Текст книги "Проспект на Невском: 22 автора, которых нужно знать (сборник рассказов)"

Леонид Смирнов
Грустная сказка со счастливым концом

Рассказ

Драконы омерзительны. У них нет ни капли чести. И натура подлая – стараются нанести удар исподтишка и тотчас скрыться с глаз. Рыцарский поединок не для этого гнусного племени. Но мы-то ведь – люди. И мы не можем, не имеем права уподобляться чудовищам. А потому идем в бой грудью вперед и гибнем… гибнем один за другим, расплачиваясь жизнями за свое благородство.

Но мы убиваем драконов не только из-за их бесчестия. Драконы – наше отрицание, наша полная противоположность. Мы – часть благодатного, божьего мира, драконы – исчадия мира проклятого, в котором правят живой камень и мертвая плоть.

Расплодившись, чудовища вытеснят нас в пустыню, где нет воды и пищи, где наша кожа растрескается от жара, язык высохнет и глаза ослепнут. Вместе нам не жить на нашей священной земле. Или – или.

Так говорят жрецы. Народ им верит. Свое мнение я оставлю при себе.

В это ветреное утро по сизому небу неслись бурые, с пенной оторочкой тучи. Толстощекие поюны испуганно примолкли, словно догадываясь о предстоящей схватке. И только молодые птерики кружили над раскачивающимися верхушками деревьев – то ли высматривали добычу, то ли готовились улететь из опасного места.

Взбудораженные в ожидании праздника дети проснулись до зари и, торопливо позавтракав, носились по утоптанной поляне перед храмом. С багрового рассвета в храме идет прощание.

С рыцарем принято заранее попрощаться – на всякий случай, как бы про запас. Ведь тело его вряд ли удастся отбить у дракона. Если рыцарь уцелеет – ничего страшного, наш бог милостив, он простит. А потому славный боец, покорно сложив на груди руки, лежал на похоронном помосте, утопающем в свежих цветах, и смотрел в потолок, перебирая в памяти былые прегрешения. Именно сейчас нужно вспомнить все – пришло время Очищения.

Нынешнего поединщика звали Лан Цер Лотом. В имени его уже была заключена победа над злом. Лан – поднявшийся с земли, Цер – темная сила, Лот – лежащий сверху. Вчера в храме прошла служба, на которой жрецы после пения молитв объяснили собравшемуся народу, что значит имя рыцаря и сколь благоприятным предзнаменованием является появление на небе длинной белой полосы, уходящей в самый закат.

– Это удар копья в сердце чудовища, – сказал верховный жрец и взмахнул рукой, будто бил врага. – Рыцарь успеет ударить – и это великое счастье, – добавил он со знанием дела.

Старший брат жреца одним из первых сражался с драконом. Он не успел взмахнуть копьем – вспыхнул факелом и сгорел.

А доберется рыцарское копье до драконьего сердца или нет – это неведомо даже самому богу. Прости меня, господи, за сию крамольную мысль. В старости, когда прихватит печень, рождаются мысли едкие, как сок белой лимонницы.

Попрощаться с поединщиком должны все – от ветхих старцев до малышей, едва научившихся ходить на своих двоих. И каждый человек обязан отдать рыцарю хотя бы крупицу жизненной силы. А потому стар и млад подходили к лежащему на помосте и касались его правой руки. Немощных волокли родственники, малышню ласковыми тычками направляли мамаши.

Иногда отданная сила была столь ощутима, что боец вздрагивал. Однажды по его телу и вовсе прошла судорога, а обессиленный давалец потом долго отлеживался в тени. И храмовый служка усердно размахивал над ним опахалом из побегов веерной пальмы.

Ритуал подготовки рыцаря к поединку продуман до мелочей. Им руководят жрецы, которые отказались от мирских утех ради благочестивого служения богу. Я сам хотел в юности стать жрецом – когда понял, что мое копье слишком коротко и мне никогда не попасть в рыцари. Но потом я передумал и стал летописцем великих битв. Жрецов – десятки, умеющих читать и писать – по пальцам руки пересчитать, а желающих заниматься этим тяжким трудом всю жизнь – днем с огнем не сыщешь.

Каждый мальчишка мечтает стать героем, победив дракона в честном поединке. Каждый мужчина с юных лет готовится к бою, оттачивая свое копье, но лишь единицам будет оказана высокая честь. Это поначалу сражаться с чудовищем и умереть мог любой желающий, а теперь право на поединок надо заслужить.

Первый экзамен ребенок проходит во время инициации. Жрецы осматривают его копье и, посовещавшись, решают, допускать ли мальчика к обучению боевым искусствам. Если копье слишком коротко или сильно загибается, нельзя обрекать соплеменника на верную смерть. Негуманно и расточительно.

Второе испытание – испытание ростом. На битву с драконом пойдет лишь настоящий рыцарь, а он должен быть совершенен. Жрецы могут забраковать будущего поединщика из-за малого роста или неправильного телосложения. При хорошем питании подростки быстро прибавляют в весе, но растут не всегда правильно – бог не бывает благосклонен ко всем сразу. Кого-то он наказывает за грехи предков.

Забракованный может продолжать учебу, сдать экзамен и стать воином, чтобы защищать свой народ от обычных напастей – кочевников или хищных стай. Да и годных к поединку копьеносцев обучают опытные воины из числа тех, кто не попал в рыцари.

В начале сухого сезона молодняк проходит третье испытание. Достигшие совершеннолетия юноши соревнуются в быстроте, ловкости и остроте копья. Они бегают наперегонки, прыгают через яму с глотами и бьются друг с другом до второй крови. Победитель соревнования приходит на кладбище павших героев и, преклонив колени у могилы Первого рыцаря, клянется не посрамить светлую память героя. Потом он отправляется в храм, где верховный жрец научит его, как записаться в рыцарский список. Победитель целует свое копье, надрезает им кожу на левом запястье и пишет кровью свое имя на стене доблести. Если он не владеет грамотой, то жрец ведет его рукой.

Драконы безжалостны и вероломны. Когда мы пытаемся вынести обугленное тело павшего в бою товарища, чтобы свершить похоронный обряд, они снова и снова плюются огнем, убивая безоружных. И на каждого погибшего рыцаря приходится десяток невинно убиенных.

Драконы не берут в плен. Они не способны проявить милосердие. Чудовища непременно проверят, жив ли враг, и добьют, если он подает признаки жизни. Раненые рыцари обречены. Победа или смерть – третьего исхода у поединка не бывает.

Мы все как один честны и благородны, но тоже почему-то не берем драконов в плен. Они ведь животные! – скажет любой и всякий. И будет неправ. Мы давным-давно истребили бы драконов, не обладай они разумом. Злым, неправильным, противоестественным, но все же… Я как летописец мог бы сказать об этом народу, но лучше придержу рот закрытым. Боюсь, жрецам не понравится такая правда. Ведь они вещают в храме совсем иное.

Обряд прощания наконец был завершен. Верховный жрец простер над рыцарем руки и произнес торжественно:

– Дорога к предкам для тебя открыта.

– Дорога победителя длиннее, но куда приятней, – не удержавшись, пробормотал я.

Жрец и рыцарь услышали мой голос и повернули головы. Чадный огонь факелов играл красными бликами на чешуйчатой броне поединщика. Сплетенная из джутовых волокон сутана верховного жреца казалась залитой кровью.

– Ты пришел просить чистый папирус, жалкий червь?

– Я пришел посмотреть на убийцу дракона и пожелать ему удачи, – ответил я и двинулся к выходу.

Мне хотелось плюнуть жрецу в лицо, но тогда меня вздернут на дыбу – за оскорбление бога в лице его верного слуги.

– Разве я тебя отпускал?! – крикнул вслед жрец.

– Что ты будешь делать, когда умрет последний? – я задержал шаг.

Но не дождался ответа.

Вряд ли кто-либо сознает, что драконы становятся с каждым годом все ценнее и ценнее. Число их сокращается – это несомненно, а значит, уменьшается и возможность завоевать бессмертную славу, стать первым среди воинов и даже нашим королем и, в конечном счете, получить потомство от самой роскошной красавицы.

Да, с некоторых пор нельзя стать королем, не убив дракона. Это неписаный закон, но никто не в силах его нарушить. Впрочем, у нашего нынешнего короля-победителя – одна лишь видимость власти, а на самом деле всем заправляют жрецы.

Самые красивые женщины плетут венки из розовых цветов в ожидании своего избранника, они не водят хороводы у древнего святилища, умасливая духов плодородия, и не ходят смотреть на брачные шатры, сложенные из ветвей веерной пальмы – берегут свою девственность в ожидании Победителя. А если он так и не ступит на их порог, красавицы начинают оплакивать свою ушедшую молодость, а в шумный и веселый праздник урожая густо мажут голову коричневой краской и отдаются первому встречному.

Жрецы надели Лан Цер Лоту на шею кожаный ремешок с белой раковиной – знак рыцаря, идущего на смертный бой. Вернуться к людям он сможет, лишь окрасив раковину в пурпур – кровью своей или драконьей. Стоя на помосте, поединщик окинул печальным взором собравшихся на площади, нашел в толпе родичей и попрощался с ними, взмахнув рукой, затем поклонился миру и неторопливо сошел вниз. Теперь ему осталась последняя, прямая дорога – к пещере дракона.

Я очень стар – мне сорок восемь лет. И я помню начало этой кровавой истории, которая открыла новую эру в жизни нашего народа. Грохот рвал мои уши, земля содрогалась под ногами, вековой лес пылал, и облако едкого дыма надолго закрыло солнце. Дети прятались в глубине пещер и с громким писком прижимались к родителям в надежде найти у них спасение. А перепуганные родители, как могли, утешали своих чад, уверенные, что смерть близка.

Наши вожди не убоялись и, обнажив копья, с грозным рыком ринулись на врага – в самый огонь. И сгинули все до единого. Останков так и не нашли средь золы и пепла. Многие решили тогда, что настал Конец Мира. Но лучезарный бог милостив – наше время еще не вышло.

Когда лес догорел и дым рассеялся, разведчики обнаружили драконью гору. Гора заметно кренилась в сторону заката. Она была высока и красна от жара. И ничуть не похожа на наши родные скалы. Разведчики стали бросать в нее камнями, дабы убедиться, что это не приготовившееся к прыжку гигантское чудовище. И тогда гора раздалась, явив их взорам вход в пещеру.

Из пещеры ударил удивительный голубой свет и повалили драконы – вовсе не такие большие, как рассказывают жрецы и уцелевшие в боях рыцари, но очень опасные – ведь они плюются огнем. Наши разведчики выставили копья и встретили чудовищ достойно. Это был первый бой, о котором я написал в летописи, – правда, гораздо позже. У меня хорошая память, и я не соврал ни в одном слове.

Стоит ли говорить, что в то утро наш народ лишился своих разведчиков. И старый вождь, который не участвовал в бою по дряхлости, долго совещался со жрецами, не разумно ли покинуть опасное место и искать себе другое пристанище? Но жрецы убедили вождя, что это сам бог ниспослал нам испытание. Достойны ли мы своего Творца, который истратил на наше создание столько животворной силы? Способны ли переступить через липкий страх и трусливое желание выжить любой ценой? Животные мы или люди – вылепленные богом из глины по своему образу и подобию?

И мы остались жить на границе сгоревшего леса и саванны, в окружении изрытых пещерами скал. Отныне жизнь каждого из нас была посвящена одной цели – победе над мерзкими, ненавистными чудовищами. Хотя сознавали эту высокую миссию лишь немногие – народ темен и быстро забывает обо всем, что не касается пропитания и любовных игрищ.

…

Лан Цер Лот двигался по тореной тропе. Он пытался скрыть волнение и, чтобы приободриться, временами с шумом выдыхал воздух, спугивая поселившихся в кустарнике птериков. Вдоль тропы высились куксовые пальмы с раскрашенными белой и красной краской стволами. Нарисованные жрецами большие белые рыцари вновь и вновь убивали маленьких красных драконов.

Я, как и положено летописцу, шел следом за рыцарем. Все, о чем пишешь, нужно увидеть собственными глазами.

Поединщик был молод и еще не вкусил женской ласки, но копье его было остро, а мышцы упруги. Драконы же с каждым годом становились все более медлительными и неповоротливыми. Раньше на победу рыцаря делали ставки один к десяти. А сегодня – уже один к трем. Выигрыш будет невысок.

Лишь однажды Лан Цер Лот посмотрел на меня – похоже, я был для него чем-то вроде ритуальной пальмы. Меня он мог не стесняться – я не стану пачкать драгоценный папирус гадкими подробностями и, малость отступив от истины, умолчу, если рыцарь обделается от страха.

И вот мы пришли; любое путешествие подходит к концу. Десятки раз я бывал у драконьей горы, которая давным-давно утратила красный цвет, потеряла удивительную гладкость и лишилась странных черных знаков на боку. Дождь, ветер и дневная жара не щадят даже чудовищ. Теперь гора была грязно-бурая, щедро облитая птеричьим пометом, изъеденная коростой – гораздо ближе к нормальной человеческой горе. И она еще сильнее наклонилась к западу, быть может, собираясь когда-нибудь упасть на землю.

Вход в пещеру был узок. Он перестал закрываться пять лет назад. Драконье колдовство слабело – как и их бренные тела. Порой начинает казаться, что истинный господь наш – вовсе не Солнце, а Время. Кто бы ни глядел на нас сверху, прости меня за богохульство!

На сей раз я решил идти с рыцарем до самого конца. Вдруг больше не представится случай? Ведь до последних дней своих буду локти кусать…

По рассказам победителей, драконья пещера огромна, однако на деле она оказалась куда меньше наших родовых пещер. В такую не поместится больше полусотни взрослых мужчин. Стены ее от пола до потолка были покрыты наростами всевозможной формы и размеров, – одни были ровные и блестящие, другие поросли тонкими лианами либо были утыканы иглами. Может быть, это мертвые животные, что пришли из иного мира вместе с драконами, – сидят на стенах рядом со своими окаменевшим пометом? Нет, не похоже. Скорей уж это натеки вроде сталактитов – уж мы-то, пещерные жители, много чего повидали на своем веку…

Рыцарь обернулся, глянул на лес, давно выросший на пожарище, и вершины родных скал. В последний раз он попрощался с миром и шагнул через порог.

Драконы уродливы. У них всего один огромный продолговатый глаз без зрачка, но они могут видеть им и днем, и ночью. У драконов нет ни хвоста, ни спинного гребня, а чешуя так мелка и блестяща, что невозможно отделить одну чешуйку от другой. Они не умеют откладывать яйца и потому не способны к размножению. Значит, вытеснить наш народ они не в силах. Нам нужно просто подождать, когда умрет последнее чудовище. Но рыцари не хотят ждать – молодость коротка, а добиваться жизненного успеха другим путем слишком долго и трудно.

Стоило нам появиться в пещере, раздался пронзительный писк. Но дракон не спешил броситься в бой. Лан Цер Лот, испуганно озираясь, медленно продвигался вперед. Копье он выставил перед собой, будто оно могло защитить от драконьего огня.

В пещере было светло как при ярком солнце, хотя я не обнаружил горящих факелов или костров. Светились ее стены – если вдуматься, не самое большое чудо в череде здешних чудес. А рыцарь впустую ждал нападения. Дракон оставался в дальнем конце пещеры. Он ждал нас, расположившись на камне причудливой формы, весьма похожем на королевский трон.

Затем чудовище издало серию странных звуков и подняло вверх передние лапы. Они были пусты. Дракон явно пытался нам что-то сказать. Лан Цер Лот вскинул боевой коготь, гордо именуемый копьем, и, отталкиваясь хвостом от пола и делая огромные прыжки, ринулся на врага.

– Стой! – крикнул я, но рыцарь меня не слышал.

Настал его час.

Дракон все-таки слез с камня и поднял на уровень груди блестящий клюв, без которого не мог плеваться огнем. Рыцарь был всего в одном прыжке от чудовища, когда оно плюнуло. Уже пылая, Лан Цер Лот врезался в дракона.

* * *

Лейтенант Джереми Гриффит был восьмидесяти трех лет от роду и давно не рассчитывал на быстроту реакции. Он готовился к последней встрече с ящерами, надеясь договориться с ними и оборвать цепь бессмысленных смертей.

И вот теперь астронавт лежал посередине командной рубки «Индевера», сжимая в руке старенький бластер с надписью «магнум» на рукояти. Метровой длины боевой коготь молодого ящера вспорол ему грудную клетку, разворотив легкие и порвав артерии. Фонтан алой крови окропил давно погасшие корабельные пульты.

Последний член экипажа космического корабля «Индевер» пал на своем посту. Разведывательная миссия НАСА на четвертой планете в системе Эпсилон Индейца закончилась полным провалом.

Светлана Тулина
Колбаса

Рассказ

9 сентября, 206 год после ЕР

Конец света начался как нельзя более некстати.

Понимаю, насколько нелепой выглядит эта фраза, особенно будучи занесенной в ежедневник, но она наиболее точно выражает мои ощущения – более неподходящего времени для вселенской катастрофы было бы трудно придумать. Только-только все стало налаживаться после нескольких сотен лет оголтелого евгенического мракобесия, только-только объединенное человечество сделало первые робкие шаги в светлое завтра – все вместе, плечом к плечу, без звериного деления на альф и омег, вожаков и отверженных. Только-только позволил я себе внутренне возликовать о принятом таки вчера законе, первой ласточке будущей весны толерантности и равноправия. И тут Земля решила преподнести сюрприз. Природа воистину обладает странным чувством юмора.

Но стоит рассказать обо всем по порядку, тем более что именно для этого я решил упорядочить свои разрозненные заметки.

Вчера был эпохальный день – наконец-таки окончательно утвердили и приняли в последнем чтении закон об уголовной и административной ответственности за употребление оскорбительных терминов «маленький человек» и «маленькие люди». Вместо этих унижающих человеческое достоинство ругательств для обозначения мелких как социума официально закреплено архаичное и малоупотребимое ныне, но не несущее никакой отрицательной смысловой нагрузки слово «быдло». Также решено использовать производные от этого термина «быдлован» и «быдлоюзер» – в отношении отдельных индивидуумов. В бытовой повседневной речи разрешено употреблять самоназвание «мелкие», но из официальных документов позорное словосочетание «маленький человек» изгнано – отныне и навсегда.

Наша партия добивалась этого знаменательного события более полувека, и еще несколько лет назад у меня буквально опускались руки, когда кто-нибудь из коллег по конторе, в которой я имел неудовольствие работать, смотрел недоумевающее, пожимал плечами и говорил:

– Ну и что здесь такого? Они же действительно маленькие…

А некоторые осмеливались добавлять еще и «простые» – конечно, только если разговор происходил наедине, терять драгоценные баллы личностного рейтинга никому из них не хотелось, а за подобную непристойность в публичном месте вряд ли бы все обошлось простым штрафом или общественными работами на пару недель.

Но мы продолжали свою борьбу – тогда казавшуюся безнадежной.

В старинной классической музыке, электропериодом которой одно время увлекалась моя жена Люсиль, был такой термин – «колбаса». Это означало постоянное повторение одной и той же темы, по кругу, с минимальными изменениями. В самые тяжелые дни мне казалось, что вся наша жизнь – такая вот колбаса, старинная заезженная пластинка, снова и снова проворачивающаяся по одному и тому же кругу и заставляющая нас наступать на те же самые грабли.

Постоянное стремление разделить людей на сверх– и недо-человеков, неважно по какому признаку, но неизменно приписывая себя, конечно же, к первой категории. Постоянная борьба за власть – и коллективное попинание тех, кому в этой борьбе не повезло, пусть ныне и обряженное в цивилизованные одежды всеобщего избирательного права для всей цветовой гаммы генетических карт, но от этого не менее омерзительное. И лицемерие, повторяющееся из поколения в поколение. Сурово осудить методы дорвавшихся до власти евгенистов, но при этом продолжать пользоваться плодами их преступных деяний, оправдывая себя тем, что так уж исторически сложилось, – это ли не верх цинизма? Иногда мне и самому казалось, что мы ничего не сумеем добиться, слишком уж все привыкли и не хотят никаких перемен, даже перемен к лучшему.

И вот – свершилось.

Такое знаменательнейшее событие! И надо же, чтобы сегодня, словно в насмешку…

Но вернусь на день назад, чтобы записать в подробностях наиболее запомнившееся.

8 сентября 206 года после Евгенической Реформации

Эта дата наверняка войдет в историю как Великий День начала искоренения многовековой несправедливости – так думал я, окрыленный и пьяный почти без вина. Я удрал с официального торжества после первого же тоста – хотелось немедленно разделить свою радость с теми, кто заслужил ее более всего.

Дома ждала жена, но она наверняка уже все знает, из зала велась прямая трансляция. Люсиль не могла ее не смотреть, ведь этот проект – наше с нею общее детище, шестой и самый любимый ребенок, отнимавший порою куда больше времени, чем любой из пяти настоящих, и приносивший волнений не меньше, чем все они, вместе взятые. Люсиль наверняка все уже знает, с нею мы отметим вечером, а сейчас мне следовало навестить и порадовать тех, кто вряд ли смотрел тиви.

И я отправился в Мемориал.

Когда-то эти районы называли «резервациями» или даже «спальными», но те времена, к счастью, давно миновали. Колючая проволока, в несколько рядов окружавшая когда-то участок города, ныне съедена ржавчиной дотла, и ужасные те слова тоже истрепались и вышли из употребления. Рыжие ошметки уничтоженного временем ограждения иногда попадаются между стенами полуразрушенных домов, они меня даже радуют, эти уродливые фрагменты прошлого.

Они показывают, насколько мы изменились.

Сейчас ведь даже представить себе невозможно, чтобы какое-то пространство, будь то часть города, отдельное здание или просто клочок земли, было бы окружено колючей проволокой или забором. Однажды я попытался объяснить концепцию принудительного ограничения свободы своим детям, но не добился успеха. Они так ничего и не поняли, переспрашивая все время:

– Но забор-то зачем? Ведь он же мешает! Ведь если забор, то как входить? И выходить как?

А потом Лайса, самая младшая, принялась смеяться и хлопать в ладошки – она решила, что папочка рассказал смешную сказку. И они все смеялись вместе с ней, и двойняшки, и старший, Тимоти – уже вполне себе такой солидный первоклассник. И я тоже смеялся, и утирал с глаз слезы радости. Это ведь прекрасно, что дети больше не понимают такого, это дает нам шанс, всем нам!

Забор из слов – он ведь ничуть не лучше забора из колючей проволоки. Зачастую – так даже и хуже. И потому то, что свершилось сегодня – воистину величайший повод для радости…

Я шел по знакомой улочке между привычно обшарпанных стен полуразрушенных домов с картонками в оконных проемах, аккуратно перешагивая кучки мусора и здороваясь со всеми встречными. И радовался каждый раз, когда со мною здоровались в ответ, или даже просто кивали. Еще каких-то десять лет назад, когда я только начинал свою работу здесь, добиться ответного «првета» – или даже просто вежливого кивка! – от местного быдла считалось невиданным достижением. А сегодня со мною здоровается чуть ли не каждый пятый. И некоторые даже не в ответ, а сами. Сами! А ведь не все из них ходили в мою группу, раньше я не обращал внимания, а сегодня вдруг как громом среди ясного неба. Это ли не прогресс и не доказательство? Значит, и между собою они тоже могут общаться и обучать друг друга, значит, наши труды не пропадают даром!

Поистине, сегодня знаменательный день и мне есть чем гордиться.

Жену я застал в клубе.

Ну конечно же! Как я мог только подумать, что моя деятельная Люсиль в столь важный и радостный день усидит дома и будет терпеливо дожидаться мужа с работы, подобно средневековой домохозяйке! Я, очевидно, совсем потерял разум от радости, что мог такое подумать. Конечно же, ей пришла в голову та же самая мысль, что и мне, – праздник будет неполным без участия в нем наших развивающихся друзей, даже мысленно я не хочу называть их подопечными, это оскорбительно.

Люсиль очень энергична, но не всегда правильно оценивает ситуацию. Вот и сейчас, сияя радостной улыбкой и широко размахивая руками, она уже включила большой экран во всю стену аудиозала и отыскала новостной канал. И теперь пыталась втолковать что-то собравшемуся в зале быдлу – все так же радостно улыбаясь и широко размахивая руками, такая прекрасная в своем порыве, что у меня защемило в груди. Я хотел бы еще немного полюбоваться ею от порога, но положение следовало спасать – кое-кто из быдлован уже начал проявлять первые признаки скуки и нетерпения, этого нельзя допустить, если не хочешь потерять аудиторию и закрепить негативный рефлекс, они ведь куда легче положительных закрепляются, иногда буквально с первого раза, природа, ничего не поделаешь…

Громко хлопнув в ладоши, я шагнул в зал. Резко взмахнул обеими руками вверх, через стороны. И замер, улыбаясь навстречу обернувшимся ко мне лицам.

Вот чему никак не научится Люсиль. Широкие резкие жесты чрезвычайно эффективны для привлечения внимания, кто спорит. Но ими, как и любым сильнодействующим средством, нельзя слишком увлекаться, иначе наступает привыкание, или того хуже – отторжение. Так природа устроила, и между обычным человеком и быдлованом разница не настолько уж и велика, что бы там ни утверждали евгенисты. Просто мозг обычного человека с раннего детства подвергается массовым атакам разнообразных раздражителей, по специально разработанным обучающим и формирующим методикам, а потому адаптируется со временем и может выдержать довольно массированную информационную атаку, прежде чем наступит перегрузка и отторжение. Быдловане же, несмотря на всю проделанную нами работу, все равно остаются куда более близкими к природе, а потому быстро утомляются и теряют интерес.

В работе с ними главное – вовремя делать развлекательные паузы.

Вот как сейчас, например.

– Дядяденс! – кричит Вьюн, я узнаю его издалека по щербатой улыбке и торчащим во все стороны рыжим косичкам. – Сбачка! Дядяденс!

Меня уже окружили, радостно дергали за одежду, выкрикивали приветствия высокими голосами. Вьюн пробился сквозь толпу, сияя жутенькой улыбкой, в которой с прошлой нашей встречи, похоже, зубов еще поубавилось. Его рыжие бакенбарды тоже были заплетены в две тугие косички, воинственными ершиками торчащие вдоль гладко выбритого подбородка. Он протянул мне маленький фонарик из стандартного гуманитарного набора и протараторил: – Првет, Дядяденс! Сбачка гавк! Кажи сбачку, а?!

И я зажег фонарик и показал им «собачку» – на стене, тенью от ладони с оттопыренным мизинцем, при движении которого собачка «гавкала». Многочисленная аудитория была в полном восторге, Люсиль же смотрела осуждающе. Она не одобряла подобные «потакания низменным инстинктам», была куда более строгой учительницей и добивалась от своих быдлован просто таки потрясающих результатов. Достаточно упомянуть хотя бы о том, что в ее группе была поголовная грамотность, и отдельные личности не бросали чтения даже после окончания учебы, нам постоянно приходилось обновлять с такой же регулярностью растаскиваемую клубную библиотечку. Вот только новеньких с каждым циклом к Люсиль записывалось все меньше и меньше…

Поиграв минут десять тенями на стене, я передал фонарик одному из учеников и попытался «сделать собачку» ладонью Вьюна. Мимоходом удивился ее чистоте, но потом учуял запах фисташкового мыла и понял, что Люсиль не преминула первым делом прогнать всех через процедуру умывания, с гигиеной у нее строго.

Я аккуратно прижал большой палец Вьюна к ладони сбоку, чтобы крайняя фаланга торчала ушком, потом помог оттопырить мизинец, придерживая при этом вместе остальные пальцы. Нам редко удается заниматься с детьми, а у взрослых костенеют не только суставы, да и наследственность у быдла не особо хорошая. Вьюн еще довольно способный, многие вообще не могут шевелить пальцами по отдельности, только всеми вместе.

Вьюн смущенно хихикал, смотрел на тень своей руки на стене (я уже почти не придерживал, чтобы не мешать), вздувал жилы на лбу, все пытаясь отвести мизинец и «гавкнуть». Когда же, наконец, ему это удалось, уставился на собственную руку с недоумением и даже некоторым испугом, словно на месте привычной ладони и на самом деле оказалась собачья пасть…

Позже, когда мы с Люсиль возвращались домой по плохо освещенным улочкам – Вьюн вызвался проводить и важно шествовал впереди, такой трогательный в своем стремлении защитить нас от мнимых ночных опасностей, – Люсиль позволила своему неодобрению обрести словесную форму:

– Они же не дети, Дэнис!

Я успокаивающе приобнял ее за узкие плечи – Люсиль до сих пор удалось каким-то чудом сохранить студенческую фигурку, и не скажешь, что родила и вынянчила пятерых.

– Все мы в чем-то дети, Лю…

Спорить мне не хотелось. Люсиль в ответ фыркнула, но промолчала, только покрепче прижалась ко мне. Наверное, в этот прекрасный вечер ей тоже не хотелось спорить. Тем более – в таком красивом и романтичном месте, как бывшее гетто…

Почти полвека назад муниципалитет принял решение о сохранении местных руин в качестве национального памятника, единственного в своем роде – тогда как раз развернулся строительный бум и подобные отвратительные наследия прошлого повсеместно шли под бульдозер. Нашему научному городку не повезло – или же наоборот, повезло просто неслыханно, если смотреть с моей точки зрения. Как бы там ни было, трущобы именно нашего городишки были признаны самым классическим и первозданным вариантом типичного гетто, достойным сохранения. Ободранные стены с остатками обоев внутри и граффити снаружи тщательно покрыли мономолекулярным слоем вечного пластика и закрепили стасис-полем, препятствуя дальнейшему разрушению.

Разумеется, местных отсюда эвакуировали, предоставив им вполне комфортабельное жилье. Великолепные надувные домики, я сам жил в таком, пока был студентом, и первые два года уже с Люсиль, на берег выбрались только после рождения Тима. Наводные жилища очень удобны и самодостаточны, а к легкой качке быстро привыкаешь, многим она даже нравится. У нас все-таки не море, а озеро, и больших волн не бывает.

Новая гроздь таких домиков и была создана специально с учетом стандартных привычек и потребностей быдла, но то ли психологи-разработчики в чем-то просчитались, то ли наши быдловане оказались какими-то нестандартными. Как бы там ни было, но домики им не понравились. Еще до окончания консервации то одно, то другое семейство пыталось вернуться в привычное место обитания, не обращая внимания ни на какие уговоры или убеждения. Когда же особо опасные процедуры закончились и охрану убрали, свершился массовый обратный исход переселенных. Буквально в течение пары ночей памятные руины были заново обжиты прежними обитателями. Так и получилось, что к моменту торжественного открытия наш Мемориал оказался куда более реалистичным и достоверным, чем задумывалось его создателями.