Текст книги "Слезы Бодхисаттвы"

Апанг и его дружки тоже куда-то пропали. Хиен и Срон уже больше недели искали их, чтобы наказать за украденную свинью, расспрашивали жителей соседних кхумов, даже обращались к отшельникам из близлежащих лесов. Однако никаких следов Апанга и его дружков им так и не удалось обнаружить. Хулиганы будто провалились сквозь землю.

Тем не менее Викрам каждый день украдкой брал с собой в школу большой самодельный нож, который он стащил из кладовки отца. Мальчик был готов к встрече со своим врагом и в глубине души даже жаждал ее, стремился к ней. Он мечтал поквитаться с Апангом, отомстить за все его издевательства, а с оружием это было сделать куда проще, чем голыми руками. Хотя если бы он владел техникой «прадал серей»…

Викрам вновь вспомнил тренировочный зал Олимпийского стадиона, где мускулистые бойцы отрабатывали приемы древней кхмерской борьбы, готовясь к поединкам. Но особенно запомнился мальчику именно Ворн Дина с его ловкими, как у тигра, движениями, горящими от спортивного азарта глазами и лучезарной и чуть надменной улыбкой прирожденного победителя.

Быть может, когда Ворн был маленьким, над ним тоже издевались ребята с соседнего двора или из соседнего кхума, а он не мог дать сдачи, потому что был слишком слаб, воображал Викрам, сидя на толстой ветке дерева Бодхи.

От бокса мысли мальчика плавно перетекли к балету и Амаре, которая в эти минуты наверняка усиленно тренировалась перед очередным ответственным выступлением. Викрам представлял себе, как ее строгая преподавательница важно прохаживается по каменной террасе балетной школы и внимательно следит за каждым движением своих юных учениц, время от времени делая им замечания, чтобы никто не позволял себе расслабляться.

Наконец, мальчику надоело сидеть на дереве, и он ловкими, привычными движениями спустился на землю. Надвигался вечер, солнце уже готовилось запрыгнуть за горизонт, и все вокруг окрасилось в красивые предзакатные цвета.

Войдя в бамбуковую рощу, мальчик наткнулся на соседского кота, которого Пучеглазый Тян и его жена искали уже несколько дней и никак не могли найти.

– Эй, а ну иди-ка сюда, проказник, – поманил кота мальчик, опускаясь на корточки. – Вот ты где бродишь, оказывается.

Кот опасливо поглядел на Викрама, мяукнул, но затем все-таки подошел к мальчику и положил лапы ему на колени. Викрам аккуратно поднял его и понес в деревню. Он уже предвкушал бурную радость соседа, который так сокрушался по поводу пропажи своего питомца. Впрочем, проказливый кот уже не первый раз сбегал от пучеглазого хозяина. Иногда он возвращался через несколько часов, но мог и отправиться в долгие скитания на несколько дней.

– И как тебе не стыдно, – укоризненно говорил коту Викрам. – Тян так о тебе заботится, так любит тебя, а ты опять от него убежал. Неблагодарное ты животное, я тебе скажу!

Вдруг из леса за бамбуковой рощей послышался громкий хлопок, похожий на звук удара тяжелого молотка по дереву. Викрам застыл на месте и огляделся вокруг. Ему показалось, что среди деревьев мелькнули какие-то черные тени. Мальчик хотел продолжить свой путь в деревню, но из леса вновь раздался тот же звук.

Викрам пригляделся и вновь увидел в приглушенном вечернем свете мелькавшие между деревьев черные силуэты. Поколебавшись несколько секунд, мальчик все-таки решил посмотреть, что же происходит в лесу. В голову сразу полезли страшные мысли: а вдруг это шайка бандитов чинит какую-нибудь ужасную расправу над своей жертвой! Впрочем, Викрам тут же успокоил себя, что в округе уже давно не наблюдалось никаких бандитов. Во всяком случае так говорил Хиен.

Пройдя через бамбуковую рощу и углубившись на несколько метров в лесную чащу, Викрам увидел возле одного из деревьев группу из трех человек. Все они были одеты в черные хлопковые рубахи и черные штаны. На голове у каждого из них была черная кепка, а на шее была намотана красная клетчатая крама. Викрам уселся на корточки, притаившись за густым кустарником, и стал внимательно вглядываться в этих странных незнакомцев.

Трое мужчин стояли перед неглубокой ямой, возле которой лежал на земле покрытый комьями земли деревянный ящик. Один из них открывал крышку ящика с помощью лома, время от времени ударяя по нему молотком. Вскоре крепко приколоченная крышка отделилась от ящика и упала рядом с ним.

Второй мужчина нагнулся, порылся в ящике и достал оттуда два старых автомата с пристегнутыми к ним ремнями. Викрам вздрогнул: он впервые в жизни видел огнестрельное оружие. Один автомат мужчина протянул своему товарищу, а другой закинул себе за спину. После этого он вновь порылся в ящике и вынул оттуда пистолет. Его он передал третьему человеку, стоявшему немного поодаль и казавшемуся гораздо моложе двух своих товарищей. Викрам не мог разглядеть лиц людей в черном, но походка, жесты и фигура этого юноши показались ему до боли знакомыми. Да, сомнений быть не могло, это был Апанг!

Викрам вновь почувствовал, как в висках застучали маленькие молоточки. Оказывается, Апанг никуда не исчезал, он все это время был где-то рядом, а теперь в руках у него был пистолет!

Трое мужчин начали о чем-то оживленно говорить, но Викрам не мог расслышать ни слова из их беседы. Затем один из них улыбнулся и дружески похлопал Апанга по плечу, а второй взял пустой ящик и швырнул его обратно в яму. Затем все трое принялись спешно закидывать ее валявшимися вокруг пальмовыми листьями и ветками.

Внезапно кот Тяна, которому уже порядком надоело сидеть на руках у Викрама, громко и протяжно мяукнул. Мальчик тут же опустил кота на землю и застыл на месте, стараясь перебороть острое желание броситься бежать со всех ног.

Мужчины в черном отвлеклись от своей работы и насторожились. Видимо, они все-таки услышали мяуканье проклятого кота! Викрам зажмурился, стиснул зубы и вжал голову в плечи: он изо всех сил старался не думать о том, что будет, если его заметят.

Когда мальчик открыл глаза, то уже никого не увидел. Три человека в черном куда-то пропали, будто испарились. Кот Тяна тоже исчез. На всякий случай мальчик еще несколько минут просидел в кустах, затем тихо выбрался на тропинку и побрел домой, вытирая со лба капли пота и пытаясь унять бешеный стук крови в висках.

Часть вторая. Февраль 1973 года

Глава первая

Молодой расторопный официант поставил на стол полулитровый стакан, наполненный фирменным пивом «Ангкор», в котором плавали три кусочка льда. Крижевский дотронулся до бокала: пиво было все еще теплым. По выразительной улыбке клиента официант сразу понял, чего от него хотят, и помчался за дополнительной порцией льда.

Это был, пожалуй, единственный недостаток любимого ресторана Крижевского. Вместо холодильников его владельцы использовали ящики со льдом, в которые с утра закладывались десятки пивных бутылок. Однако бутылки с «Ангкором» – лучшим сортом пива в стране – обычно завозились уже после полудня и к обеду никак не успевали охладиться, поэтому приходилось заказывать в придачу к пивной кружке приличную порцию льда.

Николай посмотрел на часы: было без четверти два, Бенчли опаздывал уже на полчаса. Это было неудивительно: австралиец в последнее время постоянно был страшно занят, и договориться с ним о встрече в дневное время каждый раз оказывалось непростой задачей.

Уютная бамбуковая терраса ресторана нависала над рекой Бассак, опираясь на массивные деревянные сваи, уходившие в мутную воду. Крижевский всегда выбирал себе место на краю террасы, возле перил, чтобы во время еды можно было слышать умиротворяющий шум воды и рассеянно наблюдать за рыбацкими лодками и прогулочными катерами.

Официант принес полный стакан льда и большую миску маленьких сушеных креветок, обильно политых едким соком лайма. Крижевский бросил в пиво целую горсть маленьких ледяных кубиков и слегка взболтал бокал, чтобы лед поскорее растаял.

Наконец, в дальнем углу террасы появился австралиец, одетый в элегантный бежевый костюм с розовой рубашкой. Он тут же принялся энергично мотать головой в разные стороны, отыскивая глазами своего русского коллегу. Крижевский привстал со стула и помахал Бенчли рукой.

– Ох, извини меня, ради бога, Ник, – сказал австралиец, присаживаясь за стол напротив Николая. – Черт, я опять замотался и совсем забыл про время. Что-то с памятью творится, видимо. Вот так и чувствуешь, как приходит старость и развивается чертов склероз.

– Да ничего страшного, Уилл, это я должен извиняться, что отрываю тебя от работы. Я понимаю, что у тебя куча дел, как и у всех нас.

– О да, со всеми этими перетрясками голова у кого хочешь пойдет кругом. Знаешь, мне иногда кажется, что я перестаю понимать, что здесь происходит.

Крижевский ухмыльнулся: уж Бенчли-то наверняка был одним из немногих, кто продолжал разбираться в ситуации и держать руку на пульсе хаотичной и непредсказуемой камбоджийской политики. Ведь именно он одним из первых предсказал государственный переворот и даже почти не ошибся с датой.

Переворот произошел 18 марта 1970 года. Крижевский в это время был в отпуске в Москве, там же находился и теперь уже бывший глава государства принц Сианук. В это время военные во главе с генералом Лон Нолом вынудили Королевский совет и Национальное собрание признать отстранение Сианука от власти. Принца, находившегося с официальным визитом в СССР, спешно проводили в Пекин, отказав ему в просьбе задержаться в Москве до тех пор, пока ситуация на его родине не прояснится.

Крижевского сначала очень удивило такое негостеприимное поведение советских дипломатов, тем более что переговоры с камбоджийской стороной проходили в очень теплой и дружеской атмосфере. Однако потом для него все стало очевидным: советским лидерам теперь нужно было начинать выстраивать отношения с новыми властями страны, а не нянчиться со свергнутым принцем.

Правда, построить отношения с проамериканским режимом оказалось не так-то просто. Новые власти неохотно шли на контакт с советским правительством, и штат посольства СССР в Пномпене резко сократился. В редакции даже поговаривали о закрытии корпункта, но этого все же не случилось. Однако работать в новых условиях стало гораздо сложнее.

– Ну давай, рассказывай, что там у вас стряслось? – сказал Бенчли, вытирая пот со лба и одновременно подзывая другой рукой официанта.

– В общем, дело серьезное, Уилл, – вздохнул Крижевский, отпив большой глоток пива, которое, наконец, стало достаточно холодным. – Признаюсь честно, я очень надеюсь на твою помощь, на твои контакты и отношения.

– О чем речь, старина! – улыбнулся австралиец. – Старик Бенчли всегда к твоим услугам. Ну давай, выкладывай. Я так понимаю, что проблемы не у тебя, а у твоего молодого коллеги.

– Да, ты все правильно понимаешь. В общем, все произошло вчера вечером во французском ресторане около Ват Пнома. Мы зашли туда поужинать, за соседним столом сидели трое американцев. Я вышел в туалет, а когда вернулся, то увидел, что Вадим схватился с одним из этих парней, а двое других пытаются их разнять. Когда я подбежал к ним, то Вадим уже повалил того американца и влепил ему несколько сильных ударов.

За последние сутки Крижевский постоянно вспоминал эту злосчастную драку. Если бы он тогда не отлучился на пару минут или если бы они с Савельевым сели подальше от этих американцев, то ее наверняка можно было бы избежать, повторял себе журналист. Однако повернуть время вспять и все исправить было невозможно. С другой стороны, Савельев наверняка и без того рано или поздно втянулся бы в какую-нибудь нехорошую историю, учитывая его политические взгляды и принципы, которые в последнее время становились все более жесткими и непримиримыми, думал Николай.

Где-то в глубине сознания у журналиста мелькала мысль, которую он старался отогнать подальше: «Парень поступил правильно!» А за ней следовала другая: «Будь я в его возрасте, я бы сделал то же самое!»

– Ого, какой он у тебя задиристый, – усмехнулся Бенчли. – И что в итоге случилось с тем парнем?

– Я еще не сказал тебе самого главного, – вздохнул Крижевский, закинув в рот горсть съеженных сушеных креветок. – Тот парень был советником посольства США, как выяснилось позже. Его отвезли в больницу, но быстро выписали оттуда. Отделался синяками и ссадинами.

Официант поставил перед австралийцем стакан, наполненный ромом, и стеклянную бутылку с «Кока-Колой». Бенчли начал было разбавлять ром черным пенящимся напитком, но, услышав слова Крижевского, резко опустил бутылку на стол и присвистнул.

– Вот это да! Значит, твой молодой боец отметелил американского дипломата. Черт, видимо, действительно плохи дела. А как зовут советника? И кто были те двое, его друзья?

– Советника зовут Хэммиш, Джон Хэммиш. Он несколько раз гордо объявил свое имя, пока мы помогали ему прийти в себя и утереть кровь. Я не знаю, кто были те двое, но вроде не дипломаты.

– Это еще усугубляет дело, – сказал Бенчли, резко посерьезнев. – Я немного знаю этого Хэммиша, мы как-то пересекались с ним по работе. И я тебе скажу, он крайне неприятный тип. Грубый, надменный и очень самовлюбленный. В Камбодже он недавно, около полугода, раньше работал в Таиланде и в Лаосе.

– Ну понятно, – задумчиво протянул Крижевский. – Он сразу начал грозить нам жалобами и даже судом. Все это было крайне неприятно, сам понимаешь.

– Конечно, понимаю, дружище, – кивнул австралиец, пригубив ром, щедро разбавленный колой и льдом. – Ладно, я попробую что-нибудь сделать, чтобы это все мирно уладилось. Ты ведь об этом хотел меня попросить?

– Да, Уилл, именно. У меня среди американских дипломатов не очень хорошие связи, они ведь все тут недавно сменились. Как думаешь, удастся нам разрулить это все по-тихому?

– Не знаю, Ник, не буду тебя обнадеживать. С Хэммишем договориться будет трудно, он наверняка уже написал обо всем в отчете и направил его своему начальству. Если так, то скоро все в посольстве будут знать об этом. Поэтому для начала я бы на твоем месте отправил бы этому советнику официальное извинение. И сделать это нужно как можно скорее.

– Да, я уже позаботился об этом, – сказал Крижевский. – Но не уверен, что это поможет.

– Кто знает, американцы очень любят, когда перед ними извиняются, это им льстит. Но в любом случае я сегодня же поговорю с некоторыми его коллегами и попробую сделать так, чтобы это все было спущено на тормозах.

– Я буду тебе очень признателен, Уилл, – произнес Николай, слегка улыбнувшись.

– А кстати, Вадим сказал тебе, почему он так обозлился на советника?

– Говорит, что тот отпускал какие-то сальные шуточки по поводу русских и коммунистов. Подробностей я не знаю.

– М-да, это неприятно, что уже тут говорить… – протянул Бенчли.

Несколько секунд журналисты молчали, погруженные в свои мысли. Крижевский рассеянно наблюдал за длинной рыбацкой лодкой, на борту которой сморщенный старик учил закидывать сеть своего маленького сына или внука, которому на вид было лет шесть или семь. Мальчонка старательно копировал все движения старика, начиная постигать основы древнего промысла, которым ему предстояло заниматься всю жизнь.

– Вам, советским парням, сейчас стало тяжело здесь, я это прекрасно понимаю, – нарушил молчание Бенчли. – После переворота, когда весь город кишит американцами, на вас тут смотрят как на чужаков. Я и сам тоскую по тем золотым временам, когда у власти был Сианук, сколько бы его ни ругали. А у этого тупого вояки Лон Нола ничего путного не выходит. Я думаю, что янки сами от него откажутся в ближайшее время, когда они, наконец, окончательно уберутся из Вьетнама и Лаоса. А их оттуда очень скоро выкурят, это сто процентов.

– Значит, стоит ждать нового переворота? – грустно ухмыльнулся Крижевский. – Сколько же их должно произойти, чтобы в стране снова воцарился порядок…

– Да, сейчас неспокойные времена, все может повернуться на 360 градусов в любой момент, – сказал Бенчли. – Политика штука непредсказуемая, кто вчера был твоим другом, завтра внезапно становится заклятым врагом…

– Да уж, в этом ты прав, Уилл…

– Кстати, а что там у твоего коллеги с этой дочкой профессора? – вдруг спросил австралиец. – Видишь ли…

Бенчли сделал небольшую паузу и немного потряс свой стакан с ромом.

– Видишь ли, у меня есть информация, что они тайно встречаются в каком-то занюханном отельчике.

– Возможно, – пожал плечами Крижевский. – Но это его дело, я не собираюсь вмешиваться.

– Ну смотри, а то на этом он тоже может погореть, сам понимаешь.

Крижевский догадывался, что Савельев продолжает тайно встречаться с дочерью профессора Нум Сэтхи, но он не говорил Вадиму о своих догадках из чувства деликатности и мужской солидарности.

Сам он уже давно перестал общаться с профессором. Сэтхи, как и большая часть представителей столичной интеллигенции, хорошо отнесся к государственному перевороту и свержению Сианука. Он надеялся, что новые власти смогут побороть коррупцию, социальное неравенство и нищету.

Традиционные политические дебаты за обедом в доме профессора все чаще стали перетекать в горячие и жесткие споры. Крижевский уверял своего друга, что генерал Лон Нол – лишь марионетка в руках Белого дома, и США с его помощью стремятся установить контроль над Камбоджей, чтобы лучше контролировать ситуацию в Южном Вьетнаме, а на социальные, экономические и другие проблемы страны американцам абсолютно наплевать. Однако Сэтхи считал, что у новых властей, в отличие от Сианука и его команды, есть четкие планы по улучшению образования и борьбе с бедностью.

Постепенно профессор стал все реже приглашать своего русского друга к себе в гости и неохотно общался с ним даже по телефону, ссылаясь на постоянную занятость. Ученый с головой окунулся в политику, вступил в правящую социал-республиканскую партию и был избран членом Национального собрания. Поддерживать дружбу с советским журналистом ему теперь стало некогда, да и незачем, ведь они теперь окончательно разошлись в своих политических воззрениях.

– Да, кто же мог знать, что старик Никсон, который обещал закончить грязную вьетнамскую бойню, вместо этого введет войска в Камбоджу и начнет закидывать ее бомбами, – вздохнул Бенчли. – Хотя его можно понять: ему не нравилось, что вьетконговцы спокойно отсиживаются в соседней стране после своих боевых диверсий на юге Вьетнама. Кому же такое понравится…

– Да уж, Никсон оказался не лучше своего предшественника, – кивнул Крижевский.

– И знаешь что, Ник, – задумчиво произнес Бенчли. – Я боюсь, что дальше будет только хуже. Красные кхмеры уже наступают со всех сторон, и скоро власть окажется в их руках, это неизбежно. И это может быть по-настоящему страшно, поверь мне, дружище. Гораздо страшнее, чем сейчас.

– Да брось, Уилл, – махнул рукой Крижевский. – Я все-таки надеюсь, что здесь ты неправ. Они коммунисты, бойцы, у них нет той жажды наживы, которую мы видим сейчас у Лон Нола и его камарильи.

– Поверь мне, друг, поверь. О них ходят разные слухи, и у меня появились очень нехорошие предчувствия. Эти, как ты говоришь, бойцы могут запросто начать войну с собственным народом и загнать всех в бараки и тюрьмы для перевоспитания… И это может случиться совсем скоро, очень скоро.

– Ну не знаю, не знаю…

Крижевский слышал рассказы о суровой дисциплине в лагерях красных кхмеров и о жестокости, которую они проявляют по отношению к жителям захваченных районов, однако все это были лишь слухи, ведь мало кому из столичных жителей удавалось побывать в зонах, подконтрольных камбоджийским коммунистам. А таких зон с каждым месяцем становилось все больше.

По некоторым данным, партизаны-коммунисты контролировали уже чуть ли не семьдесят процентов территории страны. Крижевский прекрасно понимал, что режим Лон Нола совсем скоро может развалиться под их натиском, но надеялся, что новые власти все же смогут навести в стране порядок.

Австралиец несколько минут рассеянно крутил в руках стакан с ромом, а Крижевский медленно жевал сушеные креветки, запивая их пивом, которое из-за растаявшего льда казалось на вкус водянистым и почти безалкогольным.

– Люблю начало года в этой стране, – задумчиво произнес Бенчли после очередной паузы. – Февраль в Камбодже все-таки самый лучший месяц.

– Бесспорно, – согласился Крижевский. – Я был бы не против, если бы здесь круглый год был бы сплошной февраль. Как если бы в Москве круглый год был бы сплошной август.

Бенчли захихикал и одним большим глотком опустошил свой стакан.

– О да, в этом наши желания совпадают… Ну что ж, Ник, мне пора идти, еще куча дел впереди, сам понимаешь. Надеюсь, что вся эта неприятная история закончится благополучно. Как только поговорю с американцами, позвоню тебе.

– Спасибо, Уилл, я знал, что на тебя всегда можно положиться.

– Никогда не благодари заранее, Ник, это не к добру, – улыбнулся австралиец, спешно расплачиваясь за ром с колой с подбежавшим суетливым официантом. – Увидимся!

Бенчли быстро направился к выходу из ресторана, а Крижевский еще несколько минут сидел на месте, задумчиво наблюдая за скользившими по мутной глинистой воде лодками.

Серый «Форд» по-прежнему ехал сзади, но держался на весьма почтительном расстоянии. У Вадима больше не оставалось сомнений, что это хвост. В зеркале заднего вида было сложно разглядеть номера машины, но, похоже, они были камбоджийскими. «Шустрые какие, уже наружку пустили», – подумал Вадим, ухмыльнувшись.

С момента инцидента в баре прошло трое суток. Эти дни для молодого журналиста были настоящим мучением. Он понимал, что теперь вся его успешная карьера корреспондента-международника может в один миг рассыпаться как карточный домик. Для этого было вполне достаточно лишь одного письма, одной официальной ноты из посольства США.

Однако за все эти три дня ничего не произошло. Американцы хранили молчание. Письмо с извинениями так и осталось без ответа, в советское посольство они тоже ничего не отправляли, иначе об этом сразу же стало бы известно в корпункте. В прессу никакой информации не просачивалось: Вадим внимательно следил за газетными публикациями и старался не пропускать выпуски теле– и радионовостей.

Но вот появился этот «Форд», который следовал за его «Волгой» второй день подряд. Возможно, слежка началась и раньше, но молодой человек не сразу заметил ее, ведь машины наружки и сидевшие в них люди наверняка менялись. Американцы были мастерами по части наружного наблюдения, Вадиму об этом не раз рассказывали его московские коллеги, работавшие в разных странах. «Почему же они второй день подряд катаются за мной на одном и том же автомобиле? Неужели не осталось других машин на этот день?» – задался вопросом Вадим.

Журналист остановил «Волгу» на красный сигнал светофора и оглянулся назад. От «Форда» его отделяла группа молодых людей на мопедах и старый потертый «Жук» ядовито-зеленого цвета. На этот раз от хвоста необходимо было оторваться, иначе Вадим мог подставить под удар не только себя, но и своего самого любимого человека. А поскольку он уже почти приехал, то отрываться нужно было как можно скорее. Желательно прямо после этого перекрестка.

Справа от «Волги» пристроился большой старый грузовик, из кузова которого торчали длинные куски ржавой арматуры. Сонный пожилой водитель включил правый поворотник и откинулся на спинку кресла, лениво потягиваясь в ожидании зеленого света.

Вадим еще раз обернулся назад, затем посмотрел в сторону грузовика, и в его мозгу мгновенно созрел план. Он получил водительские права лишь два года назад и еще не очень уверенно чувствовал себя за рулем, но здесь стоило рискнуть. Ведь другой подобной возможности уже, скорее всего, не представится.

Светофор переключился на желтый, и Вадим слегка надавил на газ. Через пару секунд вспыхнул зеленый, «Волга» резко рванулась направо, чуть не коснувшись боком борта грузовика, который в этот момент трогался с места. Вадим представил себе изумленную физиономию сонного водителя, явно не ожидавшего такого наглого маневра. Впрочем, журналист тут же успокоил себя тем, что в Камбодже соблюдать дорожные правила не очень-то принято и к подобному поведению местные водители уже привыкли.

Вадим свернул на короткую узкую улочку, на которой едва могли разъехаться два легковых автомобиля. Громко урчавший сзади грузовик перекрывал своими габаритами почти всю ширину улицы, поэтому у машин, следовавших за ним, не было никакой возможности обогнать его.

Теперь Вадиму ничего не стоило затеряться среди улиц южного Пномпеня, лабиринты которых он уже успел неплохо изучить.

Попетляв несколько минут по улицам и убедившись, что «Форд» уже не маячит на хвосте, Вадим остановил машину возле французской аптеки и вышел на улицу. Оставшийся путь молодой человек собирался проделать пешком.

Встреча была назначена в старом китайском отеле возле рынка «Тоул Тумпунг». Обветшалое колониальное здание выходило окнами на шумный городской базар, где Вадим и Крижевский регулярно отоваривались. Когда журналист подошел к гостинице, было около пяти часов вечера и бойкая торговля постепенно шла на спад.

За стойкой сидела угрюмая старая китаянка, погруженная в чтение толстого глянцевого журнала. Из радиоприемника за ее спиной доносился визгливый голос какой-то китайской эстрадной певицы. Женщина скользнула по Вадиму безразличным взглядом и вновь уткнулась в журнал.

Поднявшись на второй этаж, Вадим прошел несколько метров по узкому обшарпанному коридору и тихо постучал пять раз в дверь под номером 205. Дверь тут же открылась. На пороге стояла Бопха, на ее плечи был накинут красный шелковый халат.

Девушка радостно вскрикнула, кинулась на шею Вадиму, и через несколько секунд молодые люди слились в долгом жадном поцелуе прямо на пороге крохотного гостиничного номера.

– Тебя так долго не было, – сказала Бопха, продолжая сжимать Вадима в объятиях. – Я так волновалась, думала, что ты не придешь.

– За мной следили, – коротко объяснил Вадим. – Пришлось уходить от них.

– Кто следил? Зачем? – взволнованно спросила девушка. – Расскажи, что там у тебя произошло. Тебе угрожает опасность? Я могу чем-то помочь?

– Все очень сложно, Бопха, – начал объяснять ситуацию журналист, присаживаясь на жесткую скрипучую кровать. – Короче, я здорово вляпался, и теперь может произойти все что угодно. Возможно, мне придется уехать отсюда очень скоро.

Бопха уселась рядом с Вадимом и обняла его за плечи. Молодой человек посмотрел на нее и выдавил из себя грустную улыбку. Дочь профессора с каждым месяцем становилась все красивее, в свои двадцать три года она была просто неотразима. Ее густые черные волосы были еще влажными после душа, и от них исходил тонкий, терпкий запах мяты.

– Расскажи мне все по порядку, – тихо попросила она.

Журналист вкратце рассказал девушке о той злосчастной драке в ресторане. Сильно захмелевший американец принялся громко разглагольствовать про «коммунистических засранцев» и их «грязные делишки» во Вьетнаме, после чего сидевший за соседним столом Вадим мягко сказал ему, что называть советских людей «засранцами» – это неэтично. Однако американец вместо того, чтобы извиниться, принялся громко смеяться и указывать на Вадима пальцем, обращаясь к своим друзьям со словами: «Да вот же он, один из них, как живой!» После этого молодой журналист вышел из себя и набросился на грубияна с кулаками.

– И что, ты сильно избил его? – спросила Бопха.

– Да не очень, нас быстро растащили. Но этот парень оказался американским дипломатом, так что, сама понимаешь, дело плохо. Мы отправили в американское посольство официальное извинение, Николай убедил меня его написать, хотя я не хотел этого делать. Но никакого ответа до сих пор нет. И после этого за мной стали наблюдать. Вот такие дела.

– Ну может быть, не все так уж плохо, – сказала Бопха. – Иначе они бы быстро отреагировали на все это.

– Кто знает, быть может, они чего-то ждут… – задумчиво протянул Вадим. – Я сейчас как на иголках, готовлюсь к самому худшему.

– У моего отца есть связи в их посольстве, но он вряд ли поможет, – сказала девушка. – Он вообще против того, чтобы мы с тобой виделись.

Это Вадим понял сразу же, как приехал во вторую командировку в Камбоджу после двухлетней работы в Москве. Двери дома Нум Сэтхи теперь были наглухо закрыты для него и Крижевского, ведь после переворота они оказались по разные стороны баррикад.

Весной 1972 года Вадим вернулся уже не в тот уютный и гостеприимный Пномпень, из которого он уезжал в начале 1970-го. Теперь здесь заправляли другие люди, которые установили новые правила игры, а вместо французского языка на улицах вся чаще звучал английский.

Правда, Шахов предупреждал Вадима, что ему предстоит вернуться в совсем другую страну и что работать там будет гораздо сложнее, чем раньше. Патрон в последнее время стал все чаще хвалить молодого корреспондента и даже предложил ему работу в парижском корпункте – предел мечтаний для любого журналиста. Однако Вадим, не задумываясь, отказался от этого заманчивого предложения. Он мечтал вернуться в Пномпень, мечтал увидеть дочь профессора, которая сотни раз являлась ему во сне, когда он спал в своей московской квартире на Кутузовском проспекте.

Свидания с Бопхой проходили в китайской гостинице примерно раз в неделю. Влюбленные договаривались о них по телефону или с помощью коротких писем, которые они оставляли на центральной почтовой станции, в специальном абонентском ящике. Вадим старался не звонить Бопхе слишком часто, ведь трубку мог взять ее отец, у которого могли возникнуть подозрения по поводу их связи. Хотя такой риск был минимальным, так как профессора, который вел теперь бурную политическую жизнь, целыми днями не было дома.

На прогулку они выходили только после наступления темноты и старались не появляться вместе в центральных районах, где они могли внезапно наткнуться на профессора или на его друзей и знакомых. Кроме того, Вадиму не хотелось, чтобы Крижевский или кто-то из сотрудников советского посольства видел его вместе с местной жительницей, которая к тому же была дочерью члена Национального собрания. Такие связи строго осуждались руководством, об этом не раз упоминал и Шахов, проводя с сотрудниками воспитательные беседы перед тем, как отправить их в очередную командировку. Неженатых сотрудников вообще очень неохотно посылали за рубеж.

«Мы с тобой прямо как Ромео и Джульетта», – подшучивал Вадим, когда они с Бопхой гуляли по улицам вечернего города.

«Да, действительно, – говорила Бопха. – Только я все-таки надеюсь, что у нашей истории будет счастливый финал».

За окном стремительно темнело. Влюбленные молча сидели на кровати, прижавшись друг к другу и погрузившись в раздумья. Вадим вспоминал тот день, когда он впервые увидел Бопху во время обеда у профессора, в самый первый день своей командировки. Тогда она была 18-летней студенткой, почти ребенком. С тех пор прошло почти пять лет, Бопха с отличием окончила исторический факультет Сорбонны и теперь преподавала в университете Пномпеня, куда ей помог устроиться отец.