Текст книги "Слезы Бодхисаттвы"

– Пномпень так быстро меняется, – задумчиво произнесла Амара. – Раньше мне он очень нравился, но сейчас в нем стало слишком много людей. Что же будет дальше…

– Да, мне тоже это все не нравится, – кивнул Викрам. – Многие бегут сюда из деревень, где жизнь стала совсем плохой.

Широкий проспект в субботний вечер был запружен людьми. Среди прохожих юрко лавировали нищие, жалобно просившие «один риель», а также назойливые разносчики кокосовых орехов, напитков, леденцов и других мелочей. Один из них подошел к Амаре и начал настойчиво предлагать ей купить у него букетик каких-то невзрачных увядавших цветов. Девушка уже полезла в карман за кошельком, но в этот момент Викрам отогнал приставучего продавца. Тот быстро удалился, ворча себе под нос грубые деревенские ругательства.

Викрама раздражало огромное количество попрошаек, уличных торговцев и воришек на улицах города. Их в столице всегда было много, но за последние два года их число увеличилось в несколько раз. Тысячи сельских жителей хлынули в Пномпень, спасаясь от американских бомбардировок, а также от нищеты и голода, охвативших сельские районы страны после смены власти. Большинство новых обитателей столицы всю жизнь занимались крестьянским трудом и ничего другого делать не умели, поэтому в городских условиях они либо пополняли ряды преступных группировок и армии нищих, либо подрабатывали разносчиками товаров. Устроиться грузчиком на завод или в речной порт уже считалось невероятной удачей.

– Знаешь, отец даже стал запрещать мне одной выходить на улицу после восьми вечера, – сказала Амара. – Говорит, что в городе появилось много бандитов и насильников. Он вообще стал очень беспокоиться за меня. Он спокоен только тогда, когда ты провожаешь меня до дома.

С тех пор как Викрам окончательно переселился в город и смог снимать комнату на заработанные деньги, он мог видеться с Амарой довольно часто. Однако оба целыми днями были очень заняты: он – на тренировках, она – на репетициях. По вечерам юноша часто провожал танцовщицу до ее дома. Иногда он подвозил ее на своем стареньком мопеде, а в те редкие дни, когда ему удавалось пораньше уйти с тренировок, они любили совершать длинные пешие прогулки по столице.

Во время одного из таких вечерних променадов на тихой улочке к ним подошли трое пьяных парней. Один из них, угрожая ножом, попросил отдать все деньги и ценные вещи. Викраму не составило труда обезвредить трех хулиганов несколькими боксерскими приемами, а главному агрессору он сломал нос прямым ударом кулака. Этот случай лишний раз подтвердил правильность слов Сокха: город день от дня становился все более опасным.

– Как твои родители поживают? – вдруг спросила Амара. – Ты давно мне о них ничего не рассказывал.

– Да нормально поживают, – ответил Викрам, по-прежнему не решаясь рассказать девушке правду о почти бедственном положении Хиена и Совади. – Хотя жить в деревне сейчас стало непросто, не то что раньше.

– А почему они не переедут в город?

Викрам и сам много раз задавал этот вопрос своему отцу, но Хиен в ответ только раздраженно махал рукой и отворачивался.

– Я не знаю… – грустно вздохнул юноша. – Может, сходим в кино?

– Да там вроде нет ничего интересного, – сказала Амара. – Только какой-то американский фильм про мафию, но мне говорили, что он длинный и скучный. Ну и вообще, я не люблю смотреть про бандитов.

– Ну как хочешь, – пожал плечами Викрам.

– Тебе хоть дали несколько дней на отдых? – спросила девушка.

– Три дня. Вот думаю сегодня поехать к родителям, завтра вернусь. А послезавтра съездим с тобой куда-нибудь за город, если хочешь.

– Ну конечно, у меня как раз тоже должен быть выходной в этот день, – радостно воскликнула Амара.

Викрам несколько раз возил юную танцовщицу на своем мопеде по окрестностям Пномпеня и в соседние провинции. Однако в последнее время уезжать далеко от города стало опасно. Партизанские отряды кхмерских коммунистов постепенно окружали столицу плотным кольцом и часто открывали огонь по автомобилям и мотоциклам.

– Ладно, тогда ты лучше поезжай к родителям прямо сейчас, – сказала Амара. – Они, наверное, очень переживали за тебя.

– Я не говорил им про бой с Пирумом, – признался юноша. – Я подумал, что если бы они пришли, то я бы еще сильнее волновался.

– Ну все равно поезжай, тебе надо их навестить.

– Да, я, пожалуй, поеду, – кивнул Викрам. – Но сначала я провожу тебя до дома.

– Нет-нет, не стоит, – улыбнулась девушка. – Сейчас еще совсем светло, я сама спокойно дойду.

– Тогда завтра вечером увидимся.

– Я буду репетировать в балетной школе до вечера, – сказала Амара. – Если хочешь, приезжай туда.

Юные влюбленные тепло обнялись и разошлись в разные стороны.

Родная деревня Викрама стремительно менялась, и эти изменения угнетали и пугали юношу. Почти каждый раз, когда он приезжал к родителям, он видел очередной опустевший дом. Совсем недавно опустело и жилище Пучеглазого Тяна, который, как и десятки тысяч других крестьян по всей стране, отправился со своей семьей на заработки в столицу, прихватив с собой только самое необходимое.

Дом Тяна теперь превратился в очередной заброшенный «дом-призрак», которых становилось все больше и больше в кхмерских кхумах. В деревне уже почти не было слышно кудахтанья кур, мычания коров и хрюканья поросят: немногие оставшиеся жители не знали, чем кормить домашний скот, и спешно забивали его, чтобы создать хоть какой-то продовольственный запас.

Со двора старика Свая уже не доносились радостные детские крики: два года назад он умер, и вскоре после этого вся его огромная семья тоже решила переехать в Пномпень. Огромный дом с причудливыми пристройками и надстройками, которые так забавляли Викрама в детстве, теперь тоже опустел и постепенно начал разваливаться на части. В нем нашли приют бродячие собаки, которые громко лаяли и рычали на редких прохожих, видимо, давая понять, что теперь это их законное владение и никто не вправе на него покушаться.

Проезжая по пыльной деревенской дороге, Викрам чувствовал какую-то щемящую боль в душе. Его родной кхум, его отчий дом на глазах угасал, и эту агонию уже вряд ли можно было остановить.

Дом Хиена и Совади по-прежнему был чистым и уютным, однако огород возле него неуклонно съеживался, а манговая роща, которой так гордился отец Викрама, постепенно вырубалась.

Возле дома стоял «Жук» Сопхата, который выглядел каким-то пришельцем из будущего посреди умирающей деревни. Викрам поставил свой мопед рядом с автомобилем и подошел к лестнице, ведущей на крыльцо.

Из комнаты слышался громкий голос Сопхата: дядя о чем-то яростно спорил со своим братом. Викрам тихо поднялся на веранду и притаился возле двери. Через щель в стене ему была видна часть прихожей. Юноша решил не заходить внутрь сразу, а немного послушать украдкой, о чем разговаривают его родственники.

– Не говори глупостей, брат! – воскликнул Сопхат, прохаживаясь взад-вперед по комнате. – Если ты говоришь, что тут совершенно безопасно, то зачем тогда у тебя появилась эта штуковина?

Дядя указал рукой в угол комнаты. Викрам присмотрелся и увидел длинное охотничье ружье, прислоненное к стене.

– Я прекрасно понимаю, зачем тебе оно понадобилось, брат. Тут ведь стало небезопасно, вот ты и прикупил себе ружьишко. Но только ты все равно им никого не подстрелишь, ты ведь и мухи не обидел за всю свою жизнь…

– Послушай, брат, ну что ты от нас хочешь? – устало вздохнул Хиен, стоявший возле окна. – Ты же понимаешь, что не будет нам в городе житья. Что мы там будем делать, ну подумай? Разносить подносы с орехами? Или мешки таскать? Там и так народу полно, куда ж нам-то еще…

– А что ты будешь делать здесь, скажи на милость? – распалялся Сопхат. – В деревне почти никого не осталось, кроме вас с Совади. Семена и саженцы покупать не на что, буйволов у тебя больше нет, да и поле пахать все равно некому. Все развалилось, брат, пойми это! А еще эти бандиты повсюду… Если не думаешь о себе, то хоть о жене подумай.

Совади молча сидела на циновке в углу, опустив голову.

– А в городе что, безопасно, ты хочешь сказать? – парировал Хиен. – Да ты же сам прекрасно понимаешь, что там еще хуже. Бандитов здесь нет никаких, я ружье купил для охоты, что ж тут такого странного?

– Врешь, брат! – не унимался Сопхат. – Тут уже живности никакой не осталось давно, для охоты эти места гиблые, ты лучше меня это знаешь. Да, в городе тоже небезопасно, но там хоть можно найти работу. Я тебе помогу. Один мой друг недавно открыл магазин, и ему сейчас очень нужен помощник.

– Нет, брат, я не брошу свой дом и свое хозяйство, – стоял на своем Хиен. – Я столько лет работал, трудился не покладая рук. И что ж теперь, все вот так бросить и убежать? Скоро все уладится, я в этом уверен. Люди вернутся сюда и снова будут жить в своих домах.

– Эх, какой же ты упрямый все-таки, – раздраженно пробурчал Сопхат. – Я же хочу как лучше, поймы ты! Времена изменились, ты же видишь. А дальше… Кто его знает, что будет дальше. Не похоже, что все скоро наладится, не похоже…

– Я никуда отсюда не уйду, Сопхат, и ты сам это прекрасно понимаешь, – терпеливо повторил Хиен. – Я очень тебе благодарен, но ты зря все это твердишь, брат. Мы с женой уже свое решение приняли, и ты за нас не волнуйся. Мы справимся.

– Ну как знаешь… – вздохнул Сопхат. – Значит, не буду больше к тебе со своими советами лезть.

– А где наш чемпион, он же обещал приехать? – спросил Хиен, торопясь закрыть неприятную тему.

Викрам вышел из своего укрытия, тихо отошел к лестнице и сделал несколько шагов к двери, чтобы родители подумали, будто он только что пришел.

– Ну вот, легок на помине, пэу! – улыбнулся Хиен, шагнув навстречу сыну с раскрытыми объятиями. – Мы тебя очень ждем, дядя тут нам рассказал о твоих подвигах.

«Интересно, что он им там наговорил? – подумал Викрам. – Может, сказал, что я выиграл чемпионат Камбоджи?»

Юноша уселся на циновку рядом с Совади, которая ласково обняла его и тут же вскочила, заявив, что отправляется готовить ужин. Хиен тоже опустился на циновку и принялся расспрашивать сына о его боксерских успехах и жизни в городе. Викрам отвечал уклончиво и коротко: ему не хотелось портить образ чемпиона, который, видимо, нарисовал его дядя, но врать он тоже не привык.

– Мы теперь так редко видимся, пэу, – грустно протянул Хиен.

– У меня много тренировок, я не могу часто приезжать, ты уж извини, па, – начал было оправдываться Викрам.

– Я понимаю, – прервал его отец. – Я не сержусь на тебя. Ты стал совсем взрослым, настоящим мужчиной, теперь у тебя своя жизнь и ты сам принимаешь решения. Это хорошо, пэу, так и должно быть.

Сопхат молча стоял у окна, нервно барабаня пальцами по деревянной стене. После подслушанного разговора Викрам проникся еще большим уважением к своему дяде, который действительно хотел всеми силами помочь брату. После того как деревенское хозяйство начало приходить в упадок и местные власти отобрали у Хиена буйволов на «нужды государства», Сопхат предложил ему деньги, чтобы выкупить их обратно или чтобы купить новых, но гордый Хиен упорно отказывался. Когда Сопхат понял, что деньги брат ни за что не возьмет, он решил помочь ему перебраться в город, однако и эти его старания оказались напрасными. Городская жизнь пугала Хиена, он считал, что в городах люди утрачивают свои лучшие качества.

Викрам помнил, как они с отцом чуть не поссорились пять лет назад, когда он заявил о своем желании перебраться в Пномпень и всерьез заняться боксом. Только заступничество Сопхата помогло убедить Хиена согласиться отпустить сына жить в столицу.

И при этом Хиен настаивал на том, чтобы его сын ходил в школу и потом получил высшее образование, хотя где его можно получить, как не в городе? Впрочем, Викрам часто не понимал доводов своего отца, который имел обыкновение противоречить сам себе…

Скромный ужин на веранде прошел в молчании. Хиен, как обычно, молниеносно опустошил свою пиалу с рыбой и рисом и громко причмокнул, давая этим понять, что его ужин окончен. Сопхат вяло ел свой суп с нахмуренным и задумчивым видом. Тишину нарушила Совади.

– А ты знаешь, пэу, школу-то нашу закрыли, – тихо сказала она, взглянув на Викрама. – Учеников стало совсем мало, вот ее и решили закрыть.

– Жалко, – вздохнул Викрам. – Там были хорошие учителя.

Юноша вспомнил свою любимую учительницу кхмерского языка по имени Млих, чьи волосы так приятно пахли жасмином. Где она теперь? Наверное, тоже пытается найти работу в Пномпене, как и сотни других сельских учителей.

– Интересно, как там поживает наш бывший сосед Пучеглазый, – задумчиво протянул Хиен. – Он мне даже не сказал, куда направляется. Просто взял и ушел вместе с женой…

– И правильно сделал, – тихо проворчал Сопхат.

– Ладно, брат, не будем об этом. Мы уже достаточно поговорили, – сказал Хиен. – Ты на ночь останешься?

– Да нет, я поеду. Спасибо за все, – сказал Сопхат и спустился во двор.

Викрам остался у родителей на ночь, впервые за последние два года. Он уже отвык спать на жесткой бамбуковой лежанке и слышать громкий стрекот цикад и кваканье лягушек за окном, поэтому долго не мог заснуть. К тому же Хиен и Совади дружно и раскатисто похрапывали в соседней комнате.

Юноше вдруг вспомнился эпизод из детства, тот день, когда они с Пучеглазым Тяном пошли в поле запускать бумажного змея. Тян несколько дней мастерил его из картона, бамбуковых палок и разноцветных кусков бумаги и картона, а восьмилетний Викрам помогал ему.

Наконец змей был готов, и настал торжественный момент запуска. Мальчик натягивал тонкую леску, а Пучеглазый держал змея, готовясь отпустить его в полет. Когда подул сильный порыв ветра, Тян отпустил змея, а Викрам изо всех сил потянул леску своими маленькими ручками. Большой картонный змей резко рванулся вверх и начал стремительно набирать высоту. Через несколько секунд он парил высоко-высоко в небе, а маленький Викрам громко кричал от радости, наблюдая за его прекрасным полетом.

Внезапно ветер резко усилился, змей снова рванулся вверх, и леска лопнула. Мальчик с ужасом увидел, как большой картонный красавец, которого они с соседом так долго и старательно мастерили, улетает далеко-далеко, и его уже невозможно вернуть назад. Викрам горько зарыдал, но Тян подбежал к нему и принялся успокаивать.

«Не нужно плакать, малыш, – говорил Пучеглазый, вытирая слезы со щек мальчика. – Он же теперь свободен и может лететь, куда хочет. А мы с тобой смастерим новый, он будет еще лучше, так что не переживай!»

Вскоре Тян подарил мальчику нового змея, который и впрямь был гораздо красивее предыдущего и уже не срывался с лески, даже после десятка запусков.

«И где теперь Тян?» – думал Викрам, глядя сонными глазами в потолок комнаты. Юноша надеялся, что у его бывшего соседа все хорошо и что он по-прежнему не теряет своего неиссякаемого оптимизма.

Глава третья

Команда к подъему раздалась ровно в шесть утра. Апанг с трудом разлепил сонные веки, потянулся на рваной циновке и поднялся на ноги. Двадцать четыре юных бойца, спавших с ним под одной крышей, уже торопливо натягивали свои черные робы, нахлобучивали на головы серые кепки и обертывали вокруг шеи красные крамы. Тесный спальный барак весь будто ожил: отовсюду слышался топот босых ног, шуршание одежды, недовольное посапывание и зевота.

За суетливыми действиями бойцов наблюдал взводный командир Чхон, строгий молодой человек лет двадцати, который почти никогда не улыбался и все время что-то жевал, медленно двигая своими узкими челюстями. Когда он говорил, то создавалось ощущение, что он пережевывает каждое слово, а затем небрежно выплевывает его.

– Шустрее, шустрее, сонные улитки! – недовольно прокричал Чхон, подгоняя самых медлительных ребят, которые еще только собирались встать с циновок. – Сегодня очень важный день, дел полным-полно, хватит тут разлеживаться, ленивые тараканы!

Окрики взводного заставили лентяев мгновенно встать на ноги и молниеносно одеться. Чхон был хорошим командиром и умел заставить бойцов себя уважать. Вскоре барак опустел, ребята выскочили на улицу и построились возле входа.

Чхон строго оглядел вытянувшихся по струнке бойцов, продолжая неторопливо двигать челюстями. Командир медленно прошелся перед строем, пересчитывая своих подопечных. Все двадцать пять человек были на месте.

У соседнего барака тоже проходило построение, и оттуда доносился резкий визгливый голос другого взводного командира, который за что-то отчитывал одного из своих бойцов. Он вообще любил начинать утро с выговоров: ему казалось, что таким образом можно повысить дисциплину и заставить юных солдат всегда быть бдительными. Что касается Чхона, то он не любил придираться к своим бойцам, а если и делал кому-то выговор, то только за реальный проступок.

Взвод, в который попал Апанг, называли «взводом стариков». Самому младшему бойцу было шестнадцать лет, а самому старшему – восемнадцать. Другие взводы на секретной тренировочной базе №9 пополнялись мальчишками в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет. А самому младшему солдату на базе недавно исполнилось одиннадцать.

После утреннего построения ребята отправлялись завтракать. Прием пищи проходил за длинными деревянными столами, расставленными под широкими навесами из пальмовых листьев. В тот день на завтрак снова дали жидкую кашу из риса и кокосового молока. По команде взводных ребята уселись на грубые деревянные скамьи, каждый взял в руки миску и принялся быстро вычерпывать ее содержимое металлической ложкой. Через пару минут прием пищи был окончен.

– Сейчас опять, небось, выдадут автоматы без патронов, – проворчал на ухо Апангу сидевший рядом с ним косоглазый паренек по имени Писет. – Надоело мне это дерьмо.

– Мне тоже надоело, – ответил Апанг. – Как будто в игрушки играем.

После завтрака бойцы построились рядом со столовой, и Чхон снова оглядел их своими вечно недовольными желтоватыми глазами.

– Сейчас будет тренировка по стрельбе, – коротко сказал он. – Каждый берет свой автомат со склада, и все опять строимся здесь.

– Опять без патронов будем стрелять? – не удержался Писет.

– Патроны получите в бою, – ответил командир. – Не волнуйтесь, это будет уже совсем скоро. А пока бегом за автоматами, засранцы!

Ребята побежали к расположенному недалеко от столовой небольшому бараку, в котором хранилось оружие и боеприпасы. Его постоянно охраняли двое крепких, вооруженных солдат. Караул сменялся два раза в сутки.

Один из охранников склада открыл дверь барака и начал вытаскивать оттуда потертые автоматы Калашникова. Получив оружие, юные бойцы снова строились на площадке у столовой, готовясь выполнять дальнейшие приказы своего командира.

Занятия по стрельбе без патронов казались Апангу, как и большинству его товарищей по взводу, совершенно бессмысленными. Юных бойцов заставляли без конца разбирать и собирать автоматы, целиться в старые мишени из фанеры, развешанные на деревьях, учиться наносить удары прикладом, а также ползать по земле с оружием в обнимку. Лишь несколько раз бойцам выдали боевые патроны и разрешили по-настоящему пострелять.

Стрельба приводила Апанга в восторг. Оглушительные автоматные очереди пьянили его своей мощью, и он представлял себе, что стреляет не по фанерным мишеням, а по живым врагам, которые тут же падают на землю и умирают. Юный боец быстро стал проявлять чудеса меткости и не только поражал все мишени, но один раз даже умудрился подстрелить пробегавшего по лесу зайца.

Хотя стрелять по людям Апангу пока не доводилось, сам он уже успел побывать под пулями. Это случилось около двух лет назад. Ночью на их партизанский отряд внезапно напали солдаты правительственных войск и начали безжалостно расстреливать бойцов, многие из которых даже не успели проснуться и осознать, что происходит.

Апангу тогда повезло: в момент нападения он отошел в лес справить нужду и смог убежать. За ним погнались двое солдат с фонарями в руках. Апанг бежал через джунгли, не разбирая дороги, за его спиной звучали выстрелы и слышались крики военных, которые стремительно догоняли его. Однако ему каким-то образом все же удалось оторваться от преследователей. К утру он снова попал к своим и рассказал им обо всем, что ему довелось пережить.

В той ночной атаке погибли его друзья, Тьрук и Тьяп. Он также лишился своего старого пистолета, который остался в лагере и наверняка перешел в руки какому-нибудь толстому пномпеньскому солдату.

Остальным ребятам тоже не терпелось поскорее применить оружие по его прямому назначению. Особое нетерпение выказывал угрюмый паренек с большими оттопыренными ушами, которого во взводе прозвали Лопоухим. Он обращался с автоматом бережно, как с домашним животным, и каждый раз очень переживал, когда оружие приходилось возвращать на склад. Лопоухий был прекрасным стрелком и в те редкие дни, когда бойцам выдавали патроны, неизменно попадал в самый центр мишени.

– Я представляю себе, что это американец, – шепотом приговаривал он после очередного выстрела. – Мы ведь будем убивать этих ублюдков? Конечно, будем. Они мне за все ответят, гады!

Как выяснилось, все родные Лопоухого погибли во время бомбардировки приграничной деревни, где жила их семья. Мальчик выжил лишь чудом. Он несколько дней бродил по джунглям и, в конце концов, вступил в один из партизанских отрядов Ангки, секретной организации, которая боролась за освобождение Камбоджи от проамериканского режима. Там ему объяснили, кто совершил налет на деревню и убил его родственников. С тех пор он мечтал лишь об одном: убить как можно больше американцев.

После упражнений с автоматами бойцы сдали оружие на склад, и сразу же началась следующая тренировка: рукопашный бой. Командиры на базе, как и большинство бойцов, были из простых крестьянских семей, и никто из них не владел тонкостями единоборств. Поэтому целью таких тренировок было просто научить юного бойца махать кулаками и не сдаваться до последнего, даже если у него отняли оружие и помощи ждать неоткуда.

Тренировки по борьбе проводились на небольшой полянке у самого леса. Ребята разбивались на пары и дрались друг с другом до тех пор, пока один из них не падал на траву.

Апангу в детстве редко приходилось драться с кем-нибудь в одиночку. Его всегда сопровождали верные друзья Тьрук и Тьяп, которые помогали ему побеждать во всех потасовках и стычках. Здесь же приходилось уповать лишь на собственные силы.

Впрочем, парень быстро научился драться и укладывать на лопатки даже тех противников, которые были сильнее его. Вот и в то утро он без труда справился со здоровенным увальнем по прозвищу Слоновья Нога, который хоть и обладал огромной физической силой, но был страшно неуклюж и медлителен. За свою неповоротливость он сначала получил кличку Слон, однако потом кто-то расширил его до Слоновьей Ноги. С тех пор все в лагере, даже командиры, называли его только так, а его настоящего имени никто уже не помнил.

В Ангке вообще было принято придумывать друг другу различные прозвища и клички, а не называть друг друга по именам. Командирам так было гораздо удобнее запоминать бойцов, да и самим юным солдатам часто не хотелось раскрывать свои настоящие имена.

После ловкого удара Апанга Слоновья Нога грохнулся на траву и жалобно застонал от боли. Командир Чхон усмехнулся, глядя на поверженного здоровяка, и одобрительно кивнул Апангу, который тут же начал помогать своему противнику встать на ноги.

Успехи на занятиях на тренировочной базе не особенно радовали Апанга. Он жаждал попасть в настоящий бой, где можно будет убивать врагов и отомстить за смерть своих друзей, которых так подло убили солдаты правительственных войск. Однако парню пока не довелось поучаствовать ни в одном сражении, хотя он служил в Ангке уже более четырех лет.

Апанг считал себя неудачником. С тех пор как он повстречался в лесу с двумя бойцами Ангки, которые подарили ему пистолет, ему уже не раз предоставлялась возможность проявить себя в бою, но судьба будто стремилась помешать ему. Перед тем как попасть на секретную базу №9, парень побывал в нескольких партизанских отрядах, которые периодически участвовали в боевых операциях и вылазках, однако каждый раз случалось что-то такое, что мешало ему самому броситься в бой. То это была тропическая лихорадка, после которой он с трудом оправился, то вывихнутая нога, то внезапные переходы из одного отряда в другой по решению командиров. В общем, его преследовали сплошные неудачи.

После стрельбы и рукопашного боя ребята обычно отправлялись на политзанятия, которые проводились несколько раз в неделю на просторной деревянной площадке под навесом, расположенной в самом центре базы, возле центрального барака, в котором располагался штаб.

Занятия проводил упитанный политработник, которого бойцы промеж себя звали Медведем из-за его неловкой косолапой походки и неприятного рычащего голоса. Большинству бойцов его лекции казались скучными и бессмысленными, однако их прослушивание было строго обязательным, и командиры почему-то придавали им особое значение.

В партизанских отрядах, в которых довелось побывать Апангу, тоже были политработники и специальные инструкторы, которые разъясняли бойцам сущность и главные идеи Ангки. Часто это были не кхмеры, а китайцы, которые говорили по-кхмерски с сильным акцентом и изъяснялись так, что многие бойцы вообще не понимали, о чем они говорят. Медведь был чистокровным кхмером, однако его речи тоже казались бойцам странной нелепой тарабарщиной.

Политрук заложил руки за спину и важно прошелся взад-вперед по деревянному помосту, пока ребята рассаживались на расстеленных на полу циновках. Когда все бойцы заняли свои места, политработник оглядел их строгим взглядом своих маленьких хитрых глазок и начал свою традиционную «проповедь». Первым делом он вновь завел речь о важности Ангки для каждого бойца:

– Вы всегда должны помнить, что Ангка для вас теперь является и отцом, и матерью, и братом, и сестрой, и бабушкой, и дедушкой. Вы должны быть полностью преданы ей, теперь ваша жизнь принадлежит только Ангке. Если вы будете верно служить ей, то она отблагодарит вас, но если вы предадите ее интересы, то она жестоко накажет вас за это. Не забывайте об этом ни на секунду, солдаты Ангки!

Медведь обычно начинал свою речь в спокойной и тихой манере, но затем распалялся, краснел, все быстрее и быстрее ходил по скрипучему помосту, а иногда начинал махать руками, почти переходил на крик и брызгал слюной в разные стороны. Ребят очень забавляли эти трансформации в поведении тучного политработника, и во время его странных речей они украдкой подмигивали друг другу, посмеиваясь над ним.

Апанг уже знал, что после вступления о ценностях Ангки Медведь обязательно заведет речь о вреде больших городов. Политработник действительно поспешил перейти к своей любимой теме.

– Совсем скоро Ангка будет единственной силой в стране, – говорил Медведь, стараясь придать своему голосу пафосный и торжественный тон. – Мы прогоним людей из городов, очистим нашу землю от этого зла. Все, кто живет в городах, будут работать, работать по-настоящему. Мы заставим их пахать землю на полях, выращивать рис, заниматься полезным трудом. Мы научим их понимать, что такое настоящий труд. Сейчас они плавают в бассейнах, жрут до отвала и напиваются в барах и ресторанах, но скоро всему этому придет конец!

О том, что Ангка контролирует уже почти всю страну, Апанг слышал все чаще. Об этом в последнее время говорил не только Медведь, но и почти все командиры на базе. До бойцов доходили слухи, что Пномпень окружен, правительственные войска терпят сокрушительные поражения и до полного освобождения Камбоджи остается совсем немного.

Апанг все сильнее ощущал жгучее нетерпение. Ему так хотелось поскорее вырваться из этих секретных лесных укрытий и начать действовать! Он уже представлял себе, как наводит дуло своего автомата на солдат, которые убили его друзей, и выпускает по ним длинную очередь. Хотя нет, он сначала заставит их немного пострадать, помучаться, а потом уже хладнокровно прикончит…

Медведь увлеченно продолжал свою пронзительную речь. Хотя он повторял изо дня в день одно и то же, его эмоциональный пыл лишь нарастал от занятия к занятию. «Интересно, а как он сам поведет себя в бою?» – мысленно спрашивал себя Апанг. Парню почему-то казалось, что политрук хоть и был мастером молоть языком, а в боевых условиях мог запросто струсить и забыть про все те ценности, которые он с таким жаром проповедовал.

– Радио, телевидение, газеты – ничего этого больше не будет, – говорил Медведь. – Это все часть гнилого, гибнущего общества, которое мы с вами должны перевоспитать. Заводы, фабрики, университеты – все это порождение капитализма, который развращает и портит людей. Скоро у всех будут равные права, все будут равны друг перед другом, все будут братьями и сестрами, все будут солдатами Ангки!

Политработник сделал небольшую паузу, чтобы немного перевести дух после очередной пламенной тирады, и тут с дальнего конца площадки послышался тихий храп. Апанг оглянулся и увидел, что его издает маленький тощий паренек, которого во взводе прозвали Птенчиком. Бедняга с большим трудом переносил ежедневные тренировки и постоянно имел очень сонный вид, однако при этом все время повторял, что готов стать настоящим солдатом. Теперь Птенчик мирно дремал, прислонившись к деревянному столбу, который поддерживал соломенный навес над помостом.

Медведь гневно сверкнул своими маленькими глазками и подошел к задремавшему бойцу. Птенчик тут же очнулся и уставился на разгневанного политработника испуганными сонными глазами.

– Встать, боец! – строго скомандовал Медведь.

Паренек вскочил на ноги и весь затрясся от волнения. Проповедник Ангки еще раз смерил его недовольным взглядом.

– Расскажи-ка мне, в чем заключается вред больших городов? – спросил Медведь.

– Города – это порождение капитализма. Все их жители заражены буржуазной идеологией. Их необходимо перевоспитывать, заставлять трудиться на полях, – оттарабанил Птенчик, быстро справившись с волнением.

Паренек был очень смышленым и умел схватывать все на лету, поэтому сейчас с легкостью повторил то, что политработник неустанно твердил ребятам практически на каждом занятии. Апанг мысленно позавидовал своему товарищу по взводу: сам он вряд ли смог бы вот так без запинки повторить все то, что говорил Медведь.

Для большинства ребят, которые были выходцами из глухих деревень и не умели ни читать, ни писать, все эти слова и формулировки казались странными и непонятными. Они с трудом представляли себе, что такое капитализм и уж тем более буржуазная идеология. Ясным для них было одно – что скоро в стране не будет городов, не будет богачей, и именно они станут ее настоящими хозяевами, а горожане будут послушно выполнять их приказы.