Текст книги "Слезы, летящие к небу"

Росток в вечность

Народная мудрость утверждает, что человек за свою жизнь обязательно должен построить дом, родить сына и посадить дерево. Но если мы рассмотрим эту традиционную жизненную программу-минимум в свете христианского вероучения, то сразу же станет ясно, что состоит она из двух неравнозначных частей. Ведь даже самый навороченный особняк на Рублевском шоссе, окруженный целой рощей собственноручно посаженных деревьев, несопоставим с рождением ребенка. Да что там особняк! Можно застроить небоскребами всю Сибирь, превратить Сахару в непроходимые джунгли, а на Северном полюсе разбить яблоневые сады. Но даже тогда весь этот архитектурно-ботанический сюрреализм окажется по большому счету – малозначительной безделицей рядом с подвигом самой обыкновенной мамочки, в муках рожающей своего малыша. Потому что и возведенные дома, и посаженные деревья и все остальные дела рук человеческих целиком принадлежат этому миру, существуют лишь в категориях пространства-времени и рано или поздно исчезнут без следа, как будто их никогда и не было.

Библия прямо говорит, что концом истории человечества будет глобальная катастрофа, когда …небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят. (2Пет 3:10)

И только новорожденный ребенок становится в этом обреченном на гибель мире семенем, прорастающим в Вечность, за грань грядущей катастрофы. Потому что именно для вечности через папину и мамину природу творит его Сам Господь. По слову Климента Александрийского, родители становятся служителями этого творения. И наверное, важнейший смысл деторождения как раз и заключается в этом высоком призвании: стать со-творцами, со-трудниками Бога, создающего новых людей. Это участие в деле Божием – дар, полученный нами для достижения высокой моральной цели: …Для чего все мы не происходим от земли, как Адам? Для того, чтобы рождение, воспитание и происхождение друг от друга привязывали нас друг к другу (свт. Иоанн Златоуст).

Через рождение детей, Господь дает нам возможность вырваться из железного кольца собственного эгоизма и научиться, наконец, жить не ради себя, а ради другого человека.

А этот – другой, лежит себе в коляске, и с любопытством разглядывает нас блестящими глазенками. Он пока еще совсем маленький и беззащитный, он еще ничего не может сам, а мир вокруг такой огромный и непонятный…

Сейчас он полностью доверяет нам. А через какой-нибудь десяток лет с небольшим став подростком, возможно, задаст все тот же вопрос: зачем вы меня родили? И мы, так же как и бесчисленные поколения родителей до нас, не будем знать – что на это ответить…

Но не нужно смущаться своим незнанием. Эти юношеские слова – не хамство и не бравада, это очень честный и правильный вопрос, но вот ответ на него может дать один лишь Господь, призвавший человека от небытия к бытию. И Он обязательно ответит, важно только не угасить в своем сердце это искреннее желание – узнать волю Божию о себе. Потому что Бог, уважая нашу свободу не навязывает Себя людям, открываясь лишь тем, кто стремится с Ним встретится. И когда происходит эта встреча, все неразрешимые вопросы просто исчезают, растворившись в океане Божьей любви, ставшей для человека главным и окончательным ответом.

Зачем он появился на свет? Что его ожидает в будущем, и какими путями Господь поведет его по жизни? Все это сокрыто в глубине Божьего замысла о нем, и мы можем лишь благоговейно умолкнуть перед великой тайной творения – рождением нового человека.

 
Куда подевался мальчик, которым я был когда-то?
Скажите, долгая старость – награда, или расплата?
Где умирают птицы? Сколько лет сентябрю?
Понимает ли море то, что я говорю?
О чем молодая листва поет вечернему бризу?
Откуда приходит смерть, сверху, или же снизу?
Сколько листьев, чтоб выжить, платят зиме деревья?
– Мне бы только, чтоб дети не умирали во чреве…
 

(Пабло Неруда)

…Дальше можно только лететь

Человек, открывающий для себя Православие, неизбежно сталкивается со странным противоречием: христианство, основанное на проповеди любви и свободы, в то же время является самой догматизированной религией на свете. Ни одна из мировых религий не создала такого сложного и подробного учения о Боге. Горы книг, учебников, богословских трудов, соборных постановлений… Все это богатство христианской мысли часто вызывает у верующего человека двойственное чувство. С одной стороны, возникает смутное ощущение превосходства своей религии над всеми прочими, которое можно выразить наивными словами лесковского Левши: «Наши книги против ваших – толще, значит и наша вера – полнее!». С другой стороны, гордое сознание своего превосходства вдребезги разбивается о первую же серьезную попытку вникнуть в содержание этих толстых и умных книг. С печальным удивлением неподготовленный читатель догматических трудов осознает вдруг, что не в состоянии понять и десятой доли того, что в них написано. Ход мысли автора, суть рассматриваемых вопросов, терминология – ну все непонятно! Или – почти все. А ведь речь идет о самом важном – о том, в какого Бога мы веруем, как веровать в Него правильно, и что считать отклонением от этой правильной веры. Так неужели для того, чтобы быть настоящим христианином, нужно обязательно изучить полный курс догматического богословия и освоить все эти диалектические премудрости и тонкости?

Но мы знаем, что Христос проповедовал свою Благую весть не книжникам, а самым обычным людям. Да и в апостолы Он избрал отнюдь не философов и богословов, а простых галилейских рыбаков. Подавляющее большинство Церкви во все времена составлял малообразованный народ – крестьяне и ремесленники. И если вот уже два тысячелетия Царство Небесное наследуют неискушенные в богословии люди, возникает закономерный вопрос: а тогда что же это такое – догматика, откуда она взялась, для чего нужна и почему она такая сложная?

Когда кончаются фантазии

Не нужно удивляться тому, что в догматах трудно увидеть Бога, что в них нет ни капли поэзии и написаны они сухим языком логики, что при знакомстве с ними не загораются наши сердца любовью к Господу. Вопреки распространенному мнению, догматы вовсе не являются результатом творческих изысков христианского богословия. Православное богословие вообще не является творчеством в расхожем понимании этого слова, и вот почему.

На заре человеческой истории грехопадение отсекло людей от их Создателя, но воспоминание об утраченной полноте Богообщения все же теплилась у представителей всех народов Земли. Эта общая память человечества о Боге и стала основой богословского творчества в разных культурах. Люди всегда знали, что Бог есть, но более не знали о Нем ничего и лишь строили различные предположения. Можно было представить, например, что боги во множестве живут на Олимпе и шалят там, каждый на свой манер. Или философически порассуждать о том, что бог – трансцендентный абсолют. Можно было увидеть бога в крокодиле, бегемоте или в человеке с собачьей головой. Богами становились гром и молния, обожествлялись луна, созвездия, солнце… Отпадшее от Бога человечество придумывало себе богов, словно детдомовец, потерявшийся в раннем детстве, придумывает себе родителей. Он тоже абсолютно уверен, что отец у него есть, но только не знает – кто он. И тогда, в меру своих представлений об идеале, он начинает рассказывать приятелям, что его папа – знаменитый артист, крупный бизнесмен, боец «Альфы», или крутой бандит. До определенного момента он имеет полное право на такое творчество, потому что папа действительно может оказаться кем угодно. Но уж если отец отыскал потерявшегося сына, приехал его забрать, и при этом выяснилось, что он всего-навсего обыкновенный тракторист или скромный служащий в статистическом бюро, тогда – все! Тогда – стоп! Тут все фантазии кончаются. Ребенку уже не важно – «крутой» его папа, или – «ботаник». Важно, что он наконец пришел и что он тебя любит, остальное больше не имеет значения.

Богословское творчество могло существовать лишь до тех пор, пока Бог не открыл Себя людям. Но после Рождества Христова ситуация коренным образом изменилась: Бог вошел в земную историю, став именно – Человеком, а не слоноголовым монстром, крылатым змеем или пучком лучистой энергии. Никакие творческие эксперименты ничего уже не могли добавить к этому откровению и только уводили людей от Истины. После Боговоплощения человеку оставалось лишь привести в соответствие со своим понятийным аппаратом то знание Бога, которое он получил во Христе, Однако это оказалось гораздо более тяжелым и неблагодарным занятием, чем творчество. Ученые и художники исследуют и описывают мир, но как описать Того, Кто этот мир создал?

Сами богословы были очень невысокого мнения о результатах своего труда. Не потому, конечно, что работали недобросовестно. Просто они лучше, чем кто-либо другой, знали, что изобразить Бога в категориях человеческого разума невозможно в принципе. Нельзя дать определение Тому, Кто шире всяких пределов. Вот как говорил об этом свт. Григорий, которого Церковь почтительно именует Богословом с большой буквы: «Как никто и никогда не вдыхал в себя всего воздуха, так ни ум не вмещал совершенно, ни голос не обнимал Божией сущности. Напротив, к изображению Бога заимствуя некоторые черты из того, что окрест Бога, составляем мы какое-то неясное и слабое, по частям собранное из того и другого представление».

Догматы – это сухая статистика, своего рода – подведение итогов интеллектуальных усилий человечества в попытке осмыслить Божественное Откровение.

Знаменитый скульптор говорил: «Как я делаю статую? Очень просто: беру глыбу мрамора, и – отсекаю все лишнее». Создавая догматическое богословие, святые отцы использовали похожие методы: они отсекали от человеческих представлений о Боге все, что не относилось к Богу. Но, в отличие от скульптора, богословы никогда не дерзали даже предположить, будто, отринув все ложные мнения о Боге, они смогут Его изобразить или хотя бы увидеть.

Итак, догмат, безусловно – ограничение. Но ограничивает он не Бога, а пути человеческого разума в познании Бога. Когда человек поднимается в горы, он может попасть под обвал, неосторожно вызвать лавину, наконец, просто сорваться в расщелину на очередном повороте горной тропы. И ограничительный знак, предупреждающий об этой опасности, может спасти ему жизнь.

Наш разум, восходя к Богу, также должен знать допустимые пределы. Догматы и есть – такие ограничительные знаки для человеческого разума, предупреждающие, что тропа закончилась, пешего пути вверх больше нет, впереди – пропасть. Как писал К. С. Льюис, «… дальше можно только лететь».

Чем пахнет одуванчик?

Парадокс возникновения догматического богословия – в том, что Церковь не испытывала внутренней потребности в его создании. Имея живую связь с Богом в Таинствах и молитве, христиане не нуждались в точных рациональных формулировках сущности своей веры.

Здесь нет ничего необычного. В жизни много явлений, которые нельзя описать в категориях разума, но это нисколько не мешает нам пользоваться этими явлениями. Ну, как можно описать словами вкус абрикоса, например? Или запах одуванчика? Очевидно, что – никак. Но это вовсе не мешает нам с удовольствием есть абрикосы, нюхать одуванчики и радоваться таким простым вещам, не поддающимся рациональному осмыслению.

Бог для христиан – предельная Реальность, к которой они приобщаются в таинстве Евхаристии. И не догматические определения, а именно этот живой опыт общения с Богом, был основой и главным содержанием христианства во все времена.

Святые отцы прекрасно понимали, по слову святителя Григория Богослова, что наш ограниченный разум может составить лишь какое-то очень неясное и слабое, по частям собранное из одного и другого представление о Боге. Но, в таком случае, почему же богословы все-таки попытались выразить свое живое опытное знание сухим языком догматических формулировок? Этому была одна, но очень серьезная причина – ереси.

Что же такое ересь? Это ложное учение о Боге, проповедуемое от лица Церкви. Причем ложь в ереси, как правило, не является осознанной. Это, скорее – богословская ошибка, заблуждение. И догматы появлялись в Церкви именно как исправление ошибок, наделанных еретиками.

Таким образом, о неизреченных предметах веры первыми заговорили создатели ересей. Отцы Церкви просто вынуждены были давать им отпор на предложенном еретиками же языке античной философии.

Причина такой последовательности развития догматического богословия вполне понятна: взяться за изъяснение неизъяснимого может лишь тот, для кого абсолютно все ясно и понятно. Отцы же считали Бытие Божие – неприкосновенной тайной, которой можно лишь поклоняться в благоговейном молчании. Вот как пишет об этом свт. Илларий Пиктавийский: «Злоба еретиков вынуждает нас совершать вещи недозволенные, выходить на вершины недостижимые, говорить о предметах неизреченных, предпринимать исследования запрещенные. Следовало бы довольствоваться тем, чтобы искренней верой совершать то, что нам предписано, а именно: поклоняться Богу Отцу, почитать с Ним Бога Сына и исполняться Святым Духом. Но вот мы вынуждены пользоваться нашим слабым словом для раскрытия тайн неизреченных. Заблуждения других вынуждают нас самих становиться на опасный путь изъяснения человеческим языком тех тайн, которые следовало бы с благоговейной верой сохранять в глубине наших душ».

Вера приходит человеку на помощь там, где кончается знание. Святые Отцы видели непостижимость глубин Божественного Бытия и смиренно принимали это как – тайну. Еретики же, напротив, пытались разумом проникнуть в сферы, где человеческий ум оказывается бессилен и превращается в безумие.

Правда, внешне еретические построения были довольно стройными и логичными. Но логика не терпит тайн, она всегда стремится их объяснить, сделать понятными и, в конечном счете – уничтожить. Так получалось и в ересях: там все было логично, последовательно и доступно пониманию, там не оставалось ничего противоречивого и таинственного. Но вместе с тайной оттуда исчез и Бог.

Корова и философ

Механизм возникновения ереси довольно прост: мысль движется по линии наименьшего сопротивления, стремится к наиболее логичному решению, и… незаметно отрывается от реальности. Результат в итоге получается красивый и гармоничный, но никуда не годный на практике. Так философ, плохо разбирающийся в сельском хозяйстве, может утверждать, что для того, чтобы коровы потребляли меньше кормов и давали больше молока, их нужно реже кормить и чаще доить. И формально это утверждение будет вполне логичным. Вот только бедная корова при таком режиме содержания не протянет и недели. Это очевидно для всякого, кто хотя бы немного знаком с коровами.

В четвертом веке александрийский священник Арий создал учение о Христе, которое по конструкции чем-то напоминало тезис незадачливого философа-животновода. Смысл этого учения сводился к следующему: Бог творит мир через рождаемый Им Божественный Логос, Слово. Логос это и есть – Сын Божий. Но мир не вечен, он получил свое начало при сотворении. А если мир не совечен Богу, то и Сын – Слово не совечен Отцу, поскольку Слово – орудие для творения мира. Следовательно, было время, когда не было и Слова. А значит – Бог вначале сотворил Логос, чтобы потом через Него сотворить и мир.

Все вроде бы логично и стройно. Но совершенно неприемлемо для православного сознания.

Увлекшийся блестящей игрой своего разума, Арий доигрался до утверждения, будто пришедший на землю Христос – не Бог, а всего лишь творение Божие. Но если Христос не Бог, кому тогда поклоняются христиане? Получалось, что – творению, вместо Творца.

Так, стремясь к логичности, Арий выбросил из христианства самое главное его содержание – веру в Воплотившегося Бога. И ничуть этим не смутился. Зато эпоха «арианской смуты» в Церкви растянулась почти на столетие.

Черный «пиар»

У Ария оказалось огромное количество последователей, как среди духовенства, так и среди мирян. Этому была своя причина. Дело в том, что ариане использовали для популяризации своего учения приемы, вполне сопоставимые с политтехнологиями современных организаторов «оранжевых революций». Арий сочинял стишки для простолюдинов и матросов. Сборник этих виршей под названием «Фалия» пользовался в народе большим успехом. В среде интеллектуалов ходили по рукам памфлеты, в портовых кабаках и на площадях бродячие музыканты исполняли арианские песенки, по святоотеческому слову «… распевая и выплясывая хулу на Всевышнего». Афанасий Великий так описывал действия «пиарщиков» нового учения:

«Ариане не в малом числе ловят на торжищах отроков и задают им вопросы не из Писаний Божественных, но как бы изливаясь от избытка сердца своего: «Несущего или сущего сотворил Сущий из сущего? Сущим или несущим сотворил его?» – и еще: «Одно ли нерожденное или два нерожденных?» Потом приходят они к женщинам и им также предлагают свои неприличные вопросы: «Был ли у тебя сын, пока ты его не родила? Как не было сына у тебя, так не было и Божьего Сына, пока не рожден Он».

По сути дела, в народе искусственно была создана мода на арианство. Сложнейшие теоретические вопросы были брошены на рассмотрение людей, совершенно в них не разбирающихся. Последствия этой информационной атаки были весьма плачевными – богословствовать начал всяк, кому не лень. Логичное и понятное учение Ария в тех условиях многим казалось истинным христианством.

Все это безобразие не могло не возмутить людей благочестивых и здравомыслящих. Свт. Григорий Нисский с горечью обличал своих современников за их чрезмерное пристрастие к спорам на богословские темы: «Иные, вчера или позавчера оторвавшись от своих обычных трудов, внезапно стали учителями богословия, другие – может быть, слуги, не раз подвергавшиеся бичеванию, бежавшие от рабского служения – с важностью философствуют у нас о непостижимом… Все в городе полно такими людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это и торговцы одеждой, и денежные менялы, и продавцы съестных припасов. Ты спросишь об оболах, а он философствует перед тобой о рожденном и нерожденном; хочешь узнать цену хлеба, а он отвечает тебе, что Отец больше Сына; справишься, готова ли баня, а он говорит, что Сын произошел из ничего».

Этот разгул «народного богословия» и послужил толчком к появлению христианской догматики. Заблуждения еретиков вынудили Святых Отцов встать на опасный путь изъяснения человеческим языком тех тайн, которые следовало бы с благоговейной верой хранить в глубине души.

В 325 году на Первом Вселенском Соборе в Никее арианство было осуждено. Тогда же были сформулированы и главные догматические определения православной веры. В 381 году на Втором Вселенском Соборе в Константинополе они были уточнены и составили тот самый Символ Веры, который вот уже более чем полтора тысячелетия неизменно читается или поется за каждым православным богослужением.

Но и после краха арианства на целостность вероучения Церкви еще не раз покушались создатели множества других ересей. Церковь отвечала на это новыми Соборами, где вырабатывались новые догматы, опровергавшие ложные учения о Боге. Так формировался кодекс православной догматики.

Принцип кентавра

Сами по себе догматы для неподготовленного человека непонятны и малоинформативны. Это часто сбивает с толку. Ну, узнал я, допустим, что «Бог Един по существу, но Троичен в Лицах». Ну и что? Разве понятнее мне стало что-либо о Боге? Да нет, скорее, наоборот. Один – это один, три – это три. А здесь предложено что-то парадоксальное – три равно одному! Или: «Христос – совершенный Бог и совершенный Человек», то есть Христос, как Личность, обладает двумя природами – Божественной и человеческой одновременно. Ну и как это можно понять? В греческой мифологии есть такое странное существо – кентавр. И с ним, например, все ясно: наполовину – человек, наполовину – лошадь. Ни то ни се. А тут как думать? Христос – Бог? Конечно! Он творил чудеса, воскрешал мертвых, ходил по воде… Христос – Человек? Безусловно! Он нуждался в пище и сне, плакал, страдал, наконец – умер на кресте…

Так кто же Он – Бог или Человек? Догматика снова отвечает парадоксом – и Бог, и Человек. Одновременно и в полной мере. Понять такие вещи человеческий разум просто не в состоянии.

Но эти формулировки и не создавались для объяснения или описания Бога. Догматами отцы отвечали горе-богословам, которые для удобства понимания пытались рассуждать о Христе, как о каком-то «божественном» кентавре: наполовину – Бог, наполовину – человек. Церковь дала еретикам твердую отповедь: никакого «наполовину» или «отчасти»! Христос – совершенный Бог и совершенный Человек.

Творец мира вошел в этот сотворенный Им мир и стал Человеком, не прекращая быть Богом. Как такое чудо стало возможным – тайна Боговоплощения, недоступная даже ангелам.

Поэтому не стоит смущаться своим непониманием смысла догматов. Они – лишь свидетельствуют о тайнах Божественного Бытия, но никогда не претендовали даже на попытку их раскрытия.