Текст книги "Бес новогодней ночи"

Третий

Жизнь рушилась, и это было понятно уже давно. Поэтому когда Антон произнес последние, решающие слова, Алина даже как-то спокойно отнеслась к ним. Не удивилась, не оскорбилась, не обиделась. И выть от тоски уже не хотелось. Перегорело все. Готова была внутренне. Только тишина в кухне повисла, тяжеля и удушающая, почти осязаемая, как кислотный туман. И Антону было нелегко, Алина это прекрасно понимала. Так же как понимала и то, что бабскими истериками и скандалами ничего не исправить, только разрыв от этого окажется мучительным для них обоих. Уж если и суждено разойтись, то лучше это сделать тихо, мирно, интеллигентно…

А Антон сидел напротив, сцепив до белизны в пальцах тяжелые руки на столе. И смотрел на жену. Прямо. Честно. С болью в глазах, страдая от своей непорядочности. Алина очень любила его руки. Тяжелые, «крестьянские», как он всегда шутил. Они умели быть одинаково сильными и добрыми. Но только не нежными, увы. И это тоже было очевидно, за десять лет Алина в этом убедилась. С кем-то – может быть, но не с ней, законной женой. А она любила его, всегда. С первой встречи, и по сей день. Любила мучительно и горько, безнадежно и всепоглощающе. Еще и потому, что любить больше было некого. За десять лет совместной жизни детей у них так и не появилось, чему виной была сама Алина, и она это знала. И знала, что именно отсутствие детей и стало сейчас главной причиной того, что Антон уходит. Были бы дети, может, и остался, хоть и не любит, чего никогда не скрывал. Но ведь относился всегда хорошо, по-доброму, с теплом. А что любить не может, так в том другая виновата, разбившая ему сердце за пять лет до их с Антоном свадьбы. Этого Антон тоже не скрыл, сказал честно, чтобы не фальшивить всю жизнь…

Были две беременности, дважды Алина лежала на сохранении, и не кончилось ничего родами и ребенком. После второго раза мама Алины сказала «Ну что делать? Вот такая она у нас слабенькая…» Правильно сказала. Только Антону от этого не легче. Тем более что за последние годы наслушался много неприятных вещей о своем прежнем образе жизни. Дескать, у тебя уже была жена, и не родила тебе, и женщин много было, вот и растратил свою мужскую силу на случайных попутчиц. Чушь конечно, и теща сама понимала, что не то что-то говорит от обиды и отчаяния. Да только Антону от понимания не легче все это было выслушивать. За что упрекать здорового сорокалетнего мужика? За то, что монахом до женитьбы в тридцать то лет не был? И его ли вина, что Алина до своих тридцати замуж не вышла и не родила?

В общем, кругом шестнадцать. И Алина понимала сейчас, что и влияние матери на их жизни сказалось. Мама, конечно, ей только добра желает, но благими намерениями… А теперь еще как-то придется говорить, что муж после стольких лет совместной жизни уходит, и как-то объясняться. Даже думать об этом не хотелось…

Первой тишину нарушила Алина. Ей сейчас даже жалко было мужа, хотя по всем классическим канонам брошенной женой остается то именно она! Но уж такое бабье сердце…

– К ней уходишь?

Антон, вяло пожав плечами, негромко ответил:

– К ней. Неужели думаешь, еще кого-то завел?

– Не думаю. Ты не бабник, и это плохо.

И с прорывающейся тоской, закончила:

– Лучше б ты в каждой командировке себе по подружке заводил, и возвращался ко мне, как ни в чем не бывало.

«Она» – это Алена. Молодая, длинноногая шатенка, так некстати появившаяся в их жизни. Самой странное, что и зовут то ее почти так же: Алёна. Вот только не похожа на Алину нисколько. И ведь Алина знает о ней, уже полгода. Врать Антон совершенно не умеет. Поначалу молчал, мрачнел, мучился. Пока Алина в лоб не спросила, не завел ли он кого себе на стороне. А когда услышала утвердительный ответ, что-то оборвалось внутри. Не потому, что муж подружку завел. Если б подружку, пережила бы. Ей даже странным казалось, что муж, по месяцу пропадая на севере, не заводил там, как многие, краткосрочных романов. Все же мужик в суровых северных условиях, с тяжелой работой по двенадцать часов на буровой, да без женской ласки звереет. И никакие шикарные заработки не могут тому служить утешением. Но когда Алина мужа «расколола», когда узнала очень многое о своей далекой сопернице, и даже фото ее увидела, поняла, – это все. Муж не просто увлекся, – влюбился по уши в молодую девчонку, аж на четырнадцать лет моложе себя. И поняла, что это взаимно, что девчонка то хорошая, не современная фифа с двумя извилинами в голове, не маленькая прожорливая пиранья, которой от мужика только «бабки» да тряпки нужны. А значит удержать мужа при себе, Алина практически не имеет шансов.

Знала все эти полгода. Знала, и терпела. Теплилась еще надежда, что муж одумается. Только надежда с каждым его отъездом на вахту таяла, потому что по возвращении от него пахло не только сургутскими морозами, нефтью и олениной, но и чужой женщиной. Запах этот совершенно неуловим никакими хитроумными приборами, потому что к запаху духов или домашних пирожков он никакого отношения не имеет. Но любая женщина запах соперницы определяет безошибочно.

– Антон, ты мою просьбу помнишь?

Антон, поморщившись, тоскливо ответил:

– Конечно. Но я же тебе говорил, не могу! Ну, как это будет выглядеть? Мало того, что я тебя оставляю, так еще оставляю с только что усыновленным ребенком! Чтоб меня все совсем уж подлецом считали? Это мы с тобой уже давно знаем, что это произойдет. А другие? Родители твои, например?

– Но ты же меня одну оставишь, понимаешь? Ты ведь знаешь, что замуж я снова не выйду. Зачем мне кто-то после тебя? А так со мной хоть ребенок будет, душа живая. И ему будет со мной лучше, чем в приюте. Пусть даже без отца. Ты же понимаешь, что разведенной мне, да с моей учительской зарплатой, никто усыновить не позволит. А так нас двое, ты инженер-нефтяник, с зарплатой под сто тысяч, мы оба, что называется, социально благополучные. Ведь совсем необязательно тебе признаваться, что уходишь от меня. Усыновим, оформим документы, потом можно и развестись. Про алименты я тебе говорила: требовать не стану. Сможешь помогать – благодарна буду. Нет – сама вытяну. Подумай. Хоть в этом меня не бросай.

В общем-то, Алина Антона понимала, выглядеть это будет действительно некрасиво. Одно дело, когда бездетные расходятся, случай банальный, к сожалению. Но уходить от жены, едва усыновив ребенка, это и правда нечто запредельное. Но оставаться одной тоже не хотелось. Да и разговор этот, про усыновление, периодически возникал у них в последние годы. Только Антон как-то вяло к этому относился. Честно сказал, что не сможет чужого полюбить, как своего. Так стоит ли пытаться? Но теперь для Алины это было единственной возможностью пережить одиночество и продолжать жить. Для кого-то. И разговор такой состоялся пару месяцев назад, когда Антон впервые серьезно сказал что, вероятно, уйдет. Только не хочет это делать второпях, откровенно бросая Алину. Все же хочет сначала обеспечить ее новой квартирой, до покупки которой оставались считанные месяцы. Ну, и счет в банке открыть на ее имя, куда будет отчислять часть зарплаты, по крайней мере, первые пару лет. Якобы условие такое ему Алена поставила, чувствуя свою вину. Соврал, наверное, сам так решил. А девочка только согласилась, понимая очевидную правоту такого решения. Но что квартира и деньги одной? Одна Алина могла бы и в этой однокомнатной жить, ни к чему ей трехкомнатная. И денег ей своих вполне хватало, учитывая скромные запросы.

– Нет, Алина. Прости, я не могу.

– Антон, я понимаю. Усыновлять ты не хочешь. У вас, наверняка, свои дети пойдут, и молодая жена будет тебя пилить за алименты да еще не родному сыну. Но давай оформим патронатное воспитание или опекунство? А со временем я, возможно, и одна сумею усыновить. Это же тебя ни к чему не обязывает. Просто подумай. Ведь время, надеюсь, у нас еще есть?

И Антон сдался. То ли из чувства вины, то ли из искреннего желания хоть как-то облегчить Алине переходное состояние от замужней женщины к одинокой. Через неделю вместе пошли в приют, куда Алина, оказывается, уже наведывалась. И присмотрела там хорошенького мальчика шести лет, серьезного, неулыбчивого, голубоглазого, с хорошим русским именем Ванюша. Когда-то от мальчонки отказалась родная мать, прямо в роддоме. Молодая соплюха забеременела от своего, как нынче модно говорить, «парня». Только парень оказался совсем не мужчиной, и взваливать на себя семейные заботы не пожелал. И шестнадцатилетняя мамаша с легким сердцем отказалась от новорожденного, не пожелав даже посмотреть на него. Ну, кукушка, она кукушка и есть…

На удивление быстро удалось оформить опекунство, и еще до отъезда Антона на вахту Ванюшка оказался в их пока еще однокомнатной квартире. Привыкал медленно, с трудом, настороженно поглядывая на новоявленных родителей. Умишком детским понимал уже, как все шатко и непрочно в этом непонятном взрослом мире. Не то, чтобы сильно сторонился, но держался первое время обособленно. А когда Алина сказала что папа, как сразу договорились называться, уезжает на какое то время, мальчик вдруг спросил:

– Он больше не вернется?

Алину как по сердцу рвануло, столько безнадеги и убежденности было в ребячьем вопросе. Посмотрела на Антона умоляюще, не зная, что ответить. А муж, присев перед малышом на корточки, серьезно, как взрослому, ответил:

– Ну что ты? Обязательно вернусь. Мне надо еще немножко денежек заработать, чтобы у тебя была собственная комната, где ты будешь спать, играть, учить уроки. Ведь тебе же нужна собственная комната? Ты же с нами навсегда, верно?

И впервые за две недели на лице Ванюшки мелькнула улыбка. Робкая еще, осторожная, но озорная и полная надежды…

Прошло два месяца. Антон возвращался с вахты спокойный, уверенный, улыбчивый. Об уходе больше не заговаривал, и Алина была благодарна мужу за то, что всячески пытается сгладить ситуацию, позволяя Ванюшке освоиться. Хотя и ждала со страхом того дня, когда идиллия кончится. И уже готовила объяснения для ребенка. Ну, что-то вроде: папа уехал, но он обязательно вернется, надо только ждать, и верить, что он есть, что он с нами. Этакий нехитрый психологический трюк, позволяющий ребенку пребывать в полной уверенности, что он растет в полноценной семье, только отец временно отсутствует. И Ванюшка уже не дичился, стал смеяться, и охотно называть Алину мамой. Антон словно ожил, часто гулял с ним, таскал его в парки, кинотеатры и цирк. Накупил ему кучу всяких вещей, которые Алина прежде только со стороны наблюдала. Появился в доме скейт, велосипед, роликовые коньки, какие-то гантельки и эспандеры. Антон даже вспомнил молодость, и обучал малыша боксу, которым успешно занимался в далекой юности. И сам как-то повеселел, оживился, словно и не было тягостного разговора о разводе. И часто допоздна засиживался у Ванюшкиной постели, наизусть читая ему сказки, которых знал великое множество.

О том, как складываются отношения с далекой Алёной, Алина уже не спрашивала, боясь разрушить идиллию. Боялась именно потому, что понимала, что это всего лишь иллюзия. Не из тех мужчин Антон, чтобы менять принятые решения. Поэтому когда ближе к осени он сказал, что получил хорошие премиальные за полгода, солидно накопилось по дивидендам акций компании и теперь можно покупать и квартиру, не рискуя влезать в кабальные условия кредитного договора, у Алины сердце оборвалось. Подумала: все. Вот и конец сказке. А так все хорошо складывалось! Ваня к Антону привык, относился как к родному отцу, и теперь разрыв будет еще мучительнее. И сама уже привыкла к присутствию мальчика в доме, словно он и есть их родной ребенок. И понимала, что для малыша исчезновение Антона будет ударом, и не может не сказаться на его отношении и к ней тоже. А Антон, заметив, как жена переменилась в лице, спокойно и серьезно сказал:

– Не расстраивайся… мать. Ты же мама теперь? Все хорошо будет…

И ничего пояснять не стал и комментировать. Только молча обнял, и погладил по волосам. И Ванюшка, присутствовавший при разговоре, с каким то недетским понимание постреливающий глазенками на приемных родителей, молча обнял их за колени, и крепко прижался к обоим. Трогательно и доверчиво…

Первого сентября Ванюшку в школу повели вместе. Антон специально отпросился с вахты на три дня пораньше, чтобы успеть ко Дню знаний. Ванюшка бодро вышагивал впереди, во всем новом, одетый не хуже других, гордый от осознания того, что он теперь не приютский, а самый настоящий родительский ребенок. На школьном дворе тут же смешался с толпой первоклашек, и, если бы не рост, отличить от других новоявленных школяров его было бы не просто. Поразительно как за лето он вымахал, вытянулся вверх, и даже раздался в плечах. Не прошли даром занятия спортом, и он уже не смотрелся щуплым приютским заморышем, каким был каких нибудь пять месяцев назад. И учительница, молоденькая Диана Андреевна, видевшая мальчика в последний раз на подготовительных занятиях, подойдя к Алине с Антоном, с нескрываемым удивлением восхитилась:

– Надо же, как ваш мальчик подрос?! Чувствую, будет мне с ним хлопот! Экий медвежонок стал! Он мне других ребят не станет обижать? Особенно девочек? Он ведь у вас приютский?

И осеклась, под тяжелым взглядом Антона. Тот, чтобы смягчить вспышку, как мог мягко ответил:

– Диана Андреевна, он НАШ малыш. И он воспитанный мужчина, хоть и маленький пока. И давайте сразу договоримся. Мне бы не хотелось, чтобы дети в классе знали, что он нам не родной. Понимаете меня?

Девушка, порозовев от смущения, поспешно ответила:

– Да, конечно. Прекрасно понимаю. Простите меня за бестактность. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы у мальчика не было проблем. Рада за вас. И за него тоже.

Ванюшка, стоя в толпе будущих одноклассников, словно почувствовав, что речь идет о нем, повернулся, и прямо таки спросил тревожным взглядом: «Что?!!». И только заметив улыбки на лицах Алины с Антоном, широко улыбнулся, и замахал им букетом цветов.

Когда Диана Андреевна отошла, Антон закурил, и, неловко глядя в сторону, тихо спросил у жены:

– Ты не узнавала, долго Ванюшку усыновлять? До моего отъезда успеем? Только не спрашивай меня ни о чем, ладно?..