Текст книги "Имяхранитель"

Иван бросил взгляд на небо. Хотя чего смотреть – полнолуние. Было совершенно непонятно, зачем Цапля вырядилась. Все равно ведь рано или поздно придется раздеваться. «Ну да дело ее», – подумал Иван и спросил:

– Куда барышня желает прогуляться сегодня?

Она посмотрела на него с внезапным интересом и ответила игриво:

– С таким кавалером – куда угодно.

– Тогда позвольте предложить локоток, – включаясь в игру, сказал он и сделал левую руку крендельком.

Она рассмеялась и прижалась к его боку. «Ого!» – подумал Иван и провозгласил:

– В таком случае, куда глаза глядят!

– Да, мой господин! – согласилась она и… куснула его за мочку уха.

«Ого!» – подумал он снова.

Спустя каких-нибудь десять минут, яростно лобзая ее ключицы, торопливо срывая с нее дурацкие тряпки, которых, казалось ему, чрезвычайно, дьявольски много, Иван не думал больше ни о чем. Только на мгновение у него мелькнула мысль, что даже Ипполита не всемогуща. А потом умение Феодоры превратило их в пару исступленно сочетающихся животных.

Нечем расплатиться

К реальности его вернуло знакомое щекочущее ощущение под ложечкой. Неподалеку кто-то подул в беззвучный свисток, призывающий «диких».

– Сонюшка? – громко крикнул Иван и стал натягивать панталоны, крутя головой в поисках Феодоры. Части ее одежды были разбросаны буквально повсюду, сама же Цапля куда-то пропала. Он крикнул еще громче: – Сонюшка, это ты, девочка?

Ответа не было. Он быстро закончил одеваться и позвал:

– Феодора!

Снова тишина, только резко шуршат ветки, раздвигаемые массивными телами. Иван растерянно заметался, но скоро опомнился, взял себя в руки и закрыл глаза, слушая внутренний «компас». Горгов рядом не было, это очевидно. Однако страх, отдаленно напоминающий страх ноктиса, присутствовал и шел откуда-то слева. Имяхранитель бросился туда.

Троица «диких» медленно надвигалась на Феодору. (Опять три, мелькнула у Ивана мысль, опять на нее.) Девушка крошечными шажками отступала и ласково уговаривала безымянных успокоиться, называя милочками, лапушками и умницами. Уговоры словно падали в бездонную яму.

Иван пронзительно свистнул, чем сразу же привлек внимание «диких» к себе.

– Пшли прочь, быстро! – он погрозил гигантским бабам кулаком. Кличек их он доподлинно не помнил, знал только, что похожи на «Бару», поэтому выкрикнул первые пришедшие в голову: – Дара! Мара! Прочь! Живо, живо!

«Дикие» утробно зарычали и переменили направление атаки. Теперь их целью стал имяхранитель, и это заставило его самодовольно ухмыльнуться. Феодора обрела временную безопасность, а большего ему и не требовалось.

Он стряхнул с запястья деревянное кольцо, укрепленное стальным ободком, и катнул в сторону «диких».

Водящие на безымянных всегда оказывали ошеломительное действие. Вот и сейчас рванувшаяся на «диких» гигантская рука в два человеческих роста высотой, собранная из черного тумана и каких-то не то паутин, не то перепонок, заставила их пронзительно завизжать. Секунду назад храбрые и могучие, а сейчас напуганные до смерти бабы сбились в кучу и вопили от страха. Безымянные, как и дети, жутко боятся непонятного.

Иван спокойно миновал их, взял дрожащую Феодору за руку и повел прочь.

Из-за толстенного бука навстречу им вышагнула Бара. На водящего она даже не покосилась.

– Бара, – сказал Иван спокойно, – Бара, уйди. Иначе я тебя убью.

Та облизнулась, отрицательно помотала головой и прыгнула.

Иван встретил ее выброшенными кулаками. Кулаки врезались «дикой» точно в грудь. Любой женщине такой удар причинил бы страшную боль, но чудовищные груди-полусферы Бары не имели ничего общего с молочными железами: они состояли как будто из твердого дерева. Бара лишь слегка отшатнулась, а затем провела серию размашистых ударов, нацеленных Ивану в лицо и горло (он уклонился ото всех), проскользнула под кистенем и в красивом нырке смахнула кольцо водящего в сторону. Пугающая черная рука сейчас же начала таять, а «дикие», освободившиеся от первобытного ужаса, с торжествующими криками побежали на имяхранителя и Цаплю.

Иван до последнего момента рассчитывал обойтись без крови, но сейчас надежда на мирный исход растаяла – так же быстро, как лишенный своего кольца водящий. Навстречу «диким» полетели фрезы. Одна из баб погибла сразу, фреза перерубила ей горло. Вторая, более везучая, лишилась уха: отточенный зубчатый диск срезал его начисто и воткнулся в ствол дерева. Третья, самая быстрая, налетела лбом на шишку кистеня. Иван отдернул Феодору с пути ее рушащегося тела и больше не обращал на покойницу внимания, занявшись безухой. За считанные мгновения имяхранитель вышиб ей нижнюю челюсть, перебил обе ключицы и раздробил коленную чашечку. Однако даже страшно искалеченная, она продолжала тянуться к нему – и тогда он двинул кулаком ей по темени, превратив островерхий колпак в гармошку.

Когда Иван отступил от поверженной противницы, еще продолжавшей слабо шевелиться, за спиной его влажно хрустнуло. Этот же звук он слышал несколько дней назад, когда Бара добила парализованного горга. Имяхранитель выдохнул сквозь зубы, выругался и медленно повернулся. Спешить больше не было смысла.

Бара стояла, держа на вытянутых руках обмякшее тело Феодоры.

– Положи ее, – сказал Иван, – и подойди ко мне.

Бара была чрезвычайно сильна, чуть менее быстра и совсем не имела рукопашной подготовки. Иван вначале измотал ее бросками, подсечками, ударами по низу живота и по печени, а после – тяжело дышащую, но все такую же несломленную – шмякнул лицом об дерево – то самое, в которое воткнулась одна из фрез. Зубчатка пришлась Баре точно в переносицу.

Когда Бара испустила дух, из зарослей выбежала маленькая вонючая старуха, дрессировщица «диких» и, рыдая, набросилась на Ивана со смешной тонкой плеткой. Он безропотно терпел удары, лишь прикрыл одной рукой глаза, а другой пах. Он понимал, что его теперешняя покорность – мизерная цена, которую он может заплатить этой женщине за убийство воспитанниц. Однако больше ему нечем было расплатиться. Умирать он не хотел, а деньги… Вряд ли старуха приняла бы от него деньги.

«Кто? – думал он, морщась от обжигающей боли, и еще больше от душераздирающего плача дрессировщицы. – Кто их натравил на меня, мать вашу?»

Ответ у него был, но он не решался в этом признаться даже самому себе.

Зверь у ворот

Иван лежал на полу, раскинув руки, и наблюдал за своими гекконами. Во время его отсутствия животные ничуть не отощали, благо пищи было в достатке. Домработница, как он и наказывал, не закрывала окон. Всевозможная крылатая мелочь с успехом выполняла роль живого корма для ящерок.

«Кусая бы сюда», – подумал Иван и вздохнул. Оказывается, он чертовски привязался к этому неуклюжему любителю вяленых осьминогов. Почти так же, как к…

– Ну, давай, не трусь! – приказал он себе. – Назови это имя.

Язык не слушался, словно онемел. Тогда Иван начал вспоминать, что случилось после того, как старуха с плеткой перестала его бить.

Он собственноручно перетаскал тела «диких» на ледник, а единственную оставшуюся в живых, безухую – к храмовому врачу. Туда же, куда первым делом отнес Феодору. Врач немедленно послал своего помощника за настоятельницей.

– Что произошло? – спросила Ипполита и наставила на Ивана палец. – Что, горг вас раздери, произошло, имяхранитель?

– Вам лучше знать, – глухо сказал Иван. – Видимо то, что вы подразумевали, когда сказали, что Феодоре императорской избранницей не бывать.

– Это что, обвинение?

– Как вам будет угодно, эвисса.

– Мне угодно, – прошипела Ипполита, – чтобы вы не корчили из себя оскорбленную невинность, а подробно объяснили, что случилось.

– Хорошо, – согласился Иван и рассказал все, включая самые интимные подробности своей кратковременной, но бурной связи с Феодорой.

– Так вы говорите, почувствовали сигнал свистка? – раздумчиво протянула настоятельница, когда он замолчал. – Не ошиблись?

Он отрицательно помотал головой.

– Ладно, я учту этот факт. Обещаю вам, имяхранитель, по этому делу будет проведено тщательное расследование. Разумеется, без вашего участия.

– Ну, понятно, – сказал Иван.

– Я больше вас не задерживаю. Если пожелаете присутствовать на церемонии отбытия монаршей избранницы, милости прошу завтра к парадной лестнице храма в восемь утра. Костюм постарайтесь иметь соответствующий.

– В восемь? – удивился Иван. – Завтра?

– Я считала, у вас нет проблем со слухом.

– Ни малейших… но в восемь? Так рано? А когда же состоятся все эти… отборы?

– Странный вопрос. Они состоялись, имяхранитель. Вы разве не помните, к нам приезжала императрица-мать?

– Избранница уже известна?

– Само собой.

– И кто? Она? – в два приема выговорил Иван.

– Конечно же, София, – сказала Ипполита. – А вы разве сомневались, что только девственница может стать императорской невестой?

– Но она же не Цапля!

– Боюсь, вас неправильно информировали, имяхранитель, – мягко сказала Ипполита и потянулась руками к его ладони.

Наверное, не отстранись он тогда от настоятельницы, эти волшебные руки подарили бы ему покой и забвение.

– Не нужно, эвисса, – проговорил он. – Поберегите свое умение для других людей и других случаев. Для тех, кому оно действительно необходимо. А я, знаете ли, обломок. У меня и без того похищена большая часть жизни и вместе с нею не только радости, но и разочарования. Пусть хотя бы те, что появляются сейчас, останутся со мной.

И еще он сказал:

– Разрешите мне уйти прямо сейчас.

Ипполита молча наклонила голову. Иван осмотрелся, чувствуя, что необходимо сделать что-то еще. Увидел прикрытую до шеи простыней Феодору, приблизился, поцеловал ее в твердые холодные губы и вышел прочь.

До ворот его проводило единственное существо. Кусай.

Выдровая циветта, иначе мампалон.

ЗЕТА

…Перионы суеверны не более и не менее заурядных обитателей континентальной Европы. Так же боятся сглаза, верят в сон в руку и в чох. А многообразие перасских земель порождает поистине неописуемое множество примет и обычаев. Посетив любое перасское поселение, стоит присмотреться к тому, как абориген отгоняет от себя напраслину и всякие недобрые слухи. Сначала следует жест рукой, напоминающий отмашку от надоедливых насекомых. Человек машет ладонью перед лицом, причем ладонь всякий раз бывает развернута иначе – влево, вправо, вперед, назад. Как объяснить столь вызывающе разнообразное толкование одной и той же привычки? Не было ничего легче, чем спросить об этом, и наверняка полученный ответ утолил бы любознательность… но азарт исследователя заставил нас вжиться в эту землю, почувствовать себя здешними уроженцами и самостоятельно найти толкование столь загадочной вещи. Все оказалось проще простого. Отгадка сама нашла нас, снизойдя с благодатных небес, подобно дождю. Свое взяла наблюдательность, ставшая у авторов уже привычкой. Распространенное поверье гласит, что слова носит ветер. Произнеся их, человек вверяет ветру благие (или не очень) пожелания, напутствия, изливает тоску о наболевшем, а то и шлет проклятия соседу. Услышав недобрые для себя вести или просто неблагожелательные слухи, поселянин отгоняет их от себя и буквально бросает дальше на ветер. А то, что ладонь развернута по-разному – так и человек по-разному стоит к направлению ветра.

На Перасе никогда не спрашивают: «С какой ноги встал?» – признаком везения считается, если поутру человек встает на пол обеими ногами сразу. Мы ни разу не видели здорового человека, поправшего это поверье одной ногой.

Наставление хозяйкам – смахивайте пыль, проводя тряпкой или веником с востока на запад. Объясняется это просто: солнце начинает путь на востоке, заканчивает на западе, чем и подает хозяйкам добрый пример. Начинай на востоке, заканчивай на западе.

Замешивая хлеб, хозяйка дома свершает поистине таинство. При этом она воображает себя супругой Фанеса всеблагого, вочеловеченной в облике мужней жены, которой в покровительство отдано плодотворение. Мука замешивается водой, в тесто хозяйка непременно добавляет щепоть древесного пепла, а также немного пыли с настенных часов, каковые она семь раз сильно встряхивает над тестом. Тесто – есмь сущее, пепел – суть прошедшее, а прах с часов есть великий символ вечности. Весьма мудро.

На Перасе также бытует поверье, согласно которому дом обретает душу хозяина. Если хозяин добр, гостям в его доме живется привольно, а если зол, гостями и вовсе не пахнет. В ином доме задыхаешься, а в ином дышится вольготно. Молодая семья не сразу поселяется в новом доме. Первую ночь мужчина проводит в жилище один. Глава семьи и дом познают друг друга. Именно дому, а не жене принадлежит первая ночь. И лишь на вторую ночь в доме появляется хозяйка, молодая жена. В ходу присказка: «С кем поведешься, от того наберешься». Внутри Пределов то относится не только к людям, но и к домам. Бывало, что по прошествии многих лет, сжившись с хозяином, дом чудит тем же манером, что и хозяин. Терял хозяин вещи – есть вероятность не найти предметы утвари и одежды, любил подшутить – будь готов ко всему. В равной мере это можно отнести и к любым домам, в том числе к храмовым жилищам.

Храм Цапли имеет не хозяина, но хозяйку – вернее хозяек, поскольку каждая из обитающих там девушек отдает храмовым стенам свое время, тепло, а, следовательно, себя. Дом Цапель за сотни лет, наверняка, настолько проникся духом Цапель, что любому мужчине здесь не то, что дышать, существовать окажется трудно. В этих стенах живет легенда, повествующая о молодом мужчине, попавшем в храм на излечение после неудачной охоты. Встав на ноги, молодой человек настолько поглупел, что обитательницы натурально испугались за молодца. Но стоило юноше оказаться за стенами храма, к нему вернулась способность трезво мыслить и говорить разумные вещи. Полагаем, душа храма Цапель одурманила юношу женской аурой до такой степени, что молодой человек пребывал в состоянии отравления все то время, что находился на излечении. Интересно отметить, что мужская часть храмовой обслуги чувствует себя без малейшего умственного стеснения. Оно и понятно – дом, как и Цапли, мужчинами считает лишь тех, кто подпадает под следующие признаки: не стар, достаточно пригож, чтобы обращать на себя внимание молодок, и сам немало падок до чувственного женского внимания.

(М. Маклай, М. Поло. «Стоя у границ безграничного»)

ВАША КАРТА БИТА

Похвальбы латинян ты напрасно твердишь наизусть.

Не подумай, что все соразмерно пульсации Марса…

Тот, кто в горы вошел, громыхая капканами, пусть

Не спешит подбирать колоколец для снежного барса.

Владислав Уртаев

Я тут мимо шел

– Вы знали убитого? – окружной комиссар испытующе смотрел на здоровенного обломка, грыз трубку и ждал ответа.

Иван молча жевал губу, кривил рот и про себя костерил Стоика почем зря. Говорено-переговорено, чем кормишься – тем и жив. Волка ноги кормят, имяхранитель на четыре стороны глядит, на восемь слушает. Как же так, Стоик, как же так, дружище? Почему ты закрыл глаза, опустил нос, повернулся к злу спиной? Как же так?

– Знал. И предвосхищу следующий вопрос, комиссар – друзьями не были. Скорее хорошими знакомыми.

– Общие интересы?

– Очень общие, – многозначительно усмехнулся Иван. – Общее некуда.

– А точнее?

– Мы коллеги. Были коллегами.

Бригада уголовной полиции молча, без суеты делала свое дело. Обмерили труп, мелом очертили контур тела. Педантично внесли в протокол перечень вещей и предметов, теперь именуемых невзыскательно и казенно «обстановка квартиры на момент убийства». Стоик лежал у открытого окна, подложив руку под щеку, будто прилег с устатку, да так и заснул. Все как обычно, все на своем месте, за одним исключением – на полу не должно быть мертвого Стоика.

– Коллеги, говорите? По нашим сведениям убитый – профессиональный имяхранитель. Стало быть, и вы того же племени?

Обломок молча кивнул. Комиссар придирчиво оглядел Ивана, что-то в уме прикинул и одобрительно покачал головой.

– Зачем пришли?

– А просто так, – Иван перемялся с ноги на ногу. Пройти дальше полицейские запретили, присесть также не разрешили, вот и пришлось топтаться в прихожей. – Не нравился мне Стоик последнее время. Просто не нравился.

– Что значит «не нравился»?

– Стал угрюм и неразговорчив. Посуровел и перестал улыбаться. С ним бы бутылочку распить, глядишь, и полегчало бы.

– И?..

– И не успел, – Иван мрачно кивнул на труп у окна.

– Как давно вы заметили перемену?

– Месяц или около того.

– С чем связываете? Неурядицы в личной жизни? Проблемы на поприще охраны Имен?

Иван задумчиво пожал плечами. У кого нет неурядиц в личной жизни? Не вдруг такого и найдешь, ведь не место ангелам в этом мире. Иным с неурядицами проще. А для того чтобы оные завелись, личная жизнь как минимум должна существовать. Стоик не так давно расстался с дамой сердца, но считать ли этот разрыв за неурядицу?

Иван вспомнил прочитанную недавно передовицу из старинной-престаринной газеты. «…Вчера под Хиерополисом отчаянные головы учудили нечто совершенно невероятное – заполнили навощенный матерчатый шар горячим воздухом и поднялись в небо. Шар получился огромный, и снизу на корабельных канатах к нему привязали большую корзину. Так вот, для того чтобы воспарить в небо как можно выше, шароплаватели бросали вниз мешки с песком! Оно и понятно, становишься легче, летишь выше…» Разрыв с Таисией вышел для Стоика сродни избавлению от мешочка с балластом. Парень прямо воспарил. Летал, к сожалению, недолго.

– Только не личная жизнь, – буркнул Иван. – Кормить грусть-тоску он не стал бы.

– Выходит, дела служебные?

– Выходит. А только и тут не все ясно. Имяхранитель он везучий… был везучий, неудачи случались, как же без них, но редко. Тут и жить бы, не тужить, а оно вон как обернулось.

Дознаватель выпустил густое табачное облачко, с минуту пристально смотрел на обломка и отвернулся к своим людям.

– Есть что-нибудь?

– Удар нанесен мастерски, – отозвался «убийственный» жандарм, снимая тонкие льняные перчатки. – Тонким лезвием прямо в сердце, под лопатку, результатом чего имеем то, что имеем. Смерть последовала мгновенная и безболезненная, если можно так сказать. На беглый осмотр пока все.

– Расслабился наш везунок. – Комиссар, грустно усмехаясь, взглянула на Ивана. – Спину открыл. А ведь вашему брату это смерти подобно, не так ли?

Обломок молча кивнул. Так. Не далее минуты назад сам подумал о том же. И картина получается мало того, что неприятная, так и непонятная. Некто приходит к Стоику в гости, оба о чем-то мило беседуют, затем хозяин получает стилет в спину, а гость тихо и бесшумно уходит. Стол с нехитрой снедью, стулья, распахнутое настежь окно, бутыль вина и два бокала на столе весьма красноречивы.

– Вас, дражайший Иван, хочу остеречь особо: не дай вам Фанес всеблагой соваться в это дело. Больно подозрительно горят ваши глаза. Не стойте у полиции на пути и тем паче не путайтесь под ногами. Без вас разберемся. Договорились?

Иван кивнул.

– Надеюсь на ваше благоразумие. Если найдете что-то сообщить – милости прошу, окружной комиссариат, дем Диогенус. Ваш покорный слуга. А сейчас…

Дознаватель выразительно посмотрел на входную дверь и многозначительно потер нос. Иван пожал плечами, молча развернулся и вышел.

Через прорези глаз смотрит бычья душа

– Якко, ты помнишь нашу первую встречу? Тот день, когда пришел ко мне наниматься?

– Разумеется! – финансовый консультант оторвался от бумаг и поднял на Ивана цепкие глаза. – День, когда к тебе снизошла удача, нужно запомнить на всю жизнь. А с чего это вдруг вы вспомнили его?

– Да не вдруг, – Иван поморщился и покрутил шеей туда-сюда. – В том-то и дело, что не вдруг. Ты показался мне отменным физиономистом. Разложил коллег по полочкам так, что любо дорого было слушать.

– Фанес всеблагой устроил мир так, чтобы помогать глупому и отвращать лукавого. Все написано у человека на лице, умей только читать.

– Что ты скажешь о человеке небольшого роста, коренастом, с крепким носом, не единожды сломанным, квадратной челюстью, мохнатыми бровями, глубоко посаженными острыми глазками и неторопливой тяжеловесной речью?

Волт задумчиво потер переносицу.

– Описанный вами тип весьма напоминает одного берегового полицейского из моего далекого детства. Был он решителен и храбр, не дурак выпить и закусить, однако не лишен животной хитрости и осторожности. То, за что брался, непременно доводил до конца. А не мог взять в лоб – брал хитростью и упрямством. Так его и звали – Бык. Сейчас, должно быть, изрядно состарился, если вообще жив.

Слушая своего финконсульта, Иван кивал и все больше мрачнел. Наконец буркнул: «Так и есть» и залпом допил мадеру.

– Какие-то сложности? Я слышал, убили молодого Стоика. Пренеприятное известие, должен заметить.

– Да, убили. И, похоже, что дело об убийстве ведет Бык номер два.

– В таком случае за расследование я спокоен. Как и за отчет, который завтра сдаю в мытную канцелярию.

– А мне почему-то неспокойно. Да нет, за отчет я тоже спокоен, не переживай, старина. Но Стоика убил человек, которого тот впустил к себе без боязни. Возможно, я знаю убийцу и каждый день с ним ручкаюсь. Сегодня мне пришлось пожать множество рук и теперь больше всего хочется тереть ладони мочалкой с мылом до тех пор, пока с них не слезет кожа.

– Вот увидите, не пройдет и недели, как убийца будет найден и водворен за решетку! Все «быки» таковы, им лишь бы след взять!

– Просто Минотавр какой-то, – буркнул Иван, откидываясь на спинку кресла. – Тело и голова бычьи, нюх собачий. И мы в самом центре лабиринта.

– Только Минотавр на нашей стороне. Жаль, что наружу без нити все равно не выбраться, – назидательно проговорил Якко.

– Мне это не нравится, старина. Очень не нравится. Предчувствия тревожные.

Лейся песня на просторе

Полнолуние застало Ивана в самом скверном расположении духа. Нынешний подопечный имяхранителя, ноктис тенора императорской оперы, наоборот, пребывал в приподнятом настроении, чем изрядно мешал Ивану. Вертелся туда-сюда, отбегал, на эмоциях восторга парил над землей, в общем, заставлял обломка крутить головой во все стороны. Тенор дожил до преклонных лет, спел не один десяток партий, но и сейчас пребывал в наивной уверенности, что роли юных героев ему все так же по плечу, как десятилетия назад. Не помеха и огромное пузо, и бульдожьи брыли, и порядком поредевшая шевелюра.

Лунные псы возникли, как всегда, бесшумно. Пара горгов вышла из темноты, будто вынырнула из преисподней. Мгновение назад городской парк был пуст, затем словно открылась дверь в потустороннюю тьму, и страшные хищники скользнули в ночной Перас. Едва они появились в поле зрения, Иван схватил ноктиса за руку и задвинул себе за спину, прижав к стволу старого ореха.

– Не вертись, Пастан. Глазом не успеешь моргнуть – распустят на ремни.

– С тобою? Никогда! – и прижав руки к бочкообразной груди, главный императорский тенор обрушил на спящий парк страдания Роланда по Дюрандаль. – О, что-о-о откры-ы-ылось мне, мой сломан ме-е-еч…

– Еще слово, и горги от изумления обретут дар речи! – Обломок передернул челюстью и поджал губы. – Потому что впервые получат от меня ужин без борьбы.

– Но я хочу петь! Еще столько не сделано! Мне рано уходить!

– А, по-моему, самое время, – буркнул Иван и перехватил кистень поудобнее. – И ради всего святого, не ори над ухом!

По своему обыкновению лунные звери зашли с двух сторон. У горгов роли на охоте распределялись неизменно однообразно. В любой стае имелись ведущий и ведомый, а стратегия и тактика ночных убийц достигли предела совершенства. Первым бросался ведущий. Следом, с задержкой в удар сердца – ведомый. Если на охоту выходили три зверя, третий почти всегда подкрадывался со спины и ждал удобного случая. В поединке с горгами удача в немалой степени зависела от того, сумеет ли имяхранитель прочитать «роли» лунных тварей, понять, кто есть кто. Ведущего Иван определял безошибочно. Не ошибся и теперь. Удар нашел горга еще в полете.

«Есть! Не жилец», – крякнул Иван, отбросив уже безжизненное тело. Стремительно развернулся и принял вторую тварь на предплечье в толстом кожаном щитке. Еле-еле устоял. Сильнейший удар сотряс обломка, когда лунный зверь широченной грудью налетел на имяхранителя. Несколько шагов Иван отдал погашению бешеной силы рывка. Пятясь, бросил кистень, свободной рукой ухватил тварь под пастью. Развернувшись, впечатал горга спиной в землю. Зубы хищника, коротко лязгнув, соскочили с предплечья Ивана. Лунный зверь отчаянно засучил лапами, но пальцы обломка, словно клещи, сжимались на его горле все сильнее и сильнее. Имяхранитель навалился всем весом на тварь, смял судорожное сопротивление. Достал нож и дважды всадил в бок хищника. Горг взвыл, конвульсивно дернулся и затих, отвалив голову набок и высунув длинный язык.

Иван тяжело поднялся. Ноги тряслись, руки дрожали. Непонятно откуда взялась кровь – перепачкал куртку и штаны. С горгами всегда так, непременно цапнуть успеет. Что ни говори, быстрая тварь, хорошо еще голову на плечах сохранил. Неровен час, без головы останешься, и сам не заметишь.

– Выдохни, – просипел Иван Пастану, что стоял рядом и от изумления держал рот раскрытым. – И не вздумай пе…

– Вива-а-ат деяниям геройским, Фортуна с на-а-ами, вра-аг бежит…

– Молчать! – Огромная ладонь, шириной с небольшую лопату закрыла певчие уста. – Не дразни судьбу, Пастан! Не ищи добра от добра! Еще одной пары горгов ты не переживешь!

Тенор хлопал широко раскрытыми глазами и беспомощно взмахивал руками.

– Ни звука! – зловещим шепотом предостерег Иван. – Обещаешь?

Пастан и рад был кивнуть, но ладонь обломка его просто обездвижила. Затылком ноктис подпирал древесный ствол, поэтому даже дернуть головой туда-сюда у Пастана не получилось. Он промычал «обещаю» и три раза кряду хлопнул глазами.

– Нагулялся? Наелся луны?

Ноктис отрицательно покачал головой. Лунная ночь столь же необходима ноктису, как воздух человеку или вода рыбе. Лишить его столь редкого «лакомства» не смог бы даже прожженный циник. Тем более – имяхранитель, чья работа – «пасти кормящиеся Имена».

– От меня ни на шаг!

Пастан с готовностью кивнул.

Дома Иван бросил перепачканную кровью одежду в угол ванной, рухнул на топчан в кабинете и тут же уснул.

Здравствуйте, я ваш дознаватель

– Кого еще принесло? – Иван, покачиваясь, по стенке прошел к входной двери. Колоколец истерично захлебывался бронзовым лаем. – В эту пору я сонлив, голоден и зол!

На пороге в сопровождении швейцара, добросовестного усатого толстяка, стоял давешний полицейский дознаватель. По его высокому челу ходили тучи.

– Все в порядке Фокл, это ко мне.

Швейцар поклонился и засеменил к лестнице.

– Входите, комиссар, только ничему не удивляйтесь. Сейчас не самое подходящее время для приборки.

Диогенус, поджав губы, переступил порог.

– Ступайте на кухню. Там безопасно.

Дознаватель удивленно вскинул брови и, проходя длинным коридором на кухню, бросил цепкий взгляд в комнаты и ванную.

– Если за беспорядок еще не забирают в полицию, уберусь я, пожалуй, завтра, – буркнул Иван.

– Вы чем-то раздражены? – усмехнулся Диогенус. – Не мой ли визит тому причиной?

– Ваш, – кивнул Иван, морщась. – Но не обращайте внимания. Со сна я раздражителен и брюзглив. Искренне считаю всех гостей непрошеными, и мне не хватает такта это скрыть. После работы я всегда такой.

– Работали?

– Минуло полнолуние, горячая пора. Сказать по чести, уже и забыл, когда спокойно любовался полной луной.

– Вы на пике популярности. Не простаиваете. Я навел справки. Очередь на вас длиною до императорского дворца.

– Вот оно, бремя славы. – Иван показал на опухшие со сна глаза. – Кофе?

– Пожалуй. Однако, напрасно корите себя за вспыльчивость. У вас на кухне рассиживается полицейский дознаватель, а вы не отпускаете любопытство на волю. Так и не спросите, что мне нужно?

– Сами скажете, – пробурчал Иван, колдуя с джезвой на огне. – Вку сите отменного кофе, подобреете душой и скажете.

Диогенус усмехнулся и умолк. Пока обломок варил кофе, комиссар пытливо осмотрел кухню. На мгновение его взгляд задержался на руках Ивана, и даже потолок с двумя гекконами не остался без внимания.

– Не стану разочаровывать, – усмехнулся Иван, наполнив чашку комиссара. – Спрошу. Так что же привело ко мне полицию? Вскрылись новые подробности?

– Отменно! – Комиссар закатил глаза. – Кофе отменно хорош! Чудный рецепт, не поделитесь? Я на глазах добрею и готов начать серьезный разговор.

– Рецепт, говорите… – Иван подвигал челюстью и помрачнел. – Пожалуй, не скажу. Носителей этого рецепта ждет страшный конец. Сначала Мария, когда-нибудь горги прикончат меня… Вы суеверны?

– Отчасти. А что?

– Ваш кофе стынет. Так что за дело?

– Заинтриговали, чего и говорить, однако рецепта кофе больше не попрошу. Я еще нужен обществу и моему императору. А дело, собственно, вот в чем. Не далее как этим утром случился неприятный инцидент, повлекший за собой тяжелые увечья для одного гражданина.

– И вы хотите знать, где этим утром был я?

– Не стану скрывать, и это тоже. Но такую чудную припухлость лица иначе как многочасовым сном не наработаешь. На ваш счет я спокоен. Но для пущей уверенности позвольте прояснить детали?

– Рад помочь, – бросил Иван.

– Разрешите закурить? Табак мне возят с Ипифиса. Душевный табачок, не находите?

– В табаке я полный профан. Не отличу запах дегтярного масла от аромата вашего душевного табака. Но курите, прошу вас. После кофе некоторые находят удовольствие в курении, знаю. Для гостей у меня имеется пепельница.

Диогенус с видимым удовольствием набил трубку, приминая табак крепкими пальцами. Запалил ее и с наслаждением затянулся. Даже глаза от удовольствия зажмурил.

– Так вот, хотел прояснить, откуда у вас на руках свежие царапины, в ванной лежит ком окровавленной одежды, а в прихожей на циновке несколько пятен свежей крови.

– Старых уже не видать? – усмехнулся Иван. – Затерлись, наверное.

– Вот как? – воодушевился дознаватель, выпуская к потолку клуб сизого дыма. – Поподробнее, пожалуйста, о следах крови в квартире. И о старых пятнах, в частности!

– Горги, – пояснил Иван. – Кусаются, твари. Редко когда целым ухожу. Вот вам и пятна на циновке, вот вам окровавленная одежда и раны на руках. Этой ночью порвали меня малость. Вопрос разрешите?

– Пожалуйста.

– Это ведь не простой инцидент? Вы что-то подозреваете?

Диогенус поджал губы, свел брови к переносице. В темных, очень глубоко посаженных глазах, что-то мрачно сверкнуло.

– Сегодня утром в госпиталь, которому покровительствует храм Цапель, с тяжелыми травмами попал некий гражданин. Я, может быть, и не обратил на этот случай особого внимания, если бы…

Иван вопросительно поднял брови.

– …если бы этим гражданином не оказался опять имяхранитель. Некто Октит Гай Урсус. Вы знали его?