Текст книги "Корин"

Далее П. Д. Корин поручил договориться с Суховым об обследовании еще других церквей в Москве: б. Владимирской церкви Сретенского монастыря, б. Новодевичьего монастыря и б. Грузинской церкви и дома Л. Толстого на улице Кропоткина, где имеется роспись XIX в.

Утром 4/I-43 года беседовал с проф. Суховым об обследовании церковных зданий, и пр. Сухов заявил, что очень трудно охранять церковные здания, так как их обычно сильно переделывают, самое лучшее, когда они переходят в общины верующих, те действительно умеют их сохранять, и, конечно, было бы идеальным, если бы Покровскую церковь и Преображенский собор взяли бы верующие, единственно плохо то, что б. Преображенский собор не имеет отопления, это затруднит все дело.

Ст. лейтенант госуд. безопасн. (подпись)».

С течением времени высказывания Павла Корина по политическим вопросам и о роли религии становятся более ярко выраженными, подчеркнуто патриотическими:

«14 июля 1943 г.

Совершенно секретно

13/VII с. г. посетил художника Корина. Вели беседу об искусстве, касались вопроса участия художников в творческом отображении Отечественной войны для истории.

Корин критиковал руководство Комитета по делам искусств при СНК СССР.

[И.] знает Корина много лет и известен ему как а[нти] с[оветски] настроенный человек, в этой же беседе он поразил источника бодростью духа и оптимистическими взглядами на нашу победу: “Немцам не удастся победить нас”.

С большим восхищением говорил Корин о роли т. Сталина в этой войне: “Это единственный человек, который сумел поднять Россию и показал ее могущество, это человек, который правильно понял Россию и сумел все русское использовать в борьбе за Россию. Война показала, что должна существовать Россия, ибо нацменьшинства, составляющие СССР, показали себя плохими собратьями в этом союзе. Сейчас всё больше убеждаемся, что страдания, принесенные русскому народу за 25 лет, были напрасными, а теперь снова мы вынуждены обратиться к русским – великим предкам: Суворову, Минину, Невскому, а ведь их не только забыли, но даже не признавали великими”».

Что касается перемены отношения к «вождю народов», то, признавая искренность Корина, можно вспомнить, как, например, такой ярко антисоветски настроенный эмигрант, как нобелевский лауреат Иван Бунин писал в этом же году, также переживая за Россию и восхищаясь русскими победами: «И подумать только, что я буду “болеть” за то, чтобы с отправляющимся на Тегеранскую конференцию Сталиным ничего не случилось!» Возврат к национальным русским истокам, традициям (можно привести в пример учреждение орденов в честь великих русских героев) тоже связывался со Сталиным.

Продолжу цитирование документа:

«Корин много говорил о положении религии и верующих: “Религия у русского народа всегда была в почете, а ведь она принудительно отнималась у верующих. Я посещаю теперь красную церковь и все же нахожу моральное удовлетворение: желающих попасть в храм много, [однако] церкви закрыты и заняты под склады, а верующие вынуждены стоять на улице”.

В дальнейшем религия, по мнению Корина, не будет иметь того размаха: во-первых, сейчас уже пришло другое поколение, кадры духовенства вымерли в ссылке, недавно вернулся из ссылки Холмогоров, теперь он уже служить не может, здоровье его подорвано, хотя он еще бы мог служить.

[И.] поинтересовался мнением Корина о книге “Правда о религии в России”. Корин сказал, что с этой книгой он знаком и уверен, что она издана по заданию для Запада.

Далее Корин говорил, что теперь он работает в Комиссии по охране памятников старины, где он сталкивается с безобразиями, творящимися еще и до сих пор. С чувством досады вспоминал о снесенных памятниках, даже такой церкви, которую охранял от разрушения Наполеон.

Корин передал сведения, полученные от Грабаря, который сам ездил в Ростов Ярославский и был свидетелем, как по воле местных властей гибнут памятники XII–XVI веков. Жаловался, что Комиссия по охране памятников работает еще очень слабо.

Все это, по мнению Корина, происходит оттого, что в верхах не всегда знают, что делается на месте.

Много Корин говорил о предстоящих изменениях в политике, т. к. дальше так продолжаться не может.

Майор госбезопасности (подпись)».

Корин думает об общем, народном благе, предстает глубоким по размышлениям общественным деятелем.

Но этот полет мыслей и чувств оказывается в противоречии с обыденщиной:

«16 ноября 1943 г.

Совершенно секретно

В разговоре с художником П. Д. Кориным выяснил, что его настроение немного удрученного порядка. Он считает, что ему трудно работать, потому что он мало известен теперь, его хлопоты с большой мастерской – наследством А. М. Горького – доставляют ему массу огорчений, что его часто беспокоят тем, что он занимает такую большую мастерскую (напр. в райсовете), а художник он – без имени. Что неплохо бы было ему даже для некоторых удобств в жизни иметь орден. Что он и до сих пор стеснен материально. Что его удручает то, что его работа с плафоном (Большого театра. – А. Г.) не отмечена Комитетом, что он хочет только одного, чтобы ему дали возможность работать так, чтобы он смог сделать ряд вещей, которые он задумал, что отношение к нему со стороны официальных организаций, прохладное отношение, его смущает, он признавал, что в его творчестве могут быть ошибки, но делает так, как понимает и чувствует, и, кстати, он уже немолодой человек, а имеет за плечами 52 года и в некоторых вещах ему трудно переделываться, а особенно там, где идет речь о творческих вопросах и художественной принципиальности. “Я могу ошибаться – ошибаться искренне”.

Майор госбезопасности (подпись)».

Явно чувствуется в последнем разговоре, при полном понимании того, с кем он разговаривает, желание Павла Дмитриевича достучаться до властей предержащих со своими нуждами.

Наступило время более распространенных донесений о Корине:

«4 января 1944 г.

Совершенно секретно

Художник Павел Дмитриевич Корин – один из наиболее любопытных и своеобразных людей из числа встреченных мною в доме Н. А. Пешковой. Выходец из простого народа, при своей религиозности и пристрастии к церковной живописи, Корин в период дореволюционной ситуации мог бы остаться богомазом. Огромную роль на его жизненном пути сыграли М. В. Нестеров и А. М. Горький. За всю свою долгую жизнь М. В. Нестеров никогда не имел учеников и, лишь познакомившись в 20-х годах с Кориным и высоко оценив его живописный талант, Нестеров приблизил его к себе, пристально направлял его творчество и тем самым сделал его своим учеником. Знакомство с Горьким явилось поворотной вехой в жизни Корина.

Благодаря Алексею Максимовичу Корин дважды подолгу был за границей, объездил все мировые художественные центры, и это имело для роста его живописной культуры и для развития его таланта исключительно важное значение. Еще 10–12 лет назад у Корина выработались свои манеры и свой стиль, в которых имеются еще моменты шаблона, но в целом он вырос в зрелого и первоклассного мастера, в одного из наиболее острых и талантливых живописцев нашего времени.

Но в противовес другим нашим художникам, гораздо менее одаренным, жизненная карьера Корина по ряду обстоятельств сложилась крайне неблагоприятно. Прежде всего виной тому ярко ощущаемое в нем нежелание поднимать темы нашей современности. Оговариваясь тем, что он “не умеет этого делать”, Корин по существу отгораживается от актуальной тематики потому, что здесь “не дадут разрешать живописные задачи”, “не ценят”, как однажды он выразился. Отсюда и его презрительное отношение к огромному числу современных живописных произведений, в которых он видит грубые элементы натурализма, дешевой плакатности. Так, делясь своими впечатлениями о последней выставке в Третьяковской галерее “Тыл и фронт”, Корин с нескрываемой злобой говорит о “гнусном натурализме” в работах Василия Яковлева и очень критикует им написанный портрет маршала Воронова на указанной выставке, и “раскрашенной картинкой” Корин называет полотно Ефанова “Сталинград”.

Все последние 12–14 лет наиболее зрелых своей жизни Корин отдал, по существу, трем разделам своих творческих исканий. Первый – это писание этюдов с натуры для задуманного им еще в 20-х годах огромного полотна “Уходящая Русь”. Много внимания уделял данному замыслу А. М. Горький, которому и принадлежит это название (благодаря хлопотам Горького для Корина был соткан громадных размеров холст, так и стоящий не начатым в мастерской художника). В картине Корин хотел изобразить на фоне Успенского собора самых различных представителей уходящей религиозной России. Поэтому на протяжении многих лет искал он соответствующую натуру и писал своих “героев”. Общее число написанных этюдов – в человеческий рост и больше – для этой картины доходит до 30. Здесь и написанный им в 1937 г. в полном облачении нынешний патриарх Сергий, ряд митрополитов, монахи и монахини, типы религиозных людей, юродивых. Среди этих этюдов имеются работы огромного живописного мастерства, в частности, великолепно написан патриарх Сергий. Второй раздел его творческих исканий – это создание цикла портретов наших выдающихся современников. Корин написал с натуры А. М. Горького, А. Н. Толстого, М. В. Нестерова, В. И. Качалова, Л. М. Леонидова, пианиста Игумнова, академика Гамалея, Н. А. Пешкову.

Несмотря на некоторые недостатки в коринской манере третирования[4] (однотонность, некоторая условность в трактовке фигуры, однотонность живописного мазка), все эти его работы получили признание в высокоинтеллектуальных кругах Москвы и значительная часть их является собственностью Третьяковской галереи и Русского музея. Наконец, в третьем цикле своих работ Корин отдает дань нестеровским мотивам – таков, например, его триптих “Александр Невский” на выставке “Тыл и фронт”. Несмотря на ряд несомненных достоинств, произведение это надуманное и в целом неудачное. («Искусствоведы в штатском» «анализировали» работы Корина, конечно, в меру своего разумения. О «недообразованности» их свидетельствуют и явные несуразности и неточности в тексте. – А. Г.) Все это вместе взятое привело к тому, что тематика его работ слишком индивидуальная; живописная манера и большая принципиальность в жизни (“Не пойду просить”, – резко заявлял он) отпугивали от него руководителей искусства в нашей стране, и они, по существу, мало представляли себе, чем живет и чем дышит этот мастер. Несмотря на то, что ему 51 год и за его спиной около 25 лет самостоятельной творческой жизни, не только ни разу в Комитете по делам искусств не поднимался вопрос о необходимости как-то отметить его, но до сих пор он не имеет звания заслуженного деятеля искусств, которое, к примеру, уже 15 лет имеет карикатурист Борис Ефимов.

Месяц назад, в начале декабря, встретившись с ним у Н. А. Пешковой, я нашел его в тяжелом, мрачном настроении. “Не нужен я”, “никакого интереса к моей работе”, “не любят меня”, “человеческого слова даже не скажут” – в таких тонах вел он разговор о своей работе и об отношении к ней наших руководящих органов. С большой болью он повторял о том, что ни разу в жизни еще не была предоставлена возможность показать свои произведения на персональной выставке. Не говоря уже о том, что он действительно художник далеко не заурядный, имеющий право на внимание. Момент политической целесообразности делает в настоящее время такую выставку чрезвычайно актуальным делом, и, пожалуй, даже для заграничного общественного мнения. Положительно отозвавшись о его творчестве, я сказал ему, что “под лежачий камень вода не течет”, поэтому предложил ему в Комитете по делам искусств переговорить о персональной выставке. В ответ он упрямо повторял: “Просить не пойду”. <…> В дальнейшем разговоре родилась идея по крайней мере показать М. Б. Храпченко (председатель Комитета по делам искусств. – А. Г.) его работы. Через два дня я имел с М. Б. Храпченко разговор о Корине. И если к вопросу о персональной его выставке он отнесся с осторожностью, то посмотреть его произведения, в частности, этюды к “Уходящей Руси”, о которых много слышал, Храпченко сразу согласился. И еще через два дня Храпченко вместе с Шквариковым проехал в мастерскую Корина на Пироговскую. Здесь [они пробыли] свыше двух часов. Работы Корина произвели на Храпченко большое впечатление. В осторожной, но положительной форме Храпченко, уходя, отозвался о персональной выставке. Ясно было, что он предварительно посоветуется по этому вопросу со старшими товарищами. Через несколько дней к Корину приехали работники Управления пропаганды Зуева и Лебедев.

По всем данным, к сегодняшнему дню вопрос о персональной выставке произведений Корина в 2–3 залах Третьяковской галереи разрешен положительно. Вскоре после встречи с Кориным Храпченко представил его на присвоение звания заслуженного деятеля искусств. Этим в некоторой степени будет оправдан факт персональной выставки. Таким образом, создаются благоприятные предпосылки не только для того, чтобы по возможности использовать его старые работы в нужных целях, но и к тому, чтобы его кисть направить по правильному руслу. А последнее сделать крайне важно. Так, например, Корин собирается ближайшие год-полтора потратить на создание нового триптиха “Дмитрий Донской”, небольшой акварельный эскиз к которому уже сделан. Чисто религиозное разрешение этой темы делает ее совсем несозвучной современному представлению об этом полководце, не говоря уже о том, что и в живописном отношении это в лучшем случае будет топтанием на месте. Корин, конечно, мастер “большого искусства”, но его нужно всеми силами оторвать от этой “ранненестеровской” тематики и приобщить его к здоровой, высокосовременной, полнокровной теме. (Теперь вполне ясно, почему Корин так и не написал этот триптих. – А. Г.)

Некоторую политическую пользу, очевидно, можно извлечь из его этюдов к “Уходящей Руси”. При том огромном интересе, который существует сейчас к Русской православной церкви на Западе и в Америке. Там будет весьма положительно расценен факт работы советского художника на протяжении всего прошлого десятилетия над темой религиозного характера. Большой культурной сенсацией может явиться демонстрирование написанного им в превосходной живописной гамме (sic! – А. Г.) портрета тогдашнего местоблюстителя патриаршего престола, нынешнего патриарха Сергия (1937 г.). Кстати, портрет этот следовало бы не выставлять в комнате этюдов к “Уходящей Руси”, а показать его в той комнате, где будут демонстрироваться его портретные работы. Наконец, не следует ли предложить Комитету по делам искусств издать этот портрет в красках для заграницы? Внешняя торжественность его, мастерское исполнение и, наконец, сама дата, когда, казалось, церковь замерла в России, все это может послужить положительным фактором в деле приближения к нашей стране религиозно настроенных кругов Запада и Америки. Ведь вышли же для заграницы хорошо оформленные сборники “Правда о религии в СССР” и “Русская православная церковь и Великая Отечественная война. Сборник церковных документов”. Нужно, наконец, не забыть позвать на коринскую выставку, если она будет иметь место, иностранных послов, аккредитированных в Москве, и иностранных журналистов. Они-то и разнесут по всему миру весть о том, что в России уже целое десятилетие большой живописец создает огромное полотно, на котором будет запечатлена религиозная Русь.

Наконец, много оснований для выдвижения Корина-портретиста на Сталинскую премию.

Все эти мероприятия могут сыграть огромную роль в деле приобщения его к подлинно советской культуре. Корин поддается влиянию, несмотря на свой кряжистый и упрямый характер. Не сомневаюсь, что его можно направить на правильный путь.

Капитан госбезопасности (подпись)».

Несмотря на указанную «недообразованность», этому «капитану» не откажешь и в некоторых верных суждениях и, что входило в его профессиональный арсенал (уже не искусствоведческий), – прагматическом подходе. Его донесение лишний раз подтверждает и тот факт, что многое в политике у нас в стране тогда делалось с «оглядкой на Запад»; учитывалось мировое общественное мнение (и в послаблении по отношению к Церкви в том числе).

После таких суждений о коринском феномене можно было ожидать, что дела его пойдут в гору. Однако этого не произошло, как не состоялась и его персональная выставка. Несмотря на наработанный и, казалось бы, «уясненный» «органами» коринский потенциал, отношение к нему отнюдь не стало идиллическим. И внутри «властных структур» шли разнонаправленные процессы (как, например, и по отношению к Церкви). Коммунистическая идеология продолжала господствовать, как и чекистские приемы деятельности. И свидетельством тому – документ конца того же месяца того же года:

«26 января 1944 г.

Сов [ершенно] секретно.

Начальнику отдела пропусков УКМК (Управления коменданта Московского Кремля; П. Д. Корин тогда реставрировал фрески кремлевских соборов. – А. Г.)

На 6/3 от 25 января 1944 г.

Имеющимися материалами устанавливается, что квартиру Корина часто посещал Ягода и который покровительствовал ему.

Корин проходит по показаниям 19.IV. – 1938 г. осужденного к ВМН (высшей мере наказания. – А. Г.) Енчелика как участник подпольной правотроцкистской организации во Всехудожнике. (Свои показания на суде Енчелик подтвердил.)

Корин связан с Давидом Львовом Артуровичем.

Кроме того, Корин связан с антисоветски настроенной группой интеллигенции из числа сотрудников Комиссии по охране памятников искусств.

Подполковник госбезопасности (подпись).

Майор госбезопасности (подпись)».

Так что «дамоклов меч» над художником продолжал нависать. И в ежедневном быту ему приходилось, образно говоря, перебиваться с «хлеба на квас».

«23 февраля 1944 г.

Совершенно секретно.

Художник П. Д. Корин в разговоре 21/II-44 г. рассказывал, что “я сейчас ничего серьезного не пишу, т. к. в моей мастерской 5˚ мороза, работаю только в Кремле по реставрации, да по заказу Комитета по делам искусств пишу три небольших акварели – пейзажи. Надо еще написать картину для лотереи-выставки в пользу Красной Армии, но еще не выбрал сюжета”.

К П. Д. Корину раз в месяц приезжает из с. Палех председатель артели Померанцев, который привозит для реставрации иконы, реставрацию икон производит на квартире Корина реставратор Иван Андреевич Баранов, после этого они вновь увозятся в с. Палех. Сейчас Баранов И. А. уехал на неделю в г. Мстера за иконами и к своей жене.

Майор госбезопасности (подпись)».

И в начале следующего, победного 1945 года никаких кардинальных изменений в жизни художника не происходит:

«25 марта 1945 г.

Совершенно секретно.

Еженедельно по субботам у художника П. Д. Корина собираются его старые приятели и друзья с целью провести вечер, поговорить по душам, поужинать. Круг субботних собраний ограничен. Обычно бывают сам П. Д. Корин с женой, бывш. протодьякон патриарха Тихона – Холмогоров, художник-иконописец Кисляков, художник-реставратор икон Иван Андреевич Баранов.

[И.] был два раза на этих субботниках-собеседованиях. Темами разговоров обычно служат мелкие и средние события из жизни Музея изобразительных искусств, где работает П. Д Корин, руководя отделом реставрации. Например, обсуждалось предстоящее открытие музея в мае. П. Д. Корин объяснил, что открывать музей в мае и даже в августе, значит, заведомо идти на гибель ценнейших картин мирового значения: стены здания, промерзшие в течение 3 лет, не успеют просохнуть за лето, осенью и зимой в музее будет невероятная сырость, на картинах появится плесень и т. п. “Но что делать? Сказать об этом нельзя, скажут, вы – против воли правительства, это необходимый политический момент – открыть музей, ну и приходится молчать и преднамеренно идти на гибель картин. Ведь нашим руководителям нет дела до картин, им важно выполнить поручение, а что это скажется на сохранности картин, до этого нет никому дела. Да ведь так у нас во всем. Нового в этом ничего нет”.

Холмогоров поддержал П. Д. Корина и сказал: “Мало ли у нас погубили величайших сокровищ человеческого духа, стоит ли задумываться над какой-то сотней Рембрандтов и Рубенсов, что они для толпы?” Баранов И. А. заявил: “Ведь вот в Третьяковской галерее тоже невероятно спешат с открытием галереи, развешивают картины, а ведь здание в таком состоянии, что собственно не только вешать, а и вынимать-то картины из ящиков не следовало, а дирекция, проводя политическую кампанию, не считается с тем, как это отразится на сохранности величайших произведений русских художников Репина, Серова, Врубеля и других, а в Комитете искусств об этом и не думают, им наплевать на наших русских художников, им бы только медаль получить”.

Дьякон Холмогоров служит в церкви Филиппа в Афанасьевском переулке на Арбате, еженедельно бывает у Корина.

23/III-1945 г. П. Д. Корин рассказал, что он получил большой заказ: писать картину “заседание Совета обороны”. Это для него почетный заказ: во-первых, сама картина будет нечто вроде “Заседания Государственного совета” Репина, потом тема почетная для наших дней. Да так как все придется писать с натуры, что ему особенно необходимо и важно, то он всех членов комитета увидит вблизи, а это ему, как художнику, очень ценно.

Майор государственной безопасности (подпись)».

На документе резолюция: «Необходимо изучить характер этих “субботников”».

Прежде всего следует отметить серьезный, государственный подход к национальному достоянию со стороны П. Д. Корина, в чем его друзья Холмогоров и Баранов с ним солидарны. Их критика чиновных действий, вызванных сиюминутной политической конъюнктурой, вполне обоснованна.

Что касается заказа на написание картины «Заседание Комитета обороны», то это еще одна попытка из серии отвлечения художника от «Реквиема». (Написана эта картина не была; однако созданы портреты маршалов Жукова, Толбухина, Говорова и Рыбалко.) В этот же период (1941–1947 годы) Корину – уже как бы в качестве прямой «замены» «Уходящей Руси» – «навесили» работу «Марш в будущее» – для оформления задуманного властями Дворца Советов на месте разрушенного Храма Христа Спасителя. Навязанная тема не могла увлечь мастера; по справедливым утверждениям искусствоведов, получилось нечто ходульное, несвойственное философски глубокому таланту художника.

Как уже было отмечено, персональную выставку Корина делать не стали, но в одном из залов Союза художников поместили несколько его работ. Это событие стало поводом для следующего донесения:

«28 марта 1945 г.

Совершенно секретно.

26 марта 1945 года в Московском отделении Союза советских художников (Ермолаевский пер.) состоялся при большом стечении публики творческий вечер, посвященный художнику Павлу Дмитриевичу Корину. В зале, где происходил доклад сотрудника Третьяковской галереи С. Дружинина “О творческом пути П. Корина”, было выставлено несколько последних произведений художника – всего было показано 6 вещей.

Центральное место занимала картина, изображающая старую игуменью, всю в черном, полусогбенную фигуру ее ведут две женщины. Эта картина по силе своей экспрессии, по выражению затаенной злобы согнутых жизнью, но не сломленных духом персонажей поражает всех мощью и силой своей живописи.

Не менее интересными являются образы, не портреты, а именно мощные образы деятелей церкви, патриарха и священнослужителей, представленные тремя полотнами. Стоящие в рост, полные грозной силой, поражающие зрителя переданными образами, фигуры оставляют незабываемое впечатление.

Не менее ярким является этюд, изображающий нищего старика, юродствующего во Христе, но злобном Христе, напоминающего Квазимодо Гюго. Превосходно переданный образ неумирающей юродствующей Руси прошлого.

Более слабым кажется портрет протодьякона Холмогорова.

Слабый доклад Дружинина в основном сводится к тому, что П. Д. Корин – большое явление в русском искусстве, место которого еще не определено, но уже огромно. Доклад, построенный на слащаво-приторной мелодекламации, мало что сказал присутствующим.

Далее начались выступления. Первым выступил М. П. Кристи, говоривший о том, что Павел Корин – большое явление в русском искусстве, еще не развернувшееся в полной мере. Ему (т. е. Кристи) много неприятностей доставила выставленная в свое время картина-портрет М. Горького, в котором художник трактовал образ Горького в виде усталого, остановившегося, тяжело задумавшегося человека. Все говорившие и писавшие об этом портрете заявляли, что Корин писал его тогда, когда Горький жил в Италии и его сильно заботили мысли о России, о ее путях и судьбах. Этот-то момент чрезвычайно правдиво и передал художник. Выставленные виды П. Корина поражают нас своим своеобразным могучим языком. Далее Кристи закончил тем, что Корин – большой мастер, явление громадного значения для русского искусства.

Выступавший за Кристи художник говорил о необычайной правдивости П. Корина в его живописных образах, об исключительном для русского искусства значении его.

Интересно было выступление искусствоведа Сидорова, который заявил, что у нас в Союзе ССР есть всего два мастера мирового значения и один из них П. Корин, кроме того, есть еще пять мастеров европейского значения. Значение искусства Корина в его правдивости, мощи его своеобразного и небывалого по силе выражения живописного языка, оставляющего на зрителе неизгладимое впечатление. Корин – титан, собрат Микеланджело.

Осип Март[ынович] Бескин не соглашался с большинством выступающих, превозносивших до небес Корина, сравнивавших его с Микеланджело; он сказал, что образы его – чужды нам, они давят, угнетают. Когда он, Бескин, был в мастерской Корина, то выйдя из нее, он чувствовал, что был как бы в склепе, и мертвящая, с землистыми руками и лицами персонажей, живопись Корина чужда ему. Он считает большой удачей П. Корина его “Александра Невского”.

Иные выступавшие хвалили до небес небывалое, эпохальное явление, нового русского Микеланджело. Лишь один из выступавших сказал, что выставленные картины рисуют далеко не образы уходящей Руси, а Руси воинствующей, и если бы Гитлер видел их, то навряд ли он бы решился напасть на нас, такова мощь и сила этих образов Руси.

Среди присутствующих было много из ближнего окружения Корина, были и протодьякон Холмогоров, художники-иконописцы Кисляков, Сергей Лебедев, Сергей Чураков, реставраторы Исторического музея Карпова, Видонова и ряд других лиц.

Художники Е. Е. Лапарс, Богородский и другие хоть и были, но не выступали.

Выставленные П. Кориным картины действительно способны исключительно сильно воздействовать на зрителя, но, по меткому замечанию П. Корина, сказанному на вечере, собравшиеся мало что поняли. “Дело не в правдивости его, это не уходящая Русь, а Русь существующая, Русь кондовая, настоящая, которая никогда не умирала и не умрет. Она может страдать, ее могут угнетать, но уничтожить ее нельзя”.

Майор государств[енной] безопасности (подпись)».

Конечно, выставка эта воодушевила Павла Корина. После многих лет внешнего общественного молчания он наконец услышал столь необходимые творцу слова возвышенной оценки. И подтверждение того, что он делает великое дело. Но ему не создают для этого должных условий, и это повергнет его вскоре в некоторое уныние. И в разговоре, по-видимому с тем же майором, он демонстрирует перепад настроения и даже желание уехать за границу, в Италию (видимо, памятуя, что почитаемый им Александр Иванов именно там в течение двадцати лет создавал свое эпохальное «Явление…»). Из донесения от 25 мая 1945 года:

«Меня опять обложили налогом как арендатора мастерской: вместо 12 тысяч теперь плачу 35 тысяч. Я тебе скажу по правде, что мечтаю уехать за границу в Италию или Сицилию, там для художника другой воздух. Я люблю свою родину, но за границей к искусству относятся по-настоящему. В скором времени начну уже хлопотать, думаю, что меня отпустят».

Конечно, это был «пробный шар» (от отчаяния; а вдруг?). Или скорее сигнал «sos» властям предержащим обратить внимание, достойно оценить его творчество и поддержать в бытовом отношении. Но внутренне это было обусловлено держащей Павла Дмитриевича мечтой продолжить работу над заветной темой – «Реквиемом». Здесь же его «оттягивали» от нее как могли: поступил заказ на «Комитет обороны», но без обеспечения: договаривайся о позировании маршалов сам. (Лишь в конце года его волевым приказом отправят в ставку Жукова в Бабельсберге для написания портрета военачальника.)

Из того же донесения: «На международные темы Корин отказался разговаривать, так как политикой он не занимается и старается быть от нее в стороне».

Думается, Корину попросту надоело «выворачивать свою душу», ибо, действительно, он, философски настроенный художник, не был столь политизирован, чтобы во время каждого разговора с агентами спецслужб «исповедоваться» на эту тему; тем более все, что он хотел и считал нужным по этой проблематике сказать, он уже сказал. Искренность его сомнению не подлежала. Из того же донесения:

«[И.] напомнил Корину, что он его видел в кинофильме “Поместный Собор”, где он молится, на это Корин сказал: “Я не скрываю, что люблю религию, я не стеснялся быть заснятым, но это произошло, видимо, совсем случайно”».

Из того, что Корин сам хотел «довести» до властей, в этом же донесении:

«Корин сказал: “Я когда-то был большим человеком, когда были у меня защитники и меценаты, а когда на меня вылили много грязи за эти годы, я стал ко всему относиться с большой осторожностью. Считаю своим другом, несмотря на его апломб, это Дейнеку. Я веду отшельнический образ жизни, никто у меня не бывает, единственное место, где я вижу художников, это в столовой ЦДРИ. Под влиянием всяких таких неурядиц я много пью, и почти ежедневно, до войны со мной этого не было, вот что может произойти с человеком, когда на него неправильно смотрят и трепят его нервы”».

После выставки своих работ и цитированных выступлений на вечере, посвященном его творчеству, Павел Дмитриевич, по-видимому, испытывал внутренний психологический диссонанс: от некоего высокого по оценкам признания и – стесненных условий жизни, не способствующих дальнейшему творчеству.

Завершим цитирование донесений «по Корину» следующим:

«29 мая 1945 г.

Совершенно секретно.

Корин живет лучше и богаче многих художников. Занимает целый дом, прекрасные комнаты, большая прекрасная мастерская 130 м², комнаты обставлены стильной антикварной мебелью, большая библиотека, шкафы забиты старинными библиями и религиозной литературой. Он обставлен, как полагается крупному художнику, но все это его мало удовлетворяет, продолжает собирать коллекцию икон.