Текст книги "Убийство на Знаменской. Серия «Невыдуманные истории на ночь»"

– Как же не замечала, ещё как замечала! Иной раз люди как люди, а когда – словно бы даже не в себе. Причём оба. Ну, чистые дуроломы! То бранятся, да так, что к двери подойти страшно, с воплями, с рыданиями – страсть, одним словом! То тишь да гладь… Иной раз дюже послушать хочется, об чём сыр-бор у них, да даже боязно как-то. Но иногда, когда мебель протираю, отдельные слова слышу, что-то про «муку невыразимую» и про то, что «жить так невозможно», – женщина вздохнула и с детской непосредственностью поинтересовалась:

– А что, революцинеры какие-то, бомбисты?

– Ну что вы, храни нас пуще всех печалей, скажете тоже…!

Женщина, видимо, обрадованная появлением благодарного слушателя, между тем продолжала рассказывать:

– И вот когда оне ругаются, по голосу слышно, что муж в эти минуты точно бешеный. Причём он как бы всё время нападает, а она – Мария, значит – всё больше как бы извиняется и плачет. А то вдруг тоже взвизгивает и давай на него яриться. И главное, швырять в него начинает всё подряд. Я потом захожу и мебель поправляю: банкеточки там, стулья по местам, все разбросано, иной раз даже коврики на полу сбиты. Ну, чистое светопреставление. А потом, р-р-раз – и всё тихо сделается. Покидали мебель друг в друга и как голуби воркуют. Ещё оне-с очень любят семейные вечера устраивать – с шампанским, с цветами, при свечах. Я потом оплывший воск с паркета да мебели отшкрябываю. А винные бутылки из-под кровати шваброй выкатываю, чисто бильярд. И вроде на несколько дней мир и покой. Иной раз и неделю продержатся. Гулять пойдут в воскресенье в Таврический парк, он её под ручку ведет, незабудки ей на корсаж у цветочницы купит – посмотреть со стороны – так просто загляденье, а не пара. Уж можно подумать! А потом опять всё сызнова: банкетки летают, стулья падают, сопли, слёзы. Я однажды впёрлась не вовремя, не знала, что он уже дома и что у них опять, значит, разборки-у-Федорки. Захожу с ведром в комнату – а он в ярости, аж в белом калении, щёки красные, прямо горят, а глаза – одни бельма, губы трясутся, слюна на губах… Мне аж не по себе стало, думаю, либо сам сейчас о земь грохнется, либо меня прибьёт.

– Интересно. А что же жёнушка? – полюбопытствовал Шумилов; рассказ горничной на самом деле показался ему необыкновенно содержательным.

– А она вся в слезах и… платочек батистовый кусает… вы не поверите, буквально ест его. Я потом этот платочек нашла – он до дыр был погрызан, его выкинуть пришлось. Представляете? Он как меня увидел – я думала, порвёт на части. Аки пёс бешеный на цепи! Уж и не помню, как вымелась оттуда. Последние дней десять у них сплошные истерики. Она целыми днями дома лежит в постели, даже прибрать себя не хочет, ходит в халате нечёсаная, шторы на окнах мне не разрешает открывать. Супруг её, хозяин, значит, мне велит – «Степанида, открой!». А она – «закрой!». Она словно каша-размазня, он же – как раз наоборот, все эти дни просто как масляный блин светится. С работы приходит – довольный, я вот в окошко вижу почти каждый день то цветы тащит, то шампанского, то фруктов…

– Послушай, Степанида, и из-за чего у них весь сыр-бор? Она, может, любовника имеет, а муж ревнует?

– Какое там, любовника! Целыми днями сиднем сидит, его со службы дожидаючись. Родных у неё нет. По крайней мере, в Питере. Есть где-то в Луге сестрица, но в Петербурге – точно никого.

– А что же тогда они делят?

– Бес их знает. Дуроплясы какие-то, сумасшедшие. Правда, летом как-то потише стало, замирение у них вышло долгое, она даже повеселела как будто. Да и он ходил довольный, всё песенки насвистывал. А теперь совсем плохо стало. Думаю я, придётся уходить от них, от греха подальше. Уж больно душу рвёт наблюдать всё это. Неровён час, поубивают друг друга, так меня же потом затаскают.

– Это уж точно, затаскают, – согласился Шумилов.

Вытащив серебряный рубль, он протянул его женщине:

– Спасибо, Степанида, ты мне много важного рассказала.

Выйдя во двор, Алексей дал рубль и дворнику, строго сказав:

– Ты, братец, никому не рассказывай о том, что я у тебя спрашивал. Потому как действительный тайный советник генерал Ламарк – человек государственный, вопросы решает нешуточные, к самому Государю на доклады допущен. А таковые персоны вокруг себя шума не терпят и интереса сторонних людей не любят. Понял меня?

– Так точно, ваше благородие! – дворник снова встал по стойке «смирно». – Спасибо за доверие, готов служить…

– Вольно, вольно! – Шумилов похлопал его по плечу. – Вот что, братец, а скажи-ка мне, цветочный магазин у вас есть по соседству?

– Да, есть. Через квартал к Неве.

– Что ж, братец, молодец, спасибо и за толковый рассказ, и за помощь, – поблагодарил дворника Шумилов. – Обязательно похвалю тебя перед управляющим.

Покинув дворницкую, Алексей Иванович направился в цветочный магазин, где купил четыре громадных – в аршин каждая – кроваво-алых розы. По его просьбе приказчик надломил стебли чуть ниже самого цветка, так что головки поникли, и обвязал букет атласной лентой чёрного цвета и бережно упаковал в большую плоскую цветочную коробку. К цветам по распоряжению Шумилова был приложен крохотный конвертик для визитных карточек, в который Алексей спрятал карточку Кузьмы Кузнецова. На оборотной стороне визитки Алексей написал: «Ждите меня через четверть часа». Он оплатил срочную доставку траурного букета в квартиру Синёвых и вышел на улицу. Приказчик заверил его, что заказ будет выполнен в течение ближайшего получаса.

Неспешно прогуливаясь по Сергиевской улице, Шумилов тянул время и для этого заходил во все попадавшиеся на его пути магазины. Он надолго задержался в книжной лавке, через витрину которой хорошо видел посыльного цветочного магазина с коробкой, спешащего к дому генеральши Пригожиной. Шумилов проводил его взглядом и отметил, что посыльный на секунду остановился перед дворником, видимо, уточняя адрес, а затем нырнул в нужный подъезд.

Алексей Иванович не спешил. Если его расчёт оказался верен, и Мария Ивановна Синёва действительно являлась тяжело больной истеричкой, ей следовало дать повариться сейчас в собственном соку. Конечно, это было отчасти жестоко, ведь больной и не вполне адекватный человек мог в приступе отчаяния решиться на какой-то необдуманный поступок, например, попытаться покончить с собою. Но правила той игры, в которую ввязался Шумилов, требовали методично и безжалостно бить по слабейшему звену преступного тандема, а таковым являлась именно Мария Синёва. И никаких сантиментов, никакой жалости здесь быть не могло. Её душевная болезнь отнюдь не отменяла того обстоятельства, что эта женщина, по всей видимости, активно помогала и обдуманно участвовала в жестоком убийстве и уже одним этим поставила себя вне рамок традиционного гуманизма.

Неторопливо полистав альманахи «Русской старины» за разные годы, почитав корешки свежеизданных романов, Алексей Иванович покинул, наконец, книжную лавку и направился к Синёвым. На его звонок дверь долгое время не открывалась, минуло не менее минуты, прежде чем загремел замок, и из возникшей между дверными створками щели донёсся низкий хриплый голос:

– Что вам угодно?

Шумилов в первую секунду даже не поверил в то, что голос принадлежал женщине.

– Это я посылал вам цветы, – спокойно ответил он.

В узкую щель ничего не было видно. Шире дверь не могла раскрыться потому, что её удерживала цепочка; обладатель же хриплого голоса скрывался в сумраке прихожей и потому понять, кто это, решительно не представлялось возможным.

За дверью послышалось покашливание – неизвестный прочищал горло – и, наконец, другой голос, уже похожий на женский, вновь спросил:

– Так чего же вы хотите?

– У меня, собственно, совсем маленький вопросик, буквально на пару минут разговора. Я лишь хотел узнать, за что именно ваш муж зарезал Кузьму Фёдоровича Кузнецова.

Дверь притворили, загремела снимаемая цепочка, и через секунду дверь распахнулась настежь. Перед Шумиловым стояла невысокая, склонная к полноте женщина с довольно длинной русой косой и выразительным, не лишённым приятности, лицом. И коса, и рост, и даже полнота вполне отвечали приметам спутницы убийцы из второго номера, как их описывал Хлопов. Если у Шумилова и были какие-то сомнения относительно того, с женой ли отправился Синёв на убийство, то теперь они рассеялись бесповоротно: именно Мария Ивановна сопровождала мужа в ту роковую ночь.

Поверх пеньюара женщина набросила стеганый ватный халат, а в правой руке держала массивный револьвер с гранёным стволом времён чуть ли не Крымской войны. Курок не был взведён, и Шумилов, мысленно отметив это, подумал, что в том случае, если разговор совсем уж не склеится, у него будет лишняя секунда на то, чтобы прыгнуть в окно.

– Заходите, – мрачно уронила женщина.

Она отступила на пару шагов вглубь темной прихожей. Шумилов вошёл, но дверь за собой плотно не прикрыл. Из дальнего угла прихожей, где начинался проход в комнаты, поступал тусклый свет. Глаза Шумилова постепенно привыкали в темноте

– Почему вы думаете, что я вообще стану разговаривать с вами? – спросила неприязненно госпожа Синёва.

– В самом деле, почему же вы со мною разговариваете? Скажите, будто я ошибся, и прогоните меня.

Повисла долгая пауза.

– Вы хотите денег? – женщина вымучила, наконец, из себя новый вопрос.

– Нет.

– Вы хотите нам отомстить?

– Ни в коем случае. Просто вы должны знать, г-жа Синёва, что ваша тайна более не является тайной. И жить вам осталось недолго, уж вы можете мне поверить, – Шумилов позволил себе зловеще улыбнуться. – Полагаю, отсчет пошёл даже не на недели, а на дни и часы. Вот и спросите себя: с каким багажом вы предстанете ТАМ?

В глазах женщины застыл ужас. Если до этого она производила впечатление человека заторможенного, но вполне вменяемого, то теперь на Шумилова глядели глаза сумасшедшей дамы с оружием в руках.

– Кто вы, вообще-то, такой? – выдавила она из себя.

– Вы не поймёте, – ответил Шумилов мягко и с ноткой усталости в голосе. – Считайте меня человеком, поддерживающим мировую гармонию. Или ангелом смерти. Или сыном Немезиды. Какая разница? Думая о себе и своём душевном покое, вы натворили слишком много гнусностей: убили спящего человека, отправили в тюрьму невиновного и обрекли на нравственные мучения близких ему людей… Убивая Кузьму, вы думали, что теперь ваша семейная пара вступит в эпоху блаженства? Так? Но, уверяю, выйдет всё совсем наоборот. Не будет у вас блаженства! Считайте, что Кузьма дотянулся до вас ОТТУДА, – Шумилов поднял указательный палец вверх и усмехнулся невесело.

– Кузьма растоптал мою жизнь! – почти взвизгнула женщина.

– Это муж растоптал вашу жизнь, Мария Ивановна. А Кузьма, насколько я понимаю, вас соблазнил.

Это было сказано наугад, Шумилов вовсе не был абсолютно уверен в своих предположениях, но от их верности зависел сейчас весь ход последующего разговора. Реакция Синёвой полностью подтвердил справедливость его догадок:

– Он воспользовался моей неопытностью… надругался… взял силой…

– Ой, ли? Я ведь не муж, мне-то сказки рассказывать не надо. Я прекрасно понимаю, как всё было на самом деле. Кузьма сластолюбец, похотливый сатир и даже извращенец – вы можете называть его так, и я спорить не стану, но… лишнего-то не выдумывайте. Он не насиловал вас. Да, он вас уговаривал вступить в связь и уговорил-таки, но силой он вас не брал. Он вообще никого не брал силой, прекрасно понимая, что уголовный закон в этаком деле нарушать глупо, а что касается нравственного – женщина нарушит его сама за небольшую плату и обещание любви до гроба.

Шумилов замолчал, наблюдая за реакцией женщины. Та затравленно и с ненавистью смотрела на него, но тоже молчала, видимо, сдерживая себя.

– Я вижу, вы заинтересовались. Если ошибаюсь – поправьте меня. Хотите, продолжу свой рассказ? – осведомился Алексей Иванович.

Она молчала и не двигалась.

– Вы бы никогда не стали мстить Кузьме, – продолжал Шумилова. – Я даже допускаю, что несколько лет назад он был ещё неплохим любовником, и вы были даже отчасти благодарны ему за испытанные удовольствия. На самом деле это муж довёл вас. У него долго варился в голове вопрос о вашей добрачной неверности, он постоянно к нему возвращался, жевал его на все лады…

– Яша обвинил меня в том, что я не могу забеременеть, – неожиданно уронила Мария Ивановна. Она опустила револьвер, руки ее безвольно повисли. Взгляд сделался отрешенным и тусклым, она смотрела куда-то мимо Шумилова. – Он считал, что тому виною моя беспорядочная половая жизнь. Хотя «беспорядочной» она была только в его фантазиях. С Кузьмой я была еще до знакомства с Яшей, а до Кузьмы вообще ни с кем…

– А ревнивцу это уже не важно… Он мучился сам и трепал нервы вам…

– Да уж… Не то слово… – она опустила голову. Ее качнуло, и она сделал два неверных шага прочь от Алексея, в сторону двери в комнату.

«Втягивается в разговор, и револьвер опустила. Хороший знак», – подумал Шумилов.

– Яков любил говорить о нравственной ответственности Кузьмы Кузнецова перед вами лично и перед вашей семьёй в целом, – продолжил Шумилов. – Сначала были разговоры о воздаянии Кузьме в религиозно-мистическом понимании «воздаяния», дескать, потом, после смерти он ответит за содеянное… Позже эти разговоры перетекли в область более прагматичную, привязанную к реальным делам и планам. Такого рода толкования превратились в устах Якова в навязчивый рефрен, повторявшийся к месту и не к месту. Я прав?

– Да, он меня корил, он меня пытал, он мучил меня этим ежедневно. Все разговоры, с чего бы они не начинались, сводились в конечном итоге к одному – я кругом виновата перед Яшей.

– Вопрос, кому первому пришла в голову идея зарезать Кузьму и тем самым смыть его вину перед вами, сейчас даже и неважен… Я заранее знаю, что ваш благоверный начнёт кивать на вас, вы на него – сия мизансцена стара, как мир. Умный, находчивый Яков с его математическим мышлением устроил хитрую комбинацию – нанял проститутку, которая заманила глупого Кузьму в гостиницу, вы же в кафе напротив дожидались, когда мышеловка захлопнется. Цинично, даже очень цинично, особенно если принять во внимание, что в те минуты решалась человеческая судьба. Кузьма, конечно, был далеко не ангелом, да только кто ж из нас без греха? – Шумилов замолчал, наблюдая за реакцией Синёвой. Она тоже молчала, опустив глаза. Губы ее плотно сжались, лицо сразу постарело, между бровей легла глубокая складка.

– После сигнала вы пошли в гостиницу… – продолжал Шумилов, – нет, вы просто на крыльях полетели. Не говорите мне, что у вас кошки на душе скребли – не поверю! У вас гимны играли, горны гремели! Вы заняли смежный номер, коридорный дал вам ручку от двери в стене, всё объяснил. Вы были очень аккуратны, старались не шуметь…

– Мы даже разулись, ходили босиком, – бесцветным голосом откликнулась женщина.

– Вы открыли дверь, зашли в шкаф, а может, и не заходили в него, просто наблюдали через зеркальную дверцу. Полагаю, вас возбудили игры вашего бывшего любовника с проституткой.

– Нет-нет, этого не было… Это было грязно! – в голосе Синёвой послышались истерические нотки. – Он сидел в кресле похабно развалясь, она перед ним на коленях… он трепал её за волосы, был по-свински груб.

– Да полноте! Вы даже сейчас боитесь признаться самой себе в пережитом возбуждении. Вы пили красное вино. Бросали его в себя, как кочегар бросает уголь в топку паровоза, лишь разжигая внутренний огонь. Вы пили и не пьянели, точнее, вы и так были пьяны от задуманного. Что же потом? Кузьма захрапел на кровати. Яша вышел, расплатился с девицей, и она ушла. Вы, кстати, знаете, что он с нею тоже был интимно близок? Они это дело сладили в доме свиданий на Сенной…

– Знаю. Он мне рассказал. Мы уговорились не иметь тайн друг от друга.

– Ого! Вы хотите сказать, что у вас такие высокоморальные отношения?

– Ему можно с другими, он мужчина.

– Вот оно что! Согласен, удобная логика. По-моему, ваш Яша – большая сволочь. Ну да ладно, воздержусь от личных оценок. Вернёмся к нашему криминальному сюжету. Итак, настало время убивать. Делать то, ради чего вы всё это затеяли. Яков достал нож, который принес с собой и…. зарезал вашего бывшего любовника… как поросёнка на бойне. Кузнецов даже вскрикнуть не успел. Умер во сне. Вы при том присутствовали. И даже помогали?

– Я держала свечу. Там было темно, ведь уходя эта… эта дама погасила свет. И коридорный потом заходил, проверял, и оставил свет погашенным. Если б мы свет зажгли, его бы могли увидеть из-под двери.

– Логично. Вот он – математический ум Якова Степановича! А кто же искромсал лицо убитого? Не отвечайте, я знаю, что это сделал Яша.

– Он просто осатанел. Вёл себя как одержимый… Я испугалась… Это было чудовищно.

– Ну да, согласен, это не рюмашки об стену бить. Лицо человека одухотворено Богом, ни одно животное не имеет ничего похожего на человеческое лицо. Чтобы так его иссечь ножом, надо испытывать колоссальную, прямо-таки всепоглощающую ненависть. Яков прежде хоть раз видел Кузьму?

– Нет, никогда!

Шумилов вздохнул и заговорил о другом:

– Последующие дни, однако, не принесли вам облегчения…

– Теперь я понимаю, что всё …ну, это… ну, то, что мы сделали, – слово «убийство» никак не шло с её языка, – не имело никакого смысла. Стало даже хуже, чем раньше. И ежели Бог не дал зачатия прежде, то с какой стати он даст его теперь?

– В ваших словах я слышу что-то он Фомы Аквинского. Правда, поздновато вы задумались о таких очевидных вещах.

– Сегодня Яша нашёл кошелёк с визитной карточкой Кузьмы, – с неожиданным оживлением заговорила женщина. – Он чуть с ума не сошёл, примчался ко мне с работы предупредить. Я решила, что ему просто померещилось, визитная карточка была чья-то другая, но он с перепугу подумал, будто именно Кузнецова. А потом мне самой принесли эти ужасные розы… Это, стало быть, ваши проделки.

Шумилов с сожалением посмотрел в лицо этой женщины, которую природа наделила известной долей привлекательности, не принесшей ей, однако, счастья, и, не говоря ни слова, попятился к двери, намереваясь выйти.

– Куда это вы? – вдруг встрепенулась женщина. – Я вас никуда не отпущу!

– В самом деле? – удивился Шумилов. – Я даже спрашивать вас не буду…

– Стойте, или я выстрелю, – её руки взметнулись вверх, направив револьвер в грудь Алексея.

Принимая во внимание, что ударная пружина бойка револьвера не была взведена, угроза эта выглядела довольно странной и откровенно нелепой.

– Что ж, попробуйте, – спокойно отозвался Шумилов. – Я ведь не спящий Кузнецов.

Он потянул створку наружной двери на себя и уже шагнул в подъезд, как женщина неожиданно перевернула револьвер стволом к собственной груди.

– Остановитесь! – выкрикнула она. – Или я пущу пулю себе в сердце.

Начинался уже фарс, бессмысленный и глупый.

– Вообще-то сердце с другой стороны, – резонно поправил её Алексей, – но вы можете стрелять, куда хотите. Кстати, вместо этого револьвера для того, чтобы застрелиться, вы можете с таким же успехом использовать канделябр, зонт или вешалку.

Он вышел в подъезд и притворил за собой дверь. Повернулся, чтобы идти к лестнице и лицом к лицу столкнулся с… сыскным агентом Агафоном Ивановым. Тот приложил палец к губам, предлагая сохранить молчание, и кивком указал в направлении улицы. Пошли, мол!

Следовало признать, в жизни Шумилова нечасто бывало так, чтобы события заставали его врасплох. Встреча с сыщиком перед квартирой Синёвых оказалась как раз из разряда таковых редких событий. Даже если бы сам Яков Степанович Синёв стоял на лестнице, терпеливо дожидаясь, пока Шумилов оставит его жену в покое, – это поразило бы Алексея в меньшей степени.

Выйдя из подъезда, он только и спросил:

– Вы долго стояли под дверью?

– Практически с самого начала вашего разговора, – флегматично ответил сыскной агент, – так что слышал всё. Я всё понял, остался всего-то сущий пустяк: как вы нашли этих сумасшедших?

Шумилов спокойно и обстоятельно объяснил последовательность своих действий с самого момента обращения к нему Анны Проскуриной. Иванов, по мере развития этого повествования, сдержанно кивал, ничем не выражая своего отношения к услышанному. Шумилов же, закончив свой рассказ, поинтересовался:

– Теперь объясните, как вы вышли на Синёвых…

– Мы на них не вышли. Это вы нас привели. О нашей встрече на кладбище я доложил Путилину. Шеф понял, что господин Шумилов, подобно злобному хряку, «ноздрёй копает это дело» – заметьте, выражение Ивана Дмитриевича, а не моё! – и приказал обо всех ваших запросах в адресный стол сообщать ему. Поэтому когда мы узнали, что сегодня вы наводили справки о месте проживания Синёва Якова Степановича, мы немедля помчались сюда.

– Мы – это кто, простите?

– Это я и Владислав Гаевский. Владислав сейчас сидит напротив нас, – последовал кивок в направлении блинной, расположенной в подвальчике через улицу, – и потчует вином кухарку Синёвых. Он у нас любит женщин молодых и в теле, так что ему и туза в манжету, как говорится… Ну, а я, увидев вас, господин Шумилов, в атласной бабочке и костюме из англицкого шевиота, сразу понял, что всё самое интересное будет происходить в квартире. Спасибо, что дверь не затворили плотно.

– Пожалуйста. Только я не ради того старался, чтоб вам было слышно. У этой дурищи револьвер в руках оказался, поэтому дверь я не стал закрывать на случай энергичного, так сказать, отступления.

– Такое отступление ещё иногда называют поспешным бегством.

– Ну, это всё злые языки ехидничают!

– Что же их толкнуло на такое преступление? Синёвых, я имею в виду. По-моему, мотив глупейший, – заметил Агафон.

– Чета Синёвых по моему убеждению – глубоко дефектная пара. Она – истеричка, законченная, вряд ли исправимая. Он, мне кажется, тоже с какими-то невротическими проявлениями, человек всегда и во всём непоколебимо правый. Это ведь тоже своего рода ненормальность – вам любой психиатр на это укажет. И вот два душевнобольных человека встретились, нашли, так сказать, друг друга. Один явно доминирует, другой с удовольствием это доминирование принимает. Оба страдают… потому, что им нравится страдать; мучают друг друга, ибо им нравится мучиться. В некотором смысле эта пара была гармоничной, поскольку во многом Синёвы были схожи и при этом дополняли друг друга. Вот вы, Агафон, Марии Ивановне были бы совсем неинтересны, поскольку в её понимании вы человек серый и скучный: не кричите, не беситесь, посуду не бьёте, не рыдаете в минуты досуга, – Шумилов улыбнулся. – Впрочем, то же можно сказать про всех нормальных людей. А Яков Синёв предложил жене насыщенную духовную жизнь: с истериками, душевными угрызениями, разного рода подозрениями, обвинениями и терзаниями. Правильно горничная Степанида их назвала: дуроплясы!

– В этой связи я вспоминаю Катерину Семёнову, убившую Сару Беккер, – задумчиво проговорил Иванов, – Эта Семёнова тоже со своей «репой» не могла сладить. Помните, наверное, дело Ивана Мироновича? Семёнова то давала признательные показания, то отказывалась от них, потом опять признавалась, потом опять отказывалась.

– Помню, конечно, я же сам тогда Семёнову и выловил, – Шумилов вздохнул. – Каждый из супругов Синёвых сам по себе не стал бы преступником. Тут, я думаю, имело место обоюдное усиление эмоциональных переживаний. Дабы придумать такое сложное преступление, внутренне решиться на него и исполнить, не отступив от плана, они должны были действовать вместе. Я даже не знаю, чья вина тут больше – мужа или жены. Оба хороши!

– Ну, за ответами на такие вопросы следует в жёлтый дом подаваться, это уже по части психиатров… Что ж, господин Шумилов, может, прогуляемся до части, – предложил Иванов, внимательно выслушавший собеседника. – Я позвоню Путилину, и мы закончим, наконец, это дело.