изрядные проценты.

Иван понимающе усмехнулся.

– И, очевидно, долг не подлежит списанию, если ради взаиморасчетов пришлось бежать с острова?!

Слепец крепко сжал зубы, так, что на скулах вздулись желваки, и упрямо тряхнул космами.

– На остров Призрения отправили только половину меня. Вторая половина отмерла тем злополучным вечером. Меня рассекли надвое прямо по сердцу.

– Друг? Девушка?

– Друг.

– Предал?

– Предал. Сейчас я уже не знаю, прав ли был тогда, но он не имел права раскрывать наше инкогнито!

Иван молчал, молчала и я. Если захочет, Огано расскажет сам. Но перед тем, как слепец принял решение, Иван коротко буркнул:

– Что бы ты ни решил, можешь на нас рассчитывать. Вот Мария не любит крыс, я не люблю подлецов, правда, у нас много общего?

И хитро взглянул на меня. Мамочка, мамочка, что он хочет сказать?! Милая бумага, обломок женится на мне? И ведь придется показывать его маме и отцу. Ужас! Неужели это признание в любви? Такое же молниеносное и незаметное, как рассечение острой саблей? В чем, в чем, а в этом Иван, как выяснилось, большой мастер.

Оторопь + восторг

– Прошло много лет, – Иван задумчиво скреб подбородок. – Время могло решить все по-своему. Твоего злого гения вполне может не быть на белом свете.

Огано усмехнулся и решительно помотал головой.

– Такие, как он, живучи. Сродни тараканам. Переживут всех и вся. Уверен, он еще коптит небо.

– Как ты собираешься его найти?

– Есть одно волшебное местечко, где все про всех знают. Мы не опоздаем?

Тряский конный экипаж вез нас на вокзал, откуда поезд умчит в Акриотерм, что расположен неподалеку от Киликии, чуть севернее.

– Нет, не опоздаем. Подъедем точно к отправлению. А что есть в Акриотерме?

– Городишко небольшой, даже крошечный. – Слепой мечтательно улыбнулся, очевидно, нахлынули приятные воспоминания. – В Акриотерме располагался в годы моей свободы центральный архив Коллегии гражданских уложений, куда, наверное, по сию пору стекаются сведения обо всех гражданах на имперской службе. Надеюсь, он и сейчас там. Попробую справиться в архиве.

– Это не вызовет подозрений? – встряла я с репликой, которая показалась мне чрезвычайно важной. В кои-то веки ляпнула что-то действительно значимое (по крайней мере, милая бумага, так мне показалась). – На каком основании тебе дадут эти сведения?

– У нас есть время придумать основания. Ведь езды больше суток.

Иван промолчал. Подъехали к вокзалу. Огано смотрелся очень элегантно в черном костюме для верховой езды, с вельветовыми клиньями по бокам, а длинные волосы вкупе с клетчатым кепи с большим козырьком сообщали его впалым щекам под густой бородой весьма романтичный вид. А уж о черном солнцезащитном пенсне и вовсе говорить не приходится. Хоть сейчас выставляй этого красавца в салоне модистки по мужскому костюму в качестве модели. Носильщик снес наши баулы в вагон, и до самого отхода поезда мы размещались, рассаживались, распаковывались, в общем, обживались. Для Огано выкупили целое купе, что было не лишено смысла – попутчики, а с ними дурацкие вопросы сейчас были очень некстати.

– Почему архив Коллегии гражданских уложений находится не в столице? – перво-наперво спросила я, как только поезд тронулся. – Ведь это очень неудобно, когда основная масса учреждений сосредоточена в Пантеонии и Гелиополисе, а архив оторван от столиц, как бедный родственник! Почему?

– Все просто, – Иван внимательно оглядывал проплывающий перрон в обе стороны. – В Акриотерме расположен гвардейский гарнизон.

– И что из этого следует?

– Случись мятеж, архив коллегии – последний бастион империи, который ни при каких условиях не должен попасть в руки заговорщиков.

– Но почему?

– Все тайные агенты охранки, ищейки и филеры, гвардейцы нашли свое место в скрижалях архива, то бишь толстых папках с императорским вензелем. Послужной список, довольствие, гонорары. Рыцарей плаща и кинжала мятежники постараются уничтожить в первую очередь, дабы вырвать с корнем всевидящее око государя. Потому-то архив находится в Акриотерме, и потому там расквартирован гвардейский гарнизон.

– Чтобы горожане не мешали преторианцам и не путались под ногами? – догадалась я.

– В большом городе вести масштабные зачистки не очень с руки, – кивнул Иван.

– Разумеется, если речь не идет об императорском дворце. – Закатить невинные глазки к потолку не трудно, а мина простодушной овечки сама ложится на лицо.

– Разумеется, – усмехнулся обломок. – В том же императорском дворце весьма любима охота на лис. На хитрых, любопытных, рыжих лис, вечно сующих свой длинный острый нос, куда не следует.

Хитрая, рыжая и любопытная на время отвернула в сторону свой длинный нос и вздохнула. Милая бумага, только что мне изящно пригрозили участью меховой горжетки, если я не сделаю должных выводов и не исправлюсь. Я непременно исправлюсь, но немного позже. Ведь впереди нас ждет разгадка тайны Огано, а ради такого стоит рискнуть своей рыжей шубой!

Часом позже слепой присоединился к нам в нашем купе, и они с Иваном долго говорили о непонятных мне вещах, причем в разговоре то и дело мелькали странные слова «терц», «квинте», «батман»[7]7
  Специальные термины из фехтования.


[Закрыть]. Тоже мне, тарабарщина!

– Что с тобой?

Кажется, я так громко фыркнула, что мужчины прервались и подозрительно покосились на меня.

– Если кому-то кажется, что в классическую пройму можно посадить реглан, он глубоко заблуждается!

– В какую пройму?

– Какой реглан?

И эти люди планируют операцию по захвату архива Коллегии гражданских уложений, да притом, что в городке расквартирован гвардейский гарнизон? Фанес всеблагой, дай сил не рассмеяться!

* * *

Сутки пролетели быстро. И неудивительно, если принять во внимание, что каждый нашел себе занятие по душе: Иван и Огано отдались стратегии и колдовали над планом проникновения в архив, я внимательно смотрела и слушала слепого, отсеивая «пустую породу» в поисках крупинок «золота». Однако наш попутчик не сказал ничего такого, что приподняло бы завесу таинственности над его прошлым. Я от досады кусала губы, но Огано не проронил ни единого лишнего слова. Каково же было мое удивление, когда вечером, перед отбытием ко сну Иван, фигурально выражаясь, опрокинул на меня ушат холодной воды.

– Ему слегка за тридцать, молодость его прошла в императорской гвардии, он дослужился до обер-лейтенанта, неженат, хотя где-то в прошлом осталась возлюбленная. Конечно, она отчаялась, перестала ждать и благополучно вышла замуж. А может быть, ее семейная жизнь и не столь безоблачна. Был несерьезно ранен в плечо, едва не остался калекой после того, как заполучил шальной удар саблей в коленное сухожилие.

– Как ты узнал? Огано сам тебе рассказал? Но когда?

– Он говорил об этом все время. Нужно лишь внимательно слушать и цепко наблюдать.

– И ты знал это с самого начала?

– Не все, – Иван привычно усмехнулся и окатил меня ироничным взглядом. – Только то, что он был ранен и носил гвардейский мундир. Конечно, пройма у мундира была классическая, и регланом даже не пахло. Реглан в мундире императорских гвардейцев вообще не предусмотрен. Рот прикрой.

Вот так и остаешься в дурах, милая бумага! Я уже сожалею, что взвалила на плечи непосильную ношу, а в том, что моя ноша именно неподъемна, сомнений не осталось. Я вряд ли дотащу Ивана до венца, а если даже это чудо случится, до конца своих дней обломка просто не доволоку. Надорвусь и помру от удивления.

Акриотерм встретил нас благостной утренней тишиной, лишь станционный смотритель весело дребезжал колоколом. Сошли только мы, весь остальной состав в эту предрассветную пору видел десятый сон. Станция «Акриотерм» – это крошечный павильон, на треть высоты сложенный из местного камня и на две трети до самой покатой крыши – из лиственницы. Внутреннее убранство роскошью не блистало – несколько скамей вдоль стен, расписание движения на всех приметных местах, а крошечное бюро за стеклянной перегородкой в углу являло собой одновременно билетную кассу, кабинет начальника станции и вахтенную будку станционного смотрителя. Все три должности совмещал в своем пухлом, усатом лице веселый одноименный, что следом за нами прошел в здание вокзала и внес с собой бронзовый колокол.

– Только оставь висеть, – поделился с нами толстяк. – Мальчишки тут же зачнут трезвонить, да так, что небесам жарко станет! И заводилой у них знаете кто?

– Не знаем, – хором ответили мы.

– Мой собственный балбес, вложи ему Фанес всеблагой хоть немного разума в упрямую голову!

– Быть ему начальником станции! – глубокомысленно изрек Огано.

– Дай-то бог! Надолго к нам?

– Как получится, – Иван весь подобрался и напрягся, но внешне это выглядело как раздумчивая медлительность. – Может быть, надолго… а может быть, и нет.

– Никак родня тут? Смотреть-то особо не на что.

– Нас привели дела чрезвычайной важности, – многозначительно изрек Иван и приложил палец к губам.

Станционный смотритель, он же начальник и билетер, понимающе умолк и сделал страшные глаза – дескать, государственную тайну блюдем по мере сил. Иван горьким вздохом поддержал игру – мол, такова жизнь и спросил о постое. Толстяк, загибая пальцы, перечислил нам три с половиной отеля, годные к приему высоких гостей: «Синяя птица», «У матушки Ойль», «Старая башня» и полдома старика Просто, которому просто скучно одному в большом доме (милая бумага, извини за каламбур).

Мы переглянулись и, не сговариваясь, в один голос огласили наше решение: полдома старика Просто, которому просто скучно одному в большом доме. Начальник станции проявил любезность, столь же примечательную, как его усы, больше похожие на кисточки для покраски – обстоятельно разъяснил, как добраться до конного экипажа, ждущего пассажиров на привокзальной площади.

Выйдя из станционного здания, мы сели в единственный конный экипаж, и разбитая, скрипучая коляска покатила по городку. Наверное, чтобы добраться из конца в конец, хватило бы десяти минут ленивой рыси. Пока ехали, как водится, глазели во все стороны. Огано когда-то бывал здесь, поэтому местность узнавал и удовлетворенно кивал. Иван оглядывался с видом человека, который видит все первый раз. Я здесь также не бывала, и надо сказать, милая бумага, тихие городки с их несуетным бытом и своим особенным течением времени нравятся мне все больше и больше. С удовольствием осела бы здесь на годик-другой. Хочу замуж! За обломка!

– Есть кто-нибудь? – сложив ладони рупором, закричал Огано в глубину двора, стоило возчику ссадить нас у пункта назначения.

Милая бумага, признаюсь, все мы находились во власти обыденного мышления. При словах станционного смотрителя «дом старика Просто» нам представилась добротная, но вместе с тем простецкая постройка необъятных размеров, а сам старик – замшелой полуразвалиной, доживающей свой век в сени огромного дома. Но стоило возчику весело крикнуть: «Тпру, милая! Приехали, господа хорошие!», удивление мягко, но решительно взяло нас в свои руки. Вместо традиционного сельского дома с двускатной крышей нашему взору предстал серо-голубой прямоугольник с огромными окнами по фасаду. Просто прямоугольник, с огромными окнами от пола до потолка, но честное слово, милая бумага, такого я никогда не видела. Так не строили нигде, ни в Гелиополисе, ни в Пантеонии, и на мгновение мне показалось, что я одним глазком заглянула в какой-то невероятный мир, вывернутый против нашего наизнанку. Все поплыло перед глазами, заколыхалось, как на жаре, исказилось, принимая причудливые очертания, и в наш мир через прореху заглянуло будущее. Подмигнуло сквозь большие окна странного дома, оглушило и исчезло, оставив после себя непонятное ощущение – вот стоишь ты и саму себя не чувствуешь, будто со стороны наблюдаешь

– Как не быть! Хозяева дома! – донесся из глубины двора скрипучий, но звонкий и ясный голос.

Из-за хозяйственной пристройки, такой же изящно прямоугольной, как дом, вышел человек, вовсе не похожий на старика – невысокий, сухощавый, загорелый, седой, с живыми черными глазами и чрезвычайно подвижным лицом. Он непрерывно морщил нос, щурил глаза и двигал ушами – как будто что-то жевал. Не будь части лица связаны воедино кожей и сухожилиями, как пить дать, разбежались бы в разные стороны. В руках у него был рубанок, а на шее висела мерная плотницкая лента.

– Вы хозяин? Эв Просто?

– На постой? Милости прошу! Калитка левее, не заперто.

Мы гуськом прошли в калитку и нерешительно остановились посередине двора. Старик Просто тем временем снял с себя фартук, многочисленные карманы которого оказались полны плотницкого инструмента, вытряхнул древесную стружку из волос и, церемонно поклонившись, представился:

– Просто. Просто Просто. В смысле, не усложняйте. Надеюсь, вам понравится. Надолго?

– Как получится, – заученно ответил Иван.

Милая бумага, столько света в домах не бывает! Спокон веку солнце катится по небу с востока на запад, и надо же было такому случиться, что дом старика Просто с его полупрозрачным потолком оказался вытянутым также с востока на запад! Солнце вообще не покидало дом, лиясь внутрь сверху и с боков, и его небесный путь от рассвета до заката проходил в точности над линией длинного потолочного окна. Все это нам поведал сам Просто.

– Не-ет, деточка, так нигде не строят. Пока не строят, – горделиво хвастал старик за столом. – Но будут! Может быть.

Иван и Огано молча кивали, оглядывая гостиную. Сказать по чести, милая бумага, в себя мы так и не пришли. То, что ждало внутри, окончательно нас ошеломило. К такому мы оказались просто не готовы. Светлые, затопленные солнцем комнаты, казалось, были полны воздуха, огромные, от пола до потолка створчатые окна не отгораживали от улицы, а наоборот, впускали ее внутрь. Взгляду открылись холмы вдалеке, легкие облачка над линией горизонта и безудержно синее небо со всех сторон. Да и мебель здесь была донельзя странная, если не сказать сильнее. Никаких тебе привычных горок, сервантов и шкафов. Все квадратное, под стать дому, незамысловатое и удивительно простое. Квадратные стулья, прямоугольный стол, угловатый диван, обтянутый белой кожей, беленые стены без единого цветного пятна. И первое, что я произнесла помимо своей воли: «Фанес всеблагой, я хочу такой дом!»

– Удивлены?

– Не то слово, – за всех ответил Иван.

– Ко мне часто приезжают из столицы! – просияв, сообщил старик. – В прошлом году почтил визитом его превосходительство ректор имперской архитектурной Академии, полгода назад – его превосходительство Главный архитектор империи, о коллегах и не говорю!

– Так это вы построили сами?

– Я! Проект мой до последнего гвоздика!

Старик – архитектор! Просто-напросто архитектор (опять каламбур, хотя, подозреваю, их будет еще много). Вот тебе, Мария, и замшелый пень!

– И что же? Хвалят?

– Как же! Ругают! Дескать, строю не по канону, не по уставу. Но я вам, господа хорошие, так скажу: канон приходит и уходит, а чувство прекрасного остается. И коли ты не готов заглянуть в неведомое – паси коров, а в зодчие не лезь! Говорят, больно дерзко выстроил.

– Такое и впрямь даже во сне не приснится.

– Ха! Попали, барышня, пальчиком в небо! Именно во сне! Этот дом я увидел во сне. Словно показал кто. Едва проснулся – тут же эскиз набросал. И пошло-поехало!

– Все это, – Иван окинул взглядом мебель в гостиной, – тоже во сне показали?

– Именно! Мебельных дел мастер долго не мог взять в толк, чего от него хочу. Однако ж взял, в конце концов.

Иван задумчиво хмыкал, Огано вообще молчал.

– Как знать, – бросил наконец обломок. – Может быть, вы и впрямь опередили время. Дожить бы только…

Просто на это лишь руками развел и состроил смешную рожицу. Он-то уже в будущем. Вот оно, кругом, вывалилось в наш мир веком раньше положенного, а нам еще жить до него и жить. Дожить, дойти, доковылять. Нет, ночью мне не уснуть. Переполнена впечатлениями, словно река в половодье, да и бродят во мне эмоции, ох бродят!

Страх + ужас + шок

Я ждала полной луны и как сомнамбула слонялась по дому. Наконец не выдержала собственной маеты и тихонько вышла, а Иван подхватил кистень и скользнул из гостевой спальни следом за мной. Даже не будь я полноименной, все равно не заснула бы. Ну, скажи, милая бумага, как уснуть, если сквозь прозрачный потолок вниз таращится полная, печальная луна в обрамлении звезд, пряный ветер носит по округе душистый запах жженной солнцем полыни, и всю тебя лапает прохладными пальцами проказник-Зефир? В центре квадратного двора старик устроил прямоугольный бассейн, в котором сейчас весело плескались луна со звездами. Мастерскую Просто сладил себе весьма оригинальную – из четырех надлежащих стен в ней имелось лишь две, с остальных сторон мастерская была открыта ветрам. Все ожидаемо квадратно-прямоугольное. То, что случилось дальше, помню, как в тумане. В том не моя вина, в полную луну вижу и слышу совсем не так, как в обычное время – ноктис просится наружу. Возможно, какие-то значимые детали я упустила. В тени кипариса углядела обломка в куртке песочного цвета, которая светлым пятном резко выделялась на фоне древесной коры. Иван опирался рукой о ствол, и насколько я успела изучить своего «жениха», пребывал в этот тихий час в крайне напряженном состоянии.

– Ив…

– Тс-с-с! – Кто-то сзади зажал мне рот. – Тихо! Не мешай!

Огано (это был он) буквально притер меня к стене, и лишь когда я в знак согласия нервно кивнула, дал свободу движений.

– Не мешай.

– Что это он?

– Полная луна, – прошептал слепой. – Всякое возможно.

Лунными ночами по Перасу шныряют горги, и подозреваю, что Иван, даже не будучи озабочен очередным контрактом, спокойно почивать в полнолуние не может. Профессиональная болезнь, что-то вроде рудничной лихорадки у горняков или неистребимой подозрительности у жандармов. А ведь уже прошел целый месяц с памятного дня нашего знакомства.

– А где Просто?

– Тс-с-с! Там! – Огано показал в дальний конец двора, под полотняный навес, где ноктис чудаковатого архитектора парил над верстаком.

Я замерла, Огано словно заледенел, мы ждали. Иван в сени кипариса вдруг отлепился от ствола, неслышно ступая, сделал пару шагов вперед, и только тут я приметила кистень в его руке. Ты смотри, не забыл! А собственно, чему удивляться, если в постели нас всегда трое – Иван, я и кистень в изголовье. Горги! С их приближением я начинаю звенеть, как струна под руками гитариста. И хвала Фанесу всеблагому, что Огано крепко меня держал, не то мой перепуганный ноктис вырвался бы на волю, и тогда…

Ноктис Просто что-то почувствовал и заметался, нам это виделось как мельтешение неясной тени под навесом. И появились они. Пара горгов с белоснежно-лунной шерстью, неспешная, как мои солнечные звери, перескочила через невысокий, декоративный забор и медленно потрусила к навесу. Твари на ходу разделились, обходя ноктиса с разных сторон. Стало быть, вышел срок старика. Хотя… как посмотреть. Обломок, не таясь, вышел на середину двора, нескольких шагов ему хватило, чтобы встать как раз на пути лунных псов. Милая бумага, что тут началось! Иван рванул к ближайшему зверю, и того аж в воздух поднесло от страшного удара. Второй прыгнул на обломка со спины, и по земле покатился рычаще-хрипящий клубок.