Текст книги "Катрены. Сонеты"

Но звукам о пленительной судьбе

Даёт ответ унылое болото.

240

Любуется мечтающий сполна

Чешуйками цветочного распада.

Бесчувственно сметает их она:

На что они? Какая в них отрада?

В эксцессах уз ей муза ни к чему,

В их общности житьё сродни прорухе,

Но весело всегда глядеть ему,

Где спутница, как правило, не в духе.

Сказали б им о страхе западни

И близости для них одной мороки —

Смешное в том услышали б они…

Смешны для нас, однако, все пророки.

241

Подчас, едва помыслишь об одной,

Почувствуешь озноб от искушений;

Внимаешь им – и с выси неземной

Свергаешься в пучину сокрушений.

С тобой душа бесовщине чужда,

Не даст огня большого осязанье,

Зато нельзя проститься без труда:

Прощание с тобой – одно терзанье.

Порочное легко соединит,

А чистое греху служило скудно,

Но чистое – сильнейший твой магнит,

И в мире зла с тобой сходиться трудно.

242

Смотрела в душу, словно божество,

Дарила блеск улыбки, настроенье,

Ценя чистосердечие его,

Пред юной красотой долготерпенье.

Могла казаться нежной, словно май.

Таких он огорчать остерегался.

Задев её хотя бы невзначай,

С избытком угождать ей порывался.

Но милой сердце жертвуя своё,

Полезной поступался поневоле —

Вниманием обкрадывал её,

Достойную щедрот едва не боле.

243

Среди речей, где много темноты,

Ловлю твоё желание расстаться.

Столкуемся: наш ум – известно, ты,

Не мне другой заботой заниматься.

Расстаться я не жажду никогда.

А помыслы твои осуществимы.

Расстанемся – но только навсегда:

Фатальные дела непоправимы.

Не думай впредь о розни ничего,

Табу на мысль о ней неси несложно,

Приемли дни в сознании того,

Что мне с тобой расстаться невозможно.

244

Отправила куда-то вскользь она,

А будто от себя лишь оттолкнула.

Казалась ей бесовской новизна,

А не было пред ней веельзевула.

Того, кто не задел её ничем,

Язвительной враждебностью задела.

Пустым она страдала бытием,

И вновь её обитель опустела.

Другая же, сойдя за божество,

В толпе к нему приблизилась отрадно.

Томила прикасанием его,

К его руке перстами льнула жадно!

245

О горестной беспомощности в ней

Всё с полной очевидностью гласило,

Но пепельные пряди без затей

Покоились извивами так мило!

Всегда казалось ей, что за спиной

Неведомый ласкает эти пряди,

И слышался вопрос её чудной:

Не видно ли кого за нею сзади?

Правдиво речью молвил я своей,

Что третьего не вижу напрямую,

Но как-то всё равно казалось ей,

Что с нею не единым я бытую.

246

Мертво могла мотив она вести,

Почти неслышно струнами владела,

Глазами, счастье властными нести,

Куда-то больше в сторону глядела.

Слегка мерцало золото свечей.

Зрачки печаль ей полнила туманом.

Улыбка лишь едва давалась ей,

Мерещилась оптическим обманом.

Едва ли что, помимо красоты,

В искусстве составляло б ей блаженство,

Поскольку лучше всякой полноты

Неполное пускай, но совершенство.

1995–2018

Сонеты

1

Гармония впивается всегда

Поверхностно читающими Слово,

Но зрима разногласий чехарда

В нём оку, что не вовсе бестолково.

Подчас ему найти не тяжело,

Что сутью Бога бодрствует извечно

Не злая справедливость, а тепло,

Что праведное небо человечно.

Любовь и дума в царстве суеты

Виной Творца не ладят ежечасно,

Но ради наивысшей доброты.

Мы сердимся, а как оно прекрасно,

Что может открываться вновь и вновь

Его неправосудие – любовь!

2

Отрадной мнится наша страсть одна,

А что-то свято чтить ещё пристало.

Но горечью богаты письмена,

А подлинной красы на свете мало.

Однако мы вверяемся любви

И вовсе не бежим от общей веры,

Но против ока речью не криви

И слов ума не бойся свыше меры.

Ни зрения, ни мозга своего

Отвергнуть я вовеки не помыслю,

Себя с толпой найти чтоб оттого.

Каким я вижу всё – таким и числю.

На похоти сбивают ум одни,

Другие – на завете Раввуни.

3

Предвечный чужд открытости прямой —

Поверим образцу Владыки рая,

Желая быть успешными порой,

Божественными чудиться желая.

Себя мы схоже тайной облекли:

Не зря же стёрся так юдолью чтимый,

Что многие ничем Его почли,

Бессмертие Его – планидой мнимой.

Коль скоро восхищаться суждено,

То подлинные перлы всё же святы

Невольно полагающим одно:

Такие нам отрадны результаты —

Незримей всюду будем и скромней,

Как души из отечества теней.

4

Что не роняло Высшего лица,

Во грех Адаму с Евой то вменилось.

А худо ли блюсти пример Отца?

Не свято ли, что с Ним укоренилось?

Абсурдно воздаяние прошло,

Но скорби никого не посещали,

Благим обозначаться всё могло,

Двойные же стандарты не смущали.

Но что вредит их истинной красе?

Возможно разве жить едино, цельно,

Глася, что одинаковы мы все?

На деле мы различны беспредельно.

Границы, разделения нужны,

Чтоб избегать объятий сатаны.

5

Где жажда невозможного остра,

Сознание недоли донимало;

Желая же реального добра,

Дано приобретать его немало.

Любви существовать игрой позволь:

Отсутствовать ей можно меж иными,

Но всякий лицедей, смакуя роль,

Эмоциями полнился хмельными.

Не сетуй, удовольствие лови

В игре, напоминающей прекрасно

Волнение действительной любви.

Где радостей больших искать опасно,

Довольствуешься малыми вполне,

По существу, на лучшей стороне.

6

Единого запрета своего

Сознание в раю не принимало,

Дефектные потомки же его

Запретов обрели весьма немало.

Неужто все блюсти берёшься ты?

Владея делом, это крайне сложно.

В обходах установленной черты

Незримо совершенствоваться можно.

Даётся вместе с этим и тебе

Любить установления благие,

Нести поддержку нужной городьбе.

Но рамками не держатся другие.

Готов ограничения блюсти

Порой лишь ограниченный, прости.

7

Могла ли взяться плоть у Божества,

Которая была б Ему враждебна?

Плоть, ищущая счастья, такова,

Какой она Творцу благопотребна.

Когда ж её желания влекли

Противиться внушениям амвона,

То разные создатели могли

Существовать у плоти и Закона.

Коль скоро люб юдольный мир Ему,

То миру быть иным едва ли надо:

Наверно, лучший выси ни к чему.

Уж если нам Отцово сердце радо,

Свой грешный мир отечески любя,

Любить и грех умеют, и тебя.

8

Кто спора не держал из-за неё?

Сама ведь эта Книга крайне спорна:

Враждебно жизни данное старьё,

Но часть его науки животворна.

Находим, изучая Книгу, мы

В ней с ядами лекарства дорогие.

В укор ей жесточайше гибли тьмы,

Спасались ей во славу тьмы другие.

Писали Книгу нищие, скорей,

Стремление к величию лелея

С огромными запросами царей.

Мёд истины, по ней, для дуралея,

Но также нужной быть она могла

Для Князя жизни и для князя зла!

9

Легко ценить, увы, совсем иных

И чуждыми прельщаться берегами.

Трудней любить отпущено родных:

Они способны чудиться врагами.

Такими знал их ярый Моисей,

Мессия же, своё благовествуя,

Любить их изрекал округе всей,

Врагами не без шутки именуя.

Но так и признавал издалека,

Что холить их едва ли сердце радо,

Что нежность эта крайне нелегка.

Понятно по Нему, что нам и надо

Мучительно любить, а не легко,

Своих, а не того, кто далеко.

10

Внушает, очевидно, правота,

Что самой сутью Нового Завета

Даётся начертание креста

На переплёте сумрачного цвета.

Что ношей вменено твоей судьбе,

Неси не без Отеческой подмоги —

И вечный рай представится тебе.

Но что такое крестные тревоги?

Как я самостоятельно пойму,

Так и посмею строки ведать эти,

Не внемля мало-мальски никому.

Крест – это, мне сдаётся, наши дети,

Родители, супруги и страна.

Бросать их – однозначная вина.

11

Смирение – не чудо красоты,

Когда за ним иное не таится.

А радовать умеешь, если ты

Взорвался, чтоб учтиво обратиться;

Бичуешь если барина в себе,

Родителей владыками считая;

Склоняешься ко старческой мольбе,

Не зря Сираха в Библии листая.

Смирение даётся нелегко,

Хотя бы смысл его первостепенный

Без лучших уст открылся глубоко.

Так Он, его глашатай несравненный,

Серчая на различные сердца,

Хулой не пощадил и деревца.

12

Затем и возлюбили предки тьму,

Что князя тьмы сначала возлюбили,

Что княжеское слово, ко всему,

Красой непогрешимой объявили.

Но как же стали милыми рога?

Запутывался всякий непомерно,

Поскольку начертания врага

По-доброму рекли подчас и верно.

Благим узрели псевдобожество,

Любви к нему по праву не гасили,

Любя же, легче слушались его.

Сиял он, если все его любили:

Казаться только злым ему нельзя,

Хорошей речью лгать – его стезя.

13

Пленяющийся прелестью святой,

Вымаливать у звёзд её дерзая,

Вверяется молитве непустой,

На действия благие притязая.

Чуждаться христианства ни к чему,

Но где-то лучше с ним и расходиться.

А надо соответствовать ему,

Где нам оно действительно годится.

Воссозданные речи Раввуни

Критически читая многократно,

Как веру, так и мнение храни.

Но в мире вообще всё так отвратно,

Что любит око наше неспроста

Марию лишь и Господа Христа.

14

Губя для псевдобога своего

Всё то, что наиболее ценимо,

Творение чужое, не его

Приятности большой лишали зримо.

Не мерзкими, священными считай

Свидетельства, рождающие вздохи.

Дурного в их объёме – через край,

Хорошего – нечаянные крохи.

И греки, перейдя на чтиво то,

Свой лучший цвет утратили навеки,

Запали в абсолютное ничто.

Но милы всем языческие греки.

В юдоли их искусства больше нет,

А нам оно струит и ныне свет.

15

О плаче нечужого существа

Над женщиной, безгласной жертвой тлена,

Сказали сильно малые слова,

Что в узы не должна входить измена.

Прискорбно даже мысль о ней кормить:

Усладам обладания дурного

Нисколько слёз утраты не затмить,

А капают они лишь у честного.

Цене его не падать и в беде,

Хвалы же нет и сладкому уделу,

Где начисто не помнят о стыде.

Даётся красота не только телу —

Не менее эмоциям иным,

Однако в большей степени честным.

16

Является любовь от Божества,

А чтоб обресть её, необходимо

Сперва к Нему податься хоть едва,

Спиной не вырисовываться зримо.

Страшись Ему враждебного с ордой,

Богато одаряющего тоже

Хотя бы вероломством и враждой,

Но только не святой любовью всё же.

Ниспосланные в дар от Божества

Равно, свою приятность умножая,

К Нему должны тянуться хоть едва.

Лукавый же, честных уничижая,

Прельщает око нечистью своей,

Но доброго не жди, вверяясь ей.

17

Дыша духовной волей глубоко,

Становятся нездешними всецело,

В аскезе разглядевшими легко

Обкраденность имеющего тело.

Не станет отвергать он эмпирей,

Безгорестно купается в почёте,

С отрадой статью держится своей,

Себя дарить умея нищей плоти.

Бежать от удовольствий ни к чему

Владеющему видимостью сладкой,

Духовного же мёда нет ему.

Философа жалеет он украдкой:

Не видит у счастливца ничего,

Боясь иметь обкраденность его.

18

Где гласности свой виден апогей,

Не вправе ли писать я всё свободно,

Что любо точке зрения моей,

Что совести моей благоугодно?

Безудержной свободы не добыть,

Амвона ж если хочется касаться,

Свободе только полной должно быть,

И незачем ошибок опасаться.

Чья проповедь особенно верна?

Где речи безошибочные льются?

С науками лишь истина дружна.

Анналы не священными сдаются,

А больше недоказанными всё ж

И, видимо, ошибочными сплошь.

19

Ответственней ли древние слова,

Дано ли что-то свыше в них юдоли,

Своей ли речи нет у Божества,

Верны ли толмачи небесной воли?

Рекло своей бы речью Божество,

Своей бы кистью что-то начертало,

Желая, чтоб узнало большинство,

Что капли бы сомнений не питало.

Важнейшее доверить одному —

Не так же это разве безрассудно,

Как верить откровению тому?

Доверишься кому-то непробудно —

Тебя легко посмеют обвести:

Лжецу нельзя границ изобрести.

20

По-своему взирая без конца

На дни существования земного,

Не сходятся воззрения творца

Со взглядами натурщика честного.

Прекрасной жизнь усматривать ему

При всех её, конечно, недостатках

И вечности достойной потому,

Не гибели в грехах и беспорядках.

А миру занижается цена —

Бесовские берутся разговоры:

Дурным его зовёт и сатана.

То многое, что ведали притворы

Пороком и неправой суетой,

Художники считали красотой.

21

Во мгле распространявшегося дня,

Как будто ничего не узнавая,

Вперяла странный взор она в меня,

Поближе подойти повелевая.

Сказала, что глаза мои пусты,

В его же сердце всем она владела,

А помня драгоценные персты,

На прочие бесчувственно глядела.

Конфеты, мандарины ни к чему —

Постыло всё, надумала поститься:

Поди, несладко ныне ведь ему.

Спросила, не хочу ль я с ней проститься? —

Проститься с миром этим ей пора…

А после просияла мне с утра.

22

Руками стан охватывая мой,

Красивой наяву могла казаться,

Ликуя, что вернулся я домой,

Хоть я во тьму не думал отлучаться.

Сдавалось ей: воскрес из мёртвых я,

Но мог и скрыться, тени равносильно.

От снега стали белыми края,

А хлопья всё летели изобильно.

В окно смотрел я, сидя взаперти.

Голубку настораживало крайне:

Не рвался ль я куда-нибудь уйти?

Того не помышлял я даже втайне,

Но только тьму урочный час обрёл,

Ей снова всё постыло: он ушёл.

23

Ей плохо мозговой давался труд —

Она своих едва лишь узнавала.

Всё спрашивала, как меня зовут,

И не во сне ль она существовала?

Докучливо справлялась у меня,

Куда, не взяв одежды, мог я деться?

Не лгал я, чувство выдержки храня,

Но всё хотело ложным ей глядеться.

Совсем обыкновенной жизни дни

В её глазах имели фантастичность,

Игре какой-то дьявольской сродни.

Когда же пробуждалась эта личность,

Из умопомешательства всего

Не помнилось ей ровно ничего.

24

До времени делил я с нею быт.

Уйти куда-то было невозможно.

В минуты незаслуженных обид

Её кончиной грезил я безбожно.

Давалось ей злосчастье в стороне —

То чуткую мне душу возвращало,

Отсутствие враждебности во мне

Спокойствие ей скоро сообщало.

Блаженство для чудного существа

Заботы с поцелуями творили —

И слышал я прелестные слова.

С ней более всего они мирили,

Веля терпеть, оправдывать умней,

Держаться преимущественно с ней.

25

Вещала, что во мне нашла своё,

Что с ней держаться мне бесповоротно, —

В объятия на том я влёк её,

Целуя, соглашался с тем охотно.

Вещала, что за всё берётся зря,

Но радовался звёздам я немало,

Почти безоговорочно творя,

Что делать ей самой долженствовало.

Вещала, что страдать ей суждено,

Когда не видно близкого воочью,

Что в землю гнать её тому дано.

Когда ж я губ её касался ночью,

Спокойствие давалось ей сполна,

С улыбкой продолжала спать она.

2016