Текст книги "Каменная могила"

Глава 19

Мы твёрдо решили отдать Бонда в науку. Бонд был, конечно, против. Он, видите ли, и так уже умеет давать лапу. Чего же ещё!

– Дураков слушать – только портить! – отрезал я.

И в конце марта здоровым уральским полднем выходного дня мы повезли Бонда в клуб «Лайка». Ехать было далеко, с двумя пересадками, а вёсны на Урале – ледяные. Поэтому мы надели на Бондика старую бабкину кофту с подрезанными рукавами. Кофта застёгивалась на спине, и в ней он выглядел, как шимпанзе Джуди, то есть неотразимо! Всю дорогу Бонд молчал и разглядывал ноги стоящих вокруг пассажиров.

«Лайка» лежала на пути к ЧМЗ, как раз напротив бюро похоронных услуг «Ритуал», в каких-то хвойных зарослях. Бонд пометил все кусты по маршруту, и когда подошли к воротам «Лайки», был в превосходном настроении. Мы сняли с него бабкину кофту, потому что все остальные собаки почему-то были без кофт.

Наша группа уже собралась, и инструктор-собаковод Ябарова вела перекличку. Она называла собаку по имени, и её хозяин громко откликался: «да!», или «на месте!», или даже «присутствует!»

Зульфия Зариповна Ябарова имела самый низший инструкторский класс. Более классный собаковод стоил дороже, но тут мы явно пожмотились. Как мне показалось, Ябарова была чересчур молода, как для этого дела, так и для своей амбициозной фамилии. Но рядом с ней, по бокам, как живые доказательства её педагогического мастерства, замер львиноголовый сенбернар и просто звероподобный ротвейлер.

– Это – моё! – представила их Ябарова в самом начале занятий. И вытерла малюсеньким носовым платком брыли сенбернара.

Я отцепил поводок. Бондик посмотрел на меня удивлённо. И тут Ябарова звонко назвала его имя: Бонд! Подпрыгнув, как самолёт с вертикальным взлётом, мой пёс чёртом упал на кучу молодняка и погнал его по площадке. По пути присоединились собаки из других, более классных, групп и многие собачники. Ябарова только хлопала в ладоши и отчаянно кричала:

– Все стоять! Они разберутся сами!

Стая ещё носилась по двору клуба, а Бонд уже прижал к ограде чудесную, сонную сенбернаршу и лаял, не переставая. Хозяин сенбернарши схватил её за шею и дрыгал ногой, вопя:

– Если он её тронет, я его убью! Лора, Лорочка, фас, детка, фас! Разорви его! Смотри, какой он маленький!

Но Лора, присев на задницу, даже не скалилась. По-моему, она была просто парализована такой некобелиной страстью, и не будь рядом хозяина!..

Бонда я поймал и посадил на цепь. Группа снова собралась вокруг Ябаровой. И она предложила:

– Здесь знакомства не получится. Слишком много посторонних. Это возбуждает. Пойдёмте к похоронке!

Мы вышли за ограду «Лайки» и устроились на ступеньках парадного входа «Ритуала».

– А вы, мля, – повернулась ко мне инструкторша, – отцепите вашу лайку. Чё вы её привязали к ноге как чё-то? Запомните! На цепи собака всегда злая!

– Запомнил! – согласился я и спустил Бонда с поводка. Он тут же подскочил к ябаровскому сенбернару и стал увлечённо слизывать крупные слюни с его морды. Делал он это как-то по-женски заботливо и смачно. Сенбернару надоели его ухаживания, и он отворачивал морду и кривился. Его сводный братец, ротвейлер, сразу бросился на Бонда. Тот, как перед Машкой, попытался встать в стойку и не встал. Ротвейлер подмял его под себя и начал по нему топтаться. По временам голова Бондика почти целиком исчезала в его чёрной пасти, и ротвейлер её с наслаждением пережёвывал. Теперь уже я попросил Ябарову хоть что-то сказать своему Шварцнеггеру.

– Ни в коем случае! – окрысилась Ябарова. – Пусть мой его хорошенько проучит. Он мешает мне проводить занятие. К тому же перед взрослой собакой щенок должен лечь и не отсвечивать. А ваш ещё и скалит зубы!

Собаки от безделья разлаялись. Из дверей похоронки выполз сторож и заорал, чтобы мы очистили порог учреждения и не мешали ему сторожить.

– Сегодня – воскресенье! – возмутилась Ябарова. – Ни одного покойника! Сторожите свои гробы на здоровье!

Мы снова пришли на площадку «Лайки», и первое занятие опять началось.

– Сейчас мы разучим две команды: «сидеть!» и «лежать!». Но учтите, вы всё должны делать сами. Ваши собаки – в ваших руках!

Зульфия подозвала ротвейлерюгу и заставила его сперва сесть, а потом и лечь. Ротвейлер крякнул и с неохотой выполнил обе команды. Мы были потрясены.

– Продолжайте! – приказала нам Ябарова и села в сторонке на камень. Потом ей показалось этого мало. Она вытащила пилку для ногтей и принялась чистить заусенцы. Надрывая глотки, мы требовали от своих собак повторить увиденное. Когда это кому-нибудь удавалось, он звал инструкторшу, пытаясь оторвать её от приятного занятия:

– Зульфия Зариповна! Смотрите! Он сел! Да смотрите же! Ну вот… Он уже встал, а вы ещё ничего не видели.

– Мне не надо ничего видеть! – сурово повторяла Зульфия Зариповна. – Я и так всё прекрасно представляю. Вы что – первый в очереди! Он должен сидеть до… посинения! А что у вас!

После двух часов псы стали с горем пополам садиться и ложиться. Хотя иногда кое-кто по-прежнему на все команды добродушно тянул лапу.

Бонд начал садиться первым. И лапы не тянул. Но категорически отказывался выполнять команду «лежать!». По этой команде он каждый раз становился в стойку.

Зульфие надоело чистить ногти и ждать, когда последняя собака «догонит». Она подошла к нам и заглянула Бондику в глаза.

– Мля! – задумалась она. – Обычно глухота у альбиносов. А этот, кажется, рыжий. Может, он просто тупой?

– Лежать! – приказала она Бонду, сидящему возле моей ноги. Бонд снова резво вскочил на все четыре лапы и заулыбался во всю пасть.

Ябарова села на него верхом, схватила за ошейник и с ором, похожим на призыв к атаке, попыталась придавить Бонда к земле. Тот рявкнул, пукнул и ещё шире растопырил крепкие ноги. Зульфия, вцепившись в ошейник, мотала его голову в разные стороны. Глаза Бондика налились кровью, а рычание угрозой. Мне было жаль и Бонда и Зульфию, и я попробовал их помирить.

– По-моему, – заметил я Зульфие, – зверьё побеждают любовью, даже в цирке…

– Кто вам сказал такую хренятину? – взбеленилась Ябарова. – Медведей в цирке лупят палкой по пяткам, чтобы они подпрыгивали. А вы думали, они за сахар танцуют? Бейте его, пока он не ляжет, а потом любите на здоровье! Иначе вам – смерть!

На этом занятие закончилось. Постепенно «Лайка» опустела. Огромная серая туча приближала вечер. Бонд никак не давался в руки. Он стоял в стороне и дулся. Ты ещё хотела опять нарядить его в ту кофту, но он отпрыгивал при малейшем приближении. Он не шёл даже на любимую хлебную корку, которую обычно проглатывал даже без мяса. Ты заволновалась. Становилось не на шутку холодно и одиноко. Близость похоронного бюро даже в воскресный день удручала. Бонд стоял рядом с высоченной сосной и смотрел на нас очень грустными глазами.

– Чтобы кого-то бить, нужно сначала поймать! – сказал я тебе. – Дура эта Заебарова! Одно слово – собаководка!

Я в последний раз поднял руку с коркой и безнадёжно позвал:

– Бонд! И долго ты там будешь ещё стоять?

При последнем слове рука с коркой бессильно упала вниз. И вдруг Бонд совершенно отчётливо вздохнул и лёг. Лёг прямо на подмёрзшую к вечеру прошлогоднюю хвою.

– Бондит! – одурел я от радости. – Чёртов кишкомот! Сказал бы сразу, что у тебя мозги наизнанку!

Глава 20

Поздно вечером небо над Челябинском стало внезапно похоже на творожную сыворотку. Потом сыворотка свернулась в точку, которая на глазах вспухла и превратилась в ноздреватый колобок сырного цвета. Колобок медленно вращался вокруг своей оси, размазывая по сторонам широкие полосы света. В это время луна зашла за тучу, и странное видение казалось единственным светлым пятном во Вселенной.

Вращение всё усиливалось, и когда достигло предела, стало незаметно для глаза. Ноздреватый колобок полностью размазался по небу, и оно снова забледнело творожной сывороткой. А через секунду свежий ветер выдул пространство до черноты.

На следующий день из обугленных и прокопченных пятиэтажек санитарной зоны вокруг ЧЭМК ушли все бомжи. Мёртвая зона, плотно обхватившая электрометаллургический комбинат, давно была заселена людьми, которых не пугали ни окалина на деревьях, ни адовый грохот по ночам, ни ядовитая сажа на подоконниках. Милиция сюда не заглядывала, никто не требовал у бомжей ни прописки, ни даже паспорта. Можно было смело без всякого ордера занять трёхкомнатную квартиру или даже весь шестиподъездный дом. Конечно, без тепла, света и воды. Но именно отсутствие «всех удобств» и радовало бомжей. На свет и тепло обязательно приходил участковый и требовал паспорт с видом на жительство.

Чтобы отвести беду, челябинцы вместе с Чумаком перезаряжали тонны грязной воды, доведя её до полной непригодности. Вместе с Кашпировским дули на старые рубцы. У многих ум заходил за разум, когда кольцо Сатурна зацеплялось за угол дома Юпитера, и Павел Глоба, как новый Нострадамус, пытался разглядеть светлое будущее России в Туманности Андромеды. Правда, уточнял он, главное, чтобы народ на выборах в Госдуму не промахнулся и не пошёл за двуязыким в голубой чалме, родившемся в год войны в Персидском заливе.

Нашей семье тоже было не весело. И всё же мы твёрдо решили до конца быть с народом. Во время телесеанса Кашпировского мы целый час продержали Бетю перед экраном в надежде рассосать её крошечную глаукому на правом глазу. К нашему ужасу очень скоро волосы на затылке тёщи-бабушки начали темнеть и завиваться. Нет, кроме шуток! Хорошо, что Бетя не видела этого сама! Я срочно вырубил свет во всей квартире, и процесс чудовищного омоложения прервался.

На Северо-Западе одинокая молодая женщина задушила своего грудного младенца.

– Нам на двоих не хватало молока, – призналась она следователю.

Заключённые СИЗО требовали не сажать её с ними рядом.

– Убьём суку! – грозили они. – Мы, мля, тоже люди!

Судебная экспертиза признала мать-убийцу психически абсолютно здоровой.

Без всяких причин стали пропадать породистые собаки. В подъездах, во дворах, на пустырях. Уводили ли их из-под носа хозяев или они сами выбирали голодную свободу – не известно. Иногда их находили мёртвыми в сточных канавах. Иногда во вшах и коросте в стае дворовых псов. Но чаще они исчезали бесследно.

Отчаянье творило невероятное. Давно пропавший доберман был найден у железнодорожной насыпи. В двадцатиградусный мороз практически голая псина, полностью одичав, сумела вырыть себе настоящее логово и утеплить его сушняком. И самое зловещее: под декоративной чёрной шерстью добермана вырос густой подшёрсток.

Стопроцентный еврей Зельдович подал заявление о вступлении в уральское казачество. Просьба рассматривалась на большом круге оренбургского казачьего войска. Казаки задали Зельдовичу множество вопросов, в том числе: не участвовал ли он или его родня в красном расказачивании и когда он, Зельдович, в последний раз пахал землю? Особо волновала казаков проблема вероисповедания.

– Будешь ли, падла, верить в Исуса нашего Христа или нет?

– Буду! – не раздумывая, заявил атеист Зельдович. – Христос с ним!

Вопроса – почему Зельдович решил податься в казаки и нет ли тут происков мирового сионизма – не последовало. Но большинство казаков полагало, что «без жидов всё же лучше!». Под конец встал весёлый и кудрявый атаман, взмахнул нагайкой и гаркнул:

– Тиша! Жид, как ни крути, тоже это… Или нет?

– Любо! – отгаркнулись казаки.

– Землю пущай не паше. Не надо. А шашку должон держать! Пущай спробует. А колы чё не так – нагайкой по жопе, як принято!

– Любо, – зареготали казаки. – Любо!

– Або щэ кращэ! – закончил атаман, – Скидай, казаче, штаны зараз же!

На полигоне нам рассказали, что вчера днём неистовый ризеншнауцер Джери, лучший исполнитель команды «апорт!», подбежал к хозяину, стремительно закружился на месте, как будто хотел ухватить обрубок своего купированного хвоста и замертво рухнул на землю.

С горя хозяин потащил Джери через весь город в ветлечебницу. Оживить пса не удалось. Он умер… от разрыва сердца.

Глава 21

Две потёртые серебряные ложки: десертная и большая, погнутая по краям, столовая. Настоящее дореволюционное столовое серебро со знаками высокой пробы, почерневшее от долгого неупотребления.

В конце восьмидесятых, когда жизнь пошла окончательно наперекосяк, ложки начистили мелом и сдали в ювелирный магазин по цене серебряного лома.

Бедные, бедные чекисты! Знали бы они, какое огромное богатство утаил от них мой дед по матери Израиль Голубчин. А ведь божился, гнида, что сдал всё, до последней пушинки! Не сразу, но поверили. А, поверив, не убили. Даже отпустили! Хотя и были убеждены, что честный еврей – мёртвый еврей.

Давным-давно отцу ко дню рождения сослуживцы подарили два тома энциклопедии советской Украины: Днепропетровскую и Запорожскую области. Ной, как Моисей, был подавлен дорогим подарком. Каждый том весил не менее трёх кило, а жили мы на горе.

«Как жаль, что мы не живём в Западной Украине! – вздыхал Ной, взбираясь в гору. – Там области совсем маленькие»

Но тут же, испуганно повторял:

«Слава Богу, что мы – не в Киеве!»

Подарки он свалил на стол, и мы с братом-двойняшкой кинулись листать Запорожскую область в поисках родного Мелитополя. Днепропетровская нас не интересовала. По малости лет мы ещё не знали, какой великий человек там рождён и чей заплёванный народом бюст в Днепродзержинске днём и ночью стережёт милиция от всякой антисоветской сволочи.

Мелитополь был найден. И уже через пару минут мы, вырывая друг у друга и роняя на пол тяжеленную скрижаль, звали нашу бабу Басю:

– Ба! Ба! Тут о вас с дедом! Гляди!

На странице энциклопедии чёрным по белому, крупными печатными буквами, было написано: «До революции в Мелитополе после завода Классена был известен завод по производству и ремонту оборудования для мельниц. Завод принадлежал Голубчину.» Вот так – просто и ясно – на века!

– Ба! Вы были миллионеры? А почему счас?..

Сейчас баба Бася получала двадцать четыре рубля за своего покойного Израиля. Собственной пенсии она не имела, так как, по мнению Советской власти, никогда не работала.

… Следователь мелитопольской ЧК был, прежде всего, провинциалом: ни чёрной тужурки, ни хромовых сапог, ни кобуры на поясе. Коротковатый парусиновый пиджак, мятые широкие парусиновые брюки и туфли из той же парусины. Летом в Мелитополе не до форса: жара. Деревья, дома, заборы – всё плавится, колышется от зноя, чернозём превращается в бесплодную пыль. Даже наган за поясом мешает. И следователь то кладёт его на стол, то снова засовывает за ремень штанов. Наган мокрый от пота и без единого патрона. Раз вот так же положил его на стол, а он и выстрелил. Пуля пробила стену. Стена дранковая – дерьмо! Хорошо сосед за стенкой ушёл на задание. Но была тревога, подумали: белые. Чуть было не пришили контрреволюцию, дураки!

С тех пор патроны лежат в кармане пиджака. И надёжно, и всегда под рукой. Форсить не перед кем: Мелитополь – большая деревня. Хотя нет! В деревне всё проще. И кулака видно издалека. И мешки с зерном далеко не зароешь: сгниют. С буржуями хуже. Вот он, следователь ЧК, а третий месяц без зарплаты. А почему? Все фабрики – жидовские или немецкие. Жиды их теперь добровольно отдают. Нате, мол, ешьте, давитесь на здоровье! А шо там есть, когда рабочие разбежались, а за эти железяки на толкучке и спичек добрых не выменяешь.

Один жидок даже такую писульку в Совет подкинул:

«Прошу принять меня в качестве временного директора на принадлежавшее мне предприятие. Дело – сложное, и Советской власти пока неподсильное. Готов на первых порах работать бесплатно. Голубчин.»

Совет ответил революционно:

«В бесплатных услугах бывших поработителей трудового народа Советская власть не нуждается» А жидка того – сюда. На проверку. Потому – что значит бесплатно? Если даже сам товарищ Ленин в Кремле зарплату получает. А главное: на какие же шиши, морда жидовская, жить думаешь? Выходит, на наши же кровные, тобою припрятанные? Так вот почему следователь мелитопольской ЧК третий месяц вынужден спасать революцию задаром! Ну-с, кто там следующий? Ах, этот самый жидок Голуб-чин!

– Во, царь-батюшка, царствие ему!… – пожаловался следователь дежурному. – Позволил жидам русские фамилии. Теперь хер разберёшь!

Тот сочувственно хмыкнул.

– Зови! – приказал следователь.

В комнату вошёл маленький человек с густыми чёрными бровями. Под парадным сюртуком – белая рубашка со стоячим воротничком, перехваченным чёрным галстуком. Короткая европейская стрижка, усы без выкрутасов, ни пейсов, ни бороды. В руке – широкополая шляпа. На вид – лет сорок, не больше.

«Форсит, сволочь! – решил про себя следователь. – Ничего, я заставлю тебя свинину жрать! Иносранец!»

Следователь вытащил из кармана патроны, и стал расставлять их на столе, как домино. Посетитель стоял за стулом, положив руки на спинку. Покончив с патронами, следователь глухо спросил:

– Израиль Гольдштейн?

– Прошу прощения, господин чекист! Но я – Голубчин.

– Я знаю, – сказал следователь и не предложил сесть. – Голубчин Израиль! Как слон и моська. Смешно! Правда?

Маленький человек пожал плечами и улыбнулся.

– Ви правы, господин чекист! Очень смешно.

– Вы – первый, кому здесь смешно! – удивился следователь. – Вам просто страшно. Не бойтесь! Уверен, мы поладим. Кстати, Голубчин, в царской ар-мии вы были унтером! Как вам, еврею, это удалось? Впрочем, лучше скажите, сколько по-вашему стоит этот патрон?

– Я не делал патрон, господин чекист. Я делал всё для мельниц. Это… совершенно другой аспект.

– Другой аспект… – повторил следователь. – Вы плохо говорите по-русски, Голубчин. Для еврея это непростительно. Вы должны говорить по-русски лучше меня. Где вы научились так плохо говорить?

– Ви знаете, я много лет жил во Франции, потом в Англии. Я закончил английский колледж, и даже немножко работал в крупной фирме. Там никто не говорил по-русски. Верьте слову! Теперь мне очень жаль!

Следователь вытащил из ящика стола большую красную книгу с золотым тиснением на обложке.

– Ваша?

– Честное слово, это моя книга! Это есть презент. Подарок. Я думал её украли… во время обыска. Мне её дарили англичане на прощанье.

– За что? – выдавил следователь. – Чем вы так угодили врагам Советской власти?

– Почему врагам? – изумился маленький человек. – Англичанин был союзник России. И тогда не было Советской власти. Ах, да! Очень жаль!

– Ему жаль! – покачал головой следователь и ткнул пальцем в книгу. – Так за что же вас так полюбили союзнички царской России?

– За отличный знаний английского языка и отменные предпринимательские способности, господин чекист! Вот здесь всё написано золотыми буквами. Читайте!

– Я вам… верю, – усмехнулся следователь. – Золотыми буквами! Вы любите золото? А я должен его презирать. Говорят, вы до революции ходили в полицейский участок выкупать революционеров. Зачем?

– Царь мешал евреям делать честный гешефт. И он называл себя другом «Союза русского народа». Русский царь – друг русских погромщиков! Как вам это нравится? А ви хорошо обещали, господин чекист. Я думал при вас будет лучше.

– А теперь ви так не думаете? Правда?

– Теперь… не уверен. Но когда было совсем плохо, тогда я имел завод и кормил сорок человек. Ви не представляете себе, что такое день получки! Всегда нет свободных денег. Я говорил своей Басе, моя Бася – это целая контора: бухгалтер, счетовод, делопроизводитель – всё Бася! Так вот, я говорил Басе: «Сегодня рассчот! Я должен сначала дать рабочим. Верно? А ты подождёшь». И что ви думаете? Бася ждала! Так тогда, когда было так плохо, я шёл в участок и платил полицмейстеру за смутьянов, чтобы когда-нибудь и евреям было хорошо. Клянусь, если вас сейчас, упаси Бог, посадят, мне нечего будет дать вашему начальнику, господин чекист. Мне очень жаль!

– Мне кажется, Голубчин, вы – большая бестия. Впрочем, как всё ваше иудино племя. Почему вы добровольно отдали свой гешефт?

– А ви бы не отдали, господин следователь? Я сказал Басе: давай отдадим сами, меньше головная боль, они всё равно всё отберут. Ведь правда? Им надо кормить столько бедных человек, которые совершенно не могут работать! Столько пролетарий всех стран! И что сейчас мельницы, если никто не сеет и не жнёт! Одни убытки. Раньше, когда было плохо, ко мне ехали со всей Таврии. Спросите кого угодно, что был для них завод Голубчина! Это – литейка, вальцовочные станки, полный ремонт любого оборудования по английской технологии. Я давал гарантию на десять лет. Это почти на всю жизнь! Ви думаете так просто! Если бы они все вернулись ко мне хоть раз в жизни – я бы прогорел! Я отдал Советской власти хороший гешефт. Но я боюсь, что он ей совсем не нужен.

– Вы хотите, чтобы Советская власть сказала вам спасибо? Не дождётесь! Вы кормили сорок человек! Да это они, эти сорок ваших холуёв, кормили тебя, жидовское твоё мурло!

Маленький человек нахмурил густые чёрные брови и тихо сказал:

– Не стоит благодарности, господин следователь. Я говорю фигурально. Мы все работали друг на друга, они на меня, а я на них. Но я отдал всё. Чем могу служить ещё?

– Всё отдал! – сцепил зубы следователь. – Ты врёшь, Израиль! Ты, сволочь, владел вторым по величине заводом в Мелитополе, огромным домом под железной крышей, рысаком и выездом, матушка твоей Баси имела собственную Тору. Ты знаешь, что такое иметь собственную Тору! И ты хочешь сказать, что это всё? Куда ты дел свои капиталы? Где золото и бриллианты? Твой сын, жидёнок этакий, при обыске бросился отбирать банку варенья и укусил милиционера, а твоя Бася чуть не повесилась из-за последней пуховой подушки. Ты приходишь сюда одетым лучше меня! Зачем ты так вырядился? Ты – английский шпион! Ты думал справлять тут свой шабат?

– Нет, господин следователь, – потупился Голубчин и неожиданно без приглашения сел на стул. Следователь зло посмотрел на него в упор, но промолчал. – Нет. Я не пришёл сюда справлять шабат. Сегодня – четверг.

– Хм, четверг… Я спросил у тебя, сколько стоит этот патрон. Можешь не говорить! Я сам скажу тебе: он стоит твоей головы. Но ты можешь выкупить его за своё ворованное золото. Даю тебе на это три… нет два дня. А чтобы ты лучше думал… дежурный! Отведёшь его в подвал. Поставишь по колено в воде. Никуда не отпускать – всё под себя. Через каждые два часа спрашивать по-русски: не надумал ли он чего-нибудь? Поймёт не поймёт – плевать! Идите!

Израиль Голубчин поднялся со стула и молча пошёл к двери. Перед самым выходом следователь окликнул его:

– Слушай, Израиль! Если через два дня или раньше… вы сдадите всё – я лично вручу вам этот патрон на память. И вы сможете спокойно выковырять из него пулю. Если нет – ты найдёшь её у себя в затылке. Я три месяца служу без зарплаты, так выдай мне её. Что я хуже твоих холуёв! Твоя Бася подождёт. Я гарантирую!