Текст книги "Имяхранитель"

Так же, как располосовал чуть раньше первого лунного хищника.

* * *

Иван спрыгнул с карусели и вразвалочку двинулся к людям. Те, кажется, от досады собственные зубы в пыль измололи, но изменить ничего не могли. Очень уж быстро все кончилось. Не успели бы подойти и вмешаться, ох не успели бы.

Мгновение Иван и четверка смотрели друг на друга. Затем имяхранитель многозначительно ухмыльнулся и демонстративно стряхнул с рук жемчужную кровь лунных тварей. Жуткие кастеты тускло блеснули в свете луны. Поджав губы, люди молча косились на страшное орудие убийства. Сейчас собственное оружие отнюдь не казалось им настолько уж смертоносным. Секунду спустя, не рискуя поворачиваться спиной к чудовищному обломку, все четверо попятились и исчезли в тени зарослей.

Палома наконец добралась до парка. Сама не своя от счастья, она что-то лепетала и прижимала ноктиса малыша к себе.

Обломок легонько хлопнул взрослого ноктиса по плечу:

– Извини, старик, в следующий раз. Сегодня просто не твой день.

– Ночь, – поправил ноктис Ивана. – Но ты ошибаешься. Это была моя ночь.

– Так уже ночь? – с деланным изумлением протянул Иван и поскреб загривок. – Ты гляди, как время бежит!

Утро

Большой крови во дворце удалось избежать. Обошлось малой.

Впрочем, эта расплывчатая формулировка никого не могла ввести в заблуждение. Иван шел за Оломедасом по опустевшим коридорам дворца и все косился на бурые потеки на стенах и полу. По всему выходило, что толпа заговорщиков форменным образом попала вчера под поезд. Так оно, собственно и было. Известно, что императорская гвардия – самый скорый поезд на всем Перасе.

– Сколько? – ухмыльнулся Иван, кивая на темно-багровые пятна под ногами.

– …адцать, – невнятно просипел шеф охранки. Командуя гвардией, сорвал голос.

– Сколько, сколько?

– Ну-ка брось придуриваться! – беззлобно огрызнулся Диего. – Ты лучше своих крестников считай! Хорошо, алебарду не дал!

– «Возьми алебарду. Отмолю грехи», – скривив губы, передразнил Иван.

– Уберег Фанес всеблагой от глупости! Спасибо тебе, божечка! – Оломедас картинно сотворил обережное знамение и тут же шепнул: – Тс-с-с! Пришли! Он все еще слаб, так что полегче!

Император, белый как мел, возлежал на ворохе подушек и еле-еле держал глаза открытыми.

– Ваше императорское величество!

Иван и Оломедас, щелкнув каблуками, резко кивнули. Но если шеф охранки в своем мундире смотрелся в этот момент донельзя естественно, то Иван в полотняных штанах, суконной куртке и пробковых туфлях являл эталон нелепости. Огромный, небритый, с разбитым носом и подбитым глазом. С неизменной ухмылкой и острым, пронизывающим взглядом. Нет, обломок никак не вязался с представлением о гвардейской выправке.

– Это он? – чуть слышно произнес басилевс.

– Он!

– Подойдите.

Иван подошел. Василий долго собирался на одно единственное слово.

– Благодарю.

Ни на что больше монарших сил не хватило. Император сполз по горке подушек и закрыл глаза.

– Ладно, расскажу, – буркнул шеф охранки, уже вне покоев басилевса. – Не то подожжешь тут все своими серыми гляделками. Едва вывели Ваську в коридор, толпа оторопела. А стоило их императорскому величеству разомкнуть уста и провозгласить здравицу во славу своего терпеливого народа, как все побросали шапки вверх и, чествуя законного государя, с песнями удалились.

– Так и было?

– Почти, – беззастенчиво врал Оломедас. – Правда, несколько особо экзальтированных почитателей монарха упало от переизбытка чувств. Обморок.

– А юшка, стало быть, из носа пошла? – Иван, усмехаясь, кивнул на кровавые разводы на стенах, потом задрал голову. – И, разумеется, потолок заляпали совершенно случайно?

– Даже не знаю, как получилось. – Диего, дурачась, пожал плечами. – Зато, наоборот, точно знаю, что не получилось. В парк мои оболтусы все-таки опоздали. Даже представить боюсь, что случилось бы, не окажись ты расторопнее всех. Узнал тех четверых?

Иван посерьезнел и сощурил глаза.

– Принцы, – только и шепнул одними губами.

Впрочем, Оломедас понял его превосходно.

– Гастон, Фридрих, Александр и Юлий, – понимающе кивнул шеф охранки. – Василий жаждет набросить на каждого пеньковый галстук. Но я не уверен, что удастся доказать их причастность к попытке переворота. Слишком хитрые лисы.

– А обломок, разумеется, не свидетель, – усмехнулся Иван. – По определению. Да я и не хочу. Малыш Ромас в безопасности, а на остальное – плевать. Хоть прорви тут у вас канализационные трубы, все разом.

– Когда ты их с Паломой отправляешь?

– Вернусь домой и сразу отправлю. Пусть успокоятся. А между прочим…

Иван, усмехаясь, прервался и исподлобья взглянул на шефа охранки.

– Чего замер? Ну? продолжай.

– Не далее как час назад я имел беседу с их превосходительством придворным прорицателем Илли.

– Он останется жить? – полушутя вопросил Диего.

– О, да! Жив, здоров и предельно доволен жизнью. Кстати, их пьяное превосходительство клятвенно побожились, что пророчество о маленьком Ромасе – истинная правда. От первого слова до последнего. А я склонен людям верить!

– Так вот откуда у придворного прорицателя свежий синяк, взгляд затравленной лисицы и кристальная трезвость во взгляде! – понимающе прошептал Оломедас и едва не расхохотался. – Вера в людей порой творит чудеса.

* * *

Палома и Анатолий стояли у портала в квартире Ивана и смущенно прощались с хозяином. Пятерка агентов охранки находилась при спасенных неотлучно.

– Куда подашься там ?

– Не знаю. – Палома пожирала Ивана глазами, а малыш все порывался освободиться от объятий матери и влезть в чудной аппарат. – Станем путешествовать. Пусть растет спокойно. А когда вырастет…

– Там и поговорим, – продолжил Иван. – Глядишь, и впрямь повезет с мальчишкой Перасу.

– Ты ничего не хочешь спросить? – Палома ждала от имяхранителя одного единственного вопроса. Того, что мог бы перевернуть ее… да что ее – несколько жизней!

– Боюсь, – усмехнулся Иван и повторил для пущей значимости: – Боюсь.

– Раньше ты ничего не боялся, – прошептала Пальма. – И никого. А уж наглости в тебе было… Мог закадрить любую девушку, даже Ро…

– Тут, на Перасе, малыш в опасности, – перебил ее Иван, пряча глаза. – Нельзя вам оставаться. Пусть пройдет время, а там поглядим.

Палома сердито дернула плечом и, ухватив Анатолия за руку, шагнула в раскрытую дверь лифта. Иван передал ей дорожные сумки. Закусив губу, бросил прощальный взгляд на женщину и ребенка. И решительно захлопнул дверь. Все.

Все.

Потом имяхранитель проводил агентов охранки (подчиненные Оломедаса попрощались с ним весьма сочувственно, как простые люди, а не как официальные лица), подтащил стул к открытому окну и, оседлав деревянного скакуна, забросил ноги на подоконник.

Врывающиеся в комнату порывы ветра несли с собой шум города. Мальчишки под самым окном играли в пристенок. Сердито и басовито урча, по улице протарахтел автомобиль. Разносчики газет бойко предлагали вечерний номер «Горожанина».

– Кхе, кхе, – кто-то сипло прокашлялся за спиной. – Прошу простить, но дверь была открыта.

– Что-то случилось? – не вставая со стула, Иван обернулся. – Дражайший Якко Волт! Мне кажется, вы чем-то взволнованы. С нас взыскали огромную недоимку? Вы не обидитесь, если я не буду вставать? Устал неимоверно!

– Что вы, что вы! Конечно, сидите! – финконсульт довольно потер руки. – У меня очень хорошие новости! Знаете ли вы, что подушный налог теперь можете платить вполовину меньше, чем прежде? Вполовину меньше! Я покопался в налоговом уложении и обнаружил крохотную лазейку, куда мы смогли нырнуть. Очень интересное положение! Оно касается авторского права. По закону вы способствовали творческой деятельности полноименных, которых спасли от зубов горгов. И таким образом являетесь соавтором-компаньоном в тех делах, которым они посвятили себя после спасения! Я подал соответствующий запрос в коллегию юстиции – вот ответ! Вы признаны соавтором полноименных, бывавших под вашей охраной! Поздравляю! Вы фактически полноименный, при отсутствии Имени! Феноменально!

Иван устало кивнул:

– «…И каждый день мне снова внове, готов узнать – не узнаю, и все старо, и голос крови низводит оторопь мою».

ДЕЛЬТА

…На расстоянии шестнадцати морских миль Столбовой-и-Звездный опоясывает кольцо Сорока Четырех островов (называемых также «землями»), похожих один на другой, точно бобовые зерна из одного стручка. Сорок четыре гладеньких бобовых зерна, обращенных вогнутой стороной к Столбовому-и-Звездному, площадью со средний европейский город каждое. Среди них найдется пяток Рудничных, пара Механических и пара Кузнечных. Имеются Мануфактурный старинный, Мануфактурный новый и Земля Тонких Шелков. Стеклодувный. Фарфоровый. Неполный десяток Многоукладных островов, именуемых предельно невзыскательно: М-1, М-2 и далее до девятого. Большинство же остальных островов занято под сельскохозяйственные посевы и выпасы для скота. Это – Житные Земли. Населяют их, соответственно, земледельцы и животноводы. Нивы там тучны и изобильны, тучен скот, тучны пастыри, тучны хлебопашцы, виноградари, птицеводы, их собаки. Тучны кошки. Даже крысы и мыши толсты и неповоротливы. Подчас кажется, что и сама тамошняя жизнь не идет, а лениво топчется на месте, подумывая: ах, сколько можно суетиться, не пора ли, наконец, прилечь? Впрочем, то же самое (с разной степенью приближения) можно сказать и о прочих упомянутых нами островах.

Однако есть среди сорока четырех бобов-близнецов несколько мест, совершенно лишенных подобного элегического течения бытия.

В первую очередь, бесспорно, заслуживает упоминания мрачный Погребальный, представляющий собой один грандиозный крематорий. Стоит выдолбить в его горячем базальтовом теле яму глубиною чуть больше человеческого роста, как каменное крошево на дне ямы зашуршит и посыплется вниз, будто в воронку. Будто в песчаную ловушку муравьиного льва. И если вы не поспешите отшатнуться, то услышите жуткий гул, в лицо вам пахнет нестерпимым жаром, вырвутся языки пламени. Вы успеете заметить глубокий колодец с гладкими стенками и величественное течение кроваво отсвечивающей лавы на его дне, после чего боль на обожженной коже волей-неволей заставит вас убраться подальше. Подобных ям (все они строго сочтены Коллегией кремации и оборудованы надежными опечатываемыми заслонками из металла с асбестовой подложкой) на Погребальном множество. Человеческий ли, звериный ли труп (как вариант – живой ченловек) сгорает в таком горне дотла за считанные мгновения. Не остается и пепла.

Усопших привозят на остров спустя сутки после остановки сердца на багровых и черных барках с багровой и черной парусной оснасткой. Барки увенчаны черно-белыми вымпелами – длинными-длинными. Когда они полощутся по ветру и резко хлопают тонкими концами-бичами, дыхание перехватывает от скорби по тем, чей путь, как бы ни был долог, увы, завершился. Разумеется, не все умершие прибывают на Погребальный под траурными парусами и под канонаду салютующих вымпелов. Многие отправляются в последний путь на весельных лодках перевозчиков-харонов, отмеченных только черно-бело-красным флажком на корме. Бывает, останки транспортируются «труповозкой» – пропахшей разложением грязной посудиной, где сам экипаж давно уже напоминает внешностью постоянных «пассажиров». А иных покойников, упакованных в плотную бурую дерюгу с желтой полосой на боку, доставляют ночами скоро и тайно на моторных катерах люди, чьи лица скрыты зеркальными масками. Это прискорбные гонцы Коллегии общественного здоровья. Случается, внутри дерюжного свертка различимо шевеление. Но погодите вздрагивать в ужасе. Здесь, на Перасе, далеко не всё, выглядящее живым, таковым является, но порой чем-то, жизни откровенно враждебным.

На память родственникам умершего, если таковые существуют, погребмейстер выдает тонкую пластину оплавленного камня с выбитым на полированной грани именем, датами рождения и смерти. Никаких надгробий. Ни для кого. Вне зависимости от способа прибытия на остров, способ захоронения тел неизменен и одинаков для всех: колодец в базальте, подземное пламя. В одном и том же горниле могут последовательно обратиться в дым родовитый эвпатрид, испустивший дух в канаве колон и самоубийца-обломок. Ибо Погребальный – единственное место внутри Пределов, где реально кончаются все различия… Следует заметить, так было отнюдь не всегда. Однако после сравнительно недавней пандемии У-некротии, когда тысячи мертвецов-упырей полезли из земли в поисках живой плоти, прочие способы погребения строжайше запрещены чрезвычайным указом Императора Перасского Василия XVIII.

Следующим претендентом на звание беспокойной земли выступает Химерия. Девственные леса этого острова (крупнейшего из сорока четырех и стоящего несколько наособицу) заполнены жуткими тварями всех размеров и различных степеней разумности. Существа непрерывно пожирают один другого, а случится встретить человека – не побрезгуют и им. Строгой научной классификацией чудовищ никто никогда не занимался, и общим чохом их нарекли химероидами. Остров считается запретной территорией, а, следовательно, влечет к себе всяческих искателей приключений, охотников и просто идиотов. Возвращается с Химерии только каждый четвертый из испытателей удачи. Впоследствии еще половина умирает от ран и неопределимых (к счастью, всегда незаразных) болезней. Выжившие авантюристы могут хвалиться великолепными шрамами и экзотическими трофеями вроде чучел или черепов химероидов. Впрочем, за большинство таких трофеев можно очень просто угодить прямиком на другой остров. На крайне безрадостный остров Сибирь-Каторга. Химероиды строго охраняются законом, поэтому трофеями не кичатся. Для похвальбы остаются шрамы. Не так уж мало для идиота.

Кроме Сибири-Каторги существует земля не менее, а возможно, и более печальная: остров Покоя и Призрения – обитель калек и уродов, изгоняемых перасским обществом из своей здоровой среды поистине беспощадно. И если отсутствие у периона, например, пальца (двух, трех) еще кое-как терпится, то отсутствие всей кисти – никогда…

(М. Маклай, М. Поло. «Стоя у границ безграничного») 

ПЯТНА НА СОЛНЦЕ

Я люблю тебя, дьявол, я люблю тебя, бог,

Одному – мои стоны, и другому – мой вздох…

Константин Бальмонт

Меланхолия + оптимизм

…Ну, хорошо, предположим, что я на самом деле дура. Даже непроходимая дура, как об этом твердят соседи, но зачем кричать об этом на каждом углу? Впрочем, плевать! Я достаточно высока, чтобы смотреть на разносчиков нелепых сплетен сверху вниз. Еще и глаза сделаю блюдцами – такой неописуемой синевы они не увидят нигде, кроме как в небе, и вот тогда мы посмотрим, кто дура, а кто – просто непроходимый завистник.

Жизнь не удалась. Увы! Мало того, что я высока и по здешним меркам уродливо синеглаза, так в добавление ко всем «грехам» еще и не замужем, и это в свои-то тридцать! С такой-то статью! По прошествии мало-мальски разумного времени, необходимого для раздумий, вердикт соседей последовал незамедлительно – стервь! Определенно, стервь, замуж которую не берут из-за врожденного сволочизма и неуживчивости характера! Особо могу отметить супругу бакалейщика со второго этажа, ядовитую половину торговца пшеницей с третьего этажа и жену начальника какого-то отдела из префектуры. Это прелестное трио отточило орудие пыток (читай – языки) до крайнего предела совершенства. А что прикажете оттачивать мне? Меч? И рада бы, да невозможно. Вот и точу карандаш, а страдает в результате всего бумага, которая, как говорят, выдержит все.

Пошел третий год моего заточения в этом престижном доме, каковой, впрочем, мало похож на неприступную башню, где томится в собственном соку красотка на выданье. Красотка есть – извольте любить и жаловать, на выданье – факт, поспорить с которым невозможно, а башня представляет собой многоквартирный дом, куда доступ относительно свободен (у нас есть консьерж – суровый дядька с моржовыми усами). Однако принцы сюда отчего-то не спешат. Может быть, не знают? Мне трудно об этом судить, еще более невозможно расписать все окрестные заборы сообщениями вроде: «Последняя гастроль! Несравненная мадемуазель Мари! Спешите видеть! Последний шанс выйти замуж! Слезы в три ручья и прополка собственных волос гребешком!» Смешно? Может быть, но мне хочется плакать.

А заезжие принцы нам ни к чему, как говорится, хватает и своих. Живет на седьмом этаже экземпляр, при одном виде которого у меня подгибаются колени, а во рту сохнет, как при лихорадке. Милая бумага, излишне говорить, что я пыталась избавиться от этой напасти всеми известными мне способами; изнуряла себя работой (шитье до зеленых звездочек в глазах), физическими экзерсисами (у дам света оные как раз входят в моду), даже путешествовала в надежде забросать старые душевные раны свежими впечатлениями. Тщетно. И должна честно признать – прятать в себе бабье мне становится с каждым днем труднее. Оно лезет из меня, как пух из распоротой подушки, не хватало только одним прекрасным днем броситься предмету воздыханий на шею! И клянусь Фанесом всеблагим, я недалека от этого.

Иные полагают для себя делом чести пристроить меня замуж. И ладно бы грешили этим только родители, ма и па, милые старики, их тревога мне понятна, но какое дело до меня старой генеральше с третьего этажа? Форменным образом устроила смотрины, потенциальный жених разве что в рот мне не заглядывал, как породистой кобыле. Ростом по плечо, тщедушен, бит жизнью, серый и незаметный одноименный. Я лишена дурацких условностей, вероятно, потому и заслужила репутацию дуры. В нашем обществе, а уж тем более в нашем кругу выделяться подобным образом не принято, даром, что предмет моих воздыханий не полноименный и даже не одноименный – просто обломок. Немногословный, хотя болтают, что язык у него остер как меч, неторопливый, хотя опять же болтают, что в нужное время он подметки на ходу режет; вроде, не дурак. А что обломок… Полноименная и обломок – экзотический был бы союз.

Эх, мечты, мечты, где ваша сладость…

Меланхолия + надежда

Милая бумага, сегодня, выходя на улицу, я чуть не сбила с ног обломка с седьмого этажа! Нос к носу мы столкнулись на входе в подъезд, и не будь я рыжей, он, как пить дать, заметил бы мое смущение. Впрочем, бессовестно себе льщу, сбить его с ног я никак не могла – просто разбилась бы, как о стену. Голос его хрипловат и низок, и подозреваю, что Иван (так его зовут) поет баритональным басом. До чего же он здоров! Никогда не считала себя маленькой, но рядом с ним… слов просто нет, и в данном случае красноречивое многоточие, по-моему, уместнее всего. Жесткий, колючий взгляд, глаза серые, как хмурое небо, притом, что сам брюнет, а кожа – как у основательно загоревшего блондина. Таковых внутри Пределов немного, оттого и запомнила это броское сочетание на всю жизнь. Коротко буркнул мне «привет», облапил ручищами, дабы я не упала (по-моему, он сам испугался, что снесет меня), и кое-как мы разминулись. Никогда до этого мы не общались так тесно, и надо ли говорить, что потом я несколько минут вспоминала, куда иду, так все перемешалось в голове?

Меланхолия + отчаяние

Жаль, что мне не пятнадцать лет. Полжизни назад я без зазрения совести подстраивала бы наши случайные встречи в парадном каждый день. Куда все уходит? С возрастом мы делаемся глупее?

Сегодня утром супруга профессора имперской академии наук с четвертого этажа, дородная дама с высоченной прической на тыквообразной голове, приняла эстафету от генеральши. Теперь ее очередь выдавать меня замуж. Опять смотрины. Интересно, найдется ли на всем Перасе место, где я могла бы скрыться, и там, в глухом медвежьем углу, избежать участи коровы на торгу в базарный день? Опять очередной покупатель! Вежливо откланялась и кивнула. Отнекиваться выйдет себе дороже, а так отделаюсь за один раз.

– Милочка, думаю излишне напоминать, что Оливио – господин глубоко порядочный, и ваш туалет должен строго соответствовать правилам приличия! – заявила мне профессорша в утро смотрин.

Я – милочка. Каково? И это притом, что «милочка» смотрит на свою «благодетельницу» сверху вниз.

– Отрекомендую вас моему парикмахеру, – заявила профессорша. – Весьма достойный мастер. Сделает из вас куколку, а ваше Имя заиграет, словно бриллиант в дорогой оправе!

Из меня сделают куколку, а Имя заиграет… Оперетта какая-то, водевиль, не иначе! Имя такое же рыжее, как я, всем кажется, что волосы у меня просто сияют, как от дорогого шампуня, причем до сих пор никто не удосужился поинтересоваться, чем таким особенным я наделена. Впрочем, у нас не принято слишком глубоко лезть в душу, за что и люблю Перас в меру сил.

Хоть что-то полезное вынесла из этой затеи со сватовством. Парикмахер оказался действительно мастером своего дела, Имя и впрямь заиграло. Сделал мне на голове «девятый вал», так называлось то произведение искусства, с которым я вышла из дамского салона в свободное плавание. Имя приглушенно мерцало в просветах между прядями, и казалось – это солнце запуталось в волосах, запусти руки в локоны – обожжешься. Одного не пойму, что не понравилось дему Оливио, и почему сей уважаемый господин ретировался, едва меня увидел. Выдержал протокольные двадцать минут и быстренько сбежал. Сказать, что сожалею? – ничуть не бывало. Скорее, рада. По всему выходило, что этот Оливио – страшный зануда, и еще неизвестно, кому из нас повезло, что все так закончилось.

Переходящий вымпел свахи теперь отходит супруге доктора Фламмо с седьмого этажа, ее очередь устраивать мою личную жизнь. Седьмой этаж, седьмой этаж… цифра для меня просто магическая. А с недавних пор, милая бумага, я озабочена простой, но до смешного гениальной мыслью: а почему никто не устраивает личную жизнь Ивана? Почему никто не гонит его на смотрины, почему не таскают к нему девок пачками? Обломок? Ох уж мне эти условности! Весь дом угрюмо провожает его мрачными взглядами в спину, но в глаза ни одна собака лаять не осмеливается! Даже супруга бакалейщика со второго этажа, даже ядовитая половина торговца пшеницей с третьего этажа и даже жена начальника какого-то отдела из префектуры. В нем нет той обломьей обреченности, что столь характерна для их брата. Признаков душевного нездоровья также не наблюдается, пожалуй, даже наоборот, жизнь у него бурная и насыщенная. Если я правильно «прочитала» важных господ в автомобиле, который подкатил как-то к подъезду, – не иначе вся Охранная канцелярия сопровождала нашего обломка до дверей! Во всяком случае, Диего Оломедаса я узнала, слава Фанесу, глаза у меня пока на месте! Всесильный Диего разговаривал с Иваном запросто, по-приятельски, и, похоже, недобрая слава «обломков» не волновала главу охранки совершенно.

И все же, почему никто не устраивает личную жизнь Ивана? Я категорически не возражаю, если генеральша или профессорша одним прекрасным днем потащат меня на смотрины на седьмой этаж. Только бы колени не затряслись, а лицо не изошло пунцовым заревом!

Может быть, обронить вскользь эту гениальную мысль?

Коварство + азарт

Не сказать, что я сую свой любопытный нос во все щели, но, милая бумага, не заметить рядом с Иваном той эффектной дамы с царственной осанкой было невозможно! С грустью отметила у себя чувство ревности. Подумать только, я не имею на обломка с седьмого этажа никаких прав, а уже ревную! Или это агенты охранки заразили меня инфлюэнцей филерства? В тот день к Ивану сплошным потоком шли посетители, и красотка объявилась в конце дня, едва не под самый закат. Днем консьерж поведал мне, смешно водя пышными усищами, что пускать на седьмой этаж велено всех, кто предъявит газетный листок с объявлением о найме, так вот: предпоследним оказался смешной толстяк, а последней – она. И отчего-то мне подумалось: «Нет, объявление тут ни при чем».

После того парада посетителей обломок исчез и появился лишь несколько дней спустя в компании агентов охранки. И с ним та девушка. И ребенок. Не знаю, кто они друг другу, но эти трое смотрелись до того живописно, что до сих пор не понимаю, как я не скончалась от приступа ревности и жуткой обиды на всех и вся! Красотку и ребенка я больше не видела, а Иван в тот день выглядел так, будто попал в камнедробилку – синяк на синяке, нос разбит, бровь рассечена, руки замотаны бинтами. Не сдержалась и, якобы по какой-то своей бабьей надобности, пару раз прошла мимо, пока Иван говорил с Оломедасом у машины. Поймала обрывки нескольких фраз. Иван: «…да и говорить не стоит. Зачем? Прежним уже все равно не стану. Уж лучше не знать, чем сожалеть…». Оломедас: «Ну, с тем и ладно». Кажется, я не смогла вовремя убрать глаза, и Ваня приметил мой взгляд, полный обожания. Дура и есть!

Дура!

Рассудительность + наблюдательность

Милая бумага, вчера опять поймала брошенное в спину «дура». Похоже, это многоактное сватовство идет мне только во вред. Теперь уж точно весь дом убедился в том, что меня отчего-то не берут замуж – столько потенциальных мужей прошествовало через парадный вход, что скрыть сей факт от общественности сделалось положительно невозможно. Над всеми довлеет мнение прекрасной троицы, соседи уверены, что я стерва и кровопийца. Но мне почему-то не хочется чужой крови.

Дело в том, что я совершила открытие, которым горжусь, как самой большой жизненной удачей. Никогда не была сильна в общественном устройстве Пераса, но один из вопросов уже несколько месяцев не дает мне свободно дышать и наслаждаться незамужней жизнью – почему обломки у нас презираемы и низведены до уровня безымянных, если не ниже? И знаешь, милая бумага, я нашла ответ! Сейчас, на твоих чудных белых листах я выведу новый закон, который и назову своим именем – закон «Марии». Вот он – низведены только те, обломки, что потеряли присутствие духа и надломились потерей Имени. Те, же, что остались жить и преодолели свой недуг, на поверку оказываются гораздо более жизнеспособными, нежели прочие обитатели Пераса! На таких лучше не фыркать, рядом с ними следует попридержать свой гонор. Такому скажешь «дурак», в ответ получишь такое же «сам дурак». Правда, я не знаю, сколько их всего. Знаю только одного.

А вчера я опять отличилась – не смогла сдержать язык за зубами, укусила наших кумушек. Глупо встряла в разговор у подъезда, который в конце концов скатился на привычное «обломки – дрянь». Иван как раз возвращался откуда-то домой и подходил к подъезду. Ну, я и предложила громко сообщить «этому несносному обломку», что о нем думают трудолюбивые одноименные. Нет ничего легче, вскричали дамы. Но стоило Ивану поравняться с нами, мрачно ухмыльнуться и хрипло рыкнуть «добрый вечер», желание резать правду-матку у наших поборниц справедливости сдуло, как свежим ветром. Я сделала удивленные глаза и без единого слова удалилась. Тогда и поймала, брошенное в спину «дура». Может быть, и дура, но как я их понимаю! Тяжело вести себя глупо и переть на рожон, если тебе показывают огромные и острые зубы. А я окончательно и бесповоротно сошла с ума.

Обломок с седьмого этажа, ты не оставляешь мне шансов…

Отчаяние + любопытство

Я обеспечена, имперских «именных» для безбедной жизни мне хватает за глаза, и кое-что с легкой душой могу себе позволить. Кажется, я влюблена. Факт тем более тревожный, что глупостей осталось ждать недолго. Я просто-напросто отчаялась…

Хожу за Иваном, как хвостик – куда он, туда и я. Детально изучила распорядок его дня. Ближе к полной луне, когда спрос на имяхранителей растет, клиентом Ивана становится кто-то из состоятельных полноименных. Впрочем, все мы не бедствуем, и разговоры о состояниях – чистейшей воды условность. Может быть, просто нанять его? Как полная луна взойдет – и нанять? Но что такое одна ночь? Тем более Иван окажется в распоряжении всего лишь моего ноктиса. Не меня, красотки, увы! А мне этого недостаточно. Фанес всеблагой, какая жадина!

Несколько часов в день Иван отдает экзерсисам с оружием. Сдуру записалась в ту школу фехтования, где он пропадает каждое утро. Фехтуют в полном облачении с маской на лице и кожаных доспехах, подбитых ватой. Наставник долго и подозрительно мерил меня острым взглядом, но я лишь выпятила челюсть и пронесла какую-то чушь насчет того, что папа всегда хотел мальчишку. Дур, то бишь дам, кроме меня, не оказалось вовсе. Но как далеко мне до обломка с седьмого этажа! Ни разу не встретила его среди начинающих школяров, подобных мне. Оно и понятно – чтό Ивану делать с нами! Не теряю надежды. Авось…

Иногда под самый закат, а то и вовсе в ночи обломок уходит на берег моря, раздевается и бесстрашно бросается в море. Видела это собственными глазами, благо несколько раз следовала за ним по пятам, прячась в тени зданий и деревьев. Смельчак! Плавать ночью, когда не видно ни зги, и лишь звезды и луна печально таращатся сверху – в моем понимании верх бесстрашия. Море, до ужаса бескрайне, пугает черной глубиной, кругом безмолвно и по-особенному страшно, сидишь как полная дура в своем укрытии и думаешь: «А вдруг с ним что-нибудь случилось?» И ладно бы вошел в воду, окунулся и вышел, так нет же! Иван уходит в море надолго, на полчаса, на час. Он уходит, а ты сиди, как идиотка, переживай!

Иногда он пропадает на несколько дней, а я бегаю по округе, высунув язык на плечо, как собака, потерявшая след. Ну, это я образно говорю «бегаю», на самом деле я просто фланирую туда-сюда и делаю вид, что совершаю променад. Но могу сказать определенно – искать его бесполезно. Проверяла. Обломка не бывает ни в школе фехтования, ни на море. Скорее всего, его просто в эти периоды нет в городе. Несколько раз я видела обворожительных Цапель, выходивших из подъезда, и никаких сомнений у меня не оставалось – они выходили от Ивана. Время от времени к нему приходят странные люди, и уверена, речь между ними идет не только о сохранении Имен. Многих Иван интересует, просто как гора крепких мускулов с думающей головой. Согласись, милая бумага, сочетание, по меньшей мере, редкое и по этой же причине не доступное первому встречному. Его рыкающий голос может обмануть наших подъездных кумушек, но не меня. Обломок на порядок более прозорлив, нежели хочет показаться. Я гуляю и терпеливо жду, когда он появится. Всегда дожидаюсь.

Страшно представить, что однажды могу не дождаться…

Странность + бесстрашие

Солнце в этом году особенно жаркое, поэтому я встречаю зверей чаще, чем обычно. Весной видела двух, в июне – трех, июль еще не кончился, но я уже насчитала пять. Пять! Иногда они рысят по тротуарам и обочинам и никого не трогают, но если голодны – пиши пропало. Отпугнуть их бывает почти невозможно. Впрочем, не оттого ли я снискала репутацию «дуры», что замахиваюсь на необъятное и пытаюсь делать невозможное? Мне самой бывает страшно, жутко страшно, но я всегда вижу, кого солнечные звери наметили своей жертвой, и по мере сил и глупости стараюсь предотвратить трагедию. Иногда удается, иногда нет. Неделю назад это удалось, вчера – нет. Выбранный зверем одноименный оказался симпатичным молодым человеком, и мне очень не хотелось, чтобы его жизнь оборвалась, не успев начаться. Я припустила к нему что было сил, но все равно опоздала. Парень что-то почувствовал, заозирался, оступился на неровном бордюрном камне и угодил прямиком под автомобиль. Насмерть. Удачная охота…