Текст книги "Встреча Вселенных, или Слепоглухие пришельцы в мире зрячеслышащих"

1. Дома ходим за руки, либо одна рука по стеночке, вторая у взрослого в руке, бегает в ходунках, а вот на улице или в большом пространстве кричит и не ходит вообще. Что делать? Я четко вижу, что себя в пространстве он не ощущает, у него нет равновесия в положении стоя (сидит нормально, стоит на коленках тоже нормально, а вот в положении полностью вертикальном стоит только у опоры), то есть если теряет одной рукой опору, то сразу как неваляшка, ищет за чтоб зацепиться. Как помочь ребенку преодолеть страхи?

2. На занятия, при которых надо что-то делать, что он не хочет делать, или хочет делать, но по-своему, реагирует агрессией (крик, щипания, царапанье, кусания), как реагировать? Как снимать такой приступ агрессивного поведения?

3. У сына закрепилось в качестве навязчивого действия клацанье языком (задней частью языка о мягкое небо). Пыталась отследить, когда больше клацает, связывала с едой, с эмоциональным состоянием, и т. д., но так и не могу прийти к выводу, когда больше или меньше или вообще не клацает. Как на это реагировать? Не всегда переключается при смене деятельности. Он кое-какие простенькие ритмы может хлопать в ладоши (повторять), так вот клацаньем языком повторяет такой же ритм, параллельно хлопкам».

«Александр Васильевич, прошу прощения за очередное беспокойство. Может у вас будет время почитать мою писанину и ответить, прокомментировать и дать совет:

1. Еще раз о ходьбе. Мы сейчас были на лыжах в Сочи, в центре адаптивной физкультуры и спорта. Первые 3 дня орал, потом понял, что сопротивление бесполезно, успокоился, далее ему усложнили езду. Сначала он ездил в слайдере и были поручни для рук, то есть фактически он на них упирался и все. Как только он успокоился, ему убрали поручни и поставили просто палочку. Это вызвало опять бурю негатива, он кричал, руки ему привязали, т. к. он то садился, то тряс слайдер, то вис подбородком, только б не стоять на ногах самостоятельно. Но через два занятия, он и к такому привык, и крики перешли в молчание. Мы ходили там же на ЛФК, весь час он кричал, сначала сопротивлялся, потом понял, что тренеру все равно, он просто орал, делая упражнения, часто симулировал, то наклоны не до конца, то приседания не полностью, но при этом он успевал щипать и царапать тренера, хотя [сын] был всегда к нему спиной, но у тренера руки до локтя все в синяках. Да, характер у него дай Боже, выражение сопротивления к любому действию. Я понимаю, что ему очень даже хорошо, что мама все за него делает и зачем ему напрягаться. Но при этом анализируя его поведение, комментарий инструктора – [сын] физически может все делать, но уверенности у него нет в своих ногах, мальчик перспективный в двигательном плане. И тогда я понимаю, что во многих действиях главная наша проблема – страх. Как с ним бороться? Только пройдя этап крика, а затем привыкания? Вот мы учимся самостоятельно стоять, у опоры он может, а сам нет. Придерживаю его внизу за коленки, т. к. от страха у него ноги съезжаются, и он садится на попу. Держу, руки его в свободном полете, потрясет ими, ко рту поднесет, игрушку дам, выкинет и все… Он не понимает куда дальше можно их деть, и тогда он теряет контроль над своим телом или равновесие, или опять овладевает страх, и он ищет опору руками.

2. Страхи… Что в ходьбе, что в деятельности, всегда приходится преодолевать страх? Или это как обычные дети – кто-то напролом везде, а кто-то сидит в сторонке? Что происходит у слепоглухого? Мы в очередной раз достали пальчиковые краски… это крики, он боится палец туда засунуть, а потом по бумаге растереть, причем тут же вытираю палец, он сухим пальцем трет по бумаге. Да, возможно, вы скажете, что для такого ребенка краски вообще не нужны, ну пробую все… может и действительно не стоит и настаивать, если ему не нравится? Но у нас любые действия через крики и только со временем спокойно, так же начинали работать с тестом или пластилином.

3. Бытовые навыки. Я не знаю, как нужно себя вести, чтоб его умение одеться и раздеться закрепились. Снять колготки, носки он может без проблем, когда ему надо, если по просьбе, в тот момент, когда мы раздеваемся, он может постоять поорать, я молча жду, он снимает урывками – чуть спустил колготки, орет или смеется, или хлопает, чуть спустил, опять какая-то реакция – это может быть и негативная – крик, щипания… но до автоматизма довести не получается. Это нужно время? Или все же какая-то для него экстремальная ситуация? Такая же беда с едой – не могу научить зачерпывать ложкой еду, будет держать, подносить пустую ко рту, 100 раз пустую облизнет, а потом положит, но набирать из тарелки не будет. Ложку держит и готов есть самостоятельно, помогаю только зачерпывать, только ту еду, которая ему нравится, если это суп, он не ест, приходится кормить. Я понимаю, что это манипуляции. Вообще, мы приучались к ложке так – в июне прошлого года я себе сказала, все, хватит, скоро пять, а я все кормлю. Стала в очередной раз предлагать взять ложку, он в крик и швырял ее. Я рука в руку вкладываю и вроде как кормить, он в крик и не ел, если сама кормлю – ест, я выгоняла из-за стола, на обед сажаю – опять рука в руку ложкой не ест, орет, а если пробую покормить – ест, выгоняю… так борьба длилась два дня, он не берет ложку, я не кормлю, два дня был голодным, на второй день вечером в 9 часов (мы на ночь едим размоченное печенье с творогом) он сам схватил ложку и пустую стал облизывать».

«Дорогая…!

Простите за задержку с развернутой реакцией на Ваши потрясающие письма. Было о чем крепко подумать… Вы надеетесь на мой совет, но сам я никогда не работал с маленькими детьми, только читал о том, как с ними работают, и в советчики вряд ли гожусь… А прокомментировать Ваши письма – попробую.

Да, страх большого пространства – понимаю. Сам, правда, не боюсь, хотя случается потерять ориентировку. Заблужусь – прошу помощи. Ребенок, возможно, должен быть уверен, что Вы рядом. Может быть, Вам медленно отходить, вынуждая его идти к Вам. Крики и всяческий негатив пережидать. Но снова и снова: иди ко мне. Шажок ко мне, другой шажок ко мне, а я – шажок от тебя, другой шажок от тебя. Медленно. Терпеливо. Пережидая всяческие неистовства – и снова… Он к Вам, Вы – от него… Давайте себя поймать, но снова ускользайте… Сначала в комнате, где попросторнее, потом – на улице. Это я фантазирую, в реальности может ничего не получиться, но что-то пробовать надо, Вы бесконечно правы.

Только лучше бы никакой борьбы. Должно быть сотрудничество. Не борьба, а поддержка. Никакого другого лекарства от страха представить себе не могу.

Или идти вместе с ним, осторожно, нежно поддерживая, по возможности, в вертикальном положении, постепенно ослабляя эту поддержку, чтобы и сам не заметил, что – сам идет. И всячески поощряя лаской это „сам”. Не надо с ним воевать. Я так понял из Вашего описания, что Вы из крайности в крайность, то сдаетесь, делаете за него (кормите, одеваете, раздеваете), то ждете, чтобы он уже сам. А надо вместе с ним, постепенно ослабляя свое участие. Мещеряков отметил, что зачерпывание – самое трудное действие с ложкой. Круговое. Зачерпывать надо вместе, вместе доносить ложку с едой до рта. То есть кормить, но не вместо ребенка, а вместе с ним, не идя у него на поводу, а добиваясь и дожидаясь его активности, его участия в кормлении, сопротивление – игнорируя. У Мещерякова об этом очень подробно.

Если что-то хочет делать по-своему – почему бы не позволить? Как – по-своему? Ну-ка, покажи свое. И если свой способ ведет к успеху, то и пусть по-своему… Или если этот «свой» способ неприемлем почему-то – например, лезет в еду руками, игнорируя ложку, – на своем настаивать очень мягко, терпеливо, не ждать, что сразу овладеет этим трудным круговым движением зачерпывания пищи ложкой. Помогать, но минимально. Однако не оставлять без помощи совсем, пока помощь нужна. Ложка в руке ребенка, а его рука – в Вашей руке. Вы рукой ребенка зачерпываете ложку и несете к его рту. А под конец только делаете вид, ребенок сам, а Вы страхуете, чтобы еда в рот попала. Это я Мещерякова пересказываю, лучше бы оригинал почитать…

Щипается? Кусается? Не знаю, но, наверное, не стоит позволять уж так себя терроризировать. Уклоняться как-то?.. Ох, не знаю, очень это индивидуально и ситуативно-неповторимо. Если он дерется – как тут «пережидать»? Дать себя щипать и кусать? Или спрятаться? Как там у Льва Толстого? „Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить…” Ох уж эти мне педагогические „овраги”…

У меня тоже с детства что-то очень похожее на описанное Вами „клацанье языком”. Сейчас вот делаю – язык вроде в этом не участвует, зато весьма активно участвует нос и голосовые связки. Резкий выдох носом и как бы кашель так, чтобы получился звук удара. Имитирую большой барабан духового оркестра. По Вашему описанию очень похоже, что и Ваш мальчик тоже подражает музыке. Великое дело, если у него и вправду зачатки подражательной активности. Мещеряков это высоко ценит. Не попробовать ли вместе с ребенком послушать музыку, ненавязчиво дирижируя своей рукой под его рукой? Я, правда, не люблю, когда мне так делают, потому что обычно у этих „дирижеров”, как ни странно, чувство ритма хуже, чем у меня. Они хоть немного, да сбиваются, меня это отвлекает и раздражает. Хорошо бы добиться, чтобы ребенок вместо хлопков в ладоши и „клацанья” дирижировал сам. Может, его рукой подирижировать? Но очень мягко, ласково, немедленно прекращая, если заметите недовольство.

Пальчиковые краски, видимо, никак не связаны с интересами ребенка. У него еще многие навыки самообслуживания не сформированы, а Вы – пальчиковые краски… Какой смысл, с учетом почти слепоты? Я бы на его месте тоже протестовал, потому что очень брезглив. Чего не хватало – пачкать пальцы! И так постоянно пачкаешься невесть где, случайно, а тут еще нарочно зачем-то пачкаться…

Я в детстве любил мозаику – кнопки, из которых на круглой дощечке с отверстиями выкладываются узоры и рисунки. Кнопки разноцветные, но мне важно было, что узор получался рельефным, доступным осязанию. Может, это лучше пальчиковых красок? И чисто, и пощупать можно. Кнопки, правда, не всегда крепко держатся, теряются…

Мещеряков тоже заметил, что снять колготки ребенку проще, чем надеть. Так что ничего удивительного, что и Ваш малыш снимать уже умеет, а надевать пока нет…

Недавно мне директор Ресурсного центра поддержки слепоглухих в Ясенево Наталья Александровна Меликсетян прислала статью о своей работе в надомном отделении Московской школы глухих № 65. Позвольте процитировать:

„Особое значение мы придаем налаживанию эмоционального контакта между учителем и учеником. Большинство наших воспитанников имеют эмоциональные нарушения и очень чувствительны к особенностям учителя. Именно по этой причине мы достаточно часто меняем учителей для некоторых воспитанников и постоянно убеждаемся в правильности этих наших действий. Потому что совсем не все зависит от высокой квалификации учителя, но и от того, насколько учитель и ученик могут взаимодействовать между собой. В обучении ребенка с множественными нарушениями это имеет немаловажное значение”.

Я к тому, что с Вашим мальчиком, видимо, хорошо бы поработать свежему человеку, с которым эмоциональные отношения не сложились еще, как с Вами. Возможно, то самое совместно-разделенное действие у свежего человека лучше получилось бы. Плюс, конечно, профессионализм… С уважением, Ваш Александр Васильевич Суворов».

2.5. Не хороните ребят заранее

Я родился в 1953 году в Киргизии, где, как и во всей остальной советской провинции, последствия Великой Отечественной войны чувствовались дольше и явственнее, чем в столицах. Если уже не было прямого голода, то неполноценное питание было массовым явлением. Мама моя пережила и самый настоящий голод во время коллективизации, войны и в первые послевоенные годы. Это не могло не сказаться отрицательно на ее организме, и врачи предполагают, что в эмбриональный период у меня произошла какая-то мутация, связанная с нарушением в мамином организме обмена веществ, – мутация, впоследствии обернувшаяся слепоглухотой. В течение моей жизни врачи многократно подтверждали диагноз «Болезнь Фридрейха» – наследственно-дегенеративное заболевание нервной системы с поражением задних столбов спинного мозга, атрофией зрительных и слуховых нервов, нарастающей с возрастом атаксией (головокружением), в конце концов усадившей меня в инвалидное кресло-коляску. Я родился с ослабленной нервной системой, и по мере того как подрастал, без всякого непосредственного болезненного повода была обнаружена сначала практическая слепота (светоощущение), а затем и резкое ослабление слуха. Очевидно, ослабление зрения и слуха шло постепенно с момента рождения, причем потеря зрения прогрессировала быстрее. Так макросоциальный фактор – коллективизация и война – в значительной степени предопределил мою судьбу задолго до моего рождения.

Еще более наглядно подобное «предопределение» в случаях, когда младенцы отравляются лекарствами при каких-либо тяжелых ранних заболеваниях. Насколько знаю, значительное число слепоглухих лишилось зрения и слуха именно поэтому. Лекарства – тоже социальный фактор, так как в готовом виде в природе не встречаются, а производятся фармакологической промышленностью.

Все чаще «биологические» проблемы оказываются следствием социальных, как в приведенных примерах. Человеческое в человеке социального, родового, а не биологического, видового происхождения. Талантливыми не рождаются, а становятся, и если становятся не все, то не потому, что несправедлива природа-матушка, а потому, что безответственно общество-батюшка, превращающее талант в привилегию для 20 или даже для 6 % своих членов. Дело не в достоверности «статистики талантливости». Дело в самом, этой статистикой констатируемом, но не объясняемом, чудовищном факте существования «привилегии талантливости». Дело в нашей собственной ответственности за этот факт.

Признание родовой, социальной природы личности со всеми ее талантами означает признание социальной же, родовой ответственности за «привилегию талантливости». Но раз в ответе общество, то именно от общества, от нас с вами, не от кого другого, зависит и создание условий для стопроцентной талантливости населения.

Отсюда исторический оптимизм: со временем общество может стать иным, не таким несправедливым по отношению к «бесталанному» большинству своих членов. Отсюда же – психолого-педагогический оптимизм: талантливых людей можно и нужно воспитывать.

Для воспитания талантливых людей необходимо, считал Ильенков, чтобы люди умели самостоятельно учиться всему, чему понадобится или захочется, – раз уж невозможно знать и уметь все, что знает и умеет род, человечество в целом. А чтобы уметь учиться, надо уметь быть духовно и физически здоровым.

Быть духовно здоровым, по Ильенкову, – значит, во-первых, уметь мыслить диалектически, на уровне первоклассных, крупнейших мыслителей человечества, то есть владеть философской классикой, теоретической культурой; во-вторых, уметь чувствовать красоту, то есть «целосообразность», целостность мира, чему учит художественная классика, эстетическая культура; в-третьих, уметь по-человечески, по-доброму, человечно, ответственно относиться к себе, к другим людям, ко всему миру, то есть владеть этической культурой. Иными словами, быть духовно здоровым – значит быть мыслящим, эстетически чутким и нравственным существом.

Что касается физического здоровья, то оно предполагает умение (способность) по-человечески, медицински грамотно обращаться с собственным организмом, поддерживать его в чистоте и все время упражнять разнообразнейшим движением, чтобы он не захирел – так и хочется сказать: не заржавел – за ненадобностью, за неиспользуемостью. Надо гонять, нагружать свое тело, – с умом, разумеется, сколько выдержит, не до надрыва. И это возможно практически при любой инвалидности. Это возможно – пока жив.

Короче, быть духовно и физически здоровым – это и значит быть универсальным, родовым, а не только биологическим, видовым существом; это и значит быть человеческой индивидуальностью, личностью, а не просто биологической особью, индивидом.

«Способными» не рождаются, а становятся. «Способность», вообще-то, от слова «способ», а способами овладевают в течение жизни. Ведь мы способны к той или иной деятельности. Чтобы осуществлять эту деятельность, ей надо научиться. Надо учиться даже человеческим способам элементарных физических отправлений: выделения отправлять не куда попало, а в специально для этого предназначенные места; пищу в рот – не лапами, а руками с помощью опять-таки специально для этого предназначенных человеческих, культурных предметов; чистить зубы зубной пастой и щеткой, умываться с мылом, водой из водопровода, вытираться полотенцем, защищаться от жары и холода одеждой и разнообразной техникой… До уровня же таланта и подавно нужно доучиться, доработаться. Понятно, что способности реализуются не бестелесным духом, а телом, но телом культурным, а таковым тело становится.

Противоположная позиция вредна, ведет в конечном итоге к историческому и психолого-педагогическому пессимизму, что и отмечает Мещеряков на примере Елены Келлер:

«Необычайная шумиха была поднята вокруг упомянутой Елены Келлер, которая была объявлена величайшим чудом XIX в. Журналы и газеты Америки фабриковали свою очередную сенсацию, используя слепоглухонемого ребенка в первые же месяцы его обучения. По свидетельству Анны Сулливан, „почти каждая почта приносит какую-нибудь нелепость, печатную или письменную. Кажется, уж чего удивительнее действительности? Так нет, газетам мало, и они выдумывают всякие небылицы” (цит. по: З. А. Рагозина, 1915, с. 8). Эти небылицы и вся рекламная шумиха вокруг имени Елены Келлер, как правильно заметил один немецкий сурдопедагог, сильно повредили делу обучения слепоглухонемых. Почти в каждой статье или газетной заметке об Елене Келлер она объявлялась гениальной, недосягаемой, овладевшей знаниями исключительно благодаря своей сверходаренности. Понятно, что другим слепоглухонемым, не обладавшим такой неповторимой сверхгениальностью, нечего и рассчитывать на сколько-нибудь заметный успех в обучении».[33]33
  Мещеряков А. И. Указ. соч. С. 22–23.


[Закрыть]

По другому поводу Ильенков уточняет:

«„Гений” – это не индивидуальная характеристика человека, каковой является „талант”, а скорее определение, так сказать, удельного веса данного индивида в данной социальной среде. Потому-то в ранг „гениев” много раз возводились лица, превосходившие всех других своей грубостью, прямолинейностью, жестокостью и примитивностью психики, а вовсе не подлинной мудростью, человечностью и добротой. Какова „среда”, таков и ее „гений”. Так что „гениев” мы оставим в покое и будем говорить о „талантах”».[34]34
  Ильенков Э. В. Психика и мозг (ответ Д. И. Дубровскому) // Вопросы философии. 1968. № 11. С. 145–155.


[Закрыть]

Наиболее распространено – господствует – понимание таланта как «дара». «Дар Природы» или «Дар Божий» – вот самые распространенные варианты ответа на вопрос, что же такое талант. Редкость «дара» оправдывается. Так уж, мол, устроено свыше. И от нас тут ничего не зависит. От самой личности якобы зависит разве что использование либо неиспользование этого «дара». Если же до рождения, а то и до зачатия, тебя «даром» обделили, – ничего не поделаешь. Прозябай так. Тем самым ты заранее похоронен социально, заранее признан бесталанным, то есть необучаемым…

Ведя определенный образ жизни, мы можем перестроить, пересоздать свой организм. То ли по возможности оздоровить его, то ли отяготить новыми и новыми болезнями. Функция создает себе орган. А извращенная функция создает патологию органа.

Признание социальной обусловленности всего человеческого в человеке, всех человеческих «функций» человеческого «тела» – это, в сущности, лишь последовательное развитие более общей позиции, признающей первичность функции и вторичность органа в живой природе вообще. Признающей, например, тот факт, что необходимость дышать атмосферным воздухом превратила жабры в легкие, необходимость передвигаться по суше превратила плавники в лапы, необходимость вновь вернуться с суши в море трансформировала лапы в ласты и т. д. Точно так же необходимость жить среди людей, вступать в общественные отношения сформировала мозг и всю остальную нашу «телесную организацию» как орган специфически человеческих функций – специфически человеческой психики.

Функция – это необходимость действовать тем или иным совершенно определенным образом. Реализация этой необходимости, то есть само действие, без определенным образом устроенного органа, разумеется, невозможна. Но в том-то и дело, что сама настоятельная необходимость действовать так или иначе предъявляет совершенно определенные, весьма жесткие требования к устройству органа, и тем самым формирует его. Необходимость прямохождения предъявляет к человеческим ногам иные требования, нежели отсутствие такой необходимости – к задним конечностям четвероногих существ, – и формирует именно человеческие ноги.

Никакие специфически человеческие способности анатомо-физиологически нам не «даны», в наши тела не «встроены». Они «заданы» культурой. И в процессе овладения культурой способности впервые возникают, становятся, формируются, а не просто «развиваются» якобы уже существующие в момент рождения и даже до него. Это верно даже по отношению к способности ходить. Новорожденный ходить не умеет – он только может научиться ходить, только обладает возможностью обрести способность ходить, овладеть этой способностью.

Способность – это актуальное, уже наличествующее умение, а не потенция, не возможность уметь. И когда говорят, что ребенок «способный», «талантливый» или не очень, речь на самом деле должна идти не о том, будто он уже обладает какими-то «врожденными способностями», а о том, насколько успешно ребенок учится именно сейчас, о том, насколько успешно он формирует свои способности, овладевая той или иной культурой.

Так что же такое талант, если не «дар» каких-то внешних по отношению к людям «высших сил»?

Это просто способность к тому или иному творчеству, реализуемая на уровне мастерства. Талантлив – тот, кто сумел стать мастером в своем деле. Кто сумел стать, например, одним из хороших и разных поэтов, хороших и разных музыкантов, педагогов, родителей… поваров, слесарей, токарей… агрономов, зоотехников… спортсменов… и т. д. Я дразнил студентов, спрашивая, бывают ли «талантливые ноги». Я имел в виду спортсменов-бегунов, танцоров… Талантлив, конечно, сам человек, достигший высот мастерства то ли в беге, то ли в танце. Он при этом и свои ноги сделал «талантливыми» – способными обеспечить решение тех задач, которые стоят перед мастером. И не только ноги, конечно. Все тело.

Имеет значение, конечно, и состояние здоровья – особенно насколько наш мозг медицински нормален, а если болен, то каков характер патологии. Но и при хронических болезнях, при инвалидности можно превратить свое тело в орган, орудие реализации того или иного мастерства, и именно на уровне мастерства – таланта.

У понятия таланта, кроме чисто профессионального или учебного, есть еще и этический смысл. Мы признаем талантливость только у тех, чье мастерство положительно оценивается в обществе. Если «мастерство» такого свойства, что общество вынуждено искать от него эффективную защиту, то понятие таланта предпочитают не применять. Как-то не звучит – «талантливый вор», «талантливый грабитель», «талантливый бандит», «талантливый убийца», «талантливый палач»… Да и понятие мастерства в этих случаях тоже не стоит применять. Ловкость рук, коварство, вероломство, дьявольская хитрость, дьявольская жестокость, тупость робота…

Сам я, вступая в спор о происхождении таланта еще в подростковом возрасте, за несколько лет до личного знакомства с Эвальдом Васильевичем Ильенковым, – яростно, что называется, всеми печенками, воспротивился против концепции таланта как чьего бы то ни было «дара». Меня до глубины души оскорбил тот самый «убийственный аргумент», «…что из нас с вами нового Моцарта или Платона сделать нельзя, как строго нас ни наказывай». В моем случае этот «аргумент» прозвучал из уст учительницы литературы в такой редакции: «Ты что, Пушкин?» Вот такой я получил ответ, когда впервые спросил, что такое талант и можно ли талантливым стать, а не родиться. У меня и тогда хватило ума ответить, что Пушкин тут ни при чем, что мне бы стать самим собой – Суворовым…

Еще в тринадцать лет я сердился на зрячеслышащих ровесников, у которых, про что ни спроси, на все был один ответ: «Не по нашим возможностям». Почему они так уверены в своих невозможностях? Почему хоронят свои возможности заранее? И какой-такой мерой возможности измеряются?

Если не отказываться от возможностей заранее, то мера одна: поставить перед собой явно недостижимую цель – и попробовать достигнуть. Что все же получится, то на сегодня и есть мера наших возможностей. Только на сегодня. Эта мера не бывает одна и та же на все времена. Планку можно повысить или понизить. Мера возможностей – это мера наших усилий. Мера саморазвития.

Ответ на вопрос, что же такое талант и зависит ли от меня лично хоть что-нибудь, дабы стать талантливым, мне пришлось искать самостоятельно. К моменту знакомства с Ильенковым я, в общем, уже определил свою позицию раз и навсегда, и искал только аргументы в ее пользу. Я отбрасывал с порога любые рассуждения о врожденности таланта и с благодарностью брал на вооружение высказывания писателей и литературных критиков о том, что талант – это работа, работа и еще раз работа. Работы, во всяком случае увлекательной, творческой, сложной, я не боялся и мог поэтому надеяться, что талант у меня возникнет.

Точно так же я расправился и с проблемой вдохновения. С отвращением реагировал на любые намеки на то, что вдохновения надо дожидаться сложа руки, а если оно само откуда-то не возьмется, ничего путного не сотворишь, будь даже самым расталантливым. И с восторгом принимал спокойное рабочее отношение к этому состоянию: до вдохновения надо просто доработаться. Например, запомнился спор Гоголя с Соллогубом, автором повести «Тарантас»: «Да что ж делать, Николай Васильевич, – стенал Соллогуб, – если не пишется?» «А вы пишите! – уговаривал Николай Васильевич. – Сегодня вам не пишется и так далее, наконец надоест и напишется». Я хохотал – и аплодировал Гоголю, презрительно фыркая в сторону Соллогуба.

24 мая 1968 года Мещеряков привез Ильенкова в Загорский детдом, где я с Эвальдом Васильевичем и познакомился. С тех пор он почти неизменно сопровождал Александра Ивановича в его поездках в Загорск. Нередко появлялся и без него, привозил своих коллег, в том числе зарубежных. Когда четверых воспитанников перевели в Москву для подготовки к поступлению в МГУ, Мещеряков с Ильенковым приходили к нам почти ежедневно, общались «за жизнь», гуляли с нами, баловали как могли. Они нас очень любили. После смерти Мещерякова 30 октября 1974 года Ильенков неофициально руководил нашим обучением, занимался проблемами нашего трудоустройства и жизнеустройства, сам беспокоился и всех тормошил. Поэтому после смерти Мещерякова нас называли «ребятками Ильенкова» с не меньшим правом, чем учениками Мещерякова.

Больше всех из четверки с Эвальдом Васильевичем сблизился я. Александр Иванович очень поощрял нашу дружбу. Еще когда я был воспитанником детдома, он в беседе наедине сказал мне, что очень хотел бы нашего сближения с Ильенковым. Мы стояли в полутемной прихожей у двери в кабинет директора, тогда Апраушева. И Александр Иванович, положив мне левую руку на плечо, правой доверительно рассказывал об Эвальде Васильевиче, какой это большой, умнейший и добрейший человек, просил не стесняться и обращаться к нему со всеми моими проблемами, уже начавшимися творческими исканиями, подчеркивал, что сам не может ответить на очень многие вопросы, на которые смог бы ответить только Ильенков. В той беседе Александр Иванович по существу сказал мне то же самое об Эвальде Васильевиче, что лет за десять до этого нашего разговора внушала мне моя мама относительно школы вообще: «Учись, сынок! Я уже дала тебе все, что могла, больше даст только школа, тебе надо учиться больше и лучше, чем зрячим». Вот так и Мещеряков передал меня буквально из рук в руки Ильенкову, который стал мне ближе родного отца, определил своей любовью и бесконечной душевной и духовной щедростью всю мою дальнейшую жизнь.

Потом нам стали переписывать рельефно-точечным шрифтом некоторые статьи Эвальда Васильевича, в том числе – я был уже студентом – «Психику и мозг». Вот тут-то я в его философию и «вцепился». Я нашел в ней то, что давно искал: всестороннее, на уровне до конца продуманного философского мировоззрения, обоснование посюсторонности таланта. Обоснование того, что талантливым можно и нужно стать. Значит, со мной лично все в порядке. Стану! Надо только работать.

Прошли десятилетия. Время от времени до меня доходят разговоры о том, что Суворов-де принял всем сердцем ильенковскую философию, во-первых, под могучим воздействием личности философа, а во-вторых, просто потому, что ничего другого не знал и выбирать, собственно, было не из чего.

Могучее воздействие личности не отрицаю. А выбор всегда есть. Даже в условиях слепоглухоты. В шестидесятые годы XX века, когда я был школьником, как и сейчас, подавляющее большинство людей считало талант «даром». Не бога, так природы, дезоксирибонуклеиновых кислот – генов мамы с папой. И проще было к этому господствующему мнению присоединиться. Вот только я присоединиться не мог. Категорически не хотел.

Мне фантастически повезло, что я встретил Эвальда Васильевича. И еще больше повезло, что я смог познакомиться с его философией по его произведениям. Надо было именно «смочь», потому что, кроме пары-тройки статей в паре сборников, по системе Брайля ничего никогда не издавали. Работы Ильенкова приходилось переписывать в единственном экземпляре на брайлевской машинке. И только с появлением у меня в 2000 году электронной почты знакомство с произведениями Ильенкова упростилось: доктор философских наук Андрей Дмитриевич Майданский, создатель и владелец сайта «Читая Ильенкова», любезно пересылает все, что прошу и чем сам располагает, прикрепленными файлами, доступными мне через специальный брайлевский дисплей. В общем, чтобы добраться до этих духовных сокровищ, надо было очень постараться, особенно до появления брайлевского компьютера…

Я совершенно сознательно присоединился к философской позиции Ильенкова. Присоединился, потому что именно это мне и было нужно. Именно этого я и искал – еще задолго до личного знакомства с философом, а тем более – с его работами. Я выбрал это мировоззрение потому, что к нему однозначно подводила вся логика моего личностного становления, роста. И если бы работы Эвальда Васильевича остались недоступны мне (а это вполне могло случиться), я обосновал бы тезис, что талантливым стать и можно, и нужно самостоятельно. Хотя бы только для себя, если не в виде теоретического продукта общечеловеческой значимости. А так… Я лишь избавился от необходимости изобретать велосипед.