Текст книги "Убийство на Знаменской. Серия «Невыдуманные истории на ночь»"

– Да уж, действительно интересно, – согласился Шумилов, присаживаясь рядом на кровать, – В котором часу вы уходили?

– Мы пришли примерно в полвторого ночи, а уходили в начале шестого, десять минут или четверть шестого. Мороженое нам принесли что-то около трех, наверное.

– Странно… А вы ничего не путаете?

– Нет, конечно. Портье в тот раз был тот же, что и сегодня, а по этажу дежурил такой чернявый, как жук. И высокий, наверное, на целую голову выше этого Полозова.

Шумилов несколько минут обдумывал всё услышанное и, несмотря на большой соблазн немедленно реализовать полученные сведения, решил всё же покуда не спешить. К обнаруженной странной нестыковке можно было вернуться потом, сейчас же следовало реализовать все возможности, предоставленные его местонахождением. Поднявшись с кровати, он перешёл в гостиную, отодвинул от стены второе кресло и отдёрнул драпировку. Ещё раз внимательно осмотрел дверь, присел на корточки, прикидывая в уме, какой предмет можно было бы использовать вместо отсутствующей дверной ручки. Анна Григорьевна подошла, стала рядом и без лишних слов поняла направление его мыслей.

– Думаете, как это открыть? Пожалуй, у меня найдется что-нибудь подходящее.

Она высыпала содержимое сумочки прямо на ковёр. Среди обычных женских мелочей – нюхательной соли, платочка, пудреницы с перламутровой крышкой, маленького карандашика в золоченом колпачке, флакона духов – мелькнули маникюрные ножнички. Проскурина подняла их и подала Шумилову.

– Чуть позже, – сказал он задумчиво.

Потом достал из нагрудного кармана носовой платок, смочил его водой из-под крана и приложил к тому месту, где бумага была приклеена к дверному наличнику. Оттиск печати располагался левее, и влага, расползаясь пятном по бумаге, не затронула ее. По прошествии полуминуты Шумилов осторожно подцепил фруктовым ножом, принесенным коридорным, конец бумажной ленты, и аккуратно отделил ее от наличника.

– Вы авантюрист, Алексей Иванович. Как же мы потом её обратно приклеем? – спросила Анна Григорьевна. Её глаза испуганно округлились, хотя, возможно, в эту минуту она просто играла.

– Это я-то авантюрист? – удивился Шумилов. – Не верьте тому, кто вам такое скажет! Запомните, Анна Григорьевна, если я открепляю полицейский «маячок», значит у меня с собой есть клей, чтобы приклеить его обратно. Вот так! А авантюристы никогда с собою клей не носят…

Проскурина благожелательно отнеслась к попытке Шумилова пошутить и улыбнулась ему:

– И часто вы носите с собою клей?

– Только когда отправляюсь на место преступления, – спокойно ответил Шумилов.

Взяв из рук Анны Григорьевны ножнички, он принялся орудовать ими в отверстии. Через секунду-другую ему удалось подцепить рычажок, в защёлке что-то напряглось, щёлкнуло, и дверь мягко и бесшумно отворилась внутрь. Алексей несколько раз подвигал дверное полотно из стороны в сторону и, убедившись, что дверь в петлях вращается беззвучно, чрезвычайно этим заинтересовался; внимательно осмотрев петли, Шумилов провел по ним пальцами. На руке остался хорошо различимый масляный след.

– С каждой минутой все интереснее и интереснее, – пробормотал он задумчиво.

Оказалось, что дверной проем со стороны соседнего номера был загорожен шкафом. Алексей Иванович присмотрелся и заметил на его задней стенке темно-бурые пятна, как будто бы оставленные окровавленной рукой. Навалившись плечом, Шумилов немного подвинул шкаф в сторону и протиснулся в образовавшуюся щель.

Он оказался в гостиной третьего номера. Анна Григорьевна, затаив дыхание, следила за его действиями.

– Оставайтесь на месте, – сказал он ей. – Довольно того, что уже мне приходится нарушать закон. Если кто-то постучит в наш номер, затворите дверь и опустите полог, визитёру объясните, что я сижу на горшке и не могу сейчас с ним разговаривать.

Шумилов, осматриваясь, медленно двинулся по номеру. Было темно, однако света, проникавшего через большое окно, хватало, чтобы ясно видеть предметы обстановки. Всё прибрано, полог, отделявший альков от гостиной, отдёрнут. Кровать голая, без постельных принадлежностей, только на высоком матрасе выделялось большое бурое пятно. Алексей сел на кровать лицом к гостиной, и взгляд его уперся в шкаф, расположенный строго напротив. Сдвинутый сейчас с обычного места, он отражал в своём зеркале часть окна и маленький столик перед диваном.

Смутная, пока никак не оформленная догадка забрезжила в голове Шумилова. Алексей чрезвычайно заинтересовался собственным предположением; он подошёл к шкафу и подвинул его на прежнее место. В зеркале отразилась кровать. То, что видел Шумилов перед собою, весьма напоминало картину в раме, не хватало только персонажей, резвящихся на этом широком любовном ложе. Воображение Шумилова быстро дорисовала недостающие фрагменты, и он решительно дёрнул ручки на дверных створках шкафа. Дверца платяного отделения легко подалась, а вот бельевое оказалось хорошо заперто. И именно на этой дверце находилось зеркало! И что же это могло значить? Шумилов на миг задумался.

Можно было бы, конечно, попробовать и здесь пустить в ход маникюрные ножнички, но оставлять царапины на замке не хотелось. Кроме того, главная хитрость этого шкафа должна была состоять вовсе не в закрытой двери, а… в открытой задней стенке. Разумеется, если только предположения Шумилова верны!

Он опять отодвинул шкаф от стенки и принялся скрупулезно изучать заднюю панель. Она была тонкой, из плотного картона и состояла из двух частей, стык половинок проходил вертикально и соответствовал разделению шкафа на платяное и бельевое отделения. Постучав костяшками пальцев по меньшей из двух картонных панелей, Шумилов увидел, как она «дышит», легко колеблется на своём месте. Это могло означать только одно: задняя стенка бельевого отделения едва держится. Через несколько секунд Шумилов понял, что она просто висит на двух гвоздиках, вбитых не очень глубоко в крышу шкафа. Взявшись за эти гвоздики пальцами, Шумилов без особых усилий вынул их из разбитых отверстий, и…. картонный лист легко отвалился. Доступ в шкаф с тыльной стороны оказался свободен благодаря простейшим манипуляциям. Отставив картонную стенку в сторону, Шумилов заглянул в бельевое отделение и подивился тому, как неожиданно точно подтвердилась его полусумасшедшая догадка: никаких полок там не было и в помине, а зеркало оказалось односторонне прозрачным стеклом!

Шкаф третьего номера, как теперь точно знал Алексей Иванович Шумилов, являлся отлично оборудованным наблюдательным пунктом. В него было несложно попасть через дверь соседнего номера. Эта наблюдательная позиция предоставляла замечательную возможность видеть и слышать всё происходившее в третьем номере. Именно о таком предназначении шкафа красноречиво рассказывал стоявший в шкафу стул, ножки которого оказались любовно обмотаны тканью – чтоб при передвижении не производили шума. А подле стула лежала дверная ручка.

– Вот она, милая, – улыбнулся Шумилов, поднимая её.

Он вставил ручку в отверстие в дверном замке, и она прекрасно подошла. Поиграв ручкой, Алексей убедился, что она легко и беззвучно проворачивается, выдвигая и утапливая защёлку в замке. С другой стороны двери за действиями Алексея Ивановича изумлённо наблюдала Анна Григорьевна.

– Что это такое? Откуда вы взяли? – пробормотала она удивлённо.

– Идите-ка сюда, – поманил её Шумилов, – глядите!

Проскурина переступила через дверной порог и оказалась прямо перед шкафом со снятой задней стенкой. Несколько секунд она рассматривала и сам шкаф, и окружавшую его обстановку, и наконец, пробормотала:

– Господи, да что же это такое? Кто это сделал?

Женщина выглядела потрясённой. Шумилов и сам испытывал некоторое смятение от сделанного открытия.

– Это специально оборудованное место, откуда извращенцы известного сорта могут наблюдать чужие игры в постели, – объяснил он, усаживаясь поудобнее на стул в шкафу. – Я слыхивал о таким местечках в публичных домах, так сказать, для особых ценителей, но вижу такое впервые… Вы знали, что третий номер оборудован подобным образом?

– Помилуй, Господи, да откуда?! Я и дверь-то только сейчас увидела. Я была здесь всего один раз в жизни. Господи, постойте! Так ведь и наш номер тоже…

Она бросилась назад во второй номер, очевидно, для того, чтобы проверить внезапно осенившую её догадку.

– Анна Григорьевна, вернитесь ко мне, – строго потребовал Шумилов. – Шкаф второго номера мы рассмотрим позже. Надо сначала закончить с третьим номером.

– Да, да, извините, – Проскурина возвратилась на прежнее место и стала на пороге между номерами.

– Скажите мне, пожалуйста, мог ли ваш друг знать об этой двери и о шкафе с прозрачным зеркалом? – спросил Шумилов.

– Откуда мне это знать? Но мне кажется, что той ночью он тоже был здесь в первый раз. Хотя, может, с кем-то до меня… Но ведь мы же ни на минуту не расставались! – Анна Григорьевна встряхнула головой, словно отгоняя наваждение, – пришли и ушли вместе. Да и не такой он человек, – произнесла она с тоской в голосе. Казалось, к ней вот-вот подступят слезы.

– Ну, ну не сердитесь, это я спросил лишь потому, что должен был спросить. Считайте, что этот вопрос был задан для проформы. Если честно, то я считаю… – Шумилов замолчал и надолго. Женщина, убедившись, что продолжения фразы не последует, спросила сама:

– Что вы считаете, Алексей Иванович?

– Я считаю, что если полиция обнаружила это потаённое место, то положение Константина Чижевского много хуже, чем мне казалось вначале, – ответил Шумилов. – Но вместе с тем, мне кажется, что полиция этого места найти так и не сумела.

– Почему вам так кажется?

– Потому, что полицейские забрали бы дверную ручку из бельевого отделения.

Сидя на стуле в шкафу, Шумилов внимательно осматривал дверцу изнутри. Несмотря на темноту, он без затруднения отыскал защёлки в верхней и нижней частях двери, которые оказались банальными дешёвыми оконными шпингалета. Шумилов опустил верхнюю защёлку и поднял нижнюю – дверца шкафа легко и беззвучно отворилась.

– Ну, вот и доступ к телу, – пробормотал Шумилов. – И шкаф вовсе не нужно двигать, достаточно просто снять заднюю стенку. Правда, сие открытие рождает новый вопрос: откуда же на шкафу отпечатки окровавленных пальцев?

Поднявшись, он принялся всё убирать на свои места. Сначала закрыл шкаф на внутренние защелки, затем немного помедлил в нерешительности, раздумывая, стоит ли возвращать на место дверную ручку, и решительным движением положил ее на прежнее место под стул в бельевом отделении, затем водрузил на два гвоздя картонный задник. После этого приступил к осмотру номера. Зажегши свечу, предусмотрительно прихваченную с собою из дома, Шумилов прошёл с нею по периметру весь номер, внимательно, с близкого расстояния, рассматривая все предметы обстановки. Такой осмотр потребовал не более четверти часа. Алексей Иванович обнаружил отпечатки пальцев на боковой стороне шкафа и его фасаде, а также потёки стеарина на полу у изголовья кровати.

Покончив с осмотром, Шумилов загасил свечу, вернувшись во второй номер, очистил руки от наплывов стеарина от свечи, после чего придвинул шкаф к стене, закрыв за собою проход. Закрыв при помощи ножниц дверь, он занялся приклеиванием бумажного полицейского «маячка».

Процедура эта много времени не заняла. Достав из кармана пальто небольшой пузырек с клеем, Шумилов аккуратно, дабы не переборщить, намазал край бумажной полоски и аккуратно прижал его к дверному наличнику на его прежнем месте. Разгладил носовым платком и полюбовался на полученный результат. В принципе, следы вторжения были практически незаметны.

После этого Шумилов перешёл к шкафу, стоявшему в гостиной второго номера, и внимательно осмотрел его. Шкаф этот являл собою точную копию того, что был установлен в третьем номере и даже точно также имел запертое бельевое отделение, вот только позади него в стене не оказалось двери, да и задняя стенка была укреплена как следует. Из этого Шумилов заключил, что шкаф во втором номере никем не использовался для подглядывания.

Анна Григорьевна молча наблюдала за действиями Шумилова, в её взгляде читалась тревога.

– И что мы будем делать теперь? – спросила она.

– А теперь, дорогая Анна Григорьевна, снимите жакет и шляпку и придайте своему облику некоторую неупорядоченность, дабы все поверили в наше любовное свидание, – ответил Шумилов. – Я сейчас приглашу горничную, и мы должны быть убедительны.

С этими словами Алексей Иванович взял уже наполовину опустошённую бутылку мадеры и, отбросив покрывало с кровати, небрежно плеснул из неё на постельное бельё. Весело подмигнув своей спутнице, он взглядом указал ей на кровать, мол, присаживайтесь. Проскурина, с бокалом вина, села на кровать, а Шумилов, сбросив пиджак и выпростав из-под ремня рубашку, вышел в переднюю, отворил дверь в коридор и громко позвал коридорного:

– Эй, Алексей, будь любезен, горничную подошли-ка нам!

– А что случилось? – подскочил встревоженный Полозов.

– Да у нас маленький казус вышел. Бельишко бы сменить… А то вино разлили, – Шумилов коротко хохотнул, изображая этакого жизнерадостного дебила, довольного собою в любых обстоятельствах. – Мы заплатим, не беспокойся. Скажи сколько надо…

– Сей момент, господин Мертваго, горничная посмотрит и назовёт цену. Бёльё – это ее епархия, – услужливо откликнулся Полозов.

Шумилов вернулся в гостиную. Буквально через минуту в дверь аккуратно постучали. Потупив глаза, деловито вошла женщина лет тридцати, в форменном платье, белом переднике и косынке. Коротко поздоровавшись, она посмотрела на кровать и принялась сноровисто снимать постельное бельё, не высказав ни единым словом или взглядом ни удивления, ни, тем более, сожаления по поводу испорченного белья. Сбросив на пол грязные простыни, она вышла из алькова и направилась к шкафу. Погремев ключами на связке, она открыла бельевое отделение, которое оказалось набито постельными принадлежностями, выбрала необходимое и вернулась к кровати. Весь перестил занял буквально три минуты, горничная двигалась как автомат, не совершая ни единого лишнего движения. Закончив работу, она негромко произнесла: «рубль двадцать» и выжидательно посмотрела на Шумилова. Протянув ей два рубля вместо обычной в таких случаях пары гривенников, Шумилов участливо проговорил:

– Сдачу оставь. И вот что, скажи-ка, милая, как тебя?

– Прасковья Егорова, ваша милость.

– Скажи, Прасковья, а ты каждый день работаешь?

– Сутками, ваша милость, от утра и до утра, потом моя сменщица приходит.

– А как работают коридорные?

– Они по полусуткам, потому как им спать совсем нельзя. Дневные с девяти утра до девяти вечера, ну, а ночные – наоборот. Обычно три через один выходной.

– Так, так… – начал подсчитывать в уме Шумилов, – значит сегодняшний коридорный… как, бишь, его?

– Полозов Алексей.

– …да, Полозов, на прошлой неделе, в ночь с шестого на седьмое тоже дежурил?

– Это когда в соседнем номере убийство было? – тут же уловила смысл подсчётов горничная. – Именно, его была смена.

– Я понял. А скажи-ка, Прасковья, – Шумилов нарочито медленно стал доставать из своего портмоне серебряную рублевую монетку, так что взгляд горничной прямо приклеился к ней, – в тот самый день… ну, когда убийство приключилось, ты дежурила?

Шумилов протянул горничной рубль и посмотрел на нее испытующе. Женщина взяла протянутые деньги, тень явного удовлетворения мелькнула на её лице и она словоохотливо принялась рассказывать:

– Аккурат я дежурила, мне всегда самое невезение достается. Вот сменщице моей, Наталье, той завсегда фортуна прёт: на той неделе какой-то купец-миллионщик деньгами так сорил, так сорил – вся обслуга по червонцу на чай получила. А как кровь замывать или ещё похлеще чего – так тут моя очередь приваливает. Э-эх! – Она сокрушенно покачала головой. – Так мало того, ещё и полиция все соки выпила потом. Три раза один за одним допрашивали, точно издевались. Одно и то же им повторяла. А вы не из полиции часом, господин хороший? – вдруг спохватилась женщина, и глаза заметались в испуге с Шумилова на его даму.

– Гм, Прасковья, дождёшься ты от полиции рубля серебряного. Ты снега прошлогоднего от них не огребёшь! так что на сей счёт можешь быть спокойна, я – не полицейский. Я журналист полёта нешуточного, статью пишу про то убийство. Зовут меня Корифей Парацельсович Мертваго. – Шумилов был готов поспорить на всё золото мира, что горничная не сможет повторить названные ей имя и фамилию даже на самом пристрастном допросе. – Из Москвы я! Так что считай, тебе крупно повезло, потому как наш журнал за ценные сведения денежку платит. Ответишь на мои вопросы – получишь ещё рубль. Ну как, договорились?

– А чего ж, – махнула рукой Прасковья, – спрашиваете ещё! Конечно, договорились, не все же Натахе хвастать…

– Вот и хорошо. А скажи-ка, Прасковья, про что полиция у тебя допытывала?

– Про полотенца. Не было ли на них крови. Я говорю – не припомню. У нас это вообще не редкость, потому как кто ж из клиентов станет жалеть белье? Вот вы, господин хороший, тоже вино разлили. У нас этих пятен… Поди, разбери потом… А ещё прокурор про воск выспрашивал, – горничная хитро посмотрела на Шумилова.

Тот без лишних слов понял её взгляд, достал обещанный серебряный рубль и протянул женщине. Она проворно схватила его и упрятала туда же, куда и первый, в потайной карман где-то под фартуком.

– Да, про воск. В изголовье кровати, возле убитого, значит, они его нашли и давай меня и так и эдак пытать, не я ли его оставила. А на что мне свечка-то в руках? У меня в руках тряпка и ведро, – сказала она, как бы бравируя простотой своего ремесла.

– Может, они решили, что это ты по неосторожности оставила, по забывчивости, а теперь не признаешься? – предположил Шумилов. Он тоже видел следы стеарина на полу третьего номера, но объяснения их появлению не нашёл. Следователь, стало быть, тоже, потому и обратился за разъяснениями к горничной.

– Да при чём же здесь я? Делать мне больше нечего, как за креслом стоять и свечой капать! – женщина начала кипятиться. – Дура, что ли? Клиенты иной раз… одно название, что приличные господа, а нагадят так, что смотреть тошно. А мое дело утром убрать, чтоб по смене чистый номер передать.

– А может, следы на полу остались ещё с предыдущего утра, когда ты только на смену заступила?

– Ага… А то я первый раз замужем и не помню! Не-е-ет, к вечеру шестого я третий номер уже дважды успела убрать и никаких капель там на полу возле кровати не было – это точно я вам говорю!

– А скажи-ка, Прасковья, много ли через второй этаж проходит клиентов за смену?

– Это сколь перестилов делаем, вы спрашиваете? – уточнила горничная. – Уж всяко более двух десятков, а сколь более, то по разному: и двадцать пять бывает, и тридцать пять. Летаешь из номера в номер, как пчёлка, только что не жужжишь. Самые обильные дни – пятница и суббота.

– Да-а, презанятная история получается. А что ваши, гостиничные говорят? – в лоб спросил Шумилов.

– А чего им говорить-то? Кто ж знает… Люди боятся, что управляющий разгневается и погонит.

– За что?

– А мало ли за что. Хозяева-то как рассуждают: наш Филат не бывает виноват! А стало быть, виноваты мы, чернь то есть. Маленького человека всегда можно найти, в чём обвинить и за что наказать…

После того, как горничная ушла, Шумилов крепко задумался. За последний час он узнал столько нового и противоречивого, что всё это надлежало как следует мысленно рассортировать. Итак, Шумилов узнал, что шкаф в третьем номере был оборудован для тайного наблюдения за происходящим в помещении; его расположение напротив двери в стене, а также легко снимаемая задняя стенка обеспечивали скрытный и бесшумный доступ из соседнего номера. Смазанные дверные петли и замок свидетельствовали о том, что к подобному способу проникновения в шкаф прибегали совсем недавно. Когда? Никак не позже седьмого августа, поскольку именно в тот день третий номер был опечатан полицией.

Как убедился Шумилов, из шкафа можно было без труда пройти далее, в комнату. Дверь бельевого отделения также была хорошо смазана и легко открывалась. Однако, на шкафу оказались отпечатки окровавленных рук. Значит, шкаф третьего номера передвигался кем-то уже после убийства Кузнецова. Кем именно? Логично предположить, что самим же убийцей. Но в этом случае получается воистину абсурдная ситуация: для чего убийце двигать шкаф, ежели он и так имел возможность беспрепятственно покинуть комнату тем же путём, каким он в неё попал? Убийца прошёл через дверь в стене и шкаф, зарезал жертву, и точно так же он мог покинуть место преступления. Для чего ему хвататься за шкаф с разных сторон?

Далее. Убийца действовал в темноте. На это указывают потёки стеарина в изголовье кровати. Значит, убийца не мог зажигать в номере свет. Почему? Да в силу той же самой причины, по которой не зажигал свет и Шумилов во время осмотра третьего номера – боясь привлечь внимание коридорного полоской света под дверью. Что может означать такого рода страх? То, что убийца действовал, будучи не в сговоре с коридорным. Что ж, от этого открытия делалось несколько легче. Вместе с тем, по уверениям Проскуриной, ночью на втором этаже почему-то работали два коридорных, во всяком случае, селили и выселяли Проскурину и Чижевского разные люди. Что сие может значить? Один коридорный подменял другого, так сказать, покрывал его. Какие причины служили тому обоснованием – совсем другая песня, но интересно, рассказал ли следователю об этой подмене сам Полозов? Не факт. Вообще, совпадение подобной подмены с убийством выглядело в глазах Шумилова весьма подозрительно; конечно, сие могло ровным счётом ничего не означать, но… Но если такая связь существует, то не означает ли это того, что сменщик Алексея Полозова просто-напросто «подставил» его под убийство?

С точки зрения профессионального преступника такая «подстава» была бы, что называется, работой высшего класса. Полозов чистосердечно будет отбивать все подозрения в свой адрес и тем самым выведет из-под угрозы разоблачения настоящего преступника.

Было очевидно, что второй номер, который был снят Проскуриной и Чижевским в ночь на седьмое августа, не мог быть использован для подглядывания: задняя стенка его шкафа была изготовлена из цельного куска дерева, Шумилов в этом убедился, когда горничная доставала белье. Это означало лишь то, что третий номер, занятый убитым, был особым, он предназначался для «интимных представлений» с участием проституток. Знал ли об этом погибший мужчина? Знала ли об этом рыженькая проститутка, с которой он явился в гостиницу? Как вообще такие «представления» устраиваются? Можно ли их устроить без ведома персонала гостиницы? Очевидно, нет. Но как тогда о такой услуге можно договориться? И тут же рождается другой вопрос: а откуда убийца узнал о том, что в «Знаменской» есть такие в высшей степени необычные номера?

Тут Шумилов запнулся. Голова гудела от разнонаправленных рассуждений, не всегда логичных и мало связанных. Надо было оставить эту мыслительную кашу в покое, чтобы она пришла в какое-то равновесное состояние, может быть, тогда что-то дельное из неё и могло выкристаллизоваться. А пока же (уж коли он находился в гостинице) следовало продолжить розыск.

Шумилов подскочил с кресла и, торопливо приводя себя в порядок, сказал спутнице:

– Анна Григорьевна, припомните как можно точнее, что именно вы заказывали той ночью в буфете?

– Константин попросил принести бутылку мадеры, а я захотела мороженого с клубникой. К вину два бокала на тонкой ножке, – принялась припоминать Анна, – а полфунта мороженого принесли в вазочке богемского стекла. Ну, ложечку, конечно, салфетки…

– Так, так… Анна Григорьевна, мне нужно будет сейчас ненадолго отлучиться. Сбегать, так сказать, в дозор на ту сторону Дуная. Ненадолго. Вы дверь за мной заприте и ждите в засаде.

– В какой засаде? – не поняла Проскурина.

– Да, в обычной. Должен же меня кто-то ждать, чтобы я вернулся…

Шумилов встал и направился к выходу.

В коридоре было тихо, звук шагов скрадывался толстой ковровой дорожкой. Коридорный с приглашающим полупоклоном провожал до дверей номера колоритную подвыпившую парочку – солидного мужчину с толстеньким брюшком, в пальто, наброшенном на одно плечо, причём остальная его часть болталась свободно и грозила свалиться на пол, и весёлую полусогнувшуюся девицу, едва стоявшую на ногах. Девица цеплялась за своего кавалера и, казалось, рыдала. Шумилову потребовалось несколько секунд, дабы понять, что на самом деле её душит истеричный хохот. Мужчина в ниспадавшем пальто, придававшем ему пародийное сходство с древнеримским сенатором, заплетающимся языком требовал «в лучшие нумера» цыган или, на худой конец, балалаечников, а девица, давясь смехом и похрюкивая, словно поросёнок, обещала ему художественно посвистеть «в восемь пальцев», но за отдельную плату. Шумилов не знал, что такое свист «в восемь пальцев», но смутно догадывался, что нечто крайне непристойное. Коридорный спокойным увещевательным тоном пытался объяснить господину с брюшком, что балалаечники, дескать, тренькают в трактирах, а цыгане – в неважнецких ресторанах; в их гостинице в ресторане тенор поёт романсы под аккомпанемент скрипки и семиструнной гитары. «А как же цыгане?» – никак не мог взять в толк обладатель ниспадавшего пальто. – «Ты же позови, скажи, Прохор Тимофеевич желают гулять!» Он активно жестикулировал, грозя уронить и хрюкавшую девицу, и себя самого.

Увидав вышедшего в коридор Шумилова, Полозов встревоженно зыркнул на него глазами, живо открыл парочке номер и буквально в два прыжка догнал Алексея, уже подошедшего было к двери, ведущей из коридора на лестницу.

– Чем могу? – осклабился коридорный.

– Всё просто отлично, не волнуйся, Лёшенька! – успокоил его Шумилов. – Хочу вот в буфет спуститься. Душа просит чего-нибудь… экзотического. Есть у вас экзотическое?

– А чего бы Вы желали?

– Да я и сам толком не знаю. Настойку из надпочечников непальского макака с горячим шоколадом. Есть у вас такая настойка? Приготовят мне на заказ?

Коридорный оторопело посмотрел на Шумилова, напрягая весь свой мыслительный аппарат в тщетной попытке понять, означает ли сказанное насмешку или этот странный журналист говорит о действительно существующем блюде.

– Я вернусь, не волнуйся, – Шумилов похлопал его по плечу, – видишь, я без пальто. Посмотрю, на что глаз упадет и назад…

– А Ваша дама?

– Притомилась и закапризничала. Она только с поезда. Приехала на сутки раньше, глупого мужа запутала. Так что пусть малость подремлет.

Коридорный услужливо распахнул перед ним дверь, и Шумилов вышел на лестницу. От него не укрылся быстрый жест коридорного, адресованный стоявшему внизу швейцару. Очевидно, Полозов обращал внимание швейцара на Шумилова, хотел, чтобы за посетителем был пригляд. Что ж, наверное, по-своему он был прав.

После этого, как только Шумилов начал спускаться по лестнице, Полозов живо вернулся назад, в коридор, к двери второго номера и постучал негромко, но требовательно. Из-за двери ответила Проскурина:

– Что угодно?

– Коридорный вас беспокоит. Хочу узнать, не надобно ль чего?

– Нет, нет, благодарю за внимание, не сейчас…

Полозов, вполне удовлетворенный услышанным, успокоился, вернулся на лестницу и сделал знак швейцару, означавший, что всё в порядке. Швейцар, с печатью важности в лице, в яркой алой униформе с галунами и лампасами, делавшими его похожим на генерала эпохи наполеоновских войн, с этой минуты потерял к Шумилову всякий интерес.

Алексей Иванович, между тем, спустился по лестнице и прошел к буфетной стойке. Это место по праву являло собой объект вожделения любого лакомки: в стеклянных витринах выставлены разнообразные десерты, от которых просто глаза разбегались – желе, украшенные свежими и глазированными фруктами, суфле с пеной из взбитых сливок, многослойные пирожные на фарфоровых блюдечках, более дюжины сортов мороженого в хрустальных креманках, обложенных колотым льдом. На полках позади сновавшего без устали буфетчика красовалось множество бутылок с ярким этикетками, от которых прямо-таки рябило в глазах. Над всем этим великолепием витали ароматы кофе, горячего шоколада и ванили. Алексей принялся пристально изучать бутылки, пока не услышал вежливое:

– Что желает господин?

Буфетчик, учтивый малый лет тридцати, с зализанным пробором и с лисьем выражением в лице, выжидательно уставился на Шумилова.

– А нет ли у вас… чего-нибудь… особенного. Скажем, сакэ. Да, я бы выпил сакэ, – сказал Алексей Иванович. – Или нет, чоя предпочтительнее. Чоя у вас имеется?

– Чоя нет и сакэ нет, – не моргнув глазом, осклабился буфетчик. – Рисовая водка уж слишком на любителя. А вот наша, пшеничная – есть. Пожалуйте! Совершенно замечательная «Зубровка». Могу достать со льда. Поглядите-ка, «со слезой».

Буфетчик полез под прилавок и достал откуда-то ледяную бутылку, которая на прилавке вмиг запотела.

– М-да, как это банально, – вздохнул Шумилов, – остаётся только водку посолить, чтоб совсем стало противно. Ну, что ж, водка, так водка. А ты вот что скажи, милейший, тот убитый из третьего номера тоже водку пил?

– Какой такой убитый? – обыденно, даже бровью не поведя, спросил буфетчик, наливая Шумилову прозрачную жидкость в граненый стопарик. – Лимончик? Или кусочек севрюжки с хренчиком изволите?

– Давай уж севрюжку на вилочке. Только не прикидывайся, будто вопроса моего не понял, дурить-то не надо! – строго сказал Шумилов, давая понять, что праздные рассуждения вести не намерен. – Можно подумать у вас тут каждый день жмуриков находят.

– Правда ваша, не каждый день, – вздохнул буфетчик.

– Давай так, ты мне рассказываешь про ту ночь, а я тебе гонорар плачу как соавтору.

– Что значит «соавтору»? – удивился буфетчик; слово, видно, было ему незнакомо.

– Дак ты меня не знаешь? Я Корифей Мертваго! – важно провозгласил Шумилов и, подбоченясь, выпятил грудь, как и должен был повести себя на его месте напыщенный, самодовольный писака. А буфетчик вмиг переменился в лице, заулыбался, закачался в непрерывных поклонах, точно увидел старого знакомого:

– Ох, господин Мертваго, простите дурня, не признал, не признал, целый день стоишь тут, глаз не подымая, света белого не видишь… Простите, пожалуйста, очень приятно вас видеть у нас.

«Ах ты, каналья, какой хитрован!» – искренне восхитился Шумилов. – «Ведь моментально подстроился, не то что этот пентюх, коридорный со второго этажа». Алексей буквально час назад выдумал журналиста «Корифея Парацельсовича Мертваго», а его тут узнают и кланяются! Да притом так натурально! Назвался бы он любым другим именем, и его бы буфетчик точно также узнал бы и обрадовался. Вот ведь шельма, вот настоящий знаток человеческих душ, а если точнее, человеческих слабостей!