Текст книги "Убийство на Знаменской. Серия «Невыдуманные истории на ночь»"

Шумилов увидел, как шея и лицо Полозова начали багроветь, он налился злобой и гневно выпалил:

– Только я тебя, шельма, никогда не «подставлял», и мои клиенты никого не убивали! Паскуда ты, Хлопов, паскуда, всё молчком, всё втихаря! Одно слово – гнида.

– Потом будете собачиться, господа коридорные, и цветочные горшки о головы бить, – вмешался в готовую взорваться дракой перепалку Шумилов. – Итак, что же было дальше?

– А дальше… Да ничего особенного. Когда я их запустил, подал Соньке сигнал, что, дескать, они на месте, и она может начинать свою «арию», – коридорный самодовольно хихикнул.

– Что за сигнал?

– Дал в буфетную заявку на шоколад для третьего номера. Через пару минут официант его принёс. Так Сонька поняла, что можно начинать действовать. Кстати, заодно и вино для этой парочки из второго номера тоже заказал.

– Ясно. Дальше.

– А дальше… что ж, примерно через час Сонька ушла.

– Как это? А что же её кавалер? Уже был убит?! – напористо, с вызовом спросил Шумилов, и взгляд его сделался жёстким.

Хлопов, моментально почувствовав эту перемену, заговорил быстро и примирительно:

– Да нет же, что вы! Просто спал. Я зашёл посмотреть. Думаете, я бы её просто так выпустил? У нас правило – завсегда проверять, если клиенты порознь уходят. Мало ли что… Сонька хоть и знакомая мне, но не кума и не невеста. Ну вот, я зашёл и вижу – он спит, носом свистит, меня не слышит, дышит ровно. Чего же более?

– Спит, говоришь, да? Что же это он так разоспался? – в голосе Алексея слышался нескрываемый сарказм. – Сдается мне, вы за врождённо-убогого меня тут держишь. Подумать только, до чего туп оказался этот убитый: выложил кучу денег за номер, за угощение, заплатил девице и захрапел как боров буквально через час. И девицу-то отпустил. Вот дурень-то! Как я посмотрю, Хлопов, не получается у нас с тобой доверительной беседы, – Шумилов сделал вид, что собирается прервать разговор. – Так пеняй ж на себя, полиция сумеет тебя разговорить: сыскной агент навернёт в ухо раз, навернёт другой, посадит в карцер «холодный» или «горячий» на пару суток, так слова-то и польются. На допрос будешь сами проситься, Хлопов…

– Васька, падла, не темни! – взвился Полозов. – Через твое паскудство все на каторгу загремим!

– Да я что же, я же рассказываю, – поспешил заверить Хлопов. – Ваша правда, господин юрист, он уснул от снотворного.

– Сонька подсыпала? – догадался Шумилов. – В вино?

– Если честно, то… помог я ей. Понимаете, она пожаловалась мне, дескать, боюсь, как бы мне не досталось на орехи, когда эти двое начнут отношения выяснять. Между нами говоря, я её понимаю: этак и затрещину схлопотать недолго, и подсвечником по голове. А как она с битой рожей зарабатывать будет? Вот я ей и предложил насыпать снотворного в вино. Объяснил, как все сделать – купить в аптеке опийных капель и через пробку в бутылку шприцем впрыснуть. Дело-то нехитрое, прокола не видно. Велел ей эту бутылку с собой в гостиницу принести – у нас же это не возбраняется – ну, чтобы в буфете не заказывать. Так мы решили поступить на тот случай, что ежели кавалер после сна и догадается, что в вино что-то было подмешано, то чтоб не пошел бы жаловаться на буфетчика к управляющему… ну, одним словом, чтоб, значит, совсем отвести подозрения от себя и от гостиницы.

– Благодаря этому снотворному убийцы смогли подойти к жертве незаметно и прикончили её во сне, – жестко сказал Шумилов.

– Да кто ж знал, что они его резать будут! – запричитал Хлопов. – Что вы мне-то пеняете, как будто я нарочно подвёл господина этого под заклание. Да я же не душегуб какой! У меня самого душа не на месте все эти дни. Я же поверил, будто они и вправду хотят его уличить в измене, мало ли какие пари господа в клубах у себя заключают. Им потеха, ему посрамление, хоть и шуточное!

– Ну, ладно, Хлопов, рассказывай дальше.

– Через какое-то время после того, как ушла Сонька-Гусар, и я проверил комнату, ушла из второго номера и эта парочка. Они, как и обещали, не задерживались. Я после них зашёл в номер, проверил – там всё чисто, постель действительно не смята. То есть слово своё господин этот сдержал. Я быстренько пустую бутылку и посуду убрал, полотенца заменил, благо знаю, где взять смену, проветрил комнату и следующую парочку буквально через четверть часа в номер и запустил.

– Вот про них-то полиция больше всего и расспрашивала, – вставил слово Полозов. – Когда пришли, как выглядели, в каком настроении и прочее. Я эту парочку провожал уже в шестом часу утра и смог полиции всё подробно рассказать. Даже ничего и не придумывал, сказал, что видел. Ну, скажите, господин юрист, разве можно меня обвинять в содействии убийцам? Я про тех, что перед ними были, сегодня первый раз слышу!

И Полозов метнул на Хлопова полный яда взгляд.

– Хлопов, расскажи всё, что знаешь про Соньку, – приказал Шумилов, проигнорировав вопрос Полозова. – Откуда такая кличка – «Гусар»?

– Того не знаю, кличка давняя. «Гусар» и «Гусар». Что сказать? Девица видная, лет, эдак, двадцати трёх, стройная, высокая, мне вот так будет, – Хлопов встал с дивана и показал ее рост себе до подбородка. – Так что погоняло ей товарки приклеили в самый раз. Рыжая. Волосы… такие… пушистые, кудрявые, она их буклями из-под шляпки выпускает с боков. Мордочка смазливая. Вообще, на внешность оченно приятная деваха. Служит модисткой в салоне, только каком – того не припомню, у меня эти иностранные имена не запоминаются. Уж извините.

– Тогда где её можно найти? Как ты с ней связывался?

– Ну, она раньше часто обреталась в ресторане Тихонова, что в «Пассаже» на Невском.

– Ясно. А живёт где, не знаешь?

– Никак нет-с. В её клиентах не хаживал.

Наступила тишина. Полозов заерзал на сиденье и, вопросительно взглянув на Шумилова, несмело проговорил:

– Как бы кто нас не хватился, господин юрист. Можно идти?

– Тебе, Полозов, можно, а вот к Хлопову у меня ещё парочка вопросов будет.

Полозов, видимо, несколько успокоенный окончанием разговора, поспешно покинул номер. Хлопов, напряжённо следивший за лицом Шумилова, остался сидеть на диване.

– Ты покуда не всё рассказал, – продолжил беседу Алексей, – когда и как всё на место убрал, шкаф закрыл, заднюю стенку из-под кровати вытащил…

– Так сразу же после ухода этих, из второго номера, и закрыл-с, – бодро ответил коридорный, но глаза его предательски забегали и он как-то непонятно стушевался. Шумилов сразу понял эту непроизвольную реакцию на, казалось бы, обыденный вопрос и моментально ухватился за ниточку, хотя ещё и не понимая причину этой лжи.

– Я вижу, ты всё ещё пытаешься меня обмануть, Хлопов. Я уже устал следить за твоими наивными выкрутасами. Давай закончим на этом наш разговор. Продолжать его ты очень скоро будешь не здесь и не со мною. Там, полагаю, тебя образумят очень быстро и отучат врать на всю оставшуюся жизнь.

Коридорный молчал, повесив голову. Вид он имел раздавленный.

– Ну, а коли вы и так всё знаете, так что ж меня спрашиваете? – спросил он негромко.

– Хочу посмотреть, когда ты начнёшь вести себя как честный человек. Но, видимо, этого я не дождусь. Убийцам незачем было трогать заднюю стенку шкафа, не так ли? И шкаф двигать им было решительно незачем. Этими действиями они всё равно следы преступления скрыть не могли, поскольку на кровати лежал залитый кровью труп. И что же тогда получается? Ты был в третьем номере уже после ухода убийц из второго, и это ты, Хлопов, запачкался в крови, оставил кровавые отпечатки на шкафу, а теперь наводишь тень на плетень, лепечешь тут невесть что… – Шумилов всё более и более возвышал голос. – Ты пойми, дурак, ведь полиция, ежели не найдёт Соньку-Гусара и эту парочку из второго номера, именно тебя обвинит в убийстве. А может… может, ты и убил его, Хлопов? – Шумилов сделал вид, будто всерьёз задумался над этой версией. – Позарился на деньги, на часы или что там ещё у него было? Запонки с изумрудами! – Алексей почти закричал, подойдя к Хлопову совсем близко и почти нависая над его согбенной фигурой. – Решил, что ты самый умный и всех запутаешь. Свалишь убийство на мифическую Соньку-Гусара, ищите, дескать, её, ну а если и найдёте, так попробуйте доказать… Полиция же дура, там же не докопаются, так?

– Нет, нет, не убивал я, ваше благородие, нет, нет! – взмолился коридорный. Сейчас он сделался совсем жалок, лицо его пошло пятнами, а виски и лоб покрылись большими каплями пота.

И он заговорил торопливо, брызгая слюной, судорожно глотая слова, уставившись невидящими глазами в пустоту перед собою.

– Не убивал, видит Бог, не убивал! Часы… да, взял… нечистый попутал, пачку билетов казначейских украл у трупа… но не убивал, вот вам крест! – он начал истово креститься. – Когда Лёха Полозов его утром нашёл и заорал, как умалишённый, я вопль его услыхал на лестнице. Он метался как оглашенный, честное слово, к швейцару помчался, дурачок. А я смекнул, что беда выйдет, когда полиция нагрянет, а там шкаф открытый. Вмиг к ответу притянут. И ведь не докажешь никому! На маленького человека всегда списать легче! И даже если не засудят, так из гостиницы попрут, как пить дать. Что делать? Я метнулся в номер, благо Лёха его открытым оставил… подскочил к кровати. Тут меня… чуть не вывернуло наизнанку – такое зрелище, не приведи, Господи, – он опять перекрестился. – Ну, я вижу, жилетка на нем, на убитом то есть, распахнута, а из кармана цепочка золотая свешивается. Я ее схватил, часы себе в карман сунул. Тут, видать, и испачкался. Давай из-под кровати заднюю стенку шкафа тащить… вытащил… навесил на два гвоздочка… это секундное дело, когда сноровка имеется. Придвинул шкаф к стене. И вижу, в гостиной на диване пиджак лежит, и карман интересно так оттопыривается. Я туда…

– …сам в руки просится, – саркастически подсказал Шумилов.

– … ну да… то есть, тьфу… Достаю бумажник – ба! мама родная, что б я так жил… там пачечка сторублёвок… красивая такая пачечка. Взял я их. Черт попутал, ваше благородие! Ничего больше из того бумажника брать не стал, хотя там ещё деньги были. Решил, что нельзя вчистую выгребать. Эх-ма… Никогда в руках столько денег не держал, это ж соблазн почище… не знаю даже чего! Но только я никого не убивал, видит Бог!

– Дальше, – прерывая поток словоизвержений, строго приказал Шумилов.

– Ну, вот, потом тем же макаром вернулся на свой этаж. Этот дурачина, Полозов, соловьём внизу заливался. Меня даже и не видел. А я всё быстро сделал, минутки хватило.

– А как с часами и деньгами поступил?

– В сохранности они. Я, как бы это сказать, заробел после убийства. Ни единого билетика из пачки не потратил. Они у меня все схоронены в надёжном месте. Что же мне теперь будет? – спросил он с тоской в голосе.

– Если правду говоришь и ценности вернешь, то до каторги дело не дойдёт. Сознание причиненного вреда и всемерное содействие исправлению оного само по себе уже является смягчающим вину обстоятельством. А я всегда смогу подтвердить, что ты всё рассказал и выдал ценности по собственной воле, из раскаяния. Так где ценности?

– Они здесь же, на моём этаже припрятаны. Нести?

– Неси. Я их у тебя изымаю под расписку. Расписку составим и подпишем в присутствии Полозова, он тоже подпишется. Ежели полиция и спросит, ты смело покажешь расписку, расскажешь всё, как было, и направишь ко мне.

– А вы имеете право? – неуверенно спросил Хлопов.

– Имею, – рявкнул Шумилов. – Запомни, дурачина, я единственный человек в целой Вселенной, который может спасти тебя от каторги! Ты это понял?

По прошествии десяти минут, которые показались Шумилову нескончаемо-долгими, Хлопов принёс золотые часы-луковку и пачку казначейских билетов, завернутую в голубой носовой платок и перехваченную поверх тесемкой. После тщательного пересчёта денег и переписывания номеров банкнот, произведённого в присутствии Полозова, Шумилов забрал их. В двух экземплярах была составлена расписка, гласившая, что в ночь на 13 августа нижепомянутые ценности в присутствии Алексея Полозова были вручены коридорным Василием Хлоповым юристу «Общества взаимного поземельного кредита» Алексею Шумилову. Все трое подписались под обоими экземплярами, один из которых остался у Хлопова, а другой забрал с собою Шумилов.

Засим Алексей Иванович покинул гостиницу, оставив коридорных выяснять отношения. Очевидно, им было, что сказать друг другу.

Ночь стояла тиха и безлунна. Уже закончился дождь, которого Шумилов даже не заметил. В природе царило мрачное, холодное умиротворение. Несмотря на скверную, совсем не летнюю погоду, на душе у Шумилова сделалось легко и весело. Усаживаясь в пролётку, Алексей Иванович думал о том, как здорово будет оказаться через полчаса в своей постели, под уютным одеялом, и уснуть под тиканье старинных напольных часов.

9

Понедельник 13 августа 1885 г., словно бы оправдывая свой суеверный номер, оказался суетным и беспокойным. Шумилов проснулся как от толчка в восемь часов утра дурно выспавшимся и с камнем на сердце. Хотелось поваляться в кровати ещё, прихватить, эдак, часиков шесть полноценного сна, но ряд неотложных дел гнал его из дома.

Прежде всего, следовало узнать у горничной Маши, служившей у г-жи Раухвельд уже не первый год, успела ли она до 7 часов опустить в почтовый ящик конверт, оставленный ей Шумиловым по возвращении из ночной экспедиции. Это было короткое послание для Анны Григорьевны Проскуриной на листе бумаги с угловым штампом «салона венской моды» в котором она приглашалась на примерку платья в любое удобное для неё время. А по сути письмецо являлось весточкой от Шумилова: дескать, со мною все в порядке, цел и невридим, и причин для беспокойства нет. Согласно существующим в Петербурге правилам работы почты, корреспонденция, опущенная до 7-и часов, доставлялась адресату еще до полудня. Кроме того, следовало показаться в «Обществе взаимного поземельного кредита» и испросить пару-тройку дней отпуска без содержания. Польза, приносимая Шумиловым «Обществу…» отнюдь не исчислялась количеством проведенных на рабочем месте «присутственных» часов. К счастью для Алексея, его начальству хватало житейской мудрости, чтобы понимать простую, в общем-то, истину: встречи с клиентами за обедом или завтраком где-нибудь в ресторане или кафе, как, впрочем, и визит к клиенту на дом, являются неотъемлемой частью его работы и не могут быть рассчитаны с точностью до минуты. В этом отношении «Общество…» являлась местом совершенно исключительным, позволявшим Алексею всегда располагать временем по собственному усмотрению, хотя служебный этикет всё же требовал его личной явки для оформления отпуска. Также следовало решить, куда и как надлежит пристроить изъятые у Хлопова ценности. Юридически корректное разрешение этого вопроса было вовсе не так очевидно, как могло показаться на первый взгляд. И наконец, во второй половине дня Шумилову предстояло посещение Смоленского кладбища, поскольку там должны были состояться похороны убитого Кузнецова. Эта в высшей степени тяжёлая и неприятная церемония могла отнять много сил, как физических, так и нравственных, так что к этому следовало подготовить себя заранее.

Хотя очень хотелось поспать ещё, Шумилов вытащил себя буквально за волосы из кровати и погнал непослушное тело обливаться холодной водой в ванную. Постепенно он разгулялся, взбодрился и вышел к завтраку в почти радужном расположении духа. Настроение еще улучшилось, когда Маша заверила, что самолично опустила письмо в зеленый почтовый ящик, что у булочной на углу, никак не позже 6.40, когда бегала за сливками к завтраку.

Затем Шумилов помчался на службу. Там все вопросы он решил даже быстрее, чем ожидал. Ещё до одиннадцати утра Алексей закончил свои мелкие дела в «Обществе взаимного поземельного кредита», подал прошение о предоставлении недельного отпуска без сохранения жалования и вышел из почти родного здания на Невском проспекте с чувством честно выполненного долга. Теперь до конца недели он был освобождён от необходимости ежедневно являться на службу.

Пользуясь тем, что в запасе у него имелось достаточно времени, Шумилов отправился домой пешком. Он любил пешие прогулки и всегда с удовольствием бродил по Петербургу, зачастую даже без ясной цели, наслаждаясь как прекрасными городскими видами, так и возможностью побыть в одиночестве. Не зря ведь кто-то из великих сказал, что человек нигде не бывает более одинок, чем в толпе. В такие минуты отменно думалось. А сейчас Алексею было о чём подумать.

Строго говоря, после получения от обоих коридорных признания Шумилову следовало прекратить заниматься делом об убийстве Кузнецова. Ему надлежит сообщить полученные сведения в Сыскную полицию и предоставить ей раскручивать клубок далее. Задачу перед клиентом, поручившим ему исследовать события в гостинице, можно считать выполненной, поскольку подозрения следствия в отношении Чижевского оказались теперь в значительной степени рассеянными, а сам Константин, скорее всего, через день-другой будет на свободе.

Это в теории. Что же может получиться на практике?

Бесы, согласно старинной русской пословице, любят прятаться в мелочах. И в этом деле Алексей Шумилов усматривал слишком много мелочей и мелочишек, подсказывавших ему, что начатый розыск не следует выпускать из рук. Во-первых, он не может подвести доверившуюся ему женщину, Анну Григорьевну Проскурину. Она обратилась за помощью к Шумилову в надежде на конфиденциальность его услуг. Если вмешать во всю эту историю полицию, то её имя непременно всплывёт и попадёт в полицейские документы. Просить следователя сохранить фамилию Проскуриной в тайне не то, чтобы глупо, а попросту наивно. Нет никаких юридических оснований для официального сохранения её инкогнито. Дело с убийством в гостинице непременно получит резонанс, газетчики в своих репортажах поусердствуют и нагородят даже того, чего на самом деле не было – в этом можно не сомневаться. То, что фамилия замужней женщины прозвучит в прессе в соответствующем скабрезном контексте, для Шумилова было совершенно очевидно. И тогда, возможно, вся её привычная жизнь пойдёт крахом. Допустить этого Алексей не мог, поскольку не считал себя вправе выставлять поведению Проскуриной какие-либо этические оценки. Сам не без греха; в конце концов, Анна Григорьевна взрослая женщина и сама сможет разобраться, как же ей жить дальше…

Вторым, не менее убедительным соображением в пользу того, что Шумилову следует лично отыскать убийц Кузнецова, было то, что кроме Ивана Дмитриевича Путилина, шефа столичной Сыскной полиции, человека справедливого и объективного, существовал ещё и следователь, тот самый сотрудник прокуратуры, которому формально и поручено вести расследование. Неизвестно как следователь решит повернуть всё дело. По личному опыту работы в прокуратуре Шумилов был прекрасно осведомлен, как зачастую ведутся дела: очень часто вместо досконального исследования всех обстоятельств в их совокупности просто находится удобный подозреваемый и на него вешаются все «дохлые кошки». Даже если следователь действительно быстро выпустит Чижевского, у Шумилова не было никакой уверенности в том, что вместо него не будет притянут в качестве обвиняемого Хлопов. Обстоятельств, которые можно истолковывать против него, предостаточно. Конечно, он жаден, нечист на руку, неумён и где-то даже подл, но при всём том он не убийца. И нельзя возводить напраслину на человека потому лишь только, что он несимпатичен и имел несчастье не понравиться товарищу прокурора. А между тем, у Хлопова, окажись он на допросе следователя, шанс оказаться крайним, то есть сделаться перспективным обвиняемым, был весьма велик. Вся эта история с Сонькой-Гусаром с точки зрения формальной логики (а именно ею будет руководствоваться товарищ прокурора из Следственной части) звучала весьма неправдоподобно. Если верить рассказу Хлопова, то против Кузнецова был задуман и реализован целый заговор, а сложных мотивов, как известно, практикующие юристы ох, как не любят! Им сюжетец попроще подавай, чтоб по-приземлённее было, попонятнее, посермяжнее: крысиного яда в сахарницу подсыпать, скамейкой по темени огреть, стамеску под лопатку воткнуть – это нормально, это достоверно. А вот шкаф с одностороннепрозрачным зеркалом и снотворное в вине жертвы – это ни в какие ворота не лезет, такого, скажут, не бывает в жизни!

Между тем – и Шумилов убеждался в этом неоднократно! – жизнь любит время от времени ставить в тупик завзятых умников, ненароком подбрасывая подчас такие сюжеты, каких специально и не придумаешь. И то, что случилось в гостинице «Знаменская» в ночь с шестого на седьмое августа, было как раз из разряда таких сюжетов. И если Шумилов не хотел, чтобы неведомый ему следователь погубил успешно начатое им дело, следовало самому браться за розыск таинственной парочки и предоставить полиции такого убийцу, от которого она никак не сможет отмахнуться. Только при таком исходе Шумилов мог быть уверен в том, что с Чижевского окончательно будут сняты все подозрения и через полгода его не дёрнут обратно на допрос к товарищу прокурора.

Помимо всех этих соображений над Алексеем довлело моральное обязательство, связанное с хранением принятых от Хлопова часов и денег. Их передача явилась чистой воды самодеятельностью и была с юридической точки зрения абсолютно незаконной. Шумилов, не сдав полученное немедленно в полицию, фактически превратился в соучастника хлоповского мародёрства. Между тем, Алексей ни на секунду не сомневался в том, что поступил правильно: кто знает, на что мог решиться перепуганный Хлопов? В панике он мог сжечь деньги, утопить часы в Фонтанке, « толкнуть» их заезжим барыгам или, сплющив, продать дантисту как золотой лом. Шумилов решил не подвергать коридорного подобному искусу и забрал у него ценности – и это было правильное решение! Но теперь вставал вопрос: что же делать со всем этим дальше? Безусловно, в самое ближайшее время Шумилову требовалось продумать выход из того положения, в которое он столь самонадеянно поставил себя.

Не придя пока ни к какому определенному решению, Алексей около часу дня в сопровождении госпожи Раухвельд отправился на Васильевский остров, в северной части которого, возле реки Смоленки, находилось Смоленское православное кладбище. От Фонтанки путь был не близок, проезд был затруднён как запруженностью центральных улиц, так и интенсивным движением по Благовещенскому мосту через Неву. Вечером по этому маршруту можно было бы проехать сравнительно быстро, но в середине дня Шумилову и Раухвельд едва-едва хватило часа.

Самое неприятное заключалось в том, что в два часа пополудни в Смоленской церкви проводилось отпевание не одного только Кузнецова, а и ещё двух человек. Кузьму Фёдоровича единственного хоронили в закрытом гробу, что диктовалось уродующим характером нанесённых ему ранений. Храм был заполнен большим числом пришедших проститься, но кто из них имел отношение именно к интересовавшему Шумилова лицу, со стороны понять решительно не представлялось возможным. Гробы отпеваемых, установленные рядком на скамьях ногами к алтарю, согласно православной традиции были отделены от публики пустым пространством не менее сажени. В толпе Шумилов увидел Агафона Иванова; одетый в дешёвенькое пальтецо, сыскной агент бесцельно курсировал по храму, глубоко погружённый, как казалось со стороны, в свои мысли. За те сорок минут, что длилась служба, он, наверное, раз восемь или десять обошёл церковь во всех мыслимых направлениях, наверняка отдавив немало ног. Алексей ни на минуту не сомневался в том, что был узнан сыщиком, но последний этого никак не выказал и даже ни разу не прошёл мимо.

Присутствующие в скорбном молчании толпились позади лент ограждения и лишь после окончания церемонии получили возможность подойти для последнего прощания. Толпа разбилась на три ручейка, каждый из которых проходил мимо одного из гробов. Тут-то Шумилов и получил представление о том, кто же явился на похороны Кузнецова. Таковых оказалось не очень много; среди них выделялась девочка лет тринадцати в сопровождении немолодой уже дамы – это, видимо, была дочка Кузьмы Фёдоровича с бонной или родственницей.

Смоленское кладбище, принадлежавшее к числу хотя и дорогих, но далеко не «сановных», известность оно получило благодаря могиле Святой Ксении Петербургской и возведённой над нею часовни. Место это чрезвычайно почиталось горожанами, и было отмечено многочисленными чудотворениями, случавшимися непрерывной чередой на протяжении многих десятилетий. Шумилов знал об этом не понаслышке, поскольку несколько лет назад в новогоднюю ночь перед этой самой часовней получил чудесное исцеление от легочной астмы, быстро прогрессировавшей в то время. Дорогие захоронения располагались в непосредственной близости от часовни Святой Ксении Петербургской, по мере же удаления от неё престижность участка значительно падала. Изрядный кусок кладбищенской территории был отведён под захоронения жертв холерной эпидемии, поразившей столицу в 1830 году. Тогда в отдельные недели умирало более четырёх тысяч человек, основная масса которых свозилась именно сюда. Неудивительно поэтому, что Смоленское кладбище получило в народе название «холерное».

Под могилу Кузнецова было выбрано место в одной из отдалённых аллей. Сама процедура, и без того тягостная, из-за резко испортившейся погоды оказались особенно тосклива. Около двух часов дня зарядил мелкий препакостный дождик; к тому времени, когда траурная процессия после отпевания покинула Смоленскую церковь, кладбищенские дорожки, уже весьма скверные после дождей в предшествующие дни, окончательно развезло; стало сыро, холодно и как-то чрезвычайно неуютно. Шумилову было очень неловко перед Мартой Иоганновной, которую он в такую отвратительную погоду столь бессовестно и эгоистично вытащил из тёплого дома.

Среди немногочисленных провожающих отставного майора в его последний путь родственников покойного было на редкость мало: брат, по виду чиновник на пенсии, оказавшийся пожилым господином куда старше покойного; два его сына юношеского возраста, заметно тяготившиеся всей процедурой похорон; средних лет женщина с утомлённым лицом, которая не отпускала от себя девочку лет двенадцати-тринадцати. Эту пару Шумилов заприметил ещё в храме. Девочка то и дело подносила к красным заплаканным глазам платок, а женщина что-то успокаивающе шептала ей на ухо. «Девочка, понятное дело, дочь. А дама? – размышлял Шумилов. – Похожа на бонну или гувернантку, но для прислуги слишком хорошо одета». Действительно, при дневном свете Алексей разглядел на женском платье дорогие кружева, да и шляпка с чёрной розой выглядела весьма недешёвой. Вероятно, это все же была тётушка, и вероятно, по линии матери – судя по тому, что она не общалась с остальными Кузнецовыми.

– Борщёва Агнесса Яковлевна, – пояснила госпожа Раухвельд, проследив направление взгляда Шумилова, – сестра Янины Яковлевны, покойной жены Кузнецова. Мы знакомы. Хотите представлю вас?

– Очень бы того желал, – признался Шумилов.

– Тогда дождёмся окончания церемонии.

Краем глаза Алексей заметил на боковой аллейке мелькнувшее знакомое лицо. Ну, конечно, этого следовало ожидать: Агафон Порфирьевич Иванов явился на кладбище не один, а в сопровождении своего напарника Гаевского. Куда ж без него? Госпожа Раухвельд, прекрасно знавшая сыскных агентов в лицо, также заметила Гаевского и обменялась с Шумиловым понимающим взглядом.

– Агафон-то как по храму скакал! – проговорила она тихо, только для ушей Шумилова. – Прям ноздрями пол рыл, честное слово, даже неприлично.

– Марта Иоганновна, вы не судите их строго, – заметил Шумилов, – ведь им за это деньги платят. В конце концов, это их работа…

– Подождите, ещё они и к вам пристанут.

– Пристанут, конечно, было бы странно, ежели б не пристали! – согласил Шумилов.

Присутствие сыщиков на похоронах жертв преступлений являлось одним из важных элементов сыскной работы. Среди обывателей во все времена бытовало поверье, согласно которому убийцы склонны являться на похороны или посещать могилы своих жертв, однако, совсем немногие знают, что это не просто полицейский миф или народный предрассудок, а действительный факт, подтверждаемый длительными наблюдениями. Безусловно, сие не есть аксиома или непреложная истина, но довольно часто оказывалось так, что убийца приносил на могилу своей жертве цветы или шёл за гробом в составе похоронной процессии. Особенно часто так происходит в тех случаях, когда преступника и его жертву связывали личные отношения, причём не обязательно дружеские. Если убийца не имел благовидного предлога для появления на похоронах, то он иногда изображал скорбящего возле какой-нибудь из соседних могил. Полиция в таких случаях брала на заметку всех сколь-нибудь подозрительных людей, оказавшихся поблизости, и если того требовала ситуация, проверяла их на возможную причастность к преступлению. Похороны Кузьмы Кузнецова также не явились исключением из правила, хотя следствие к этому моменту уже располагало обвиняемым, заключённым под стражу.

Шумилов, учтиво приподняв шляпу, полупоклоном поздоровался с агентами. Гаевский и Иванов с самым любезным видом ответили тем же, не выказав ни тени недоумения. Со стороны могло показаться, что старые друзья пришли на традиционное место встречи, хотя обычным назвать его нельзя было никак.

Когда церемония закончилась, и могильщики приступили к своей работе, провожавшие стали подходить к родственникам со словами соболезнования. Госпожа Раухвельд и Шумилов умышленно задержались и последними подошли к Борщевой, стоявшей вместе с дочкой Кузнецова несколько в стороне от брата покойного. Женщина не отпускала от себя девочку, то поправляя на её шейке шарфик, то приобнимая и поглаживая по плечам.

После приличествующих случаю слов соболезнования госпожа Раухвельд представила Шумилова:

– Разрешите Вам, Агнесса Яковлевна, рекомендовать моего многолетнего постояльца и советчика по самым разным житейским вопросам, человека в высшей степени достойного и, несмотря на молодость лет, житейски мудрого.

– Шумилов Алексей Иванович, юридический консультант «Общества взаимного поземельного кредита», – мягко проговорил Алексей.

Агнесса Яковлевна доброжелательно кивнула, и Шумилов заметил, какие необычные у неё глаза – зеленоватые, яркие, с мягким внимательным взглядом, окружённые сетью мелких морщинок.

– Вы что же, знали Кузьму Фёдоровича? – спросила она вежливо, но формально, безо всякого интереса в голосе.

– Признаюсь, я оказался здесь не без некоторой корысти, – Шумилов указал на дорожку, предлагая пойти по ней вместе. – Лично с Кузьмой Фёдоровичем знаком не был, но в силу ряда обстоятельств оказался прикосновенен к событиям, последовавшим за его гибелью, – Алексей Иванович нарочно высказался туманно, дабы не сказать лишнего.