Текст книги "Бес новогодней ночи"

Дед Мазай и Зайцев

К литературному тезке, спасителю ушастых, дед Мазай ни малейшего отношения не имеет. И внешнего сходства тоже никакого. И вообще дед не по этой части, и по паспорту числится Ермаковым Семеном Петровичем. А прозвище свое получил по причине жгучей страсти к футболу, которая проснулась в нем поздно, но с неистовой силой. Так, что ни одного чемпионата, ни одной хоть сколько-нибудь серьезной игры за последние шесть лет Мазай не пропустил. По телевизору, разумеется. Причем, болеет он как-то странно. Нормальный болельщик восторг до дрожи в коленках и наивысшее напряжение испытывает когда «свой» нападающий ломится к воротам чужой команды. И готов истерить, орать, визжать, прыгать и как заклинание повторять: «Давай, давай, давай, давай!!!». Мазай в такие моменты остается внешне равнодушным. Но когда «чужой» нападающий приближается к воротам «наших», дед приходит в бешенство, брызжет слюной на экран, и ревет как хряк под ножом: «Мазай, мазай, мазай!». С четким ударением на второй слог. Отсюда и прозвище. На вопрос, почему так, Петрович с хитрым прищуром отвечает:

– Да уж, коли наш прорвался до ворот, так и без моей помощи забьет. А вот чужому помешать, хоть бы и в ничью, – святое дело…

Такое вот креативное отношение к игре. Хотя Петрович дед добродушный, сроду никому зла не пожелал, и ни одну сельскую дворнягу пинком не угостил, даже подшофе. А главная его страсть, – вишневый сад, который он холит, и лелеет полжизни. И не просто холит, или там на чистую продажу собирает пуды ягоды, но и новые сорта выводит по любительски. И нет в райцентре вишни крупнее и слаще, чем у Мазая.

А Зайцев, он и есть Зайцев. По папе с мамой. Александр Николаевич. Ему бы с такой фамилией зоологом стать, а он биофак окончил, аспирантуру, и второй год в сельской школе детишек уму-разуму учит, сам попутно постигая из биологии то, что детишки с пеленок не хуже учителя усвоили. Попутно, вроде как, диссертацию пишет. Такой вот тандем. Когда Зайцев впервые увидел сад Мазая, – ахнул. А, узнав, что тот и новые сорта вывел, загорелся непременно деда до мировой славы, как до венца, довести. И все проблемы с оформлением патентов обещался взять на себя, и пропадал в дедовом саду все свободное время. Мазай на его обещания только отмахивался:

– Пустое, Александр Николаевич. Спасибо, конечно, на добром слове. Да мне слава под старость лет, как молодая жена. В смысле уже без надобности. Лишь бы людям в радость было. А сад я кружку твоему ботаническому оставлю, как помру. Вот ты все и продолжишь.

Зайцев, невесело усмехнувшись, отвечал:

– Эх, Семен Петрович… Поверил бы, да детей ваших знаю. Разве ж они допустят?

Мазай сердито топнул, и отрезал:

– А я и спрашивать не стану, моя воля. Я им и пенсию последнюю не оставлю. Вот получу сам, и помру со спокойной душой.

Старшая дочь Мазая Татьяна, нынче живущая в городе, – родная. Прижимистость ее по селу хорошо известна. Второй сын, приемный, Николай, тоже славой щедрого человека в селе не пользуется. Легче в июне снега с неба дождаться, чем у него в феврале выпросить. Так что Зайцев не напрасно скепсис определенный испытывал. И спешил с оформлением патентов на новые сорта, чтоб на Мазая выписать, пока жив. Чтобы память осталась.

А в среду дед Мазай умер. Как и грозился, в день пенсии…

В субботу, в день похорон, приехала Татьяна с мужем Андреем и сыном Сергеем, студентом второкурсником. Деда похоронили на сельском кладбище, рядом с покойной женой, где он давно приготовил себе место. На поминки собралось народу не так, чтобы много, но в просторный мазаев дом набились битком. Вся дедова пенсия и ушла на помин его души. Даже Татьяна добавила свои кровные. Помянули добром, каждому за столом было, что хорошего сказать. Николай, после пятой не чокаясь, затянул, было «Скакал казак…», но то ли слова забыл, то ли сообразил что не к месту. Поперхнулся, икнул, и замахнул шестую стопку, обильно закусив селедочкой. Откинувшись на стуле, по-хозяйски обвел комнату глазами, и радостно сообщил:

– Папа при жизни дом с садом мне обещал. Развернусь теперь.

Жена его Галина поддакнула:

– Ага. Сама не раз слышала.

Татьяна, округлив глаза, выпалила:

– Что значит, тебе обещал? А меня, родную дочь, побоку? Мне то что?

Галина снова вклинилась:

– А тебе он машину хотел с гаражом, и деньги с книжки. Говорил, говорил. Люди подтвердят. Да и на кой вам дом с садом? С собой, что ли, увезете?

От такой наглости у Татьяны губы задрожали:

– Нет, ну вы посмотрите, а? «На кой?»! На той! Мало ли, что люди подтвердят? Мы наследники первой очереди, и поделим все имущество поровну. А вам бы помолчать. Не усынови папа Кольку, так и был бы приемышем.

Николай, окончательно соловея, брякнул:

– Да ты на себя посмотри, интеллигентша! Всю жизнь бухгалтером чужие деньги считаешь, аж руки трясутся от жадности!.. Хрен с тобой. Поровну, так поровну. Пусть по закону. А долю дома и сада мы у вас выкупим. Нашему Кирюшке жениться пора, вот и отделится. Все новый дом не ставить. А папкин, царствие ему небесное, еще лет сорок простоит. Опять же удобства.

– А вот фиг тебе, – взвилась Татьяна, и натурально показала братцу смачный кукиш, не забыв сплюнуть на пальцы. – Еще попросите, чтоб мы продали то. Больно не с того разговор начали.

Сергей, не выдержав, поднялся из-за стола, и укорил:

– Мама! Как не стыдно? У дедушки на могиле еще земля не высохла.

Татьяна, сменив тон на заискивающий, запричитала, крестясь:

– Ой, Сереженька, прости. И ты, папа, прости. Не знаю, что на меня нашло… Сереженька, ты куда? Завтра бы поехал.

Сергей, набрасывая ремень спортивной сумки на плечо, отрезал:

– Нет уж. Успею на последний автобус. Не хочу смотреть, как вы делиться будете.

И ушел. А Татьяна, почувствовав себя вольготнее в отсутствие сына, которого побаивалась, мечтательно осмотрела комнату:

– А мебель мы заберем. Ретро в моде.

Николай в ответ недовольно проворчал:

– Не спеши, сестричка. Что значит, заберешь? Может, мой Кирюшка тоже хочет в ретре пожить? Может, я и мебель откуплю? Я вот, положим, кроликов и курей хочу забрать. Отдашь?

– Да забирай! Мороки больше резать.

– Ну, сговорились. Сегодня покормлю еще, а завтра перевезу. Вы с Андреем, когда домой?

– Поживем еще. Девять дней справим. Мы ж в отпуске…

Расходились в сумерках. Татьяна, провожая гостей, шикнула на мужа, и послала его взглядом к Вадиму, соседу Мазая напротив. Тот, понятливо кивнув, цапнул Вадима под локоток, и отвел в сторонку:

– Слышь, Вадим. Я знаю, ты бы не прочь «Ниву» Семена Петровича купить. И гараж. Тебе удобно, рядом же. И гараж не в усадьбе, а за забором. Возьмешь? По-соседски сторгуемся.

Вадим хмыкнул, покрутив головой:

– Да вы разделите сначала все, а потом уж торгуйте. Нет же у вас ладу. Как бы до суда не дошло. Вот оформите наследство, тогда, пожалуй. Машинка ухоженная, и гараж добротный.

Но, уходя, снова недоверчиво покрутил головой. И уже дома посетовал жене:

– Чую я, не кончится у них по мирному этот дележ. Не иначе как до суда дело дойдет. Каждую тряпку на проценты разделят. А «Нива» у Мазая хорошая, я на нее давно глаз положил.

И как в воду смотрел. Из дома напротив долго еще доносились вопли и ругань. Видно, Татьяна с Николаем после ухода гостей взялись делить наследство уже всерьез, торгуясь и выцыганивая каждую мелочь. Чем кончилось, слышно не было. Но, судя по тому, как Николай с Галиной уходя зло хлобыстнули калиткой, консенсус на данном этапе достигнут не был.

Рано утром Николай приехал на своей «ГАЗели» за курями и кроликами. И разочаровался в жизни. Дверь курятника была раскрыта настежь, клетки с кроликами тоже пустовали. Часть живности кудахтала, и скакала по огороду, старательно склевывая посевы мака и обгладывая сочные вилки капусты. Уже его собственного урожая, как уверовал Николай. Половина кур лежала пьяненькая, кролики довольно прядали ушами, и на нового хозяина внимания не обращали. Никакого почтения к новой власти. Где были остальные члены зоологического сообщества – Бог весть. Отловив кого смог, Николай загрохотал кулаком в дверь, на крыльцо вышла сонная Татьяна, и непонимающе уставилась на брата:

– Ну, чего спозаранку будишь?

Тот с ходу атаковал:

– Ты живность выпустила, вредина? Где теперь ее искать?

– Я???!!! Да на кой они мне? Твоя живность, ты и следи.

Вид и тон у сестры были такими искренними, что Николай засомневался. Пес его знает, может, и нахулиганил кто из соседских мальчишек? Он в улице многим пацанам уши драл, за то, что отцовскую вишню через забор обдирали. Есть кому насолить. И персонального виновного не сыщешь.

Сплюнув в сердцах, сел за руль и поехал, крикнув на ходу:

– Если вернется кто из кролей, отлови! Курей я почти всех собрал.

Сестра с крыльца буркнула:

– Щас… Делать мне больше нечего.

А вышедшему на крыльцо мужу, на его вопрошающий взгляд, пожала плечами, и сонно ответила:

– А ничего. Утерся и поехал. Ну, что стоишь? Щипай, давай, петушка то. А на ужин жаркое будет…

На следующее утро Татьяна сама проснулась спозаранку, вышла на крыльцо, зевнула, и замерла с открытым ртом. На минуту, не меньше. Потом заголосила:

– Андрей!.. Андрей, черт бы тебя побрал! Иди сюда. Машину угнали!

Муж выскочил на крыльцо, поспешно застегивая на ходу брюки, и вприпрыжку кинулся к распахнутому гаражу. «Нива», к счастью, стояла на своем обычном месте. Но лучше бы ее угнали. На время. Далеко все равно бы не уехали, бак почти пуст. Так нет, разукрасили как индейский тотем. Капот, двери, крыша и лобовое стекло щедро были политы вонючей краской. Судя по запаху – нитрой. Вдоль бортов тянулись свежие и глубокие царапины, аж до металла. Все четыре колеса, а так же зимний комплект резины, оказались проколотыми. И сиденья изрезаны ножом варварски, без надежды на восстановление.

Татьяна охнула, Андрей схватился за голову, и рыкнул:

– Надо было тебе… Дура! Я ж говорил, он мстительный.

Жена не замедлила отозваться:

– Сам дурак!

А сосед Вадим, с интересом наблюдая из-за своего забора, ухмыльнулся, и предложил:

– Слышь, Танька. Я, пожалуй, куплю у тебя ее за полцены.

– Да ты сдурел?! – взбеленилась Татьяна. – Меньше чем за сто пятьдесят не отдам. Ведь как конфетка… Была.

Вадим хохотнул:

– Вот именно что была. А теперь, сколько в ремонт вкладывать? Шпаклевка, мастика, покраска. Сиденья так заново обтягивать. Дешевле новые купить. А вулканизация? Эх, Татьяна… Говорил тебе, дождитесь раздела…

Участковый, вызванный Андреем, задумчиво посмотрел на машину, гараж, и констатировал:

– Замок хлипкий, гвоздем открыть можно. Судя по почерку – мальчишки набедокурили.

На писк Татьяны: «Да брат это! В отместку…», пожилой капитан сурово уточнил:

– Факты есть? За что в отместку?

Татьяна язык прикусила, и потупилась. А капитан подытожил:

– Не клевещите, не имея оснований. А иначе вас привлеку. Будем искать…

К вечеру приезжал Николай, забрать что-то из инструмента, который, якобы, одалживал отцу. Дескать, клети для кроликов расширять надо. Инструмент Татьяна отдала, но проводила таким откровенным взглядом, что Николай обернулся, как от ожога, и выпалил:

– Да не трогал я твою «Ниву», черт бы тебя побрал! Больно надо. Твоя машина, ты и следи.

Лучше бы последней фразы, явно возвратной, он не говорил. Через день пропала его телка, прямо с выпаса. Коллективный пастух божился, что и на минуту не задремал, и куда эта чертова блудня могла уфитилить, ума не приложит. Волки в районе как будто не хулиганят. К тому же лето, чего ради им на люди выходить, когда и в лесу еды полно бегает и скачет? Галина в ответ голосила, что ее Зорька уж такая умница, такая лапочка, что самовольно ни за что бы не ушла. И домой всегда возвращалась как привязанная. Если жива, конечно. Под конец завыла:

– Не иначе, как сманили вкусненьким, и зарезали.

Словом, дело принимало криминальный оборот. К счастью, Зорьку ближе к ночи нашли, в болоте, в трех километрах от села. Грязную, дрожащую, тоскливо ревущую и явно скучавшую по родному уютному сараю. Вытягивали ее трактором. Николай при этом скрипел зубами, вполголоса матерился, и сыпал проклятиями. На чью голову, не уточнял. Татьяна с Андреем свою причастность к пропаже телки отвергали начисто.

Битва за наследство разгоралась. Соседи Мазая кто с ухмылкой, кто осуждающе покачивали головами, глядя, как дети старика доходят до кондиции откровенного противостояния. Однако вмешиваться никто не желал. И только Зайцев не выдержал, и обратился к участковому:

– Антон Васильевич, остановите хоть вы их. Ведь так и до поножовщины дойти может.

Капитан сумрачно зевнул, и парировал:

– Вот когда дойдет, тогда и вмешаемся. А пока криминала нет.

Зайцев аж руками всплеснул:

– Как нет? А машина?

– Ищем. Соседи ничего не сообщают, свидетелей акта вандализма нет.

– А пропавшая телка?

– Не факт. Могла и сама в болото забрести. И вообще, Александр Николаевич. Вы, конечно, человек уважаемый, но займитесь лучше вашими детишками. Поверьте мне, не стоит вам вмешиваться. Я на этом участке восемнадцать лет. Этих двоих как облупленных знаю. Их уже не перевоспитаешь. Мазая жаль, да внуков его…

На седьмые сутки жительства в мазаевом доме, ночью, Андрей проснулся от чувства тревоги, жажды и зверского желания закурить. Спать в доме тестя было непривычно, и он уже проклял все, и зол был на жену за то, что уговорила его остаться пожить. Да еще в эту свару ввязалась, прах ее дери. И чего искать приключений на свой тыл?

Прошлепав босыми ногами в кухню, жадно напился воды из чайника, и вышел на веранду закурить. И только тут сообразил, отчего тревожно на душе. Ветер на улице поднялся, и завывал на все лады, шумя кронами растущих за огородом вязов. Неуютно было и прохладно. Андрей потянулся за курткой висевшей на гвоздике возле окна, и насторожился. Показалось, как будто тень мелькнула в саду. И ночка воровская, шумно и ветрено. Подумал: «Кстати я проснулся», прихватил на всякий случай банную кочергу в углу, тихо скользнул за дверь, и покрался в сад.

Под вишнями и впрямь кто-то шастал, но фигура была совсем не мальчишеская. Здоровый такой мужик, весь в черном. Андрей ухмыльнулся, погладил кочергу и покрался к злодею, неслышно ступая босыми ногами по земле. Встав в двух шагах за спиной, гаркнул:

– Кто такой? Что делаешь?!

Диверсант оказался стеснительным, представляться не стал, и дал деру. Нагнав его в два прыжка, Андрей толкнул в спину, мужик кубарем покатился по земле, роняя из рук то ли бадейку, то ли бидончик. Прыгнув вредителю на грудь, Андрей чиркнул зажигалкой. Ветер погасил пламя почти мгновенно, но рассмотреть лицо племянника жены Андрей успел. И укоряющее ахнул:

– Кирюха, ты?! Вот уж от тебя не ожидал.

Кирилл, чуть не плача выругался:

– Да идите вы все! Батя заставил! Иди, говорит, да иди. Ну, я и пошел. Сто лет бы мне оно не надо было. А батя с мамой как с цепи сорвались. Выживем их, говорят, уедут, мы дом и займем. Легче будет отвоевать. Дескать, тебе надо. По осени жениться…

– Машину тоже ты?

– Батя… А курей с кроликами и телку вы?

Андрей понуро кивнул:

– Я… Жена заставила, будь она не ладна. А-а-а, пошли они все. Утром же уеду. А ты чего делал то?

И щелчком откинул почти истлевшую сигарету. Кирилл крикнул было «Не надо!!!», но реакция у Андрея запоздала. Окурок приземлился прямехонько рядом с канистрой, как оказалось. Сообразив, что к чему, Андрей в ужасе прыгнул на окурок с орущего племянника, унюхал едкий запах бензина, и тоже истошно заорал:

– Твою мать!

Лицо обдало жаром от вспыхнувшей канистры, огненная дорожка стремительно побежала к ближайшей вишне, от нее к другой, третьей, и через пять секунд половина сада занялась свечкой.

Соскакивая на ноги, обмахивая опаленное лицо, Андрей рявкнул:

– Поджечь, что ли хотел? Вот дурак! В такой-то ветер!!! Гаси, давай! Курткой, курткой!

Кирилл, срывая с себя куртку, рванулся к ближайшему дереву, слезно прокричав:

– Я только корни хотел полить! Батя сказал, нам, дескать, и половины хватит…

А ветер, как на грех, разошелся с новой силой, сменил направление, и огонь заскакал с дерева на дерево. И искры полетели в сторону дома. А рубленый дом просох в засушливые дни до звенящей струны, и, где-то на крыше веранды, уже занялся огонек, при виде которого у Андрея душа похолодела. Оставив вишни он рванулся к дому, над головой пролетела горящая ветка, и плюхнулась на конек крыши, рассыпая искры и шипя скукожившимися листочками…

Дальше Андрей помнил смутно. Как жену из горящего дома тащил – помнит. Как она вопила, что деньги и документы надо забрать, тоже помнит. Видел, как в домах по улице зажигался свет и к дому Мазая бежал народ с лопатами и ведрами. Потом выла сиреной пожарная машина, мелькало в толпе испуганное лицо Кирюшки, в стороне тупо сидела на земле парализованная страхом Татьяна, безучастно глядя, как горит отцовский дом. Пожарные не церемонились. Драли баграми рубероид и обрешетку с крыши, как Сидор шкуру с козы…

На девятый день поминки справляли во дворе. Благо, погода стояла хорошая. Из соседей никто не пришел. Если и поминали, то у себя дома. И то ладно, что не побили. А могли. По счастью, огонь не перекинулся больше ни на один участок. Спасибо пожарным, вовремя подоспели. Но и постарались от души. Что не уничтожило пламя, хваткие бойцы обильно залили водой и пеной, довершив дело. Сада практически нет, сарая нет, дома нет. От мебели «ретро» осталось одно воспоминание. Последние две ночи Андрей с Татьяной ночевали в бане, стоявшей на отшибе, и потому уцелевшей. Пожарный дознаватель записал в акте стандартное «Неисправность электропроводки», тем дело и кончилось. Застраховать дом и сад Мазай не озаботился.

Один человек все же пришел. В деловом костюме, очках, молодой, но строгий. С любопытством оглядев пожарище, понурых родственников за поминальным столом, представился:

– Я нотариус. Яковлев, Игорь Владимирович. Согласно воле своего клиента оглашу его завещание.

Николай аж брови вздернул от удивления:

– Какое еще завещание? Папаня что же, завещание писал? Так чего же мы…

А Татьяна, вздохнув, и недобро посмотрев на брата, покорно согласилась:

– Ну, оглашайте. Очень вовремя. Могли бы и раньше, чтоб было что оглашать.

Яковлев не удержался от колкости:

– За сохранность завещаемого имущества нотариальная контора ответственности не несет. А я действую в строгом соответствии с волей завещателя… Итак. Официальную часть пропущу, скажу только суть, выдержками. Согласно воле Семена Петровича он завещал, цитирую: «Дом со всем имуществом, усадьбу со всеми хозяйственными постройками, домашнюю живность в виде двадцати голов кур-несушек и двух петухов, а так же двенадцати голов кроликов своему внуку Ермакову Кириллу Николаевичу. Автомобиль «Нива» ВАЗ 21213 с запасным комплектом зимних покрышек завещаю моему внуку Пасько Сергею Андреевичу. Так же ему завещаю мой банковский счет в Сбербанке…». Кстати, где он сам? Сергей Андреевич?

Татьяна, сложив руки на груди, мысленно перекрестилась: «Господи, хоть денег немного!»:

– Дома в городе. Это сын наш, я передам. А сколько у отца на книжке? Тысяч двадцать?

Нотариус с укоризной посмотрел на Татьяну, и ровно продолжил:

– Банковские реквизиты и номер счета указаны, цитирую далее «…в размере трехсот двадцати тысяч восьмисот семидесяти четырех рублей. Вишневый сад в количестве сорока восьми плодовых деревьев завещаю школьному кружку юных натуралистов…». Ну, в общем то и все. Остальное – официальная часть. Вот завещание, распишитесь в получении, и желаю здравствовать.

И удалился. Татьяна с Андреем глупо улыбались, не веря своему счастью. Николай схватился за голову, и замычал как от зубной боли:

– Идиот… Какой же идиот! Своими руками… золотое дно… Хорошо батя на вишенках наварил. И ведь никому ни полслова! Это ж сколько лет он копил то молчком?

И вызверился на сестру:

– А ты чего лыбишься, дура? Тебе, что ли, деньги то достанутся? Серега не дурак, на учебу и женитьбу пустит, тебе не позволит распоряжаться.

Татьяна не замедлила ответить:

– Сам такой! В своей семье разберемся.

Андрей, не выдержав, шарахнул кулаком по столу, и гаркнул:

– Хватит! Слышали уже это! Вы разобрались, так вашу разэтак. Сколько добра из-за вашей свары на ветер пустили. А ты, – разъяренный Андрей полуобернулся к жене. – Ты… Чтоб я тебя еще раз послушал!.. По одной половице у меня будешь ходить. Вот так. Я сказал!

А по бывшему саду потеряно бродил Зайцев, обнимал обугленные стволы вишен, гладил, и бормотал под нос:

– Ничего… Ничего, Семен Петрович. Восстановим. Побеги я у тебя взял, будет новый сад. На школьном дворе разобьем. И назовем в твою честь. И все сорта тоже в честь тебя назову. Верь мне, дед…