Текст книги "Имяхранитель"

ЭПСИЛОН

…Политическая система Пераса относительно традиционна. Верховной властью обладает император, сочетающий в себе власть реальную и символическую. В этом утверждении нет никакого противоречия, ибо, наряду с действительной возможностью управлять, император является символом империи.

О символах. Герб правящего дома выполняется в двух вариантах: шитье и накладной барельеф. Герб представляет из себя щит, разделенный надвое вертикальной линией; на правой половине изображен человек, на левой – лев, и обоих венчает одна корона. Шитье для штандартов, флагов и вымпелов регламентом предписывается исполнять в следующем колере: та половина щита, на которой изображен человек, вышивается золотой нитью, человек – серебряной; половина щита, на которой изображен лев, вышивается серебряной нитью, лев – золотой. Корона шьется красной шелковой нитью. Барельефы в покоях дворца исполняются из золота, серебра и прозрачного красного кварца, во всех остальных местах – из латуни, олова и красного кварцита.

Власть императора ограничена Конституцией. При императоре состоит особый орган, с некоторыми совещательно-законодательными функциями. В него входят главы Канцелярий и Коллегий, наиболее знатные дворяне и представители негоциантского и промышленного сословий. Решения парламента имеют обязательную силу к исполнению лишь по ограниченному кругу вопросов. Напомним, власть императора не абсолютна, однако и не номинальна. Перечень сфер деятельности парламента весьма узок, но при этом сии области чрезвычайно важны. Делается это из прагматических соображений – волюнтаризм в вопросах добычи золота, драгоценных камней и печатания бумажных денег чрезвычайно дорого обходится. Прошли времена абсолютной бесконтрольности, кроме того, накоплен изрядный опыт в этих сферах.

Торговое и промышленное сословия поднялись достаточно высоко, в их руках сосредоточена немалая сила. Знать с известным высокомерием поглядывает на буржуа, но тем и дела нет. Рубежом, как и везде, являются привилегии дворянства, понятные и логичные во времена старых эвпатридов и совершенно нелепые и несправедливые теперь. Хотя буржуа нашли свое решение проблемы, и сейчас впору говорить о появлении сословных привилегий особого рода. Негоцианты и промышленники, не моргнув глазом, покупают титулы вместе с поместьями; звания и должности вместе с гербами; привилегии вместе с дочерьми дворян. В этом и состоит названная привилегия особого рода – финансовая, при которой человеку свыше дается некое право, которого лишены остальные. Неизвестно, как дело с привилегиями пойдет дальше, ибо на текущий момент оно замерло на месте.

В ведении парламента состоят также вопросы бюджета и обложения налогами. Коллегии подотчетны только императору, причем кандидатуру главы канцелярии финансов и налогообложения басилевсу представляет парламент.

Исполнение указов и распоряжений Коллегий осуществляется многочисленной армией чиновников. Всякий чиновник сочтен и помещен в особую нишу на служебной лестнице. Взбираясь на ступеньку повыше, чиновник получает следующую должность, следующее звание и соответствующее жалованье. Ничего нового – внутри Пределов, как везде. Чиновный люд представляется многоголовой гидрой, которая размножается почкованием, и счастье, что на самом верху находятся люди, патологически не терпящие чиновничества. Крупные промышленники, буржуа и дворянство время от времени прореживают головы «гидры», ибо змея начинает кусать руку, ее кормящую. Но уничтожить ее вовсе нельзя; вся беда в том, что таково любое современное общество. Чиновничество – это своеобразная цепь велосипеда, соединяющая педали, а стало быть, самого велосипедиста с колесами.

(М. Маклай, М. Поло. «Стоя у границ безграничного»)

ВЫДРА

Отвыкла Женщина быть куртизанкой даже!

«Какой печальный фарс!» – с усмешкой горькой скажет

Мир, помнящий богинь святые имена…

…О если бы вернуть былые времена!

Артюр Рембо

Он самый

В ворота громко колотили. Били азартно, со вкусом, и уже чуть ли не башмаками. Александр Планид, привратник гелиополисского храма Цапли, одним глотком допил кофе и поморщился. Будьте нате – обварил нёбо. Он в сердцах пожелал пришельцу весь год завтракать примерно так же: наспех, обжигаясь, имея под дверью очередь из нежданных, зато предельно нетерпеливых гостей. Александр потрогал языком онемевшую плоть и добавил вполголоса:

– Да и следующий тоже!

«Бум! Бум! Бум!» – отозвались ворота. – «Бам-м-м!!!»

– Экий заноза! – Александр отставил кофейную чашку, неспешно поднялся из-за стола и бросил взгляд в угол на тяжелый дубовый костыль. В его хозяйстве костыль являлся вещью не только полезной, но подчас незаменимой. Храм Цапли привлекал разных людей. Посетитель посетителю рознь, иногда попадались такие молодцы-удальцы, что пробовали буянить, если что-то не по ним. Большинству бывало достаточно просто взглянуть на Александра, чтобы образумиться, но иного приходилось и взгреть легонько. Весьма полезная процедура, между прочим. Вытянешь ретивца разок по хребту – и здорово живем: шелковый делается.

Александр задумчиво почесал подбородок. В ворота опять заколотили. «Решено, возьму», – недобро подумал он, подхватывая костыль.

Столь ранних посетителей он не просто недолюбливал – на дух не выносил. Едва успело солнце подняться, а какой-то сластолюбец уже на взводе и ломится в ворота. Штырь у него, понятно, морковкой и гонору по самые брови. Планид обругал нетерпеливого пришельца «горговым хвостом». Под нос, разумеется. Правила он соблюдал строго. Гость, пока на него не покажет мизинцем левой руки Цапля, священен. И вообще, мужчина в храм – Фанес в храм.

Ага, Фанес, как бы не так! Вакх, не иначе. Сатир.

«Приспичило же ему, – размышлял Планид, колдуя с запорами. – Ведь пешком, надо думать, топал! Ни шума двигателя, ни стука копыт слышно не было. А до города-то – пять верст с гаком. Что же получается? Что выбрался блудострастец еще затемно. Только для того, чтобы похоть унять?»

Вряд ли – понял вдруг Планид. Привело его, стало быть, дело безотлагательное. О-хо-хо, не к добру такая спешка. Привратник загрустил и вдругорядь обругал пришельца. На сей раз «горговым пометом».

Когда же он увидел посетителя, закручинился по-настоящему.

То, что перед ним обломок, Планид понял с первого взгляда.

Пришедший был высок ростом, с тяжелыми покатыми плечами и необыкновенным, пожалуй, в какой-то степени даже страшноватым лицом. А уж глаза… Холодные, глубокие. И скрытое до поры полыхание в глубине зрачков. Точно пламя за запертой дверцей топки. В них не было того смешения обреченности и смертной тоски с яростью, как у подавляющего большинства обломков. Только предупреждение: за мной – сила; берегись! Планиду совершенно некстати подумалось, что в наружности обломка есть что-то от крупного хищника, чудовищно опасного, но сейчас сытого, а потому спокойного. Или от атамана разбойничьей шайки, объявившего себя истинным императором и поднявшего волну грандиозного мятежа. Предводителя, беспощадного к себе, соратникам и врагам, но только что принявшего доклад о первой великолепной победе, потому щедрого на милости и великодушного к побежденным.

Впрочем, привратник недолго занимался упражнениями в области метафор. Заметив, что изнутри на него смотрят, обломок загрохотал вдвое энергичней:

– Эй, засоня Ермолай, ну-ка, живо отпирай!

«Языкастый», – сердито подумал Александр. Из самого привратника слово можно было вытянуть с немалым трудом и исключительно по необходимости. Да и с кем тут поговоришь, с Цаплями? Ох, не приведи Фанес, вскружит голову – пиши пропал! Потому всех многословных людей он искренне считал болтунами.

Он приоткрыл малую дверцу в воротах на ширину ладони. Буркнул:

– Кому, может, и Ермолай, а тебе дядюшка. Чего буянишь? Хмелен?

– Трезвехонек, дядюшка, – миролюбиво сказал обломок. – Дело у меня.

– Кому, может, и дядюшка, а тебе, обломку, благородный эв Планид. – Привратник заметил, что сам совершенно неожиданно начал болтать, и прикусил язык. Зато щель в двери увеличилась еще на палец-другой. – Что за дело? В мотне зудит?

– Грубовато для благородного эва, – заметил с укоризной обломок.

Планид фыркнул.

– Ты-то, ясно, к изысканному обхождению привык.

– Угу, привык. Особенно когда прибываю не для пикировки с охраной, а по настоятельному приглашению хозяев. Меня эвисса Ипполита ждет. Тебя должны были предупредить.

Привратник подвигал челюстью. Его действительно предупреждали. Еще с вечера.

– Имяхранитель, что ли? – спросил он.

– Он самый, – сказал Иван.

Без титулов

Несмотря на огромный горб, коротышкой привратника назвать язык не повернулся бы. Иван шел за ним и вспоминал, как опешил, когда ворота распахнулись, и пред ним во всем великолепии предстал «дядюшка Ермолай», он же «благородный эв Планид». Рослый горбун-альбинос с внушительной дубиной под мышкой и тонкими переливами Имени над плечами. Расчесанные на пробор пушистые волосы ниспадали до ключиц, пряча лицо. Только длинный острый нос наружу, да костистый подбородок резким углом. Обнаженные мускулистые ручищи, начиная от пальцев, обвивала ржаво-красная татуировка в виде якорной цепи. Из-за контраста с наколкой и без того бледная кожа горбуна казалась еще белее. Последние звенья цепи уходили под короткие рукава овчинной душегрейки, широко распахнутой на груди, где той же татуированной цепью был «прикован» к развалам впечатляющих мышц извивающийся грифон.

Короче говоря, мужественного колорита у привратника хватало. Пожалуй, с избытком. С крошечным таким перебором. И перебор этот навевал мысли о театре. Да и костыль, если задуматься… Кривоватая суковина, которой Планид непринужденно постукивал по булыжникам дорожки, была определенно лишней. Привратник оказался сравнительно молодым человеком с точными и уверенными движениями – и никакой хромоты. Поразмыслив, Иван остановился на мысли, что узловатая палка с крепкой перекладиной на верхнем конце служит альбиносу этаким церемониальным оружием, довершающим облик сурового стража. Нечто вроде парадных алебард у императорских преторианцев… что совсем не обязательно мешает Планиду ловко той дубиною владеть. Не помешала же дворцовым гвардейцам позолота и вычурная форма алебард, когда полторы сотни «Дерзких» (с целями, до сих пор не выясненными толком) рвались к гробу предпоследнего императора. «Расфуфыренные истуканы», как выяснилось, умели не только красиво бряцать своими огромными топорами, но и рубить ими сплеча. За считанные минуты был рассеян и уничтожен почти четырехкратно превосходящий противник – сильный, жестокий, специально натасканный на борьбу с алебардистами.

Вот и решай – то ли этот костыль реквизит, призванный пугать пугливых, то ли орудие труда, призванное ставить на место чрезмерно бесстрашных.

Однако главной загадкой для Ивана явилось Имя Планида. Подобной разновидности он не встречал никогда и затруднялся определить, чем одарен привратник. Имя начиналось от затылка Планида подобием щетинистой холки матерого кабана-секача, переходило на горб и заканчивалось почти у поясницы. Оно составляло с телом полноименного единое целое, прорастало сквозь овчину душегрейки, и его плотная, плотская тяжеловесность, почти грубость, поражала.

«Любопытно было бы взглянуть на его ноктиса, – подумал Иван. – Вряд ли это отрок с одухотворенным лицом и восторженным взглядом. Скорей, похожий на беспризорника звереныш». Мысль тут же приняла профессиональное направление. В обязанности привратника входит не только дневная служба. Ноктису же для воскресения в телесном образе абсолютно необходим крепкий ночной сон хозяина. Как они нашли выход?

«Впрочем, – спохватился Иван, – я почему-то совершенно упустил из виду возможность существования напарника. А то и не одного».

– Послушай-ка, эв Планид, – окликнул он.

– Александр, – сказал тот, оборачиваясь и отбрасывая волосы с лица. – Давай без титулов. Не люблю.

Прозрачные бледно-голубые глаза блеснули острыми льдинками. Иван успел разглядеть высокие скулы и глубокий круглый шрам вроде кратера на щеке. Через миг волосы упали обратно.

– Давай без титулов, – согласился имяхранитель. – Я – Иван.

Альбинос слегка наклонил голову. Руки, правда, не подал.

– Слушай, Александр, – сказал Иван. – Может быть, я как-нибудь сам дорогу отыщу? Представь только, уйдешь ты со мной, а у ворот как раз нашествие студиозусов или кадетов случится. Вчера в университете и мореходке выпуски состоялись. Гелиополис до конца будущей недели на осадном положении. Не приведи Фанес, принесет сюда нелегкая этих жеребцов застоявшихся. Дверь вышибут. Девушек напугают.

– Наших девушек пьяными студентами пугать, – Горбун презрительно хмыкнул, – все равно, что морскому ежу голым задом грозить. Да и в пять утра на моей памяти сюда только однажды жеребца принесло. Смекаешь?

Иван смекнул. И, чтобы не остаться в долгу, ехидно поинтересовался:

– Да я тебя никак разбудил? Или от важного чего оторвал? Ворчишь, не переставая.

– Ну и ворчу. Манера у меня такая. Мужики-то сюда обычно не по делу приходят, а чтобы гетеру для какой-нибудь забавы заковыристой выбрать. Вот и отвык я… А вообще, если по правде… Я глотку из-за тебя кипятком обжег, – добавил он, коротко хохотнув.

– Тогда оно конечно, – с пониманием сказал Иван и тоже улыбнулся. Привратник был, оказывается, не таким уж букой.

Береги пятки!

Вскоре они свернули с широкой, чисто выметенной дороги на тропку, убегающую в кусты. Иван тут же зацепил плечом ветку яблони и зябко поежился – листья были влажными от росы. Кто-то приземистый, плотный и широкий, вроде барсука, с пронзительным писком бросился из-под ног, побежал поодаль, угрожающе фырча. Иван подобрал камешек и бросил на звук. Шмякнуло, раздался короткий визг – и снова тишина.

– Зря ты это, – сказал Александр без одобрения. – Злопамятный он. Выждет и кэ-эк тяпнет за лодыжку.

– А кто он? – обеспокоено спросил Иван, ускоряя шаги. – Ядовитый?

– Ну, не то чтобы… – уклончиво ответил привратник. – Хотя… Когда он Хуба, сменщика моего, укусил, тот потом долгонько ходить не мог. Нога распухла, как колбаса стала. И лихорадило. А что за тварь, толком я и не знаю. Зверь. Ночной. Жрет, что попало. Возле кухни частый гость. Молоко любит. Девчонки подкармливают, считают – мангуст. Кусаем зовут. Но мангуста я видывал, он подлиннее и поуже будет.

– Александр, ты мне клюшечку не одолжишь? – спросил Иван, напрягая слух: не подкрадывается ли злопамятный Кусай? Нога как колбаса – этого только не хватало! Ой-ой.

Однако сколько он ни вслушивался, услыхал только кукушку где-то далеко да комара поблизости. Иван подождал, пока комар приблизится, и хлопнул себя по шее. Оказалось, впустую. Счастливо избежавший гибели кровопийца сгинул в зарослях.

– Ну, так как насчет клюшечки? – переспросил Иван.

– Нет, – сказал Александр.

– Нет? Да почему ж?

– Во-первых, я его который год знаю, а тебя – минут пять. Во-вторых…

Привратник остановился, словно чего-то выжидая.

– Что – во-вторых?

– Ничего. Мы уже пришли.

Вход в келью Ипполиты оказался крайне низким, с темной от старости деревянной дверью. Посередине двери была глубоко вырезана полудева-полуцапля. Мучительно запрокинутая к спине голова, а также острые грудки и живот были у нее вполне человеческими, зато все остальное – птичьим. Из камышей, выполненных довольно-таки небрежно, парой штрихов, за превращением наблюдал обнаженный молодец в шапке набекрень и с луком через плечо. Сцена превращения цапли в деву не на шутку возбудила охотника – резчик постарался, чтобы сомнения в этом не оставалось. Вместо лица у молодца было сплошное угольное пятно, и только на месте глаз поблескивали крошечные, превосходно отполированные шляпки медных гвоздиков.

Привратник сунул руку в круглое отверстие в стене рядом с дверью, с силой что-то потянул. Послышался шум льющейся воды, дверь начала медленно приотворяться. Александр, не дожидаясь завершения работы водяного механизма, подтолкнул створку плечом.

Чтобы войти, пришлось склониться едва не до земли.

– Ей кланяемся? – спросил Иван, коснувшись рукой девы Цапли.

– Соображаешь, – сказал Александр.

– Тяжеловато, наверно, вашей настоятельнице отпирать такую щеколду?

– Есть маленько, – согласился Александр. – Но она тут редко бывает. А без меня вообще никогда.

Он отступил в сторону, пропуская Ивана. А когда тот, войдя внутрь, распрямился и начал недоуменно озирать комнатенку (темноватую с единственным табуретом в дальнем углу), вдруг вскрикнул, предупреждая:

– Сзади! Пятки береги! Кусай!

Иван тотчас отпрыгнул, да неудачно: палка привратника будто специально подвернулась под колени. Имяхранитель сделал кувырок, тут же вскочил, чтобы увидеть, как со скоростью и неотвратимостью падающей гильотины захлопнулась за Александром дверь.

– Тут пока побудь! – глухо донеслось снаружи.

Иван с досадой плюнул и… расхохотался.

Так ловко его провели впервые.

Дипломатические изыски

Приглашение Ипполиты Ивану передали, когда он, как на грех, был изрядно занят. «Выпасал» сразу двух на редкость непоседливых ноктисов, поэотму выматывался ночами до крайности. В первоочередных планах по завершении контрактов у него стоял отдых и ничего кроме. Полноценный, ленивый, ни к чему не обязывающий отдых. Неделька-другая на водах или нега где-нибудь на Островах, среди нив и пастбищ. Там, где румяные пейзанки шелестят по сочным травам пышными юбками, где парное молоко в старинной глиняной кружке, шашлык из козленка, виноград прямо с лозы – и никаких горгов, никаких капризных полноименных, каменных мостовых, гудящих и плюющихся отработанным воздухом автомобилей.

Разумеется, он отказал. С порога. Хорошенькая кудрявая девчонка, которая принесла ему залог, может, Цапля, а может, и нет, не особенно расстроилась. Вместо того чтобы ныть или уговаривать, она строго и грубовато поинтересовалась: какого дьявола? Дело весьма срочное и отлагательств не терпит. Поэтому Ивану придется принять предложение.

Имяхранитель усмехнулся ее суровости и легко шлепнул девчонку по заду, направляя к лестнице:

– Объявись ты чуть пораньше, может, и послушал бы, что за дело. Но тебя принесло совершенно не вовремя. – Он широко зевнул. – Стражу требуется вздремнуть перед ночным бдением. Чем он и намерен заняться. Прощай, милая.

Уходя, она многозначительно сказала – «ха!».

Иван и в самом деле прилег, только поспать ему не довелось. Сначала не шла из головы нахальная девчонка, имяхранитель ворочался и вспоминал ее густые кудри и вздернутый носик, а потом вдруг приперлись один за другим оба охраняемых полноименных. Мямля и спотыкаясь на каждом слове, они сообщили, что договоры об охране Имен аннулируют. Объяснения сводились к тому, что опасность нападения горгов преувеличена, едва ли не искусственно, а уж чрезмерно-то наверняка. Посмотрите, за весь последний год в Гелиополисе не было ни одной жертвы, так для чего впустую переводить деньги?

Иван, конечно, мог бы заметить в ответ, что жертвы не множатся во многом благодаря его собственным стараниям, но вместо этого коротко сказал: «Добро, расстаемся», – и стал с любопытством ждать нового визита строгой девочки. Визит не замедлил последовать.

– Пришла объяснить свое «ха»? – невинно поинтересовался Иван, впуская ее в дом.

Она скривила губы:

– Нет. Послушать остроты обломка.

– Гм, – раздумчиво сказал Иван. – А вот я сейчас схвачу кое-кого за шкирку, перегну через коленку, отшлепаю со всем прилежанием да выставлю за дверь снова. Объясняй потом своей командирше, какими дипломатическими изысками довела имяхранителя до белого каления.

– Сначала ты возьмешь задаток и скажешь мне «да». Потом – поступай, как знаешь.

Девчонка бросила на стол туго скрученный рулончик. Ассигнации. Сотенные. Иван подвигал челюстью, сложил ладони домиком и посмотрел на потолок. Там прилепилась парочка изумрудных гекконов и делала вид, что дремлет. Несколько лет назад имяхранитель выложил за шустрых ящерок кругленькую сумму, зато с тех пор ему абсолютно не докучали насекомые. К тому же лицезрение замечательных созданий благотворно отражалось на настроении. И еще – с ними можно было посоветоваться. Ответа не дождешься, но все лучше зеркала.

Он перевел взгляд на посланницу Цапель. Та нарочито бесстрастно разглядывала ногти. Они у нее были розовые, узкие и чрезвычайно аккуратные.

– Почему я? – спросил Иван.

Она подняла тонкие брови, словно недоумевая: и впрямь, почему? Он ждал.

– По моей рекомендации, – без особой охоты призналась, наконец, девчонка.

– Ого! Разве мы знакомы?

Она фыркнула:

– К счастью, нет. Или ты считаешь, что в храме Цапли живут одни гетеры? – девчонка посмотрела на него в упор.

Иван пожал плечом.

– Никогда не думал об этом. И не это имел в виду.

Она переступила с ноги на ногу. Иван спохватился и сделал приглашающий жест в сторону кресла. Девчонка ответила высокомерным взглядом. Иван выдержал его с усмешкой.

Посланница прищурилась:

– Мне было поручено собрать статистику, изучить потенциал представленных на рынке имяхранителей. Я была очень, очень скрупулезна. Судя по всему, ты – один из лучших, – она выдержала паузу. – Возможно, самый лучший.

– Благодарю, – Иван церемонно склонил голову.

– Меня-то за что? – сказала девчонка и совершенно неожиданно улыбнулась. – В общем, так. Завтра, прямо с утра, приходи в Храм. Привратнику скажешь, к эвиссе Ипполите. А сейчас проводи меня. Или сперва все-таки отшлепаешь за наглость?

Он не нашелся, что ответить.

Цена матриархата

«…Первый храм Цапли был основан в незапамятные времена очеловечившейся птицей. Случилось так. Молоденькая бестолковая цапелька без памяти влюбилась в охотника, промышлявшего на ее родном озере водную дичь. Охотник был юн, пригож, царского рода и царской безжалостности. Цапель да лебедей бил десятками, а гусей, уток и прочую мелочь вовсе без счета. Встревоженные вожаки птичьих стай собрали совет, на котором сговорились подослать к убийце смертельно ядовитую водяную змею, благо, у людей в те времена считалось особой доблестью охотиться и сражаться нагими. Влюбленная пигалица, дочь птичьего Властителя, рыдая, бросилась отцу в ноги: пощади милого! Но тот был непреклонен. Палача – в расход вместе со свитой. В конце концов, пиявкам да ракам тоже кормиться нужно. Цапля решила спасти цесаревича любой ценой. В те времена люди и животные еще не слишком далеко разошлись по дороге эволюции, а царственные особы с обеих сторон были оборотнями и вовсе поголовно. (Как известно, и нынешние члены императорской фамилии способны оборачиваться кем угодно.) Не успел юный охотник утром рокового дня углубиться в камыши, как стал свидетелем чудной картины: прекрасная цапля, белая, как первый снег, с лаково-черной головкой и алым султанчиком на макушке, сбросила перья и превратилась в девушку ангельского вида. Заметив цесаревича, красавица с восклицанием ужаса бросилась в лес. Плененный дивным зрелищем и заинтригованный до крайности, герой приказал челяди возвращаться во дворец, а сам, точно олень в гон, помчался следом…

Пожениться голубкам было не суждено. Интересы государства и в незапамятные времена стояли превыше чувств. Встречались украдкой, в лесной избушке, где приютила Цаплю добрая отшельница. За пять лет любви у них появилось трое детей – два сына и дочь. Все бы хорошо, но цесаревич мало-помалу стал охладевать к тайной возлюбленной, увлекшись государственными делами. Его женили, а вскоре он взошел на трон. Законная его супруга была безобразна и вдобавок бесплодна. Поэтому, обретя царский венец, император первым делом отнял у Цапли мальчиков и объявил законнорожденными. Саму же ее вместе с дочерью заключил в монастырь.

Погиб император на охоте, «уязвленный в естество мужеское аспидом водным, помесью полоза, ехидны и тритона».

Старший сын, занявший в свою очередь престол, унаследовал от отца твердость характера, а от матери хитроумие и немаловажную для правителя способность оборачивать любую ситуацию к собственной пользе.

Монастырь, где избывала век Цапля, со временем приобрел добрую славу. Там излечивались женские недуги, принимались тяжелые роды, и всегда могли укрыться девицы и жены, хлебнувшие мужского вероломства. Цапля не была злопамятна, напротив, учила пациенток смирению и покорности. Тех же девушек, которые соглашались остаться под ее крылом навсегда, одаривала сверх прочего умением. Умением чувствовать мельчайшие прихоти мужчины, улавливать всякое желание хозяина и повелителя. Улавливать – и выполнять.

Император, ее старший сын, спохватился, когда стало уже слишком поздно. Многие и многие влиятельнейшие мужи Пераса оказались смертельно крепко привязаны к подопечным Цапли. Высшие сановники и генералы, городские старшины и богатейшие эвпатриды были готовы на любые подвиги или преступления ради неслыханных наслаждений, даримых гетерами – теми, что щеголяли перистым птичьим гримом. Две сотни лет (столько продолжала жить матушка Цапля) внутри Пределов, по сути, царил матриархат. Но и после ее успения храм не был ни разрушен, ни распущен. Влияние его до сих пор весьма велико, а умение послушниц каждый может испытать на себе…»

– Ну да, каждый, – пробормотал Иван, гася линзу и опуская на нее бархатную накидку. – Как это у поэта? «А те, что им на смену успели подрасти, такую ломят цену, что господи прости…» Впрочем, за дело, за дело ломят.

Он поднял замаслившиеся от воспоминаний глаза на дремлющих гекконов, в задумчивости пожевал губами, а потом вдруг смахнул с линзы накидку и ткнул пальцем в тильду адресной книжки…

Эквилибристки и простак

Табурет этот Цапли, очевидно, позаимствовали в какой-нибудь разорившейся пыточной. Сидеть на нем не было ни малейшей возможности. Ножки разъезжались, узкое треугольное сиденье угрожающе стонало, стоило опустить на него хотя бы треть веса. Щели между досками сиденья напоминали тиски. Иван взвесил табурет в руке и разочаровано вздохнул – случись использовать его в качестве оружия, толку вышло бы чуть. Легкий, словно пробковый. К счастью, необходимости воевать пока не возникало.

От безделья Иван решил обследовать келью. Собственно, обследовать было нечего, всего-то десяток шагов вдоль и поперек. Мрачноватое, хоть и сухое помещение, стены из выглаженных гранитных блоков, пол из темного паркета, низкий потолок. Прочная дверь без единого намека на ручку. Рядом с высоким и чрезвычайно узким окном-бойницей разместился простенький газовый рожок.

«Неужели все-таки темница? – подумал имяхранитель без всякого волнения. – Но цель заключения? Смысл?» У него не было ни единого предположения. Он снова попробовал пристроиться на шатком табурете, но скоро понял, что дело не выгорит. Отошел к стене и сел по-турецки на пол, прикрыв глаза.

Ожидание не затянулось. Предупреждая, что дверь скоро откроется, зашумела вода в толще стены. Брякнул запор.

– Милости прошу на наши посиделки, – сказал Иван, поднимаясь навстречу входящим.

Это оказались женщины, одна молодая и замечательно стройная, другая старше и пополней. В дверном проеме, не давая створке закрыться, замерла третья, – коренастая бабища в облегающем золотистом трико и конической шапке из войлока. Плечи и конечности были у нее просто чудовищными. И грудь. Говорят, такими становятся люди, которых питали в младенчестве тигриным молоком. Или все-таки медвежьим?

«Только кто и для чего стал бы выкармливать медвежьим молоком безымянную?» – подумал Иван и добавил:

– Правда, закусок не обещаю.

– Ничего страшного, мы позавтракали, – сказала более стройная посетительница знакомым звонким голосом. – Знакомьтесь, эвисса. Тот самый Иван, имяхранитель. Иван, представляю вам эвиссу Ипполиту, настоятельницу храма. Меня вы, должно быть, помните.

В ее голосе прозвучал не то вызов, не то гордость за собственную юную красоту, забыть которую невозможно. Что, если разобраться, одно и то же.

Иван почтительно склонил голову перед настоятельницей, потом окинул внимательным взглядом девчонку – ту самую кудрявую грубиянку, которая приносила ему давеча залог. Красивая, язва, с этим не поспоришь. Забыть такую деву в самом деле непросто.

Он с трагическим видом развел руками:

– Увы, барышня, впервые вас вижу. А впрочем, постойте-ка… Не вы ли метете нашу улицу вместе с Фомой, дворником? – Иван сделал паузу, давая девчонке время рассердиться, и добавил, словно спохватившись: – Нет, обознался. Та, кажется, чуточку румяней и не столь откровенно курноса… Эвисса, я к вашим услугам.

Ипполита, моложавая, но уже начавшая тяжелеть матрона, царственно кивнув, прошествовала к табурету и без колебаний расположилась на нем. Коварная мебель даже не скрипнула. Возмущенно шипящая девчонка, морща очаровательно вздернутый носик, заняла место подле нее. Щеки у девчонки пылали.

– Будьте осторожны, эвисса, – поспешно предупредил Иван. – Стул расшатан до последней степени.

– Неужели? – удивилась Ипполита. – Благодарю, а я и не заметила.

Настоятельница отважно поерзала на треугольном сиденье, устраиваясь удобней. Табурет стоял как каменный.

– Знаете, Иван, – заметила она, – ведь вы не первый, кто сообщает мне об этом. Наверное, когда-нибудь поплачусь за то, что оставляю предостережения без внимания. Сонюшка, душа моя, надеюсь, ты поддержишь меня, если я вдруг повалюсь?

Имяхранителю показалось, что ее голос прозвучал почти что игриво. Видимо, ничуть она не боялась повалиться.

Девчонка почтительно положила руку ей на плечо.

– Обязательно, эвисса. – Эта-то откровенно потешалась над его заблуждением.

«Комедия “Эквилибристки и простак”», – подумал Иван с некоторой досадой. Придав лицу выражение глубочайшей заинтересованности, он предложил:

– Приступим?

– Приступим, – кивнула Ипполита и спросила: – Хотите узнать, почему вас заперли?

– Только если это имеет отношение к моему заданию…

Иван сделал паузу длиной в глубокий вздох, за время которой успел заложить левую руку за спину, а правую опустить в карман – с тем, чтобы принять расслабленную позу. Горг знает отчего, но он на редкость скованно чувствовал себя в присутствии этих двух улыбчивых женщин и громилы-безымянной, а главное, до сих пор не сообразил, как держаться. Почему-то жутко хотелось подтрунивать над всеми подряд, начиная с настоятельницы. Не было лишь уверенности, что, возьмись он за это непростое и, что греха таить, непривычное дело, сумеет обойтись без плоскостей и пошлостей. Поняв, что расслабленная поза вышла принужденной – дальше некуда, он кашлянул и на выдохе завершил:

– …И не выходит за рамки моей компетенции.

– Ну что вы, никакого секрета тут нет, – проговорила эвисса. – Понимаете, мы строго следим, чтобы наши девушки поддерживали отличную физическую форму. Утром – гимнастика и бег на свежем воздухе, вечером – плавание. И то и другое, разумеется, без сковывающей гибкость одежды. Заточая вас… – она замялась. – Нет, не так! Укрывая, именно укрывая вас здесь, мы заботились в первую очередь о вашем душевном равновесии. Не каждый мужчина способен хладнокровно выдержать зрелище полусотни нагих амазонок, садящихся на шпагат или делающих «березку». Вы согласны, Иван?