Текст книги "Воронка"

Окровавленный дневник покойного солдата. Сколько на его страницах трагизма и реалий того, что происходило здесь. Прочитанное заставляет рыть до оголенных нервов собственную душу, пересматривать прошлые идеалы, заменяя их на более реальные вещи, с которыми ты уже не сможешь расстаться никогда. Вернер вспомнил то ужасное письмо, оброненное женщиной в парке. Все эти истории до дрожи напоминают друг друга. Он снова внимательно вгляделся в дневник. «Немыслимая ценность для будущих историков», – пронеслось в подсознании Вернера. Но он не мог себе позволить забрать чужое. Ситуации, подобные этой, сближают – вот что понял Вернер в эту секунду. Он закрыл дневник и убрал его обратно в карман погибшего:

– Это твое, я не хочу забирать, пусть твои мысли останутся только с тобой. Храни тебя Господь, друг мой. – Он согнул ноги в коленях, держа голову на весу и обняв ее руками, смотрел вниз, в проем между ногами. Мысли медленно уходили в воспоминания, и, словно по мановению волшебной палочки, он очутился в Йене.

* * *

В сознании всплыл мартовский вечер. Вернер тогда прогуливался по городу, как всегда мечтая о своем будущем. В эти минуты он становился кем угодно: Цезарем, Македонским, Моцартом – смотря какого жанра мысли были у него в голове. Слушая красивую музыку, он представлял, как играет на фортепьяно, а Агнет сидит рядом и с полузакрытыми глазами и нежной улыбкой смотрит на него. Он был влюблен в нее до глубины души. Об этих чувствах знал только лишь он один. Она казалась ему самой красивой девушкой на свете, и, просыпаясь по утрам, лежа в постели, он представлял, как они гуляют по городу, как он защищает ее от хулиганов, как целует, а она нежно и беззащитно улыбается ему в ответ.

Он дошел до угла улицы и увидел ее. Она шла с подругами, держа в правой руке какую-то книгу. Видимо, возвращалась с дополнительных занятий. Он смотрел и понимал, что она для него недосягаема, недоступна. Она симпатизирует только Хайнцу – по крайней мере, Вернеру так казалось, потому что он не раз видел их вместе за беседой, а когда они прогуливались, то Хайнц всегда старался взять ее за руку.

Насколько Вернер помнил, семья Агнет всегда жила в Йене. Все их семейство было набожным и каждое воскресенье они ходили в церковь. Вернер время от времени следил за Агнет и стоял возле нее на церковных службах, только лишь для того, чтобы посмотреть на нее поближе. Родители с детства воспитали ее как хранительницу домашнего очага, как хозяйку, как любящую жену в будущем. Ее отец вложил в нее всю свою мудрость и, будучи в меру ревнивым, воспитал в Агнет строгое целомудрие по отношению к своему любимому, который взамен ее верности должен уважать и ценить ее. Она выросла доброй, совсем доброй, в ней не было ни капли злобы. Если в мире и есть добро, то Господь собрал его в этой девушке. Агнет не была завистливой, а всегда пришла бы на помощь в трудную минуту и поддерживала бы как могла, даже если бы пришлось жертвовать своими интересами. Но Вернер мало знал о глубине ее внутреннего мира и не редко ловил себя на мысли, что все эти идеалы он мог выдумать в своих фантазиях. Но капризы его подсознания не могли выдумать ее красоту – она была реальной. Ее темно-каштановые волосы были длинные и немного вились, спадая до поясницы и опьяняя мужской взгляд. Еще на первом курсе университета, в толпе Агнет резко повернулась и волосами задела проходившего мимо Вернера. С этого момента он буквально влюбился в ее кудри, и из всей ее внешности он так всегда мечтал прикоснуться к ним, сжав Агнет в объятиях, никуда не отпускать и прокричать на весь мир: «Моя!» и запустить руку в густоту волос. В университете или на улице, случайно встречаясь с ней, Вернер не мог отвести от нее взгляда, а она, посмотрев на него всего на мгновение, заставляла его сердце биться словно после десятиминутной пробежки. Но каждый раз когда она смотрела в его сторону, ее глаза были полны равнодушия и незаинтересованности. Но даже этого безразличия было достаточно, чтобы заставить юношу раствориться в ее карих глазах.

Но в этот вечер, проходя мимо Вернера, Агнет улыбнулась ему, чуть подмигнув. Для Вернера это стало чем-то решающим в жизни, дающим знак и надежду. Он не желал думать ни о чем больше, оставив все свои чувства во власти иллюзии. Его сердце колотилось, а дыхание участилось. Он почувствовал себя неким Казановой, и ему захотелось пройти мимо нее еще раз, чтобы она повторила этот прекрасный жест. В ответ на ее жест Вернер растекся в широкой улыбке. Ему казалось, будто он тает как масло.

Этот романтичный эпизод увидели молодые люди через дорогу напротив.

– Эй, микроб, ты чего замечтался? – крикнул какой-то парень из старших курсов, которого Вернер много раз видел в университете. – Эй, Хайнц, он на твою девку пялится, – крикнул второй в раскрытую дверь бара. Через мгновение из бара вышло несколько высокорослых молодых людей, во главе которых был Хайнц. Он посмотрел вслед удалявшейся вверх по улице Агнет, а после взглянул на Вернера:

– Ты заблудился, молокосос? – легко и громко сказал Хайнц хорошо поставленным голосом. Дикция у него была отменной.

«Господи, он пьян, они все пьяны, они меня искалечат», – говорил Вернер сам себе. Все его храбрые мечты, где он был героем на коне, обрушились на него в одну секунду.

– Иди сюда, – повторил Хайнц исподлобья, подозвав его рукой.

Вернер стоял молча и смотрел на «обиженного самца». У него было два выбора: или бежать со всех ног обратно, или ответить ему, и пусть Агнет это увидит. Но она не повернулась и ее фигура скрылась среди деревьев дальнего бульвара.

Молчание раздражало Хайнца, и он решительно направился к Вернеру через дорогу. Хайнц был намного выше ростом, шире в плечах. Подойдя, он посмотрел на Вернера сверху вниз.

– Тебе что от моей девушки надо? – с хмельной злостью спросил Хайнц.

– Прости, я не знал, что она твоя девушка, я просто улыбнулся ей, а она мне.

– Зачем? – спросил Хайнц, изображая полное внимание, рисуя в глазах откровенной удивление. Нахмурив брови, он прожигал Вернера своим грозным взглядом.

– Я не знаю зачем. Просто увидел ее и улыбнулся. Не стоит так злиться. Держите себя в руках.

– Ты мне дерзишь, сопляк?

– Нет, ни в коем случае, простите, я пойду, – сказал Вернер с желанием пройти сквозь толпу собравшихся. Хайнц остановил его рукой, оттолкнув обратно туда, где Вернер стоял секунду назад:

– Я преподам тебе урок, дабы ты никогда не заглядывался на мою собственность.

– Слушай, она не твоя соб…

Не успев договорить, Вернер получил сильный и прямой удар в нос. Кровь хлынула ручьем, забрызгала рубашку, и во рту чувствовался отчетливый металлический привкус крови. Подобно тряпичной кукле Вернер рухнул на тротуар, потеряв координацию. Он и сам не понял, что произошло. Секунду назад он стоял на земле, а через мгновение уже лежал и окружающий мир представлялся мутным и еле видимым. Хайнц на этом не угомонился. Он продолжил бить Вернера ногами, после чего наклонился и, навалившись всем своим весом, ронял на лежачего мощные удары рукой. Вернер из последних сил закрывал лицо, но удары Хайнца пробивали защиту. Нанося удар за ударом, задыхаясь, он повторял:

– Ни один придурок не имеет права посягать на мою собственность, тем более на мою любимую девушку.

Вернер напрягся и скрючился в позе эмбриона. Хайнц, будучи хорошим борцом, перебросил Вернера через себя и теперь оказался внизу, сделал захват за голову, сдавив дыхательные пути. Тело Вернера машинально выгнулось в дугу и от сильной боли лицо исказилось в гримасе. Он попытался крикнуть, но не получалось. Рука так сильно сдавливала горло, что сознание начинало тускнеть и контуры в глазах терялись. Инстинктивно Вернер пытался высвободиться, схватив Хайнца за рубашку, растянув ее.

Увидев, что силы неравные, собравшиеся решили вмешаться.

– Хайнц, успокойся, не стоит обращать внимания на всякий мусор. Выпусти из рук эту гадость. – Кто-то схватил Хайнца за руку, которой он душил Вернера и их стали расцеплять.

Вокруг собралось немало зрителей. В основном это были все учащиеся из университета. Девушки, вырвавшиеся в первые ряды, кричали громче всех.

Здесь же были и однокурсники Вернера, но из-за боязни нализавшихся старших, заступаться за него никто не желал. Все кричали, чтобы Хайнц немедля отпустил его, но в душе каждый получал удовлетворение от увиденной драки. Каждому зрителю подсознательно хотелось крови и зрелищности, но спрятать эти инстинкты за воспитанием и благородным происхождением, очень трудно. Казалось, мир провалился в каменный век, где первобытные люди ликовали, выкрикивали нечленораздельные речи, наблюдая поединок соплеменников.

– На пустоту внимания не обращают, друг, – продолжали оттаскивать Хайнца его друзья.

Вернер продолжал лежать на земле, жадно вбирая воздух в легкие. Вставший Хайнц размахнулся ногой и врезал Вернеру прямо в живот. Этот удар вызвал настолько жуткую боль, что Вернер истомно закричал на всю улицу, а после лежал и жалобно стонал, схватившись за живот.

– Ты ему, кажется, органы повредил.

– Плевать я на него хотел. – Буркнул Хайнц и харкнул на Вернера.

– Все-все, Хайнц, успокойся. Не трогай этого придурка, а то из-за него еще в университете проблемы будут. – Хайнц был безумно возбужден от драки.

Вернер продолжал лежать, не двигаясь. Его дрожащие руки зажимали то место на животе, куда пришелся удар. Боль была адская и он продолжал стонать, чтобы хоть как-то ослабить ее.

– Слышь, дурачок. Ты ведь не прав, так что иди отсюда. – Сказал кто-то, наклонившись к Вернеру. В эту секунду Хайнц заприметил большое количество собравшихся дам, желавших увидеть продолжение кровавой сцены. Подойдя к Вернеру, он присел рядом и продолжил разборку, говоря громко, чтобы слышали все.

– Если я еще раз тебя здесь увижу, недомерок, убью. Понятно? – он схватил Вернера за волосы и поднял его голову.

– П… п… понятно. – Еле прошептал Вернер.

– Чтобы я тебя ни здесь, ни в университете больше не встречал. Сиди в своей вонючей конуре, с мышами и нищими родителями. И не дай бог ты еще раз засмотришься на мою Агнет.

Он отпустил волосы Вернера и удалился. Орава бравых «воинов» во главе с Хайнцем вернулась обратно в бар, смеясь и гордясь своим поступком, словно они убили огромного монстра, спрятавшегося в пещере. Зеваки разошлись, а к Вернеру так никто и не подошел. Он остался лежать на тротуаре, свернувшись. Через минуту он поднялся. Медленной и бредущей походкой направился к дому, отряхиваясь от грязи. Острой и режущей болью отзывался живот. Вернер очень переживал, что Хайнц повредил ему какой-то из органов. Боль была очень сильной и изматывающей, она то уходила, то возвращалась обратно, спазмируя. Зрение никак не хотело фокусироваться и ночные йенские улицы казались бескрайними и искаженными. Вернер ковылял по городскому лабиринту. Разум начинал очищаться от негативных эмоций и светлеть. Поток бурных обновленных мыслей хлынул по кровеносным сосудам, ударив осознанием в сердце и мозг.

Почему? Почему понимание жизни всегда сопровождается такой болью? Неужели человек не способен поменяться, пока жизнь не ударит по нему молотом разрушения. Лишь падая, человек начинает ценить те вещи, коими жил, когда был наверху. И лишь поднимаясь после очередного удара, он начинает ценить этот подъем, сопровождающийся постижением многих житейских мудростей. Шестеренки головного механизма приходят в движение и человеческая плоть превращается в личность. Каждый выдержанный удар делает сильнее, или роняет в самую грязь, из которой поднимаются еще более сильными. Реальность бьет людей, пока они фантазируют себе собственные мечты, но ей абсолютно не важно готов ты к жизненному удару или нет, ты получишь настолько сильно, что вспотеешь за миг, но только от тебя будет зависеть итог этого удара – встанешь ли ты, или спрячешься в свою конуру и будешь ждать следующего удара.

Вернер прибежал домой и, не разговаривая с родителями, заперся в своей комнате, из которой не выходил весь вечер и следующий день.

* * *

Он тяжело вздохнул. Ночную тишину нарушало воронье, слетавшееся на падаль. Крик прожорливых воронов нередко слышался во время долгого затишья. Эти черные призраки слетались на ничейную землю и питались мертвецами, выклевывая в первую очередь глаза. Но одинокий выстрел заставил их сорваться в синеву ночи.

Воспоминания испарились, и дорогая Вернеру Йена осталась где-то в сумраке ночи, растворяясь в воздухе. Вернер был так далек от дома, что это никак не укладывалось у него в голове. Темная и страшная воронка ужасала своей мрачностью. Он был тут один, вдали от всех своих родных. В то время как его сокурсники изучали экономическую теорию или историю, он сражался на фронте. По телу прошла дрожь, сводящая с ума. Вернер снова склонил голову и заплакал, сильно зажмуривая глаза, давая слезам выйти наружу, словно выжимая сок из лимона. Вместе со слезами выходила боль прошлого, страдания, накопившиеся в душе, этот огромный зверь, засевший внутри и хозяйничающий там многие годы, стал вырываться, словно медленно подходящая тошнота. В такую минуту так и хочется крикнуть на всю округу во все горло, но тело будто сжимает тисками, и даже имея желание заорать, ты тихо переживаешь все в себе. Столько эмоций за один день, столько увиденного. Душа Вернера в течение нескольких лет была переполнена отрицательными и ненавистными мыслями, и в этот момент весь мрак его внутреннего мира испарился. Увиденное за прошедший день переливалось через край слезами, оставляя все прошлые года где-то позади. После слез наступило легкое ощущение внутренней свободы. Вернер Гольц родился заново.

Через час француз открыл глаза и стал спрашивать Вернера о произошедшем, пока он спал.

– Я вытащил у него дневник из внутреннего кармана и прочитал, это просто кошмар, месье. Вроде еще днем он был живой, только вчера написал последние строки – и все, его уже нет, – сказал Вернер, показывая на тело мертвого солдата.

– Да, это самое ужасное – читать мысли людей после того, как они уже погибли. Ты смотришь человеку в его мертвый и остекленевший взгляд и читаешь строки, написанные им несколько минут назад. Один мой сослуживец тоже вел дневник и записывал туда все свои переживания. В основном он переносил на страницы психологическую составляющую войны, а именно свое отношение к тому, что он видел. И когда его убило, я прочел это. Скажу честно, его дневник вполне мог бы стать достойной работой для публикации, чтобы люди смогли увидеть, что происходит в сознании человека, когда он медленно сходит с ума.

Чувствительные речи Франсуа с каждым разом располагали Вернера к нему. Он никогда раньше не видел французов, да и вообще никогда не видел иностранцев. В этот момент перед ним был человек, готовый убить его в любую секунду, но этот бравый солдат сам устал от войны. Но что Вернер стал понимать – это то, что перед ним такой же человек, имеющий сердце и трагичную судьбу. Жизнь совсем не похожа на исторические романы. Она намного страшнее и чувствуешь ты все совсем по-иному. Читая книги, Вернер представлял себя лицом к лицу с врагом, но глядя на Франсуа, ему не грезились жестокие расправы с врагом и погони. Со всем откровением и прямотой Вернеру хотелось узнать внутренний мир человека, воевавшего с ним по разные стороны. Юноша изо всех сил старался перебороть свое природное стеснение.

– Почему люди всегда делают поступки, не думая о последствиях? – Вдруг спросил Вернер.

– Что ты имеешь в виду?

– Могут избить, убить, искалечить, но при этом ведь понимают, что может наступить ответственность, и все равно на них это не действует.

– Эмоции, наверное, или ощущение безнаказанности. Помню, у нас на ферме была собака. И сколько ее не ругай, она все равно будет гадить и сгрызать вещи, хотя при этом будет знать, что ее накажут.

– Но ведь мы люди, а не собаки.

– Мы – такие же животные, как и они. То, что происходит здесь, я не могу назвать человечностью. А к чему ты спросил?

– Да так, просто интересно стало. Почему люди, зная, что придет расплата, все равно делают необдуманные вещи?

– На то они и необдуманные, – ответил Франсуа с отсутствием интереса к теме разговора.

Вернер уловил эту незаинтересованность и решил перевести тему разговора:

– А я вот думаю, как бы отреагировала Агнет, если бы я отправил ей письмо отсюда, – мечтая, сказал Вернер. – Рассказал бы о том, что воюю здесь.

– Агнет? Твоя девушка или родственница?

– Нет, она встречается с другим, с Хайнцем, он – «гроза» нашего университета, центр всего внимания, даже один раз смел кокетничать с моей мамой ради оценки, она у меня преподаватель. Именно он со своими друзьями стал причиной того, что я здесь. Точнее, последней каплей.

– В смысле? – дернув головой, спросил Франсуа, на этот раз показывая полную заинтересованность.

– Однажды он, будучи в пьяном состоянии, избил меня. Все это происходило при нескольких десятках людей и для меня явилось несмываемым позором. Он решил покрасоваться и побил меня только за взгляд в ее сторону. После этого все, кто там присутствовал, ухмылялись надо мной, а я свирепствовал от бессилия. Я устал жить изгоем, объектом для насмешек, врагом для собственного общества, которое я теперь еще и вынужден защищать, у меня даже друзей нет, оттого что я – белая ворона, ошибка природы, как говорят мне в университете многие. А я люблю Агнет, она такая прелестная, такая милая. Кожа у нее чуть смуглая и придает ей ослепительную и божественную красоту. Но она для меня недосягаема, а вот для Хайнца она, наверное, подходит.

– Этот Хайнц служил в армии, и ты решил покорить ее тем же? – спросил Франсуа.

– Нет, когда был добровольческий призыв, он только в коридорах университета призывал всех встать на защиту Родины, но сам не записался.

– И никогда этого не сделает, – дернул плечами Франсуа, – такие ребята – трусливы, а смелые они только на словах и перед публикой, которая их знает, дабы покрасоваться. Твой Хайнц только на гражданке способен быть героем, а попади он сюда, его богатая семья и весь его туман высокомерия испарился бы в одночасье. Я же работал со студентами, и тоже пошел сюда добровольцем. Вместе со мной были мобилизованы около ста студентов из того университета, в котором я преподавал немецкий. Я всех их знал. Из этих ста в одну часть со мной попали шестеро, они все уже погибли. Была компания из трех друзей, которые вечно унижали и избивали одного своего сокурсника, попавшего в одну роту к ним. Он был тихим, спокойным молодым человеком, учился, никого не трогал. Я смотрю в твои глаза и вижу в них его, настолько вы похожи и речью и взгляд у тебя столь же наивен, как и у него. Поэтому они выбрали его жертвой, как и тебя твой Хайнц, а выбрали от трусости, потому что на сильного поднять руку не позволит хилый характер. Тело может быть сильным, но душа сломается при первом надавливании. Это нереализованность, собственная злость таким способом выходит из людей. Думаешь, если человек улыбается и ходит со всеми девушками университета, он счастлив? Вряд ли. Вероятнее всего, такой человек глубоко внутри несчастен, но в силу глубоких психологических препятствий не осознает своей проблемы и всеми способами компенсирует внутренний конфликт такими способами, как это делает Хайнц и многие другие, кто в противники выбирает заведомо слабого.

Внутри каждого из нас сидит мечта, и только от нас зависит, добьемся мы ее или нет. Неважно, сколько раз ты будешь падать по жизни, нужно все равно вставать и идти, и только тогда ты начнешь выигрывать и добиваться своих целей, побеждать самого себя. А когда ты добьешься того, чего хотел, ты будешь знать цену этой борьбы, и попрекать других уже не захочется, поверь. Большинство людей отказываются идти вперед, в гору, преодолевая сложнейшие жизненные препятствия, для них лучше искать оправдания, а потом, ближе к старости, начать упрекать каждого прохожего в том, что он не добился того, чего хотел, – это удел трусов. И трус – это каждая знаменитость университета или школы, очередной Казанова и Дон Жуан перед всеми девушками. Но все кокетство исчезает на глазах, когда жизнь бьет по тебе. Те трое друзей, что издевались над этим бедным мальчишкой, позже поплатились за это. Мне тогда дали под командование именно этот взвод, где была эта троица. Я наблюдал за ними, когда мы ехали на фронт: пока мы находились в тылу, они все трое храбрились, кричали, что перебьют всех немцев, показывая на этого парня, смеясь над ним, всячески старались доказать ему, что он трус. Когда мы пошли в атаку, этот мальчуган пусть с боязнью, но шел, а эти так и не смогли заставить себя подняться из окопа. Случайный снаряд так и накрыл их в траншее, словно жизнь наказала их за все. И такая же участь постигла бы твоего друга с его смелой «гвардией мушкетеров», окажись они здесь. А Агнет твоя, она поймет это только, когда вырастет, что этот Хайнес, или как его там – это только красивый костюм, с которым классно пройтись по улице, но будет уже поздно.

– Вы ее не знаете. Она хорошая, слишком хорошая, чтобы делать ошибки.

– Ты еще слишком полон романтики.

– Разве в романтике есть что-то плохое?

– Романтика – это прекрасно! Но порой люди предаются ей слишком глубоко, забывая суровую жизнь, в которой слишком много предательств.

– Что вы имеете в виду, мсье?

– Многие влюбленные с головой окунаются в пучину ванильных поцелуев, цветов и прогулок по ночным аллеям. Они всецело доверяют своим вторым половинкам, идеализируют их и всем своим сердцем растворяются в этой любви.

– Так и что же тут ужасного? Ведь это настоящая сказка! – Вернер сладостно промычал, словно он вкусил самый вкусный в мире плод.

– Сказке суждено заканчиваться, когда один из влюбленных по щелчку пальцев теряет интерес к другому. Безусловно, бывают те, кто живут всю жизнь и в горе и в радости, но это лишь один процент из огромного числа горьких и подлых расставаний, принесших людям слишком много слез. И вся боль в том, что человек доверяет свое сердце второму, а тот бессовестно разбивает его на мелкие осколки, не жалея ничего. Поверь, нет границ людскому цинизму, и больше всего этот цинизм проявляется именно в потухших любовных отношениях. Нет более жестокого человека, чем тот, который когда-то тебя любил.

– Мне никто кроме мамы не говорил этих слов.

– Каких слов?

– Меня никто никогда не любил… никто и никогда. – Взгляд Вернера замер и был устремлен в одну точку. Это был потерянный взор в бесконечность.

– Чувствуется мне, что ты здесь оказался не по причине мобилизации и не из патриотических соображений.

– Да, я доброволец.

– Хотелось чем-то заполнить внутреннюю пустоту?

– Да… – Вернер отвечал очень тихо и спокойно, но в голосе слышался легкий надрыв, будто это был его последний ответ перед расстрелом. Взгляд по-прежнему был сосредоточен в одной точке.

– И как, заполнил?

– Я… я не знаю, мсье, внутри очень странные ощущения. Такое чувство, что все пережитое до этого дня было чем-то тусклым и каким-то неестественным. Будто до войны моя жизнь была ненужным существованием. Мне кажется, я растратил слишком много времени на бесполезные вещи. Я придумывал сотню оправданий, вместо того, чтобы сделать один шаг вперед, который в корне бы изменил мою жизнь. А я…

Беседу прервал громкий скрежет в нескольких десятках метрах от Франсуа и Вернера. Казалось, что кто-то гремит посудой или чем-то металлическим.

– Видимо, кто-то еще остался жив, – шепотом сказал Франсуа, заползая наверх воронки и чуть высунув голову для ориентира.

– А кто это может быть? – прошептал Вернер, торопливо дожевывая ломоть хлеба.

– Не знаю, или немцы, или французы, или – на крайний случай – крысы лазают.

– Крысы? – с выпученными глазами спросил Вернер, резко дернувшись от противных судорог. – Они же такие страшные, противные.

– Зато вкусные, – с ухмылкой заметил Франсуа.

– А мы на них сначала капканы ставили, но они из них вырываются. А потом просто дубинками их убивали и все, но есть их… это кошмар!

– Да, сразу видно, что ты новичок. Ничего, через месяц тебе это покажется деликатесом.

– Что вам видно там, мсье?

– Ничего, словно и нет никого. А нет… вижу какое-то движение. – Франсуа шептал все тише и тише. – Там кто-то есть, это точно. – Франсуа взял винтовку и продолжал внимательно всматриваться во мрак.

Ночной мрак резко озарился ярким светом, похожим на удар молнии и тишина прервалась пулеметным огнем. Воронье разлетелось в разные стороны, и отчетливо был слышан звук падения. Будто на землю бросили мешок картошки. Еще через секунду всю ничейную территорию покрыл стон. В воздух взмыла осветительная ракета, и поле боя предстало в самом своем жутком виде. Земля была пропитана кровью дневной атаки, тела лежали подле друг друга. Грязь и хаос составляли главный фон. Франсуа смотрел вдаль, наблюдая за ситуацией вокруг, и когда ракета погасла, спустился на дно:

– Вот что происходит, когда солдат теряет терпение, – с яростью сказал он.

– Что, что там? – вертя головой, спросил Вернер.

– Такой же, как мы. Именно такая участь ждет нас, если мы отсюда выйдем, черт, – было видно, что Франсуа чем-то разозлен.

– Но кто в него стрелял, вдруг свои же? – спросил Вернер.

– А это уже никого не волнует. Когда ты на ночном дежурстве, то на любое движение ты обязан ответить выстрелом, иначе это может погубить всю часть. Возможно, это раненый ползет обратно. Или же новобранец, засевший в воронке при атаке и решивший вернуться. А, не дай бог, это вражеская атака в ночи, и единственный выход – это стрелять на поражение, для собственной же безопасности. День и ночь действуют пулеметные расчеты, солдаты отдыхают, а пулеметчики лишь сменяют друг друга. Стреляли с немецкой стороны.

* * *

Люди в очередной раз принесли жертву богу войны. Они всегда гибли на войне за королей или правителей, которых они и в глаза не видели. Для Вернера армия представлялась довольно странным институтом. Он не мог связать все ниточки непонятных мыслей в своей голове. Человек, бегущий на пулемет, знает ради чего он бежит? Ради Родины? Ради близких? А может, ради какого-нибудь Хайнца? Но если бы не амбиции нескольких государственных лидеров, то и не пришлось бы умирать вообще. За что нам воевать? За тех, кто когда-то унижал и избивал тебя в университете, но испугался теперь отдать свой долг?

Романтическая душа этот Вернер: все должно быть хорошо, все должны быть добрыми, отзывчивыми, вечно помогать друг другу. Но только здесь, на войне он стал понимать всю правду этого мира. Там, в Йене люди живут, не зная о событиях, происходящих здесь. Но мало тех, кого эта война оставила равнодушными. Газеты с фронтовыми сводками скупаются молниеносно. Кинотеатры день и ночь забиты людьми, кто приходит прослушать последние события под громкую речь человека позади зрительного зала, который озвучивает последние мировые новости войны, сопровождая это все картинкой на экране: «Сегодня немецкая армия заняла Шарлеруа», «Британская армия потеряла около девятнадцати тысяч человек за первый день боев на Сомме, это небольшая победа для Германии в этой войне». Разве мог Хайнц, охмуряя девушек с мужеством в душе, знать, что настоящие мужчины Германии сейчас здесь, на фронте, а он просто трус, раз не вызвался добровольцем. Или дураки те, кто идут на фронт? Их могут убить сегодня, завтра, и будешь ты лежать в земле, никого не будет волновать твоя смелость, и всем будет наплевать, почему ты пошел сюда. Что лучше? Отсидеться на гражданке, жить обычной жизнью, попивая пиво в баре, или делить один окоп со своими братьями по оружию и вшами, ожидая каждую секунду снаряд в свою сторону? Грань этого выбора очень острая: выбрав не то, можно очень пожалеть, а ценой выбора будет жизнь. Сколько солдат возвращается домой без ног, без рук, с изуродованными лицами, с искалеченными судьбами – а ведь каждый из них хотел вернуться домой здоровым. Каждый солдат, идущий на войну, надеется, что он выживет. Каждый! Вернер начинал понимать, что война не терпит героев, выскочек и хвастунов. Все эти выскочки первыми отправляются домой в сопровождении почетного караула, и путь их завершается маленьким клочком земли в каком-то неизвестном городе, с крошечным букетом и эпитафией. Здесь важно только одно: быть сдержанным, осознавать всю ситуацию и действовать с ясной головой. Возвращаясь домой с фронта, только ты будешь знать войну, только ты будешь слышать до конца своих дней эти стоны раненых, эти имена убитых, которые будут уходить все дальше и дальше в историю. Только ты будешь слышать разрывы снарядов и сигналы людей, предупреждающих о них. Все это будет постепенно утихать в твоем сознании из года в год, но никогда не забудется. Твоя память и твой слух – словно ракушка, навсегда запомнившая море, только бушующие волны заменят боль и стоны. Оставаясь в одиночестве, ты всегда мысленно будешь возвращаться в то время. И умирая стариком в теплой постели, будешь уносить с собой часть истории, имена, судьбы. Война – это не только разрывы и смерть, это и должное понимание между людьми, поддержка до конца своих дней, и не важно, откуда ты вытаскиваешь друга, – из траншеи перед атакой или из финансовых долгов. Хайнц всего этого не знал: для него показателем мужественности было выпить пива, надеть модную рубашку и пройтись красивой походкой перед окружающими, показав им свое «Я», и они бы гордились им, гордились бы своим присутствием рядом с таким человеком, для них он был героем. А тот, кто видел лицо самой смерти, уйдет в конце тихо, чуть закрыв за собой дверь, и никто и никогда не узнает, что этот мир покинул очередной солдат, который спас когда-то много жизней, который видел самое дно жизни, был на самом ее краю. Был там, где бродит сама госпожа смерть, забирая с собой судьбы в черную бездну, где все пропадают навсегда. Она забирает их молодыми, красивыми, полными надежд. Так что же легче выбрать? Мокрые и грязные окопы – или продолжать жить, не зная проблем, но зная одно: что жизнь будет долгая и по большей части счастливая? Здесь, наверное, каждый для себя сделает выбор сам.

Вернер глубоко задумался. Прожитый день не выходил у него из мыслей. Подсознание уже не бесилось так истерично, как пару месяцев назад или сегодня утром. Теперь оно рассудительно и умеренно расставляло по местам все разбитые кусочки расколотой души, соединяя их и личность Вернера в единое целое. Он крепко держал в руке крестик, висевший у него на шее, и молился, выговаривая еле слышные молитвы и просьбы о помощи Господа. Его семья была верующая, а особенно мать. Она, так же, как и семья Агнет, каждое воскресенье ходила со своими подругами в церковь – заодно и обсудить последние сплетни в городе и, конечно же, поворчать о неподобающем поведении своих мужей. Вернер не часто ходил в церковь, но Бог также был для него опорой и надеждой в жизни. Он верил, что где-то там есть Господь, который следит за всеми людьми и помогает в тяжелые минуты, когда душа плачет и ей нужна помощь. Даже отправившись на войну, он взял с собой Библию, и она всегда была в его рюкзаке, она давала ему надежду и поддерживала.