Текст книги "Ex ungue leonem. Детские рассказы Л. Толстого и поэтика выразительности"

А.К. Жолковский, Ю.К. Щеглов
Ex ungue leonem. Детские рассказы Л. Толстого и поэтика выразительности

© А.К. Жолковский, 2016

© Ю. К. Щеглов, наследники, 2016

© ООО «Новое литературное обозрение», 2016

От составителя

Вы с уважением ощупывайте их…

В предлагаемый читателю сборник включены наши с покойным Ю. К. Щегловым (1937–2009) малодоступные исследования сорокалетней давности. Они выходили сначала на родине в виде препринтов (Жолковский, Щеглов 1971; 1972; 1973; 1974; 1978а) и коротких публикаций (Жолковский, Щеглов 1975; 1977а; 1977б; 1978б), а затем в эмиграции – отчасти по-русски, отчасти по-английски – в составе монографий (Жолковский, Щеглов 1980а; 1987) и в виде отдельных статей (Жолковский, Щеглов 1979а; 1979б; 1981; 1982). Лишь после перестройки некоторые из них были переизданы в России (Жолковский, Щеглов 1996; 2012а, 2012б; 2014а, 2015), но единое представительное издание, подобное англоязычной монографии Жолковский, Щеглов 1987, на русском языке по-прежнему отсутствует. Этот пробел и призвана восполнить настоящая книга.

Малодоступны публикуемые работы и еще в одном смысле. Они написаны в подчеркнуто структуралистском стиле своего времени, с определениями, пунктами и подпунктами, условными обозначениями и аббревиатурами, схемами и таблицами, затрудняющими для многих читателей гуманитарного склада их восприятие. Но они не просто написаны на некогда модном наукообразном жаргоне, а принципиально задуманы и выполнены именно в таких терминах и претендуют на приоритет и актуальную ценность именно в таком качестве.

Небольшое лирическое отступление. Недавно в Москве, на презентации моей книжки мемуарных виньеток, по моему приглашению выступил почтенный и очень уважаемый мной коллега. Его речь была, в соответствии с неписаным ритуалом подобных оказий, выдержана в неизбежно хвалебном ключе, но не лишена эффектных риторических виражей. Говоря на языке приемов выразительности, рассматриваемых в настоящей книге, им было применено ОТКАЗНОЕ ДВИЖЕНИЕ.

Он начал с рассказа о том, с каким недоумением реагировал он в своей филологической молодости на перегруженные формулами мои (и Щеглова) работы 1970-х годов (многие из которых и составили настоящий том). Его недоумение возросло еще больше, продолжал он, когда полтора-два десятка лет спустя он стал знакомиться с моими более поздними, вполне осмысленными, на его взгляд, сочинениями. Ему было непонятно, как человек, способный написать нечто литературоведчески приемлемое (то есть я. – А. Ж.), мог годами заниматься столь скучной и бесплодной структуралистской абракадаброй! Развивая далее свой комплиментарный нарратив, коллега перешел к похвалам (ради чего, собственно, и принял участие в церемонии) моей совершенно уже человеческой мемуарной прозе.

Не имея в виду показаться неблагодарным, позволю себе вступиться за наши давнишние работы – за это, так сказать, старое, но грозное оружие.

Они и в свое время были непопулярны даже в структуралистской среде, считались чересчур формализованными, упрощенческими, не уделяющими достаточного внимания смысловому плану художественного текста. Однако подлинной формализации им скорее не хватало, чрезмерным упрощением они не грешили – просто стремились к четкому разделению уровней анализа, а уж проблемой и техникой выражения смыслов (= тем) занимались самым непосредственным образом.

Отталкивала в них именно принципиальная установка на молекулярный подход к самой материи искусства, попытка сформулировать ее элементарные единицы и уравнения, рассмотреть ее простейшие формы, позволяющие выявить секрет зарождения художественности из не-художественности (= простой декларативности). Эти опыты были, бесспорно, далеки от взыскуемого научного совершенства, во многом топорны и, к сожалению, так и не были доведены до конца – ввиду как их неприятия окружающей средой, так и последующей эмиграции, приведшей к попаданию соавторов модели в иной, сугубо гуманитарный преподавательский контекст и к тому же пришедшейся на период смены структуралистской парадигмы постструктуралистской.

В изложении своих более поздних – «по-человечески приемлемых» – работ соавторы перестали выпячивать теоретическую арматуру своих исследований, убрали ее в подмалевок, спрятали в подтекст, закатали в фундамент, но не переставали тайно пользоваться этой таблицей умножения для получения неплохих, как выясняется, результатов. Но длить это сокрытие не кажется мне уместным. Дело в том, что интеллектуальные моды приходят и уходят, а фундаментальные задачи литературоведения остаются, и можно ожидать возвращения интереса к структуралистским идеям и методам, в том числе к разработанным соавторами и излагаемым в настоящей книге.

План ее следующий. Она состоит из двух связанных, но самостоятельных частей: одной – излагающей (на отдельных примерах) теорию и технику анализа художественного текста, другой – практической, посвященной применению этой теории и техники к целостному описанию конкретных текстов – детских рассказов Толстого. Логический порядок следования частей вроде бы напрашивается: сначала теория, потом практика. Но я решил, что с читательской точки зрения предпочтительнее обратный: сначала разбор интересных текстов и лишь потом – для тех, кому разбор покажется заслуживающим внимания, – секреты его успеха.

Следует сказать, что обе части самодостаточны и могут полноценно восприниматься по отдельности и в любом порядке. В практическом разделе хватает теории, а в теоретическом – примеров ее применения. Кроме того, теоретическая модель осталась не вполне завершенной, так что тем более оправдано помещение ее в конец книги.

Первую часть составило описание в терминах модели «Тема – Приемы выразительности – Текст», или поэтики выразительности, группы сходных детских рассказов Толстого. В этой работе мы попытались с максимальной полнотой и детальностью осуществить проект, заявленный еще в ранней – программной, провокативной и навлекшей много нареканий – статье о задачах порождающей поэтики:

Для предлагаемого типа описаний особенно подходящим материалом представляются группы однотипных по форме и содержанию произведений (пьесы одного автора <…>, сборники рассказов, басен, сказок и т. п.). Можно ожидать, что функции, формулируемые для отдельного произведения, исходя из его темы (то есть функции Эйзенштейна <…>), ввиду идентичности содержания этих произведений окажутся инвариантными для всей группы, то есть совпадут с функциями в смысле Проппа. Тогда следует ожидать появления литературоведческих работ, в которых «грамматика» инвариантных функций будет иметь объясняющую силу для идейной стороны (Пропп, «помноженный» на Эйзенштейна).

(цит. по: Жолковский, Щеглов 2012а: 28–29)

Работа писалась в середине 1970-х годов и была опубликована по-русски в виде препринтов (Жолковский, Щеглов 1978а), а в дальнейшем на Западе по-английски – в книге Жолковский, Щеглов 1987. По замыслу и исполнению (от формулировки инвариантных тем – к филигранному описанию мельчайших деталей структуры), да и по времени создания она принадлежит к тому же кругу исследований, что и работы А. Ж. Греймаса, «S/Z» Ролана Барта (1970) и «Logique du récit» Клода Бремона (1973), которые авторам тогда не были известны. В настоящем издании она перепечатывается с минимальными переделками, продиктованными желанием по возможности упростить и унифицировать изложение и избежать повторов в составе книги в целом.

Вторую часть образуют главы, посвященные отдельным приемам выразительности, их определениям, подтипам, взаимоотношениям с темами и с другими приемами. Три приема (ВАРЬИРОВАНИЕ, ПРЕДВЕСТИЕ, ОТКАЗ) рассматриваются особенно подробно, поскольку в свое время были описаны в специальных статьях (Жолковский, Щеглов 1977б [= 2012б]; 1980б; 1981), другие (КОНКРЕТИЗАЦИЯ, УВЕЛИЧЕНИЕ, ПОВТОРЕНИЕ, КОНТРАСТ, ПОДАЧА, ПРЕПОДНЕСЕНИЕ) – в виде извлечений из препринтов (Жолковский, Щеглов 1972; 1973; 1974), сделанных для данной публикации. Три приема (СОГЛАСОВАНИЕ, СОВМЕЩЕНИЕ, СОКРАЩЕНИЕ) оставались и остаются не получившими монографического описания, хотя многие их свойства выявляются в ходе рассмотрения других приемов, а также текстов Толстого.

Книга рассчитана на серьезного, а главное, заинтересованного читателя, но ознакомление с ней не представляет особой трудности и обещает вознаградить усилия по овладению сконцентрированным в ней опытом литературоведческого поиска.

А. К. Жолковский

Санта-Моника, сентябрь 2015 г.

«Война и мир» для детского чтения

Инвариантная структура детских рассказов Л. Н. Толстого

Вводные замечания

Для оригинального художника характерно постоянство творческого облика. Одни и те же излюбленные идеи, положения и образы проходят, варьируясь, через различные его произведения – ранние и поздние, лирические и драматические, серьезные и развлекательные, большие и малые. Тем более это естественно, когда разнотипные произведения относятся к одной и той же полосе творчества.

Детские рассказы, о которых пойдет речь, были написаны вскоре после «Войны и мира» (ВМ). В этот период художественного затишья Л. Н. Толстой сознательно отталкивался от литературности и ориентировался в идейном плане на задачи морального и практического воспитания, а в эстетическом – на фольклорную простоту. На пересечении этих установок и возникли дидактические рассказы для крестьянских детей. Тем не менее автор ВМ (называвший тогда свою эпопею «дребеденью многословной») безошибочно узнается в этих рассказах. Несмотря на радикальную перемену творческих целей и аудитории, он вольно или невольно продолжает проповедовать те же истины о жизни. И хотя Толстому действительно удалось достичь художественной общедоступности и простоты народной речи, его детские рассказы далеки от примитивизма и стереотипности фольклора. Наоборот, в них, как и в пушкинской прозе (а даже она не избегла в те годы критики Толстого11
  «Противен этот наш теперешний язык и приемы <…> даже Пушкин мне смешон, не говоря уже о наших элукубрациях» (цит. по: Эйхенбаум 1974: 71).


[Закрыть]), за кажущейся безыскусностью скрывается утонченная литературная техника22
  Как свидетельство единого подхода Толстого к его детским и взрослым вещам характерны слова, сказанные им о «Кавказском пленнике» в письме к Н. Н. Страхову: «Это образец тех приемов и языка, которым я пишу и буду писать для больших» (Там же: 72).


[Закрыть].

Задача настоящей работы, выявив тематические инварианты представительной группы детских рассказов Толстого, показать их глубинную близость (с поправками на «адаптацию для детей») к тематическим инвариантам больших вещей Толстого (прежде всего – ВМ) и продемонстрировать богатство художественных средств, применяемых в этих рассказах для разработки их темы. Говоря коротко, – описать Льва по его когтям.

Предметом рассмотрения будут рассказы из «Новой азбуки» и «Русских книг для чтения» (1872–1875; все тексты цитируются по изданию: Толстой 1928–1964: XXI; см. также раздел «Приложение»). В центре внимания находятся пять рассказов (ПР): «Котенок» (К), «Девочка и грибы» (ДГ). «Акула» (А), «Два товарища» (ДТ), «Прыжок» (П), составляющие особо тесную группу. Их строение описывается с максимальной подробностью. К ним в целом ряде отношений примыкает еще ряд рассказов: «Как мальчик рассказывал про то, как его в лесу застала гроза» (КMP), «Бешеная собака» (БС), «Что случилось с Булькой в Пятигорске» (ЧСБ) и повесть «Кавказский пленник» (КП), которые также служат объектом рассмотрения. По мере надобности привлекается и материал других детских рассказов, таких как «Птичка», «Корова», «Пожарные собаки», «Слон», «Орел», «Лев и собачка», «Ровное наследство», «Воробей и ласточки», «Ермак», «Царь и рубашка», «Камыш и маслина».

В качестве аппарата описания применяются понятия поэтики выразительности – модели «Тема – Приемы выразительности – Текст»33
  Подробнее о ней см. второй раздел настоящей книги (С. 119–120).


[Закрыть]. Ее суть в том, что структура художественного текста описывается в виде его воображаемого вывода из специально постулируемого конструкта – его «невыразительной» темы. Вывод формулируется в терминах стандартных операций – приемов выразительности (ПВ), отвечающих за постепенное преобразование «голой» темы в полноценный художественный текст. Модель позволяет выводить из темы не только отдельный текст, но и группу сходных (по теме и по структуре) текстов (в частности, – одного автора). В таком инвариантном выводе обнаруживаются структурные кластеры, общие для всей группы текстов. Система инвариантных тем одного автора и реализующих их инвариантных кластеров называется его поэтическим миром (ПМ).

Хотя в принципе описание мыслится как вывод, нижеследующее изложение – не вывод в строгом смысле слова, а лишь его контур, представленный основными этапами на пути от темы к реальным текстам.

План изложения следующий.

Сначала рассматривается то, что мы называем инвариантной темой Л. Н. Толстого (Ө^Толстинв), – одна из центральных тем его ПМ. К ней в качестве локальной темы корпуса пяти рассказов присоединяется тематический комплекс, характерный именно для них (Ө^ПРк/лок). Так образуется инвариантная тема ПР (Ө^ПРинв, или просто Ө^ПР). Помимо этой общей темы, каждый отдельный рассказ может иметь и свою собственную, индивидуальную, локальную тему; однако индивидуальные темы, как и индивидуальные выразительные особенности рассказов, специальному рассмотрению не подвергаются и трактуются просто как частные реализации инвариантной тематической структуры ПР.

Далее описываются инвариантные конструкции реализующих инвариантную тему ПР. По характеру материала они делятся на событийные, пространственные и актантные, а по уровню абстрактности на глубинные и поверхностные. Глубинные наиболее тесно связаны с уровнем темы (Ө^ПР) и образуют глубинную структуру, или архиструктуру ПР, событийный компонент которой называется архисюжетом (АС). Поверхностные конструкции связаны с темой ПР лишь опосредствованно, это технические решения (ТР), обслуживающие архиструктуру (в частности, ее событийный архисюжет). Этот план изложения схематически показан в Табл. 1.

Табл. 1

Список сокращений

Произведения Толстого

А – «Акула»

БС – «Бешеная собака»

ВМ – «Война и мир»

ДГ – «Девочка и грибы»

ДТ – «Два товарища»

К – «Котенок»

КМР – «Как мальчик рассказывал про то, как его в лесу застала гроза»

КП – «Кавказский пленник»

П – «Прыжок»

ПР – пять рассказов (А, ДГ, ДТ, К, П)

ЧСБ – «Что случилось с Булькой в Пятигорске»

Понятия модели «Тема – Текст»

АС – архисюжет (событийный компонент архиструктуры)

ВАР, ВАРконтр – ВАРЬИРОВАНИЕ, контрастное ВАРЬИРОВАНИЕ

ВН-ПОВ – ВНЕЗАПНЫЙ ПОВОРОТ

КОНКР, КОНКРпарт – КОНКРЕТИЗАЦИЯ, частичная КОНКРЕТИЗАЦИЯ

КОНТР, КОНТРтожд – КОНТРАСТ, КОНТРАСТ с тождеством

НАР – НАРАСТАНИЕ

ОТК, ОТК-ДВ – ОТКАЗ, ОТКАЗНОЕ ДВИЖЕНИЕ

ПВ – прием(ы) выразительности

ПМ – поэтический мир

ПОВТ – ПОВТОРЕНИЕ

ПОД – ПОДАЧА

ПРЕДВ – ПРЕДВЕСТИЕ

ПРЕП – ПРЕПОДНЕСЕНИЕ

СОВМ, СОВМвид, СОВМкауз, СОВМконтр – СОВМЕЩЕНИЕ, СОВМЕЩЕНИЕ типа видимость/действительность, СОВМЕЩЕНИЕ в причинно-следственную конструкцию, СОВМЕЩЕНИЕ противоположностей

СОГЛ – СОГЛАСОВАНИЕ

СОКР – СОКРАЩЕНИЕ

ТР – Технические решения

УВЕЛ – УВЕЛИЧЕНИЕ

Ө, Өинв, Өлок – тема, инвариантная тема, локальная тема

Ө^Толстинв – инвариантная тема (всех) произведений Л. Н. Толстого

Ө^ПРинв (= Ө^ПР) – инвариантная тема пяти рассказов

Ө^ПРк/инв – инвариантный компонент Ө^ПР (= Ө^Толстинв)

Ө^ПРк/лок – локальный компонент Ө^ПР

Глубинная структура

Нe претендуя на особую новизну, можно утверждать, что одной из центральных тем поэтического мира Толстого является

(1) приятие жизни, ощущение мощи природы, иррационализм, ориентация на глубинное и основное:

• глубинные законы жизни неоднозначны, не полностью детерминированы и открыты человеку;

• ход событий непредсказуем;

• жизнь (природа) с ее спонтанностью, естественностью, простотой, почвенностью, нешуточностью, мощью, как и все то, что ей созвучно, все, что идет от Бога, – благотворна;

• напротив, все, что отступает от этих принципов, все рассудочное, ненатуральное, поверхностное, формально-условное, игрушечное, лишенное природной силы, придуманное человеком, а не данное Богом, – неистинно и вредно.

Не уточняя логических отношений между компонентами темы (1), выделим и разовьем некоторые из них – те, которые будут использоваться в дальнейшем изложении (т. е. фактически произведем первичную КОНКРЕТИЗАЦИЮ отдельных ее частей).

(2) ход событий («как бывает в жизни»):

(а) типичными и подлинными являются: непредвиденность переходов от плохого к хорошему, чреватость плохого хорошим и наоборот, а не гладкий, логичный ход событий;

(б) типична и подлинна насыщенность жизни мощными силами, ее нешуточность, неподлинна – отключенность от источников мировой силы, игрушечность, тепличность, бесплодность;

(3) ценности: простые, естественные, основные, божеские, духовные – подлинны, а искусственные, надуманные, условные, имущественные – ложны;

(4) стратегия поведения: соответствие законам жизни:

(а) познание: постичь истину можно интуицией, а не рассуждением;

(б) действия:

(б') поступать следует глубинно, радикально, на уровне законов природы и в соприкосновении с ними, открывая и в себе глубинные ресурсы природных сил; бесполезно действовать поверхностно, паллиативно, отчужденно от сил природы – как в окружающем мире, так и в самом себе;

(б'') следует гибко сообразовываться с переменчивостью, непредсказуемостью событий, а не держаться жестких, однажды принятых, условных правил44
  Этот принцип Толстой считал особенно существенным применительно к педагогике; ср. порицание им «сухого педанта, который учил и воспитывал детей по раз определенным и неизменным правилам» (Гусев 1957: 429).


[Закрыть];

(б''') успешными часто оказываются действия методами самой природы, воспроизводящие что-либо из ее репертуара;

(в) следует действовать спонтанно, интуитивно, полагаясь на благотворность естественного хода событий, а не держаться за наличные позиции и имущество и рассчитывать на возможность полного вычисления всех факторов.

В проповедуемой Толстым стратегии поведения существенное место занимает следующий принцип:

(5) правильно и ведет к успеху поведение, которое с точки зрения общепринятых норм, правил, рассудка неразумно; и, наоборот, бесперспективно поведение, основанное на общепринятых нормах, логике.

В (5) заострен ряд контрастных отношений, заложенных в (4б, в): ‘интуиция / рассуждение’, ‘непредсказуемость / жесткие правила’, ‘доверие к событиям / рассудочное их вычисление’, ‘глубинное / поверхностное, кажущееся’ и др. Применен распространенный метод подчеркивания – КОНТРАСТ типа видимость / действительность. Это и дает парадокс ‘правильного, кажущегося неправильным’, и наоборот. К применению КОНТРвид предрасполагают некоторые элементы из (4) и (2): ‘отталкивание от принятого’, т. е. того, что «всем кажется», – авторитета логики, правил, норм и ‘убежденность в парадоксальной непредвиденности хода событий’.

Наряду с (5) рассмотрим еще один аспект развертывания формулы (4). Ее компонент (4в) ‘полагаясь на благотворность естественного хода событий’, понятый прямолинейно и изолированно, допускает толкование, неправомерно акцентирующее элемент пассивности в идеологии Толстого (в частности, в трактовке образа Кутузова). Однако, как показано А. П. Скафтымовым (Скафтымов 1972: 182–218), герои Толстого, реализующие тематический комплекс (4), в том числе и Кутузов, могут вести себя и вполне активно. Можно сказать, что происходит контрастное ВАРЬИРОВАНИЕ формулы (4) по признаку активность / пассивность55
  Возможно, что применение ПВ ВАРконтр является в данном случае КОНКР элемента ‘гибкость’ из (4б''): стратегия поведения (‘активность’ или ‘пассивность’?) не может быть задана раз и навсегда ввиду ‘переменчивости жизни’.


[Закрыть]. В результате сформулированное в (4б', в) ‘правильное’ поведение (с учетом заострения, произведенного в (5)) принимает вид:

(6) правильный способ действий бывает как активным, так и пассивным, т. е. целесообразно как

(а) противоборство глубинным законам и силам: поступать следует активно, глубинно, радикально… гибко… методами природы… неразумно, полагаясь на естественный ход событий… открывая в себе… так и

(б) подчинение глубинным законам и силам: поступать следует пассивно, но тоже глубинно… полагаясь…

Можно видеть, что каждая из двух частей формулы (6) развертывает (4б', в) в целом, разрешая диссонанс, существующий между (4б') ‘радикально’ и (4в) ‘полагаться на’. Однако делают они это по-разному. В ‘противоборстве’ акцентируется радикальность, которая при этом СОГЛАСУЕТСЯ с доверием к ходу событий: (6а) ‘решительные действия’ предпринимаются в надежде на везение. В ‘подчинении’ акцент падает на доверие, которое, в свою очередь, не сводится к простому бездействию, а СОГЛАСУЕТСЯ с радикальностью. В ситуации (6б)

пассивная позиция занимается в непосредственном взаимодействии с глубинными силами, сопряжена со смелым решением и риском.

С этим связано характерное различие между (6а) и (6б).

Оригинальность ситуации (6б) – в ее неожиданности с точки зрения привычных представлений и литературных канонов изображения действующего героя (решительность выражается в пассивности); в то же время в рамках ПМ Толстого, в частности в свете принципа (4в), стратегия пассивного подчинения (6б) кажется наиболее близко лежащим и естественным вариантом поведения.

Напротив, осмысление (6а) требует бóльших усилий в рамках толстовской идеологии (доверие к провидению выражается в рискованных поступках), но является более легким и естественным с привычной точки зрения. Заметим, что сама противоположность между толстовским и «нормальным» мироощущением вытекает из формулы (5).

В (6) речь шла о правильных способах поведения. Остановимся теперь на одном характерном для ПМ Толстого типе неправильного поведения:

(7) бесперспективны попытки рассудочного противодействия событиям и управления ими с помощью поверхностных, паллиативных средств, неадекватными силами и по условным, заранее данным правилам.

Формула (7) – своего рода противовес к (6а), поскольку в ней представлен неправильный вариант того же действия – сопротивления жизни и природе. Будучи тождественными по этому параметру, (6а) и (7) контрастируют по целому ряду компонентов формулы (4): поскольку в (7) противодействию придан почти весь набор неправильностей. Таким образом, (7) оттеняет (6) по КОНТРАСТУ, усиленному, в свою очередь, тождеством (КОНТРтожд).

Можно представить себе и неправильную альтернативу к (6б) – некую дурную пассивность (ср. ниже, в п. II.3.2 и V.8, о блоке ‘Неадекватная Деятельность’ и о ТР Уклонение).