Текст книги "Где дом и дым глубин и алый"

Александра Зайцева
Где дом и дым глубин и алый

© Александра Зайцева, текст, 2023

© Евгения Некрасова, предисловие, 2024

* * *

Издательство благодарит литературный конкурс «Короткий список, или Саламандра»

Автор о книге:

«Где дом и дым глубин и алый» – это не аллюзия на что-то и не строчка из стихотворения, это слова, которые пришли в мою голову сами по себе. Я не думала о пожаре или ещё о чем-то подобном, я просто знала, что повесть называется так и никак иначе. Дом с большой буквы, Дом как пространство и время, как шар, сфера. Дым – как морок, туман, через который нужно пройти, но не вперёд, а через многие глубины Дома – к себе. Алый, как жизнь, как обнажённые мышцы, как закат, предвещающий сильные ветра. Вся повесть для меня – поэзия. Магия. Она исторична, но не документальна, она про Астрахань, какой я её вижу и знаю. Это вторая Астраханская книга (первая – «Соль»), и, возможно, будет третья. Возможно. Я бы хотела. Потому что город, стоящий на перекрёстке миров и времен, заслуживает самого пристального внимания. Каждый город имеет секреты и хранит тайны, но у Астрахани их особенно много. Разноэтничная, мультикультурная и многоязыкая, она завораживает. И я хочу рассказывать вам о ней, хоть и не способна объять необъятное.

Предисловие

Во времена катастрофы мы все ищем убежище. Эмоциональное, иногда буквально физическое: стены, город, страну, где мы точно окажемся в безопасности, где нас не найдут дурные люди, мысли и воспоминания. Добрую печку, внутри которой спрячемся, нежную речку, которая укроет кисельными берегами, раскидистую яблоню, которая загородит своими ветками. В книге Саши Зайцевой самодельная, но крепкая и храбрая семья, состоящая из подростка Лены, её брата Диника и их молодой мачехи Марины, убегает из московской квартиры от домашнего монстра, поселившегося внутри человека, который отец детям и муж мачехе.

Герои находят убежище в доме с арками, который существует на самом деле в городе Астрахани с середины XIX века и называется Персидским торговым подворьем. Дом всегда был жилым: сначала гостиница для персидских купцов, потом коммуналка для советских граждан, теперь он – многоквартирное здание для самых разных людей. Красивейший караван-сарай, грязно-белый, он страдает от отсутствия капитального ремонта, но всё равно прочно стоит и кажется особенно древним и мудрым. Символ и отличительная архитектурная деталь подворья – по-восточному изогнутые арки-окна перед проходными террасами на двух этажах и в мезонине. Именно эти окна оказываются порталами в разные другие астраханские истории и пространства, а жильцы дома – проводниками по ним. Если Марина и Диник прячутся, ждут, переминаются, борются вместе со всеми подворцами с его несовершенным бытом, Лена, кроме всего этого, мается, ищет и пытается понять. Дом, город, но на самом деле в первую очередь себя.

Как и во многих своих книгах, прежде всего в астраханской же «Соли», Зайцева исследует самое главное состояние подростка – «маяние», неприкаянность, куда-себя-деть-непонимание – после конца света, будь то пробудившийся в отце монстр или передозировка наркотиками. И в этом непонимании, неустроенном быте и, главное, в хороших или плохих волшебных событиях и Лена, героиня «Где дом и дым глубин и алый», и все герои «Соли» свободны сделать выбор, чтобы повлиять на свою жизнь.

Удивительная рифма, но мы с директоркой школы «Современные литературные практики» Таней Новосёловой, как и герои Сашиной повести, решили искать убежище на времена катастрофы именно в этом доме. Тоже уехали в Астрахань от своих московских проектов и в мезонине Персидского торгового подворья в 2023 году открыли арт-пространство с галереей совриска, библиотекой новейшей литературы и арт-резиденцией. И назвали неоригинально – «Подворье». Это действие показалось нам единственно правильным, потому что таких независимых общественных пространств в городе Астрахани не было. Есть надежда, что нам удаётся что-то делать для города, хотя, возможно, мы делаем всё это для себя, для того, чтобы не бездействовать во времена катастрофы. Теперь во время моих приездов в Астрахань я живу в студии при арт-пространстве и, как и остальные жители подворья, мучаюсь от холодных ночей и отсутствия воды. Вглядываюсь по ночам в окна с террасы на улицу и думаю, когда же закончится эта катастрофа, которую я, кажется, попыталась запереть на замок, а на самом деле вот она, тут, лезет из сундука, лупится на меня.

Когда мы познакомились с Сашей, она уже работала над «Где дом…» и хоть мельком прежде бывала во дворе Персидского подворья, но никогда не заходила в квартиры, не сидела на террасах. Когда мы пригласили Сашу, базирующуюся на окраине Астрахани, пожить в резиденции арт-пространства, она уже дописала повесть. Так что все персонажи подворья в книге вымышленные, хотя возможны явные совпадения. То, что чрезвычайно подлинно в тексте, – это постоянно присутствующая тут бытовая и урбанистическая мука. Астрахань, к сожалению, сколь красивый и уникальный, мультиэтнический город, столь и неблагополучный, бедный, загибающийся от многочисленных коммунальных и экологических проблем. Парадоксально, но одна из главных бед города, стоящего на Волге и её притоках, – постоянное отсутствие любой воды в кранах. Лена вместе с остальными жителями Персидского подворья на протяжении повести стоит в очередях за водой, а почти в финале водовозка не появляется во дворе, потому что её вызвали из центра на окраину, где женщины, не выдержав безводного существования, перекрыли федеральную трассу, барабаня в кастрюли и сковородки. Момент тоже из реальной жизни: это сама Саша со своими соседками по району Солянка добивались таким образом внимания властей после многомесячного отключения воды.

Но самое главное из непридуманного, что есть в книге, – это астраханские пространства и места, куда Лена попадает через арки и двери Персидского подворья: мультизапаховые, мультицветные Большие Исады, гора Богдо посреди степи, сама степь, бывшее здание воскресной школы при лютеранской церкви со зловещей табличкой «Детприёмник НКВД», белое, как Антарктида, солёное озеро Баскунчак, тоже белый и официально отреставрированный Кремль с крепостными стенами… Лена и Диник, проводя в Персидском подворье то ли жизнь, то ли ожидание, узнают об агрыжанских татарах (потомках индусских мужчин и татарских женщин), об архитекторе Миловидове и его судьбе, верблюдах и павлинах на улицах города.

Недавно мы в арт-пространстве «Подворье» проводили презентацию зайцевской повести «Соль». Я модерировала встречу и спросила Сашу, идентифицирует ли она себя как астраханскую писательницу. Саша ответила, что нет. А мне кажется, что сейчас она самая астраханская из всех авторов.

Сейчас мало кто помнит, что Сельма Лагерлёф написала «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» в качестве занимательного учебника географии для школьников. Вместе с мальчиком, гусём Мартином и стаей мигрирующих птиц читатель перемещается по разным географическим точкам Швеции. И вот Саша Зайцева написала «Где дом и дым глубин и алый» отчасти как художественный путеводитель по Астрахани, где на первом плане – история одной скрывающейся в Персидском подворье семьи и эмоционального взросления девочки-подростка. Только вместо Нильса тут Лена, вместо гуся Мартина и каравана птиц – белокаменный жилой караван-сарай с арками. Дом к финалу повести окажется для героев не только убежищем, но и местом перерождения и началом какой-то новой жизни. Я не знаю, возможно ли такое в настоящей жизни, но как хорошо, что у нас есть книги.

Евгения Некрасова, писательница

Где дом и дым глубин и алый. Повесть

Лена не будет жаловаться, постоит, хоть и устала. Ноги у неё сильные, длинные. И вся она длинная, тонкая, но не болезненная, а крепкая. Бегунья, а не макаронина.

Макарониной Лену обзывали в пятом классе, когда она стремительно рванулась к небу и обогнала всех в росте. Её это ранило, конечно, но вида не подавала – им только покажи слабость, никогда не отвяжутся. Зато к старшим классам оказалось, что Лена не такая уж высокая. И худоба её – модная худоба. К тому же характер у Лены твёрдый, спортивный, это важно.

Так что она постоит. А Диника жалко. Он маленький, ему энергию девать некуда, уже измучился весь.

– Пусть Диник пройдётся немножко?

– Нет, – сказала Марина.

– Ну хоть до скамейки и назад?

– Нет. Ни шагу. Потерпите, ладно?

Диник промолчал, лишь глаза скосил на Лену. Он изображал солдата на посту. Понял, что нытьём ничего не добьётся, и придумал игру в солдата. Но вряд ли его хватит надолго. Лена вздохнула, потопталась на месте. Подумала, что, если это издевательство затянется, она упадёт – рухнет прямо на жухлую траву и опавшие листья. И останется так лежать, только ноги вытянет, чтобы удобнее было. И, может быть, даже поспит.

Сил совсем не осталось. Не осталось больше сил. По ощущениям они стояли здесь целую вечность, но наручные часы Марины утверждали, что всего двадцать восемь минут. А хоть бы и двадцать восемь. После такой трудной дороги и пять – много.

Выехали вчера утром, ещё по тёмному. Самолёт, поезд, автобус – это след, потому что билеты без документов не купишь. А следы лучше не оставлять. Хорошо, что в интернете можно найти водителя, который довезёт в своей машине, если по пути.

Они нашли двоих.

Первый был молчаливый пожилой дядька. Вопросов не задавал, остановки делал, когда просили, терпеливо ждал возле придорожных кафе, где можно поесть заветренных невкусных пирожков и холодных котлет. Лене понравилось с ним ехать. Было в их внезапном горьком бегстве что-то новое, волнующее, словно настоящая жизнь закончилась и начался фильм, а Лена в нём – главная героиня. И если так, ничего действительно плохого не случится, а если случится, то к финалу всё обязательно наладится. Не о чем думать, когда прошлое потеряло значение, усохло, скукожилось и стало таким маленьким, что и не разглядеть. А будущего нет, оно пока не существует. Есть только дорога. Чувствуй её, смотри в окно, слушай глупые песенки из магнитолы и рассеянно перебирай светлые прядки на макушке Диника, который уснул, положив голову на твои колени. И пусть несутся мимо дома, деревья, столбы с проводами и без, дорожные указатели и грустные коровы в полях. Здравствуйте и прощайте.

А потом, когда стемнело, за окном замелькали огни фонарей и стало ещё лучше, печальнее.

Первый водитель высадил их ночью на площади незнакомого города. Лена и название не спросила, какая разница? Они ждали другую машину, а каменный Ленин протягивал руку с высокого постамента. Указывал путь. На юг, всё время на юг.

Второй водитель, помоложе, оказался любителем поговорить. Правда, болтал он сам с собой, монотонно жаловался на что-то. Лена не прислушивалась, дремала. Сначала сидела прямо, не хотела класть голову на спинку сиденья – в машине пахло потом, мокрой собакой и застоявшимся табаком. Грязно. И окно не открыть, всё-таки осень и ночь, не хватало ещё простудить Диника. Но прикачало, Лена сникла, привалилась щекой к ворсистой обивке. Поплыла и сразу встрепенулась от того, что голова свесилась на грудь, а по подбородку потянулась ниточка слюны. И снова поплыла, и опять рывок, и снова. Сон не сон, от такого только хуже.

На рассвете водитель поднял их, чтобы сходили в туалет. Потому что дальше негде, голая степь на сотни километров. Лена обжигала язык дрянным пережжённым кофе из магазинчика на заправке, ёжилась на ветру и оглядывала бурые пески от горизонта до горизонта. Фильм закончился, захотелось домой. Просто потому, что там не надо ехать. Так сильно захотелось, что пошла бы назад пешком, если бы это было возможно. Зато Диник выспался, познакомился с местной кудлатой дворнягой и выглядел вполне довольным. Хоть что-то.

А дальше и правда была только степь. Земля и небо, небо и земля. Великая пустота. Редкие хибарки и непонятные названия на указателях: Баскунчак, Сасыколи, Чапчачи, Ашулук… Водитель слово не сдержал, оставил их на трассе, а сам свернул на грунтовку. Крикнул напоследок: «Здесь недалеко, скоро маршрутка будет». И снова ждали. Сняли и спрятали куртки в сумку, потому что слишком жарко для октября, уселись на бордюр возле кривой ржавой остановки, допили воду из последней бутылки. «Куда мы? Зачем?» Но Лена знала ответы. Подальше. Чтобы на время исчезнуть. Кажется, в этой плоской, совершенно голой пустыне совсем негде спрятаться, но в то же время именно здесь человек – только песчинка, попробуй отыщи. А три человека – три песчинки. И гонит, гонит их ветер. В город у реки. Во двор этого ни на что не похожего дома.

Дом нигде не начинался, нигде не заканчивался и замыкал пространство двора в чёткий квадрат. Со стороны центральной улицы – ничего особенного, дом как дом, только очень старый и неухоженный, но стоило войти в ворота… Лена медленно поворачивалась вокруг своей оси, разглядывая три этажа светло-серых стен, крытых круговых галерей с непрерывным чередованием арок – широкая-узкая-широкая-узкая, с деревянными лестницами, которые сходились и расходились на каждом этаже косыми крестами. Потом потрясённо посмотрела на Марину: «Это что, музей?» – но быстро сообразила, что здание слишком ветхое для музея – битые кирпичи, трещины, оборванные провода. К тому же бельё на верёвках сушится: простыни в линялых розах, полосатые полотенца, футболки и треники. И пахнет какой-то едой, кажется жареным луком или рыбой. Марина тоже осмотрелась, но без удивления, напряжённо. «Нет, тут живут, – пробормотала она. – А раньше, давно, персы торговали. Они и построили. Диник, не надо! Идите сюда».

Марина уверенно прошла в центр двора, ещё раз огляделась, нахмурилась, сдвинулась на пару шагов в сторону и поставила сумку с вещами на землю. «Здесь». Здесь они и стояли уже двадцать восемь… тридцать две минуты. Положили к ногам свои рюкзаки – Лена школьный, Диник детсадовский, с плюшевой мордой тигра на кармане. Снова оглядели арки, подвальные окошки и мансарды, чахлые кустики цветов у каждого из четырёх крылечек, плети дикого винограда на стенах, цветочные горшки и банки из-под эмалевой краски, в которых тоже что-то росло. Снова оплакали свои телефоны, которые Марина опустила в урну ещё вчера на площади с Лениным, потому что «мне так спокойнее, ну пожалуйста, потом новые купим». Разозлились, когда запретила отходить. Ещё сильнее разозлились, когда отмахнулась – «не знаю сколько, сколько нужно, стойте». Но послушались. Даже Диник понимал, что Марине труднее, чем им. Из-за ожогов, которые наверняка болели. Из-за ссадины над бровью, которую Марина прикрывала чёлкой. У Лены тоже синяки, но разве можно сравнивать. Вот они и стояли. Долго. Сколько нужно.

Иногда мимо ходили люди, но словно не видели женщину лет тридцати пяти, долговязую старшеклассницу и маленького мальчика. Пару раз во двор заезжали машины. Одна осталась возле клумбы, другая уехала. Несколько ребят бегали кругами с мячом не меньше часа, но держались на расстоянии и даже не взглянули.

– Эй! Эй, дети! Я вам говорю! – не удержалась Лена. Никакой реакции. Тогда она повернулась к Марине: – Они что, нарочно нас игнорируют?

Та лишь пожала плечами.

И снова потянулись вязкие, унылые минуты. Диник уже не играл в солдата, а прилёг на сумку и закрыл глаза. Лена присела на корточки, но Марина велела встать. Сказала: «Он маленький, надеюсь, ему не обязательно, а тебе надо со мной». И Лена стояла. Слушала смутные голоса из окон, смотрела на пожилого дядьку в растянутом спортивном костюме, который долго шаркал на галерее, развешивая между простынями и пелёнками связки солёной рыбы. Провожала глазами толстую тётку с собачкой, пока те важно шли со двора. И девушку с пакетом из супермаркета, пока та поднималась на третий этаж. Разглядывала тощего серого кота с порванным ухом и серого же с фиолетовым отливом голубя. Следила за тенями, которые двигались от стены к стене вслед за солнцем. Уже вечер.

Люди приходили, уходили, медленно утекало время, только Лена, Диник и Марина были неизменны и неподвижны. Они да совсем древний дед, которого Лена заметила не сразу. Сидел он на стуле с высокой спинкой в дальнем углу двора и будто сливался с тёмно-коричневой дверью, собранной из широких досок. Сам тоже коричневый, морщинистый, двумя руками опирался на палку, глядел неотрывно перед собой. Или спал с открытыми глазами. Скорее всего, спал.

Вот бы тоже присесть.

– Я больше не могу, – сказала Лена. – У меня колени подгибаются, я правда не могу. Не понимаю, почему так важно стоять именно здесь, но…

– Нас должны встретить именно здесь. Потому что здесь для одних людей мы незаметны, но другие видят. Нужные. Я бы хотела тебе объяснить, но слишком мало знаю. Мне сказали сделать так. Надо ждать, – Марина смотрела умоляюще. – Обопрись на меня, станет полегче.

– Нет, ты сама уже шатаешься. И что будет, если стемнеет, а они не придут?

– Она.

– Что?

– Если ОНА не придёт. За нами.

Она пришла.

Сначала хлопнула дверь в глубине дома, потом на третьем этаже появилась она – в полукруге арки, как в раме, – скрестила руки под грудью и в упор посмотрела на Марину. А Марина шепнула Лене: «Что бы ни случилось, молчи. Я сама». Лена кивнула и тоже посмотрела в упор, с вызовом уставилась на грузную тётку в бордовом велюровом халате. Черноглазую, щекастую и немного усатую. Или это тень так легла. Цыганка какая-то. Мало того что заставила их тут полдня страдать, так ещё надулась, будто они пришли тараканов ей подбросить.

Пауза затянулась. Тётка не шевелилась, Марина тоже, а вот Диник завозился на сумке, захныкал во сне. Лена хотела наклониться и погладить его по голове, но не смогла отвести глаз от тётки. Чувствовала, что сейчас не время… для чего? Для всего.

Тётка чуть заметно нахмурилась и начала спускаться по лестнице. Прям сошествие королевы. Её остроносые, расшитые бусами и блёстками тапочки ступали бесшумно, завораживали Лену. Только на них и смотрела. А потом услышала низкий, будто простуженный голос:

– Вы к кому?

Лена подняла глаза. Тётка стояла шагах в пяти и сверлила взглядом Марину.

– К вам, – бесстрастно ответила та.

– Я гостей не приглашала.

– Мы не гости. Нам нужна помощь, и вы не можете отказать.

– Да ну? – тётка вздёрнула подбородок. – Почему это?

– По родству. Я ваша племянница и прошу нас впустить, – но, судя по голосу, Марина не просила, а требовала. Лена ещё не видела её такой – внешне спокойной, но ощутимо опасной. Если бы Марина была кошкой, шерсть у неё на загривке стояла бы дыбом.

Тётка улыбнулась, и улыбка эта потекла ядовитой патокой:

– У меня нет родственников.

– Есть.

– Нет, – отрезала тётка. Скользнула взглядом по Лене, опустила глаза на Диника, который проснулся и теперь сидел на сумке, слушая взрослый разговор.

– Здравствуйте, – сказал Диник тётке.

Обычно с ним тоже здоровались, улыбались, хвалили за вежливость, но не в этот раз. Тётка поджала и без того тонкие губы и сказала Марине:

– Не в нашу породу ты пошла, больно русая, но теперь вижу, что её дочь. Тоже воровка.

Диник потянул Марину за рукав, а когда та чуть наклонилась, громко прошептал:

– Почему она обзывается? Она злая? У неё усы?

И сразу:

– Мне надо в кустики. Срочно.

Марина выпрямилась:

– Я не воровка. Нам нужен дом, мне и моим детям.

– Твоим детям?

– Да. – Лена обещала не вмешиваться, но сейчас не могла промолчать: тётка знала, откуда-то знала! – Её детям!

– Интересно, – протянула тётка.

– Им тоже, – понизила голос Марина и кивнула на галерею.

На галерее стояли люди. Не много – двое, один, ещё один. Лена быстро огляделась по сторонам, обернулась назад. Они стояли – тени в сумерках – по всему периметру, молчали, но не равнодушно, а выжидающе. Настороженная тишина делала воздух густым – так небо прижимается к земле, сдавливает пространство перед грозой. Тётка тоже повела головой, медленно, со значением оглядела дом – этаж за этажом. Недовольно цокнула языком.

– Что ж… – тихо сказала она. – Потом разберёмся. Заходите.

На самый верх по лестнице с резными перилами, мимо ряда маленьких окошек, забранных решёткой из ромбиков, в узкую дверь, по тёмному гулкому коридору, снова ступенька – жалобный скрип под подошвой, земляной запах сырых овощей, поворот, чулан или кладовка с полками, хлам, пыль и ещё одна дверь.

– Уборная там, иди, мальчик, – тётка показала налево, и ладошка Диника сразу выскользнула из Лениной руки. – Не напачкай мне! Цепочку на бачке сильно не дёргай!

– Я большой, – крикнул Диник.

– Большой, а не разулся. Так, а вы сюда.

Тётка повела Лену и Марину в другую сторону.

Тускло, холодно, голо. Но они так устали, что были рады любой комнате, лишь бы не стоять. Собрали последние силы, чтобы помыться над тазиком, торопливо съели что-то чёрствое, легли. Лена с Диником на разложенном диване, для Марины – раскладушка. А больше здесь ничего не было.

Диник уснул быстро, а Лена никак не могла. Думала, что отключится сразу, но глаза бездумно таращились на высокий серый потолок и лепной бортик, что тянулся по верхней границе стены. Поскорее бы Марина пришла. Говорят и говорят с тёткой в кухне, никак не успокоятся.

– Одеяла вот. Больше нет. Отопление только через месяц дадут, сыро у нас. Куртками их накрой… – проворчала тётка.

– Хорошо, – согласилась Марина.

– От меня ничего не жди, тут тебе не гостиница.

– Хорошо.

– Воду в кастрюле согрей, если тоже помыться хочешь.

– Хорошо.

– А это что у тебя?

– Обожглась.

– Ну да, конечно. А бровь разбила, когда упала. И у девчонки руки в синяках. Не юли, отвечай как есть, раз пришла. Его работа? Мужа твоего?

– Нет. То есть он – не муж. В смысле, по документам я не замужем.

– Ещё лучше. И говоришь, что не воровка. Ты хоть сама понимаешь, что натворила?

– Да, понимаю. Это ненадолго. Мне просто надо подумать, неделю или две, не больше. Выход же есть всегда.

– Нет. Не всегда. Вот, помажь, и с утра тоже. Быстрее заживёт.

– Спасибо.

– Очень мне надо твоё спасибо…

Потолок пошёл рябью, расплылся, превратился в тёмное беззвёздное облако, опустился и придавил Ленины веки. Голоса не голоса, гул, шелест, тишина.

Лена проснулась, но вида не подала, только притянула колени к груди и сжалась сильнее, чтобы сохранить тепло. «Умм, умм», – где-то рядом негромко тянул Диник. Значит, рисует. В его рюкзачке полно всякого барахла. Диник может часами вот так лепить или рисовать, повторяя задумчивое «умм» на одной ноте. Было время, когда Марина опасалась, что это признак аутизма, но быстро успокоилась. Всё у Диника нормально, нечего надумывать.

– Ты чего мычишь? – недовольно поинтересовался тёткин голос.