Текст книги "Дневник. 1917-1919"

5—9 апреля. Вернулся в Харбин; в конце пути вновь почувствовал русские порядки в виде невероятно грязного вагона. Здесь узнал, что 5 апреля японцы высадили во Владивостоке десант, как ответ на ограбление конторы «Исида» и убийство трех японцев; японцам очень везет на такие подходящие случаи. За японцами высадили десант американцы и англичане.

Прибывшие из Благовещенска беженцы делали сообщение о бывшем там погроме буржуазии; погибло до 1500 человек офицеров, служащих и коммерсантов; хулиганам помогла, как всегда, полная неорганизованность и растерянность обывателей; ведь одни молокане, будь они только сорганизованы, могли раздавить всю местную красноту.

10 апреля. По словам местных старожилов, Харбин очень напоминает то, что было здесь в 1904—1905 годах; деньги льются рекой, кабаки и шантаны переполнены; цены на всё поднимаются, так как наехало много состоятельных лиц из Иркутска, Читы и Благовещенска, а кроме того, прибыло много иностранцев, живущих на валюту и не стесняющихся в расходах; нам приходится уходить с квартиры, за которую брат жены платил 80 рублей в месяц, а прибывший из Иркутска богач-еврей дал хозяину сразу 600 рублей в месяц и плату за год вперед.

11 апреля. Опять погрузился в харбинские впечатления и рассказы; каша, ерунда и безобразие здесь. Сформировавшиеся здесь под негласным покровительством и на денежные субсидии Хорвата отряды спасителей родины под фирмами Семенова и Орлова, по моему мнению, – самые анархические организации, так как для них не существует никаких законов, и слушаются они только тех, кто дает им деньги, и до тех пор, пока дает и пока имеет возможность так или иначе наступить им на хвост; последние случаи очень редки, так как ни власти, ни силы у дающих нет, и условное повиновение приобретается только подачками и уступками.

По внешности власть как будто бы принадлежит Хорвату, но тот совершенно заблудился в разных комбинациях и компромиссах, вплоть до желания весьма реакционные деяния осуществить и демократический капитал – невинность – сохранить.

Он продолжает свою дряблую, компромиссную политику, стараясь всех примирить и всё уладить без углов, обострений и взрывов при помощи уговоров, убеждений и прочих словесных тонкостей.

Но то, что было очень подходяще в сложных отношениях с китайцами, с приамурским начальством и с петербургским правлением, никуда не годится при современном положении; получается какое-то микроскопическое и столь же ничтожное повторение Керениады, только по другому меридиану. Организации распустились, признают только право силы и очень хотят сами стать этой силой и поступать так, как им приятно и выгодно; первым делом всем хочется господствовать над Харбином и над самим Хорватом, долженствующим быть только курицей, несущей им золотые яйца.

А при характере и решительности Хорват мог стать действительной властью и скоро привести всё здесь в порядок, но «рожден кто ползать – летать не может».

Уходить из Харбина никто не хочет и не собирается, предпочитая ничего не делать и весело жить. Семенова всячески поддерживают японцы и французы, или, вернее, их местные представители капитаны Куроки и Пеллио; попав в таких чинах в вершители местных судеб и в своего рода американские, богатые всякими возможностями дядюшки, эти иностранцы, умело угощаемые и умело чествуемые, видят только внешний порядок, козыряние и внешнюю дисциплину и неспособны разобраться в духовной, идейной стороне всего происходящего. Внутренней гнили они не видят или не хотят видеть, и не в состоянии трезво, спокойно, проникновенно заглянуть в русское будущее.

Для возглавления всех отрядов сюда выписали Плешкова, но ничего путного от этого не получилось; была одна дряблая бесхарактерность, а теперь стало их две, схожие еще и в том, что у обоих экстерьер великолепный и внушительный и что оба в обхождении милы, обворожительны.

Не слушали Хорвата, так же не слушают и Плешкова и их обоих вместе, совсем то же, что на фронте, только что не дерутся и не убивают. Вчера организация полковника Орлова арестовала подполковников Никитина и Сулавко; Хорват и Плешков приказали их освободить, а Орлов и его банда приказа не слушают – совсем большевики sauce royale[44]44
  Под королевским соусом (фр.).


[Закрыть]. Разве при такой закваске возможны какие-нибудь прочные и благодетельные последствия? Внутренняя дисциплина всегда была у нас не особенно крепка и сохранялась только в виде esprit du corps[45]45
  Командный, корпоративный дух (фр.).


[Закрыть] в лучших частях нашей армии; революция же с ее экспериментами рассосала последние остатки этого драгоценного качества – и в этом-то весь ужас нашего положения; нужны решительные крепительные средства, а их нет. Семеновцы бросили Даурский фронт и отошли на станцию Маньчжурия; офицеры, ушедшие из семеновского отряда по невозможности мириться с происходящими там безобразиями, рассказывают, что, стоя на Даурии, чины отряда пьянствовали, охранения и разведки не было; когда услыхали, что большевики обходят их с юга, то удрали, бросив целый поезд с запасами продовольствия и снаряжения.

Плешков по своей бесхарактерности и любви к раздаче наград начал награждать Георгиевскими крестами «отличившихся»; какая великая профанация великой воинской награды, применение которой во внутренней гражданской войне должно быть признано абсолютно недопустимым; участие в ней – великий и тяжелый крест, а награда – только в спасении Родины, в победе над ее красным врагом и в сознании свято исполненного долга.

В общем, однако, шило лезет из мешка, и в Харбине начинают разбирать, каких беспокойных утят высидела здесь хорватовская курица; усидчивость спасителей по части кабаков, швыряние денег, скандалы заставляют задумываться даже коммерсантов, подкармливавших организации, насчет того, куда идут их деньги и правильно ли они помещают свой капитал.

Нельзя спорить против того, что офицерам надо помочь, надо дать средства существования, но всё это в минимальном размере; здесь же зеленой, неустойчивой и уже хватившей революционного развала и хмеля молодежи дают по 200 рублей в месяц на всем готовом; рассказывают даже, что во избежание скандалов дежурные по отрядам офицеры получают авансы, чтобы расплачиваться с извозчиками, привозящими в казармы господ офицеров. Занятий в отрядах нет, молодежь бесится, никто ее не сдерживает, и развал неудержимо прогрессирует.

Многие командиры сознают это, но бессильны что-либо сделать; на замечание (не говоря уже о попытке наложить взыскание) получается обыкновенно доклад подчиненного о переходе в другую организацию.

Сейчас здесь налицо следующие власти:

1) Хорват, считающийся наследником всех русских законных властей по званию главноначальствующего в полосе отчуждения Китайско-Восточной железной дороги; сейчас в Харбине идет тайная кампания, чтобы выдвинуть Хорвата на пост диктатора русского Дальнего Востока, причем уверяют, что эта идея поддерживается японцами. Не все ли равно, какая вывеска будет на Хорвате, ведь он останется тем же бессильным главноуговаривающим, неспособным даже справиться с образовавшимися здесь офицерскими организациями, барахтающимся среди разных компромиссов и танцующим какой-то чрезвычайно пестрый танец.

Говорят, что диктаторская махинация строится теми, кому выгодно вытолкнуть длиннобородого харбинского Улисса на высоту власти, тесно к ней примазаться и снять, сколько удастся, пенок.

2) Далее идет Дальневосточный комитет защиты Родины и Учредительного собрания, какая-то полуанонимная организация, сложившаяся из смеси авантюристов, спекулянтов, перепуганных коммерсантов и очень свойственных Дальнему Востоку темных дельцов и ловителей рыбки в мутной воде; сначала эта организация очень гремела, но теперь киснет и обещает скоро заглохнуть.

В громком названии под родиной надо понимать потерянные и угрожаемые капиталы, предприятия и привилегии; Учредительное собрание пристегнуто для демократичности и в качестве фигового листа: большинство этих господ желает его как черт ладана.

3) Имеется начальник российских войск полосы отчуждения – добродушный и безобидный генерал Плешков, безропотно несущий все наряды по разным представительным случаям и блистающий там свежестью, превосходным настроением духа и целым иконостасом всевозможных орденов.

Его никто и ни в чем не слушает, но, судя по его настроению, сие мало его беспокоит; он вообще принадлежит к разряду людей, не любящих беспокоиться. При нем учрежден штаб отдельного корпуса, с большими штатами, но с малым числом настоящих работников.

4) Разные вольные атаманы Семенов, Орлов, Калмыков, своего рода винегрет из Стенек Разиных двадцатого столетия под белым соусом, послереволюционные прыщи Дальнего Востока; внутреннее содержание их разбойничье, большевистское, с теми же лозунгами: побольше свободы, денег и наслаждений, поменьше стеснений, работы и обязанностей. Мне кажется, что большинство из них лишь случайно не на красной стороне: кому не пришлось по случайно сложившейся обстановке, а кто по привычке шарахнулся на свою – оказавшуюся белой – сторону. У многих всё это произошло, конечно, невольно, и обвинять их самих было бы даже несправедливо.

Среди этого многовластия, а в сущности, настоящей анархии, идет общая грызня, ссоры, слежка за другими, сплетни, провокации и интриги.

Офицерская вольница беззаботно живет, ничего не делает, бесконечно много хвастается, особенно по части разгрома большевиков и спасения России. Актив же весь пока – человек 700 у Семенова на станции Маньчжурия, человек 400 у Орлова в Харбине и кучка у Калмыкова на станции Пограничная; есть несколько старых японских орудий системы Арисака. С этими силами нельзя дойти даже до Онона, так как не хватит чем обеспечить тыл и железную дорогу на сто верст назад; но это мало кого здесь тревожит, ибо никто в наступление не собирается; достаточно шуметь и от шума этого кормиться. Кому не охота «и без драки попасть в большие забияки». Глубоко жаль ту молодежь, которая в большинстве бросилась в эти организации совершенно искренно, завертелась в этом омуте и обречена на сгноение.

Имеется здесь еще какое-то Сибирское правительство, состоящее из нескольких членов разогнанной Сибирской областной думы, считающее себя законной властью и очень охочее ею де-факто сделаться.

Единственной реальной, проявляющейся время от времени властью являются только китайцы, постепенно сбрасывающие с себя старые путы и показывающие иногда свои зубы.

Издалека надвигается влияние японское, пока еще торговое, но за которым уже виднеются раскосые лица японских солдат.

Среди этих влияний и призрачных, и реальных властей мечется разношерстная, больная нервами русская беженская толпа и варится в каком-то котле, где красными и черными ведьмами намешаны эгоизм, глупость, жадность, легковерие, бесшабашный авантюризм, острая тоска по всему потерянному, с примесью донкихотского благородства, искреннего порыва, верности старым традициям и готовности на подвиг и жертву; но не велики эти благородные примеси и тонут они в массе низменных похотей, густо разведенных на людской подлости.

Немногочисленные, глубоко симпатичные Дон Кихоты, которые искренно и самопожертвованно пытаются что-то сделать, не замечают, как бессильны их потуги зажечь это эгоистическое, жадное и равнодушное море огнем их высоких и благородных лозунгов. Сейчас пришло царство того, у кого глотка позычнее, кулак поувесистее, но зато совесть поменьше и все задерживающие центры порассосались основательнее.

12 апреля. Тяжело смотреть на всё здесь происходящее; казалось бы, было уже достаточно времени для того, чтобы опомниться. Многоликое начальство испускает самые разноречивые приказания; каждому хочется показать и доказать, что оно и есть самое настоящее. В населении весь пыл радости от появления спасителей испарился; многие ударились в крайность и ныне так же яростно поносят, как раньше хвалили; разделились на многие языки и усердно обливают друг друга помоями. Кричат о спасении родины и не в состоянии хоть на время отказаться от привычки к розни, сваре и взаимному заушению[46]46
  Пощечина; в перен. смысле – оскорбление.


[Закрыть].

13 апреля. Вечер провел в компании в лице трех беженских полковников, которые очень много говорили, жаждали мести, вторжения в Россию и истребления всех серых шинелей; бахвалились, что сами берутся уничтожать по несколько десятков товарищей за прием, «собственноручно пуская им пули в живот». Пока же сидят в Харбине, живут нашармака[47]47
  Задарма, на халяву.


[Закрыть], на фронт не собираются, а двое, по моему убеждению, никогда туда не поедут. К сожалению, столь свирепые угрозы красным товарищам не страшны; печально только то, что такие глупые и бахвальные излияния показывают чаяния и глубину понимания уже не зеленой молодежи, а трех штаб-офицеров, имеющих за собой побольше десятка лет кадровой службы. Какое-то помешательство на идее реванша скорого и жестокого, отожествляемое со спасением России. Такие уроды не способны понять того, что стряслось с Россией в прошлом году; им не дано сообразить, что многого уже не вернуть и что многое надо забыть.

Харбин начинает наполняться тянущими с запада семеновцами; говорят, что у атамана иссякли все деньги, и поэтому наиболее пронырливые ловкачи стараются заблаговременно приискать более хлебных организаций; сейчас ведь это просто: не понравилось в одном отряде – перекочевывают в другой; появились даже особые антрепренеры по переманиванию при помощи разных посулов; начинает напоминать времена ландскнехтов, но только в российской раскраске.

Гремевшие здесь горе-генералы Потапов и Доманевский навастривают уже лыжи, но требуют на дорогу денег.

14 апреля. Куда ни пойдешь, наслушаешься такой гнили и дряни, что потом не спишь целую ночь. Хорош я был, когда в Петрограде уговаривал всех пробираться в полосу отчуждения, считая, что там только и можно организовать здоровое сопротивление большевизму.

В городе ожидают какого-то выступления со стороны семеновцев и орловцев, так как иссякли средства на их содержание. У Семенова сбежали некоторые хозяйственные чины, прихватив бывшие у них на руках авансы. Хорват вертится, лавирует, обещает и уговаривает.

Орлов и его вольница распустились и угрожают; доссоримся до того, что вмешаются опять китайцы и займутся разоружением; будь Хорват порешительнее, он мог бы при своей дружбе с китайцами ликвидировать все существующие организации и начать формирование новых в виде офицерских, юнкерских, унтер-офицерских и специальных школ.

Настроение у меня самое скверное; проваливается последняя возможность на наше возрождение. Знакомые упрекают меня в пессимизме; это не пессимизм, а трезвый анализ и привычка смотреть вперед и подводить итоги, делать выводы из наличных фактов, а не брать их голыми, да еще в освещении и перспективе данного дня.

15 апреля. Харбин задыхается в пыли, сплетнях и тревожных ожиданиях. Из разных рассказов разобрался в иркутском и благовещенском антибольшевистских восстаниях, окончившихся кровавой резней офицеров, юнкеров и буржуазии; и там и там восстание было поднято на фуфу, без расчета, без плана и без организации; сначала имели успех, после которого распоясались, почили на лаврах, стали проявлять прекраснодушие и миндальничать с побежденными и очнулись, когда опомнившиеся большевики стали их гвоздить. Первый успех обратился в катастрофу.

И везде это так: начинают без плана, без строгой организации, под впечатлением вспышки нескольких горячих голов, которым в их горячности всё кажется простым и легким; считают же мои три полковника, что десяти тысяч офицеров достаточно, чтобы покорить и экзекуцировать всю Россию; наспех заваривается кровавая каша, в которой гибнут лучшие и более способные на подвиг, а шалые руководители и пустобрехи успевают обыкновенно вовремя скрыться.

С личным устройством плохо, просил Самойлова дать мне в Охранной страже место командира роты или помощника командира полка; он говорил по этому поводу с Хорватом, но ответа не добился.

16 апреля. Истощение местных кошельков заставляет атаманов распускать слухи, что японцы просят их идти на Владивосток и там соединиться с их десантом; очевидно, хотят напугать местных буржуев, что оставят их на съедение большевикам. Ведь только с перепугу можно поверить тому, что японцам на что-либо нужны несколько сот разболтанных русских офицеров, да еще и во Владивостоке, где положение самих японцев довольно сложное и деликатное.

Первый этап движения на восток – станция Пограничная, где сидит Калмыков, самый обыкновенный разбойник, и грабит поезда по способности. Не понимаю Хорвата, его советников и сотрудников; разве в багаже их жизненного опыта нет данных о том, что такое распущенная, растерявшая все сдерживающие стимулы и дерзкая вооруженная толпа, чувствующая свое значение и понимающая, что ее некому одернуть. Нужно во что бы то ни стало остановить развал и покончить с этими белыми большевиками; промедление смерти подобно; чем дальше, тем больше потребуется решительности, железа и крови, чтобы ввести всё это в рамки долга, порядка, обязанностей, беспрекословного повиновения, здоровой дисциплины и тяжелой работы – подвига. При такой реорганизации не надо жалеть никаких средств, взять и отдать всё, обеспечить семьи, но при современном положении надо зажать кошелек и хоть этим путем потребовать подчинения.

Много говорю по этому с Самойловым; тот того же мнения, пытается убедить Хорвата, но тот отмалчивается в бороду. Говорил и с Плешковым, но без пользы, ибо он очень решительно и добродушно со всем соглашается, и так же будет соглашаться, когда через четверть часа кто-нибудь другой будет говорить ему совершенно противоположное.

Жду известий от Яхонтова; быть может, ему удастся сделать что-либо в Америке, и тогда можно будет начать настоящую творческую работу по организации офицерства и воссозданию нашей вооруженной силы.

17 апреля. Весь город полон разговорами о предстоящем походе отрядов на Никольск как об уже решенном деле; молодежь, покорившая немало харбинских сердец, довольно откровенно прощается с побежденными. Хорват уехал в Пекин, причем цель поездки сохраняется в тайне. Плешковский штаб выдает за достоверное, что решено, что если отряды прорвутся во Владивосток, то Япония немедленно самым решительным образом выступит нам на помощь. И всем этим сказкам для грудных детей охотно верят, не желая даже подумать, что выступление Японии – это вопрос мирового значения, в котором запутаны сложные тихоокеанские и международные проблемы, что он не может быть решен без согласия всемогущей сейчас в военном и финансовом отношениях Америки и что поэтому никакие харбинские пигмейчики и атаманчики, как они ни надувайся, не способны даже ничтожной капли добавить в пользу того или другого решения.

Некоторые говорят, что Хорват только изыскал предлог, чтобы удалить из Харбина эту беспокойную и гулливую вольницу, на которую очень косятся китайцы; прямо приказать уйти он не может, уговоры тоже бессильны; остается заманить побрякушкой в виде похода, новых мест и ощущений, на что молодежь очень падка.

Какой может быть поход без обоза, без средств связи, с несколькими старыми пушками и с ничтожным количеством боевых припасов? Чтобы спугнуть и прогнать большевиков, этого, быть может, и не надо, но для того, чтобы прочно овладеть Уссурийским краем, нужно сначала подготовить и обеспечить эту операцию, а подумать об этом должно прежде всего большое начальство.

Первыми этапами для отрядов назначены станции Эхо и Пограничная; как бы хотелось, чтобы они сделались местами полной реорганизации и внутреннего обновления этих отрядов.

Китайцы готовят свои войска, чтобы следовать за отрядами и, как говорят, не допустить их возвращения в Харбин.

Вечером мне пришлось быть свидетелем одного разговора, очень характерного для всей этой оперетки: жена старшего военного начальника просила жену бывшего начальника штаба Заамурского округа посмотреть в сундуках ее мужа, нет ли там карт окрестностей Никольска и Уссурийского края, так как они нужны для похода и их нигде не могут достать.

В частности, успех похода рассчитан на переход на нашу сторону уссурийских казаков, то есть на то, чего никогда быть не может, так как уссурийцы совсем обольшевичились и никогда к офицерским организациям не примкнут.

Если этот нелепый поход осуществится, то кровь жертв должна пасть на голову инициаторов и распорядителей; большому начальству не впервой посылать подчиненных на убой.

Трудно разобрать, какую роль играет здесь Япония; японских офицеров здесь очень много, и, по-видимому, они играют роль возбудителей агрессивной энергии, исполняя какие-то определенные махинации, предначертанные им руководящей ими военной партией японского генерального штаба.

Сегодня в отрядах выдали жалованье по вновь утвержденным штатам, и шантаны работают на славу.

Интересными образчиками современного офицерства являются четыре штаб-офицера, поселившиеся у одного из моих товарищей: живут, едят, держат себя иногда слишком непринужденно, ни копейки не платят очень стесненному материально хозяину дома, а получаемое содержание прокучивают.

18 апреля. Занимался наклейкой фотографий, уцелевших у меня от войны, преимущественно 1916 года, то есть лучших времен командования 70-й дивизией; сколько горечи, печали и воспоминаний всколыхнули эти остатки невозвратного прошлого; как быстро всё это погибло, задернуто красным туманом, залито грязным морем современной действительности.

Местные газеты, надлежащим образом подогретые, полны призывов к выступлению для активного спасения России; до сих пор еще думают, что можно словами поднять на подвиг; те, которые на подвиг способны, пойдут и без газетных завываний. В лжи и подтасовке не стесняются; если верить всем сообщениям, то чуть ли не вся Россия ждет харбинских спасителей. Что большевики всем надоели и ненавистны, то в этом никто не сомневается, но что массы ждут избавления при помощи таких спасителей, как здешние атаманы, то это неправда; ни для кого не тайна, что у большинства спасителей только и на уме – сколько «серой сволочи» они повесят за то, что переиспытали.

Старые мозоли болят в массах пока еще более сильно, чем те новые, которые натерты им большевистскими и комиссарскими порядками; народу надо еще долго походить в красных колодках, чтобы забыть старые обиды и вспомнить, что в старом было много хорошего. Когда розовые оптимисты начинают говорить, что народ молится, чтобы мы вернулись, то я возражаю, что не верю в существование таких лошадей, которые сами бы просили, чтобы их заложили в старые, ненавистные и когда-то до костей протершие хомуты. Остановить разложение сейчас можно только, увы, с помощью варягов, при полном устранении собственных спасителей типа здешних атаманских организаций, взращенных в соусе революционного разложения.

Таких же спасителей, которые на 90% состоят из купцов и буржуев как вдохновителей и кормителей и офицеров как исполнителей, деревня примет в дубье и пулеметы.

19 апреля. Прочитал телеграмму из Парижа о последовавшем там разрешении формировать батальоны из русских добровольцев. Как это всё поздно; было бы это сделано восемь месяцев тому назад, спасли бы тысячи и от красной смерти, и, что хуже смерти, от красного плена. Сколько бы пользы принесли и России, и союзному делу эти погибшие и гибнущие, рожденные в огне железной дисциплины и подвига.

Грустно, что приходится думать об организации нашего офицерства в иностранных шорах, но после той заразы, которую внесла нам вся революционная разруха с ее архинелепой керенщиной, иного исхода нет. Иной исход мог здесь в Харбине дать Хорват, но он на это органически неспособен.

20 апреля. Адмиралтейский генерал С., приехавший из Иокогамы с богатым японцем Умеда, передал мне, что, по словам Умеды, японцы очень разочарованы в нашей вольнице и что главный ее защитник генерал Накашима выразился, что с такой дрянью не стоит возиться и он поэтому на днях отсюда уезжает.

Великие бои на французском фронте продолжаются; немцы ценой колоссальных потерь медленно ползут вперед, но того успеха, который они должны были бы уже иметь, у них нет и, очевидно, уже не будет. Трудно судить по телеграммам о действительном ходе боев, но мне кажется, что французы весьма хладнокровно смотрят на то, как немцы истребляют англичан и vice-versa[48]48
  Наоборот, противоположным образом (лат.).


[Закрыть] англичане истребляют немцев, – и по-рантьерски скопидомно берегут свои резервы. Это показывает, что царит холодный разум и строгий расчет, а в этом для немцев плохие перспективы; скоро немецкий клин иступится и станет, а тогда французские резервы должны сыграть решающую роль.

21 апреля. Местные военные организации измышляют себе разнообразные, иногда самые попугайские формы, и сами их утверждают; орловцы нарядились в генеральские лампасы, а на погонах изобразили какие-то круги с замысловатой закорючкой; по словам наиболее откровенных, это должно изображать символически те петли, на которых они будут вешать всех красных и товарищей, а для отвода глаз подведено под нечто, подобное букве О – начальной букве фамилии их шефа.

На вокзале видел уезжающих куда-то членов Сибирского правительства; вид у них самый полупочтенный, они тоже что-то спасают.

22 апреля. Неутешительные сведения получил из Приморской области и Хабаровского района; молодежь там понемногу распускается – не только в городах, но даже и в деревнях; в Хабаровске жить совсем скверно, так как там засилье большевиков самого уголовного типа, которых не сдерживает присутствие иностранцев так, как то имеет место во Владивостоке; каторжане и сугубые уголовные вылезли из тайги и облюбовали Хабаровск и Благовещенск.

23 апреля. Вечерние телеграммы принесли известие о смерти Корнилова в бою под станицей Елизаветинской; к сожалению, мы очень смутно знаем, что делается на юге и на Дону. Если бы наши харбинские кандидаты в диктаторы и главнокомандующие поэкономили немного по части разброски денег на кормление и подачки разным атаманам и дали бы средства на установление прочной связи с южным движением, то это рассеяло бы многие туманы и подняло общий дух и у нас, и там, на юге, ибо почувствовалось бы, что мы не одни.

По-видимому же, там происходит нечто серьезное, что вполне понятно, так как большинство офицеров могло спастись только туда.

Семенов начал наступление на Даурию во исполнение решительных настояний Дальневосточного комитета, который заявил, что те, кто дает деньги на содержание отряда, устали ждать и требуют каких-либо видимых результатов, сетуя на ничегонеделание всех отрядов. Сегодня в собрании ликование по поводу взятия семеновцами станции Даурия; «взятие», конечно, весьма условное, так как станция оказалась пустой.

Говорят, что харбинским отрядам было приказано двигаться на усиление Семенова, но они отказались исполнить приказание и требуют отправки на восток; это, вероятно, очень близко к истине, так как разные отряды живут как кошка с собакой и желают работать автономно и на отдельных направлениях; играют роль также и самолюбия отдельных шефов, не желающих никому подчиняться и ни с кем делиться реальными последствиями всяких благ. Местные пустобрехи ошалели от радости и поют панихиды большевизму; западные беженцы осматривают сундуки и готовятся к отбытию на старые места.

24 апреля. «Осведомленные сферы» распространяют слухи, что Хорват из Пекина уехал в Токио, куда он приглашен на очень важное совещание по дальневосточным делам, чреватое последствиями в судьбе всей Сибири и вооруженном вмешательстве союзников. Хочется, чтобы это было правдой и чтобы наконец было сказано определенно, будут ли нам помогать, как, когда, чем и на каких условиях. Избави, Господи, только от такого несчастья, чтобы мы сами не погрязли немедленно в спорах и ссорах, не залезли в слякоть разных революционных утопий и не одурели от громких и пустозвонных фраз.

Время уходит; народные массы с головокружительной быстротой отвыкают от власти, повинностей, налогов, анархизируются, хулиганизируются, познают свою грубую силу, безнаказанность, привыкают опрокидывать вверх тормашками всё им неприятное. L’appetit vient en mangeant[49]49
  Аппетит приходит во время еды (фр.).


[Закрыть], а это mangeant продолжается слишком уже долго.

Я бесконечно далек от тех вожделений реванша и крутой реставрации, коими живут харбинские, маньчжурские и пограничные спасители, и считаю, что есть какая-то средняя, более близкая к правому фарватеру линия поведения, на которой возможно восстановить то здоровое и неизбежное для государственности, что разрушено революцией и ее послесловиями.

Но, прежде всего, всякая новоявленная власть должна быть сильна, разумно строга, строго законна, кристально честна и опять-таки сильна. На дряблости, соглашательстве, уговорах и полосатых голосованиях, рождающих трескучие резолюции, власти не удержаться.

25 апреля. Был на отходе южного экспресса, переполненного уезжающими из Харбина спекулянтами и миллионерами военного времени; дела стали, иены подешевели, а в Японии можно не без выгоды примазаться к игре на курсе нашего рубля и не только не прожиться, но еще и нажиться. А тут еще закопошились страшно неприятные для многих слухи, что организации готовятся потребовать общую мобилизацию буржуев и коммерсантов, особенно тех, кто отсиживался во время войны в разных теплых местах. Перспектива попасть в эти грозные организации, с их примитивными и колючими нравами, настолько грозна, что билеты продаются с премиями, а многие готовы удрать и на товарном поезде.

26 апреля. Вчера на вокзале орловские спасители пытались произвести обыск пассажирского поезда (не отставать же от Семенова и Калмыкова, занимающихся этим в своих районах), но были окружены китайскими войсками и после переписи отпущены. Семеновцы и калмыковцы счастливее; там каждый поезд дает причастным к обыску лицам сотни тысяч рублей плюс разные ценные вещи; жалоб не бывает, ибо очень строптивые переселяются в загробный мир, а осторожные молча претерпевают эту революционную неприятность.

Настроение мелкого обывателя в городе и на линии против этих, как их потихоньку называют, белых большевиков, очень озлобленное – очень уже откровенно нахально и распущенно они себя ведут.

Некоторые более благоразумные старые офицеры поднимали вопрос о необходимости немедленно учредить суды чести, но сие провалилось под предлогом, что сейчас нет кадра тех офицеров, которые по старому закону могли быть членами таких судов, да и, кроме того, это «остатки старого режима и восстановление кастовых предрассудков»; выходит, что при надобности самые сугубые реакционеры и реваншеры готовы свистать соловьями на революционные и демократические темы.

Восточная пресса полна сенсациями о состоявшемся якобы заключении Японско-Китайского союза; если это верно (официального подтверждения пока нет), то в истории Азии может начаться новая, чреватая последствиями для Белого мира, глава.