Текст книги "Убийство на Знаменской. Серия «Невыдуманные истории на ночь»"

– Слишком коротко. Второе слово вроде как «народный»… точно не помню, но вот так мне сейчас кажется, – словно бы извиняясь, пробормотала Сонька.

– Министерство народного просвещения.

– Да, наверное, – задумчиво кивнула девица, – три слова в две строки набранные. Похоже, именно на это.

– Вот что, Сонечка, давайте-ка завтра прогуляемся с вами по Фонтанке вдоль Министерства народного просвещения, эдак, с восьми часов утра до десяти, – предложил Шумилов.

– Да вы шутите, верно! – изумилась Сонька-Гусар. – Я в восемь ещё сплю!

– Я не шучу, голубушка, – строго сказал Алексей Иванович, – так что придётся встать до восьми! В восемь мы уже должны быть перед фасадом министерства. Оденьте самое неприметное платье, самое позорное пальтецо, – одним словом, прикиньтесь жалкой серой мышкой, дабы пресловутый Максим вас часом не опознал.

– Чёрт побери! – Сонька с досады аж сплюнула себе под ноги; выглядело это на редкость вульгарно и отталкивающе. – Вспомнила на свою голову!

– Дура ты, Сонька! – в свою очередь, раздражаясь, тут же парировал Шумилов. – Ты молиться должна на то, чтобы мы завтра отыскали этого субчика! Тебя это от каторги спасёт, а ты, дурища, по глупости своей чёрта всуе вспоминаешь!

12

Утром шестнадцатого августа Алексей Шумилов был вынужден проснуться ранее обыкновенного. Ему требовалось изменить внешность для того, чтобы в случае встречи с псевдо-Максимом тот не смог составить верное представление о настоящем облике своего противника. Позавтракав на скорую руку, Алексей Иванович засел за грим, точно настоящий трагический актёр. Он решил придать себе облик провинциального дворянина; обычно таковые никогда не вызывали в свой адрес особых подозрений, поскольку производили впечатление людей слегка растерянных и бестолковых. Разумеется, это вовсе не означало, что провинциалы были глупы какой-то особой глупостью, просто столичные жители, в силу стереотипа общественного сознания, снисходительно воспринимали их этакими растяпами и безобидными рохлями. А именно таким человеком Шумилов и хотел предстать перед возможным преступником в случае неожиданной встречи.

Он наклеил бородку клинышком, добавил усы и бачки, волосы расчесал на пробор. Чтобы состарить кожу, присыпал лицо серой пудрой с графитом; мимические морщины на лбу и вокруг глаз сразу рельефно выступили, прибавив возрасту Шумилова лет десять, не менее. Обрядился Алексей Иванович в самую старую одежду, какую смог отыскать. Осмотрев себя в зеркало, счёл получившийся облик потасканного жизнью провинциала вполне отвечающим стоявшей перед ним задаче.

Перед выходом из дома Шумилов положил в карман визитные карточки убитого в «Знаменской» Кузнецова. Решение взять их с собою было спонтанным и иррациональным, вне всякой логики, просто Алексей почему-то подумал, что может сложиться ситуация, когда эти карточки лучше будет иметь под рукой. В карман плаща положил кастет, как всегда под левую руку; драться он сегодня вовсе не собирался, но если Бог даст, и ему посчастливится встретить убийцу, лучше быть с кастетом, чем без оного. Во всяком случае, этому учил его опыт.

Взял он в руки и револьвер, но, подумав, отложил его. Никого сегодня задерживать Шумилов не собирался прежде всего потому, что не имел на это права. Необходимо просто отыскать мужчину, предложившего Соньке-Гусару устроить ловушку Кузнецову, только и всего. Если же Алексею придётся стрелять, то сие будет означать лишь то, что поставленную задачу он постыдно провалил. И наличие пистолета всё равно не избавит его от конфуза, а лишь усугубит его.

Шумилову не пришлось долго дожидаться Соньки: к моменту его прихода девица уже полностью собралась. Чёрное платье, тёмно-коричневое, не по сезону, пальто и чёрная бархатная шляпка с крепом придавали ей вид женщины в трауре; чёрный парик с вплетёнными чёрными же лентами только усиливал это впечатление. В целом же, Соньке удалось очень сильно изменить внешность, хотя Шумилова всё же очень беспокоил её рост: как ни крути, а из-за него госпожа Карьянова была всё же весьма приметна.

Едва только Алексей Иванович позвонил в квартиру, Сонька выпорхнула ему навстречу, словно ждала за дверью. Они пешком двинулись к зданию Министерства народного просвещения, расположенного на Фонтанке, возле Чернышова моста, обсуждая порядок их действий и условные знаки, которые надлежало подавать при том или ином развитии событий. Шумилов допускал, что время от времени им придётся расходиться и дефилировать вдоль фасада громадного здания поодиночке, поэтому он постарался дать Соньке исчерпывающие инструкции.

– Вам ни в коем случае нельзя встречаться со своим старым знакомцем взглядами, – втолковывал ей Шумилов. – Из всех деталей лица человек лучше всего помнит именно взгляд. Если полицейский филёр встретится глазами с объектом слежки, он обязан об этом доложить начальнику, который отстранит его от наблюдения за этим человеком. Поэтому, если вам покажется, будто вы увидели нужного нам псевдо-Максима во время ходьбы, опустите взгляд себе под ноги; если в это время вы сидите на лавке – достаньте пилку для ногтей и займитесь маникюром… Одним словом, делайте что угодно, только не обращайте на него внимание.

– Но при этом я должна подать вам соответствующий сигнал: достать из кармана носовой платок и протереть им рукоять зонта, – вставила Сонька, давая понять, что она прекрасно усвоила требования Шумилова.

– Именно так. Кроме того, Софья Аркадьевна, вас может выдать рост, который заметно выше среднего для современных женщин. Поэтому, если вы сидите на скамейке, то оставайтесь сидеть, пока интересующий нас мужчина не пройдёт. Если же вы идёте, то нагнитесь, будто рассматриваете запачканный подол платья; уроните зонт, а затем, подняв его, сделайте вид, будто проверяете исправность механизма, начните открывать и закрывать его, крутить по-всякому и так далее. Зонт, как я вижу, у вас большой, так что в раскрытом виде, он сможет помешать верно оценить ваш рост.

– Послушайте, а вы не думаете, что он, признав, может напасть на меня? – не без тревоги в голосе поинтересовалась Сонька-Гусар. – Вы способны меня защитить?

– Вот этого вам вообще бояться не надо. В людном месте он ни при каких обстоятельствах на вас не нападёт. Для него это равносильно тому, чтобы явиться в полицию и написать на самого себя донос, понимаете? – постарался успокоить девицу Шумилов. – Но при этом вы должны понимать, что в случае если он вас узнает, ваше будущее окажется под серьёзной угрозой. Его самая большая ошибка в этом деле – уж извините за прямоту! – заключается в том, что он оставил вас живою. И эту ошибку он постарается исправить. Поэтому, я боюсь…

– Чего вы боитесь?

– Того, что в случае вашего опознания мне придётся отдать вас полиции.

– Чего же тут страшного? – удивилась Сонька. – Я же вам объяснила, что никого не убивала, и совесть моя чиста. То же самое я объясню и сыщикам!

– Софья, иногда вы кажетесь очень разумной и толковой девицей, а иногда… Вы до сих пор так и не поняли, сколь серьёзно влипли в это дело, и сколь опасно будет ваше положение без юридически корректного изобличения убийцы. Во-первых, именно вы, Софья, организовали ловушку в гостинице «Знаменская». Вы и никто другой! Это не «Максим» договаривался с Хлоповым, а вы! Во-вторых, именно вы заманили Кузнецова в гостиницу, другими словами, привели жертву в вами подстроенную ловушку! В-третьих, именно из ваших рук Кузнецов получил вино со снотворным, сыгравшим, без преувеличения, роковую для него роль. В-четвёртых, именно вы оставили его беззащитным, покинув спящего человека в фактически открытом номере. В-пятых, узнав об убийстве в гостинице, вы не сообщили Сыскной полиции всех известных вам сведений, связанных с этим делом. Да, вы можете отговариваться неведением, непониманием истинных намерений «Максима», да только это не спасёт вас от каторги. Во всяком случае, будьте уверены, как только вы попадёте в руки полиции, вас тут же упрячут в арестный дом, никто вам не позволит до суда остаться на свободе.

Сонька повесила нос. Но ненадолго. Плохое настроение не уживалось с душевной бодростью этого здорового, крепкого тела. «Я помолюсь, чтоб мы поймали Максима», – решила скоро Сонька, и мысль о молитве тут же вернула ей хорошее расположение духа. Уже через десяток минут она, как ни в чём ни бывало, щебетала на отвлечённые темы, связанные по преимуществу с внешностью попадавшихся навстречу людей. Шумилов этому был даже рад, поскольку присутствие рядом мрачного и раздражённого человека было способно хоть кому испортить настроение.

В самом начале девятого часа утра Алексей Иванович и Софья Аркадьевна уже оказались на месте. Шумилов с запасом подобрал время, чтобы иметь возможность видеть всех чиновников, являвшихся на работу в Министерство. Сложность задачи заключалась в том, что ко входу в здание можно было подойти с противоположных сторон или же подъехать прямо к подъезду в экипаже. Алексей выбрал, как ему казалось, оптимальную позицию для наблюдения, прогуливаясь под ручку с Сонькой вдоль Фонтанки и не приближаясь непосредственно к интересовавшему его зданию.

День выдался на удивление погожим, что казалось нехарактерным для этого холодного лета. Солнце весело блестело в водах Фонтанки и оконных стёклах и к половине девятого утра уже стало припекать. Сонька пыхтела в своём тёмном пальто, осуждающе поглядывала на Шумилова, но покуда помалкивала.

После половины девятого в министерство народного просвещения постепенно потянулись служащие. Сначала молодые, стоявшие в самом низу чиновной иерархии; они спешили со стороны Невского проспекта, очевидно, с ближайшей остановки конной железной дороги. Чиновники рангом повыше подъезжали в экипажах. Их основной поток миновал до девяти часов. В начале десятого лишь отдельные служащие ещё заходили в здание Министервства, видимо, те, кто уже безнадежно опоздал, либо те, кому вовсе не надо было спешить в силу каких-то особенных причин.

– М-да, похоже, эксперимент провалился, – вздохнул Шумилов, поглядев на часы, показывавшие десять минут десятого, – Только время потеряли! А жаль…

– Ничего не потеряли, – неожиданно возразила Сонька. – Вот он идёт!

Алексей проследил за её взглядом. На противоположной стороне Фонтанки в направлении моста крупными быстрыми шагами двигался мужчина в чиновном мундире с портфелем в руках. Черты лица его рассмотреть не представлялось возможным, однако по походке безошибочно можно было заключить, что он молод, крепок и весьма энергичен.

– Как это вы его узнали? – удивился Шумилов. – Лица же не рассмотреть.

– Он это, он! – убеждённо промолвила Сонька. – Его походка! Осанистый, как справный жеребец.

– Ну, про походку-то вы мне ничего не говорили.

– Да полно вам, господин Шумилов, к словам цепляться! Мало ли чего я вам не говорила! Да только сейчас однозначно заявляю: это он! Что будете делать? – не без ехидства поинтересовалась девица. – Ударите кастетом по печени, как глупого горного инженера?

– Зачем же так топорно, Софья Аркадьевна? Я вообще-то убеждённый враг насилия и принуждения. У нас в запасе есть методы поинтереснее, – пробормотал Шумилов. – Давайте-ка сейчас расстанемся. Я двинусь навстречу этому господину, а вы – в противоположную сторону. Отойдите на пару кварталов и дожидайтесь меня.

Они разошлись. Сонька-Гусар направилась прочь, а Шумилов, немного отойдя, снова остановился на набережной, дожидаясь, пока мужчина на противоположном берегу минует Чернышов мост. Ещё накануне, раздумывая над тем, как установить личность возможного преступника, не вызывая ненужных подозрений с его стороны, Шумилов решил прибегнуть к стародавнему полицейскому приёму, именуемому «кошелёк внагрузку». Существовало великое множество различных вариаций на тему найденного кошелька, но все они преследовали одну-единственную сверхзадачу: сбить проверяемое лицо с толку и вовлечь в общение. Шумилов взял из дому ненужный кошелёк, в который положил несколько бумажных кредиток и разного рода мелочёвку: несколько монет, ключ от старого чемодана, дурацкую записку, написанную собственной же левой рукой, этикетку от бутылки шампанского, полдюжины канцелярских скрепок и тому подобное. Теперь же, дожидаясь пока незнакомец перейдёт Фонтанку, Шумилов поспешил засунуть в этот кошелёк визитную карточку Кузьмы Кузнецова. Алексей Иванович не был уверен в том, что поступает правильно, скорее это можно назвать своего рода хулиганством, охотничим куражом в ожидании приближающейся добычи.

Мужчина миновал мост, пройдя немного по набережной, перешёл проезжую часть, явно намереваясь войти в подъезд Министерства народного просвещения. Шумилов двинулся от угла министерского здания ему навстречу с таким расчётом, чтобы подойти к подъезду чуть позже незнакомца. Хотя шли они, что называется лоб в лоб, незнакомец на Шумилова вовсе не смотрел и, казалось, не видел его; он был погружён в свои размышления и ни на что не отвлекался. По мере сближения Алексей Иванович получил возможность хорошенько его рассмотреть.

Двигавшийся навстречу Шумилову человек был лет тридцати, выше среднего роста, крепкого сложения. Его открытое чисто русское лицо производило приятное впечатление, которое лишь несколько портил недобрый взгляд, но это могло быть всего лишь следствие каких-то неприятных размышлений. Усов и бороды мужчина не имел, в отличие от предполагаемого убийцы Кузнецова, но это обстоятельство в глазах Шумилова вообще не имело ни малейшего значения, поскольку в целях маскировки растительность на лице можно легко отпустить и столь же легко сбрить. Сам Алексей Иванович сейчас вышагивал в бутафорских усиках и с бородкой, позаимствованными из театрального реквизита. Сонька-Гусар, рассказывая о псевдо-Максиме, сравнила последнего с молочным поросёнком; эпитет этот вполне подходил к шедшему навстречу Шумилову мужчине – такой он был свежий, белокожий, плотненький, резвенький.

Как и рассчитывал Алексей Иванович, мужчина вошёл в подъезд Министерства прежде него, опережение составило секунд пять-десять, не больше. Шумилов, поднявшись по стёртым гранитным ступеням, подождал ещё несколько мгновений, осенил себя крестным знамением и с чувством пробормотал начинательную молитву: «Во имя Отца, и Сына, и святого Духа, истинно. Аминь!» После этого выдернул из-под плаща загодя заготовленный «кошелёк в нагрузку» и, держа его в вытянутой руке, точно хоругвь, толкнул министерскую дверь.

Он прошёл сквозь вторые двери и попал в просторный тамбур, которые оборудовались во всех присутственных местах для того, чтобы в зимнее время там можно было сметать с обуви снег. И уже из тамбура, миновав третьи двери, Шумилов попал в просторный вестибюль.

Прямо перед ним стоял швейцар в ливрее, расшитой галунами, точно генерал. Секунду или две обладатель расшитой формы и Шумилов немо смотрели друг на друга; затем Алексей Иванович в изумлении, приоткрыв рот, огляделся по сторонам.

– Не подскажете ли вы мне, любезный, где тот господин, который вошёл сюда передо мною? – Алексей нарочито обратился к швейцару на «вы», поскольку такое обращение было характерно для людей из провинции, кроме того, он налегал на букву «о», копируя выговор жителя средней полосы России.

– Простите? – изумился швейцар.

– Господин обронил кошелёк, – Шумилов помахал перед его носом «находкой», – прям на ступенях. Я шёл мимо, вижу непорядок, надо бы вернуть!

– Сей момент, сейчас всё сделаем, – швейцар метнулся через вестибюль к широкой беломраморной лестнице наверх и, запрокинув голову, крикнул, – господин Синёв, пожалуйста, вернитесь. Тут ваш кошелёк нашли!

– Это вы мне? – послышалось сверху. – Мой кошелёк?

По мрамору торопливо застучали каблуки, и вот уже из-за поворота лестницы показался тот самый господин, в котором Сонька признала лже-Максима. Он выглядел встревоженным, взгляд его заметался от Шумилова к швейцару и обратно:

– Что такое? Какой кошелёк? – спросил мужчина, подходя ближе.

– Простите, – глупо закивал Алексей Иванович, – извините… Понимаю, что отвлекаю, но… дело неординарное… я шёл вам навстречу и нашёл на ступенях… вот.

– Э-эхма-а! – выдохнул человек, названный Синёвым, бросив мимолётный взгляд на шумиловскую «находку», и убеждённо добавил. – Это не мой кошелёк!

– Ну, как же так… Вы же прямо там прошли, где он лежал… – залепетал Алексей, стараясь не выказать того ликования, которое охватило его лишь только услышал он примечательное слово-паразит «эхма!», о котором упоминала Сонька.

– Да говорю же вам, не мой кошелёк! Что я, по-вашему, своего кошелька не знаю? – довольно грубо отрезал Синёв.

– Ну, странно как-то… что вы не увидели его… и вообще… ещё раз простите, – продолжал блеять Шумилов, – но, может, кто-то из работников вашего ведомства потерял, – он повернулся к швейцару, как бы вовлекая его в разговор, а сам использовал это движение для того, чтобы зайти к Синёву справа.

И пониже мочки правого уха сразу увидел небольшую, малоприметную родинку. Сердце Шумилова ёкнуло, словно бы пропустило один удар, а затем застучало в восторженном возбуждении. Что ж, похоже, Алексей Иванович наконец-то увидел убийцу Кузнецова.

– Да, вы можете оставить кошелёк у нас, – включился в разговор швейцар. – Сегодня мы в течение дня покажем его всем служащим, может, кто и опознает.

– Сие разумно… но могу ли я быть уверенным, что он дойдёт в целости… – робко пролепетал Шумилов.

– Ваше беспокойство резонно, – заметил Синёв. – Надо бы составить расписку с описью вложения. Посмотрим, что в кошельке, перепишем, вы назовёте себя, и швейцар подпишется, что принял от вас кошелёк. Это из тех соображений, чтобы владелец мог вас поблагодарить.

– Да я же не за благодарность… Я ж только, чтоб по совести, – пояснил Алексей Иванович.

Его смущал мундир Синёва. Он был явно не министерским, но какого именно ведомства Шумилов никак не мог понять.

– Подождите минутку, я сейчас разживусь пером и бумагой, и мы быстренько набросаем такую расписочку, – предложил Синёв и быстро направился вглубь министерского здания, оставив Шумилова наедине со швейцаром. Алексей, воспользовавшись моментом, тут же обратился к последнему:

– Я приезжий, города не знаю, вы мне не скажете, куда это меня угораздило попасть?

– Это Министерство народного просвещения, – важно ответил швейцар.

– А-а, вот оно что… – Шумилов покивал задумчиво головою. – А этот любезный господин, как его бишь там…

– Синёв Яков Степанович…

– Да-да, именно… стало быть, он учитель? Или, верно, профессор, коль в министерстве заседает?

– Никак нет-с. Он вообще не работает здесь. Он по линии государственного контроля ревизует министерство, – степенно растолковал швейцар.

– Эвона! Важный, стало быть, пост занимает… Государев интерес блюдёт. А тут я с этим кошельком… неловко даже как-то занятого человека грузить. Гм… А его бранить не станут за то, что он тут задерживается? – Шумилов беспокоился насчёт того, не слишком ли переигрывает, изображая туповатого окающего провинциала, но судя по реакции швейцара, роль исполнялась удачно. Главное теперь – вовремя покинуть министерство, не возбудив ничьих подозрений.

Синёв и в самом деле обернулся очень быстро. Принёс чернильницу-непроливайку, перо, несколько листов писчей бумаги, а заодно привёл с собою двух чиновников, видимо, для того, чтобы показать им кошелёк. Последние взялись живо обсуждать находку, не обратив на Шумилова ни малейшего внимания, точно он тут и не стоял.

– Давайте подойдем к окну, – предложил Синёв, – подоконник высокий, писать удобно будет.

Алексей вручил кошелёк швейцару. Тот принялся на глазах присутствующих с сознанием важности порученного дела выкладывать на подоконник его содержимое, вслух называя каждую вещь:

– Ключик, видимо, чемоданный, или банковский…

– Нет, не банковский, – поправил его один из чиновников, – именно, что чемоданный. Причём, весьма старый, смотрите, «бородка» съедена.

– Деньги, кредитными билетами и мелочью… так-с, посчитаем… тридцать семь рублёв тридцать четыре копейки.

– И сумма-то приличная, – заметил другой чиновник, – более полумесячного содержания!

– Так, тут у нас скрепки канцелярские для чего-то, – задумчиво бормотал швейцар, вынимая из кошелька всю ту мелочь, что насовал в него Шумилов; он очень оживился, увидев в одном из закрытых отделений визитную карточку. – А вот сейчас мы, пожалуй, узнаем фамилию владельца.

– Читайте, – сказал Синёв, не отрывая взгляда от бумаги.

– Кузнецов Кузьма Фёдорович, домовладелец, – важно провозгласил швейцар.

– Как это? – Синёв поднял на него глаза. – Что за чёрт? Дайте сюда!

Он нервно выхватил визитную карточку из рук швейцара и приблизил её к лицу. Секунду или две он внимательно вчитывался в простейший текст, украшенный витиеватой анаграммой – «К.К.» – а потом произошло то, чего Шумилов никак не ожидал увидеть. Из носа Синёва вдруг обильно потекла кровь, причём тот до такой степени оказался поглощён собственными размышлениями, что не сразу это заметил. Кровь полилась по губам, попала на рубашку и только тут один из чиновников встревоженно воскликнул:

– Яков Степанович, у вас кровь носом идёт!

– Что?! – Синёв точно очнулся. – Ах, чёрт косматый, это ж что такое!

Он запрокинул голову, зажал рукой нос и только испачкал кровью пальцы, затем полез в карман за платком и оставил кровавые следы на кителе. Один из чиновников побежал намочить платок водою, швейцар метнулся в свою комнатку под лестницей за стулом, дабы усадить Синёва. Одним словом, возникла мгновенная сумятица, во время которой Шумилов оказался предоставлен самому себе. Он вполне мог беспрепятственно покинуть здание и даже чуть было не поддался этому искушению, но в последнюю секунду решил всё же не делать этого. Столь удачно выбранную роль провинциального рохли следовало выдержать до конца, дабы бесповоротно сбить Синёва с толку.

Несколько минут продолжалась бестолковая суета, вызванная кровотечением, затем постепенно все успокоились. Другой чиновник закончил написание расписки, в которой Шумилов фигурировал под фамилией рязанского наследственного почётного гражданина Чеботарёва Антона Прокофьевича, и все присутствующие подписались под нею. Кошелёк остался у швейцара, а расписку забрал себе Шумилов, с поклонами попрощавшийся со всеми, даже со швейцаром. Синёв всё это время оставался сидеть на стуле с намоченным водою платком у носа; от прежней его энергии не осталось и следа, он сделался подобен воздушному шару, из которого вышел весь воздух, буквально на глазах превратившись в дряблого, апатичного и безвольного человека. «Как он жалок! вот тебе и кровавый убийца…» – поймал себя на неожиданной мысли Шумилов.

Покинув здание Министерства народного просвещения, Алексей Иванович направился вдоль Фонтанки в ту сторону, куда ушла Сонька. Девицу он встретил, как и договаривались, через два дома; она стояла у парапета набережной, обхватив руками себя под локотки, и бесцеремонно рассматривала прохожих. В эту минуту она была очень похожа на ту, кем, в сущности, и являлась – обычную проститутку.

– Ну-с, господин Шумилов, снимите камень с моей души! Чем увенчалось ваше общение с «Максимом»? – сразу же набросилась она на Алексея, не дав ему даже рта раскрыть.

– Это он, – уверенно заявил Шумилов. – Сомнений у меня практически нет. Остались сущие пустяки, но это уже дело полицейской техники. Вот что, Сонечка, отправляйтесь-ка домой и не кажите носа из квартиры до тех пор, пока к вам не явятся чины Сыскной полиции. Надеюсь, это случится сегодня же вечером, самое позднее – завтрашним утром.

– Это что же, меня в тюрьму увезут?

– Надеюсь, что нет. Сыщиков к вам направлю я, так что соответствующую аккредитацию они получат именно от меня. Полагаю, в арестный дом вас никто сажать не станет. Но в любом случае официально допросят. Вы же со своей стороны не делайте глупостей: не вздумайте скрываться или о чём-то умалчивать.

– Ну, разумеется, небось, не дурная! – заверила Сонька.

На том они и разошлись.

Шумилов направился к себе домой, благо до дома Раухвельд было не очень далеко. Там он быстро избавился от усов и бороды, смыл грим, уложил волосы – одним словом, вернул себе подобающий облик, после чего облачился в один из своих парадно-выходных костюмов. От рязанского почётного гражданина не осталось и следа. В накрахмаленной рубашке, идеально отглаженном светло-сером шевиотовом костюме, с бабочкой, Шумилов сразу почувствовал себя много комфортнее и увереннее. Он не забыл прихватить с собою кастет и визитные карточки Кузнецова: ситуация могла сложиться таким образом, что ему могло понадобиться и то, и другое.

Из дома он направился в адресный стол при столичном градоначальстве, расположенный на Большой Морской улице. И уже до полудня получил там официальную справку, из которой следовало, что Яков Степанович Синёв, тридцати двух лет, проживает по Сергиевской улице Литейной части в доме генеральши Пригожиной. По тому же адресу был учтён и паспорт Синёвой Марьи Ивановны, двадцати шести лет, его супруги.

От Большой Морской до Сергиевской путь оказался не очень близкий; проезд ещё более задержало уличное движение, весьма оживлённое в середине дня. Тем не менее, не прошло и часа, как Алексей Иванович стоял перед весьма внушительным четырёхэтажным домом с эркерами и балконами-фонариками от второго этажа. Арка с приоткрытыми коваными воротами вела во двор.

Заглянув между створок, Шумилов увидел распахнутую настежь дверь в дворницкую, выходившую прямо под арку, а на пороге – массивного мужика в кожаном фартуке с двумя вёдрами извёстки в руках.

– Братец, подскажи-ка мне, как отыскать контору управляющего? – спросил дворника Алексей.

Мужик аккуратно поставил вёдра подле себя и ответил:

– Лестница по левую руку от вас, на четвёртом этаже. Только господина приказчика ноне нет, он испросил отпуск на неделю и уехал. Может, я смогу чем помочь?

– Гм, может, и сможешь, – Шумилов шагнул в ворота. – Где бы нам спокойно поговорить?

– Пожалуйте в дворницкую.

Дворницкая, как и многие помещения такого рода, хотя и была весьма просторна, но, как это часто бывает, оказалась заставлена разного рода хозяйственными принадлежностями: мешками с цементом, штабелем дорогого огнеупорного кирпича, вязанками хвороста для мётел, старыми оконными рамами самых разных размеров. Опасаясь запачкать костюм, Шумилов не стал проходить далеко, а остановился возле самого порога и заговорил, понизив для важности голос:

– Скажи-ка, братец, ты фамилию действительного тайного советника Ламарка слышал?

– Никак нет-с, ваше благородие! – дворник на всякий случай встал по стойке смирно.

Шумилов бы очень удивился, если бы услышал другой ответ, поскольку упомянутого действительного тайного советника он выдумал секунду назад.

– Ничего, ничего. Это большой человек, глава комиссии по законоуложениям. Я его чиновник для поручений. Возможно, его высокопревосходительство некоторое время будет жить в вашем доме. Но это секрет, смотри не болтай, – Шумилов ещё более понизил голос, давая понять важность сказанного. – В связи с этим надо бы знать вот что: какие люди тут живут? соседи не шумные ли? нет ли скандалов? драк? Одним словом, чтобы его высокопревосходительство не испытывал неудобств, понимаешь меня?

– Так точно! Шумных у нас особенно нет, – заверил дворник и принялся перечислять, – есть девицы – продавщицы цветочной лавки, старая вдова титулярного советника, приказчик мучной лавки с семьёй, портной с семейством по левой лестнице. У него там и мастерская, люди ходят, так что от портного может быть некоторое беспокойство, хотя, в общем, всё чинно… Что ещё? Телеграфист проживает с женой и дочкой – это я всё про левую лестницу говорю. В бельэтаже пустующая квартира. Другая в бельэтаже занята директором гимназии, очень уважаемый человек. Далее, по правой лестнице: трубач из оркестра с пожилой мамашей и сестрёнкой, гимназический учитель правописания с семейством. Трубач иногда трубит… гм, смешно так получается, но он это делает только днем и окна все закрывает, так как ему сказано было соседям не мешать.

– Ну, днём – это не страшно, днём его высокопревосходительство будет на службе. Ну, дальше продолжай…

– Далее, значит. В том же правом подъезде в бельэтаже живёт чиновник с женою. Ну, прислуга бывает.

– Что за чиновник?

– Из Государственного контроля. Вот с чиновником с этим… кх-м-м… – двоник почесал колтун в голосе, – не всё, значит, слава богу.

– Да? А что такое?

– Жена у него болезная… Такая нервенная. Крики бывают, посуду бьют. Гм, воюют, одним словом.

– Да, нехорошо это как-то, – согласился Шумилов. – А чего воюют? Муж, что ли, бьёт? Так это ж полицию звать надо!

– В том-то и дело, что не бьёт. Странная какая-то семья. Весной к нам въехали, сразу после масленой. Женка такая… вроде справная. А вот детей Бог не дал. Может, из-за этого?.. Как горничная рассказывала, ведут оне-с себя как-то странно: то кричат друг на друга, то плачут, обнявшись. Но бить её муж не бьёт – это точно.

– Гм, да, непонятно сие как-то. А фамилия как чиновника?

– Синёв. Яков Степанович. Супругу его зовут Марья Ивановна.

– Так-так-так, очень интересно. А скажи-ка, братец, можно с кем-то поговорить, кто эту семейку получше знает? С кухаркой, скажем, или с горничной…

– Ну, самовар они у нас берут – сие как водится. Кухарка у них своя. А вот убираться ходит моя сестрица. Если интересуетесь, могу отвесть… побеседовать, значит.

– Что ж, братец, давай, отведи. Уж я ради такого дела отблагодарю.

Они вышли из дворницкой и, миновав двор, прошли в неказистого вида флигель с обсыпавшейся у крыльца штукатуркой, вросший в землю чуть ли не по самые окна. Узкий коридор со скрипящими половицами довёл их до кухни с низким потолком, где на прямоугольной плите посередине помещения булькали вёдра с кипятившимся бельём.

– Степанида, подь сюды! – позвал дворник, просунув голову в дверной проём. – Здесь важный барин вопросы к тебе имеет!

Перед Шумиловым появилась невысокая ширококостная женщина лет под сорок в исподней солдатской рубахе с закатанными рукавами и подолом юбки, заткнутым за пояс. Дворник, увидавший эдакое непотребство, тут же одёрнул подол и виновато поглядел на Шумилова, дескать, не осуждает ли он такую вольность? Алексей не осуждал.

– Ты ли убираешь у Синёвых? – спросил он, поздоровавшись с женщиной.

– Не только у них. Почитай у половины дома полы намываю, да стёкла тру, – устало усмехнулась она. – Вон Трофиму спасибо сказать надо, подкидывает работёнку, – последовал кивок в сторону дворника. – Ещё и бельишко настирываю, но это… не у всех.

– Братец твой сказывал, что с Синёвыми нелады какие-то приключаются. То ругаются, то мирятся. Посуду бьют вроде бы. Не замечала?