Текст книги "Страницы прошлого листая… Очерки о русских писателях"

Загадка «сказки о золотом петушке»

Из всех пушкинских творений едва ли не самое загадочное – «Сказка о золотом петушке». Даже происхождение ее сюжета долгое время оставалось загадкой. Напрасно было бы искать среди богатейшего разноцветья народных сказок такую, которая хотя бы отдаленно напоминала написанную Пушкиным. И хотя, как и положено в русских сказках, действие ее происходит

 
Негде, в тридевятом царстве,
В тридесятом государстве,
 

а среди ее героев есть и царь, и его сыновья-царевичи, других ее персонажей – мудреца-кудесника звездочета, и таинственную обитательницу шелкового шатра Шамаханскую царицу – скорее можно было бы встретить в своде восточных сказок «Тысячи и одной ночи». Однако и там мы не найдем мотивов, которые указывали бы на связь с небылицей о золотом петушке.

Только столетие спустя после создания пушкинской сказки удалось установить источник ее сюжета. Это посчастливилось сделать Анне Ахматовой. Оказывается, в основу своей небылицы Пушкин положил «Легенду об арабском звездочете» своего современника – американского писателя Вашингтона Ирвинга (1783–1859), вошедшую в его книгу «Альгамбра». Так звучно и красиво назывался старинный замок – крепость-дворец в испанском городе Гранаде, воздвигнутый в ХIII – ХIV веках, когда в стране властвовали мавры. Спустя столетия Ирвинг, путешествуя по Испании и описывая странствия в своей книге, включил в нее и связанные с замком Альгамброй древние предания. Изданная в 1832 году на французском языке в Париже, эта книга была в пушкинской библиотеке.

Герой легенды – мавританский султан Абен-Габуз провел жизнь в нападениях на соседние государства, а состарившись и одряхлев, возжаждал покоя. Однако столь желанного отдыха ему получить не удалось – теперь уже правители сопредельных стран нападали на него. На помощь султану пришел арабский звездочет, много странствовавший по свету и видевший в Египте чудо, о котором он и поведал престарелому владыке. На горе, возвышающейся над неким городом, стоит баран, а на нем петушок – оба из литой меди – и вращаются на одной оси. Всякий раз, когда городу угрожает опасность, баран поворачивается в сторону неприятеля, петушок кричит, предупреждая жителей об опасности и указывая, откуда она грозит. А для султана астролог изготовляет волшебного медного всадника, указывающего своим копьем в сторону приближающегося вражеского войска. Султан одерживает много побед, но затем сам терпит поражение, оказавшись во власти чар прекрасной готской принцессы, из-за которой и возникает у него спор со звездочетом…

Как выяснилось позднее, в основу изложенной Ирвингом арабской легенды легли предания о великом древнеримском поэте Вергилии, за которым молва упрочила славу мага и чародея. Легенды гласят, что Вергилий воздвиг в Риме роскошный дворец, где были установлены статуи, олицетворявшие все области, подвластные Риму, каждая с деревянным колоколом в руке. Когда в какой-нибудь из областей возникало возмущение, тотчас соответствующая статуя начинала звонить в колокол. Тогда же на вершине дворца появлялся медный всадник и, потрясая копьем, оборачивался в ту сторону, откуда грозила беда…

Богатейшая фантазия Пушкина искусно преобразила старинные легенды, создавая лукавую и причудливую небылицу о золотом петушке. Ее главным персонажем вместо мавританского султана сделался царь Дадон. Не случайно поэт назвал царя этим именем: слово «дадон» означает «неуклюжий, нескладный, несуразный человек»; оно встречается в народной речи и вошло в «Толковый словарь» В.И. Даля. Дадоном назвал Пушкин и злого, жестокого царя-деспота в сказочной поэме «Бова», написанной им еще в лицее:

 
Царь Дадон со славой царствовал
В Светомире, славном городе.
Царь Дадон венец со скипетром
Не прямой достал дорогою,
Но убив царя законного.
 

В «Сказке о золотом петушке» царь Дадон изображен ярко и колоритно. Саркастически именуемый «славным», а на деле ленивый и скудоумный, он проводит все время в сладостной дремоте, а с подданными разговаривает зевая.

Монарх, дремлющий на троне! Подобный сатирический образ встречается порой в произведениях русской литературы на рубеже ХVIII и ХIХ столетий.

 
Но есть безумцы и средь трона:
Сидят и царствуют дремля, —
 

писал Г.Р. Державин в первоначальной редакции оды «Властителям и судиям».

В «Путешествии из Петербурга в Москву» А.Н. Радищев с негодованием вывел на суд потомков самодержца, зевающего на троне, описанном в аллегорическом сне. А сатирик начала ХIХ века С.Н. Марин написал басню «Трон и постеля», которая завершается многозначительной строкой:

 
Но часто трон царям постелею бывает.
 

Самый загадочный из всех персонажей пушкинской сказки – Шамаханская царица. Почему именно так назвал свою героиню поэт?

Шамаха или Шемаха – древний город в современном Азербайджане, в прошлом столица Ширванского государства, а затем Шемаханского ханства. Издавна Шемаха славилась производством шелка. Современником ее присоединения к России в 1820 году был Пушкин. Однако, как полагают литературоведы, наименование восточной красавицы могло быть подсказано ему и другим источником.

Незадолго до создания «Сказки о золотом петушке» Пушкин получил от другого поэта, Павла Катенина, только что вышедшую из печати сказочную поэму последнего «Княжна Милуша», в которой мы встречаем и царицу Шемахи. Герой поэмы – русский витязь Всеслав, странствуя подобно пушкинскому Руслану в поисках своей невесты, также похищенной во время брачного пира колдуньей, помогает воинственной красавице Зюльфире обрести законную власть над Шамаханским царством.

…Как мы убедились, все персонажи пушкинской небылицы имели своих предшественников. Но где же найти прототип ее заглавного «героя» – золотого петушка? В «Легенде об арабском звездочете» Ирвинга упомянут петушок, но не золотой, а медный. А в русских народных сказках встречаются золотые и конь, и свинка, и котик – только не петушок.

Золотого петуха мы находим в основательно забытой сказочной повести немецкого писателя последней четверти ХVIII столетия Фридриха Максимилиана Клингера (1752–1831). В молодости бывший другом Гете, он переселился в 1780 году в Россию и стался в ней навсегда. Уже в ХIХ веке с ним были знакомы Н.М. Карамзин, И.И. Дмитриев, В.А. Жуковский, А.И. Тургенев, П.А. Вяземский. Лицейский друг Пушкина В.К. Кюхельбекер, путешествуя в 1820 году по Европе, привез Гете письмо от Клингера.

Как предположил академик М.П. Алексеев, Пушкин, знакомый с произведениями Клингера, мог знать и его «Историю о золотом петухе». Она была написана в 1783 году, вскоре после переезда автора в Россию. В некоей сказочной стране трон занимал бездумный и ленивый король; управляли же государством придворные во главе с властной и капризной королевой. Однако страна процветала, поскольку государыня имела своего покровителя – золотого петуха. Для него в королевском дворце были отведены покои, охраняемые стражей. Никто не видел этого петуха, но все знали о нем – защитнике королевства от внешних и внутренних врагов.

Перья у петуха были золотые, гребешок красный, а лапки серебряные. Один лишь недостаток портил его красоту – огромное перо мышиного цвета спускалось с гребня на клюв. От этого пера и зависело благополучие страны. Не ведая об этом, дочь короля юная принцесса Роза и влюбленный в нее паж проникают в дворцовые покои, где находился петух, и похищают его перо. Это открывает дорогу в королевство чужестранным завоевателям…

Неизвестно, как бы сложилась судьба Дадонова государства и самого царя Дадона, если бы на помощь к нему не пришел кудесник-звездочет, подаривший ему верного стража – волшебного золотого петушка. И теперь Дадон может упиваться покоем, отдыхая от ратных дел и повседневных забот, повелевать, возлежа на пуховой перине. Исполнилось его заветное желание, воплотившееся в крике петушка:

 
Царствуй, лежа на боку!
 

И невдомек скудоумному царю, что в этом возгласе кроется злая насмешка над ним – ведь петушок кричит так вовсе не тогда, когда безмятежие ничем не нарушается, а как раз тогда, когда желанному спокойствию угрожает опасность, и обленившийся властитель поневоле должен пробуждаться от сладостной дремоты и выполнять указания золотого петушка – ставленника кудесника, по существу говоря, осуществлять повеления мудреца.

В благодарность царь обещает звездочету исполнить первое же его желание как свое собственное. Обещание действительно щедрое: ведь до сих пор Дадон не выполнял ничьих желаний – напротив, выполнялись только его прихоти!

Однако недолго довелось царю наслаждаться покоем. Однажды войско во главе со старшим сыном, устремившееся по зову петушка на восток, навстречу неведомому противнику, бесследно исчезает:

 
Вот проходит восемь дней,
А от войска нет вестей:
Было ль, не было ль сраженья, —
Нет Дадону донесенья.
 

Вновь кричит петушок, и встревоженный царь посылает на восток новую рать, возглавляемую теперь уже младшим сыном:

 
Сына он теперь меньшого
Шлет на выручку большого.
Петушок опять утих.
Снова вести нет от них,
Снова восемь дней проходят…
 

Когда в третий раз верный страж призывает Дадона царствовать, лежа на боку, царь вынужден расстаться с пуховой постелью и сам вести рать на выручку сыновьям:

 
Войска идут день и ночь,
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Дадон.
«Что за чудо?» – мыслит он.
Вот осьмой уж день проходит…
 

Восемь дней идут навстречу неведомой опасности войска Дадоновых сыновей и самого царя Дадона. Трижды повторяется в сказке число восемь, обретая какое-то особенное, таинственное значение…

Долгое время для пушкинистов был загадкой найденный среди бумаг поэта незавершенный стихотворный фрагмент, представлявший собой очаровательную поэтическую миниатюру:

 
Царь увидел пред собою
Столик с шахматной доскою.
Вот на шахматную доску
Рать солдатиков из воску
Он поставил в стройный ряд.
Грозно куколки сидят,
Подбоченясь на лошадках,
В коленкоровых перчатках,
В оперенных шишачках,
С палашами на плечах.
 

Анна Ахматова установила, что этот незавершенный отрывок должен был войти в «Сказку о золотом петушке». Он напоминает один из эпизодов «Легенды об арабском звездочете» Ирвинга, в котором султан увидел шахматную доску с фигурками – магическими изображениями вражеских воинов. При прикосновении волшебного жезла они или обращались в бегство, или начинали сражаться друг с другом. То же самое происходило и наяву с вражеским войском.

Пушкин отказался от этого эпизода в своей сказке: он слишком усложнял ее сюжет. Однако «шахматный» мотив в небылице все же остался. Как установил пушкинист В.С. Непомнящий, восемь дней походов царя Дадона и его сыновей – это восемь шахматных клеток – такова протяженность шахматной доски, на которой развертывается сражение. И не подозревает Дадон, что он всего лишь фигурка в шахматной партии, искусно разыгранный звездочетом и Шамаханской царицей.

Движимый волей мудреца, царь вместе с войском повторяет путь пропавших сыновей, чтобы найти их убитыми возле таинственного шатра, скрытого в горном ущелье. Пространство возле шатра сделалось полем битвы, в которой погибли и оба царевича, и все их ратники.

 
Вдруг шатер
Распахнулся… и девица
Шамаханская царица,
Вся сияя, как заря,
Тихо встретила царя.
 

Таинственная обитательница шелкового шатра внезапно появляется перед изумленным Дадоном. Лицом к лицу встречается царь Дадон с Шамаханской царицей, даже не подозревая, что она и есть тот враг, против которого направлял его с войском золотой петушок. Оружие лучезарной незнакомки – ее ослепительная красота. Ранее она пленила своими чарами обоих царевичей, заставив их в братоубийственном поединке поразить друг друга, а теперь легко покоряет самого Дадона:

 
Как пред солнцем птица ночи
Царь умолк, ей глядя в очи,
И забыл он перед ней
Смерть обоих сыновей.
И она перед Дадоном
Улыбнулась – и с поклоном
Его за руку взяла
И в шатер свой увела.
 

Далее ясноокая красавица окончательно очаровывает старого царя, полностью подчиняя его своей воле – и без сражений завоевывает и его самого, и все его царство.

…После недельного пиршества Дадон вместе с очаровательной прелестницей отправляется в обратный путь в свое государство. И не догадывается одурманенный ее чарами царь, что он по-прежнему всего лишь жалкая фигурка в шахматной партии, которая все еще продолжается, только теперь им движет воля иноземной царицы. Дадон безмерно счастлив – как он полагает, поход завершился крайне успешно: вместо неведомого врага, против которого посылал его с войском петушок, царь повстречал красавицу-царицу, благосклонно принявшую предложение стать царицей и в его государстве. Привыкнувший к всеобщему рабскому повиновению, он испытывает неизведанное наслаждение, сам повинуясь ей во всем и исполняя все ее прихоти.

Шамаханская царица предстает подлинной победительницей, триумфально въезжая на колеснице вместе с порабощенным ею Дадоном в его столицу. Что для нее все ратные силы дряхлого царя! Они оказались беспомощны против всепобеждающей красоты! Отныне молодой царице принадлежит власть как над самим Дадоном, так и над всем его царством. Можно представить, что теперь она будет повелевать государством – ему останется лишь исполнять ее приказания. Полностью избавиться от всех государственных тягот и забот – это ли не заветная мечта «славного» царя Дадона!

Однако все планы нарушает появление звездочета. Напомнив о царском обещании исполнить его желание как свое собственное, он просит подарить ему Шамаханскую царицу. Мудрец, незримо правящий государством Дадона, видит в царице опасную соперницу, желающую взять власть в свои руки.

Напрасно Дадон пытается отговорить кудесника, предлагая ему взамен

 
Хоть казну, хоть чин боярский,
Хоть коня с конюшни царской,
Хоть полцарства моего.
 

Однако мудрецу не нужно полцарства – он и так с помощью золотого петушка управляет всем царством. Поэтому звездочет настаивает на своем. «Но с царями плохо вздорить», – замечает Пушкин в первоначальном варианте сказки. Понимая, что такие слова никогда не будут пропущены цензурой, поэт заменил их другими:

 
Ни с иным накладно вздорить.
 

Нарушение торжественного обещания не остается безнаказанным – следом за мудрецом, погибшим от руки Дадона, бездыханным падает и сам царь. А Шамаханская девица, не успевшая взойти на престол Дадонова государства и дождаться провозглашения ее царицей, исчезает.

Лукавую и затейливую небылицу Пушкин завершил многозначительной концовкой, также запрещенной цензурой при первой ее публикации:

 
Сказка ложь, да в ней намек —
Добрым молодцам урок.
 

Какой же тайный смысл вкладывал в свое творение поэт и на что намекал «добрым молодцам» – читателям?

«Сказка о золотом петушке» писалась осенью 1834 года – последней в жизни Пушкина Болдинской осенью. Вопреки обыкновению, ему не работалось в болдинском уединении. Вдохновение словно избегало его.

Незадолго до этого тайной полицией было вскрыто одно из писем поэта, адресованных жене. Внимание жандармов привлекли пронизанные горькой иронией строки: «Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за это мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю: от добра добра не ищут».

Пушкину довелось видеть Павла I и двух его сыновей: Александра I и Николая I (совсем как в сказке, где действует царь Дадон и двое царевичей).

Первый из них оставил по себе печальную память как о деспоте и самодуре. Таким он предстал и при мимолетной встрече с Пушкиным: царь приказал снять картуз с головы ребенка, которому не было еще и года – перед самодержцем должны обнажать головы все!

Второй начал царствовать, переступив через труп своего отца. Так мог поступить и любой из сыновей Дадона, плененных чарами Шамаханской девицы и убивших друг друга – под воздействием этих чар царевич не остановился бы и перед тем, чтобы поднять меч на собственного отца и вступить на освободившийся престол самому вместе с красавицей-царицей… В последние годы своего царствования бездеятельный и слабовольный Александр I, как и Дадон, любой ценой жаждал покоя.

Третий из царей, Николай I, объявил, что предоставляет Пушкину свободу. Он обещал, что сам будет цензором первого поэта России. «Эта милость поставила Пушкина в самое затруднительное положение», – писал позднее В.А. Жуковский. Царская цензура оказалась гораздо более тягостной, чем обычная. Пять лет пролежал под спудом «Борис Годунов», прежде чем поэту удалось напечатать трагедию. Целый ряд пушкинских творений, в том числе «Медный всадник», представленных на высочайшее рассмотрение, так и не увидел свет при жизни автора.

Обещанной свободы не было. Даже возможности свободно передвигаться по стране Пушкин был лишен – о каждой своей поездке в Москву или деревню он должен был ставить в известность шефа жандармов графа А.Х. Бенкендорфа. О путешествии первого поэта России за границу не приходилось даже мечтать. Его письма вскрывались и прочитывались. Что же касается еще одной царской милости, пожалования придворного звания камер-юнкера, то она оскорбила Пушкина до глубины души.

Создавая свою лукавую небылицу, поэт давал понять, что и царя может постигнуть заслуженная кара за нарушение собственного обещания. Пушкину не довелось дожить до окончания царствования Николая I, который, подобно сказочному Дадону, много лет «наносил обиды смело» другим государствам, а затем втянул Россию в Крымскую войну и проиграл ее.

«Вы дядя мой и на Парнасе!»

«В письме вашем вы назвали меня братом, но я не осмелился назвать вас этим именем, слишком для меня лестным.

 
Я не совсем еще рассудок потерял,
От рифм бахических шатаясь на Пегасе!
Я знаю сам себя, хоть рад, хотя не рад,
Нет, нет, вы мне совсем не брат,
Вы дядя мой и на Парнасе».
 

Так писал в конце 1816 года Александр Пушкин своему дяде Пушкину Василию Львовичу.

С Василием Пушкиным связано детство Пушкина Александра. Дядя был первым стихотворцем, которого узнал Саша. Литературная атмосфера, приносимая в дом брата, чтение вслух стихов (в том числе собственных), которые Саша Пушкин заучил наизусть, совместная поездка в Петербург, поступление в Лицей – все это неотделимо от Василия Львовича. Юный племянник гордился дядюшкой – в свое время известным поэтом. Он скромно отклонил лестное звание, когда тот в письме назвал его «братом по Аполлону».

В пятой главе пушкинского романа «Евгений Онегин» в числе гостей, съехавшихся на именины Татьяны Лариной, появляется и персонаж, которого так характеризует автор:

 
Мой брат двоюродный Буянов
В пуху, в картузе с козырьком.
(Как вам, конечно, он знаком.)
 

Иной наивный читатель вправе удивиться – неужели у Пушкина был двоюродный брат со столь забавной фамилией? Читатель дотошный, обратившись к пушкинским примечаниям, сможет прочесть:

 
Буянов, мой сосед…
Пришел ко мне вчера с небритыми усами,
Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком.
 

(«Опасный сосед»)

Читателям того времени пушкинское примечание было понятно. Однако для читателей сегодняшних оно нуждается в комментариях.

Буянов – герой шуточной поэмы «Опасный сосед», написанной Василием Львовичем Пушкиным, что и позволило автору «Евгения Онегина» назвать Буянова двоюродным братом. Эта поэма была хорошо знакома в ХIХ веке, хотя вследствие фривольного содержания она распространялась в многочисленных списках и была впервые полностью опубликована в России только в следующем столетии. Буянов – колоритнейший персонаж, пьяница и скандалист, предшественник гоголевского Ноздрева, завлекает героя поэмы, от чьего имени ведется повествование, в дом к веселым девицам, откуда тому приходится спасаться бегством, расставшись впопыхах с часами и кошельком.

* * *

Однако следует рассказать об авторе поэмы подробнее.

Василий Львович Пушкин (1766–1830) получил хорошее домашнее образование – знание европейских языков (французским владел в совершенстве), большая начитанность, способность декламации. В 25 лет он поступил в лейб-гвардии Измайловский полк. Но служба его не привлекала и, выйдя в 1797 году в отставку, переселяется в Москву.

Иван Иванович Дмитриев стал литературным наставником Василия Львовича. Восхищаясь прекрасными стихами Дмитриева и Карамзина, Василий Пушкин обращался к ним:

 
И я хочу греметь на лире!
Лечу ко славе я, ваш дух во мне горит.
И я известен буду в мире!
О радость, о восторг – и я… и я пиит!
 

В стихах самого Василия Львовича – «К камину», «Вечер», «К лире» – воспевался идеал тихой и скромной жизни.

Значительнейшим событием в жизни нашего героя стало путешествие за границу – по примеру высоко чтимого им Карамзина: в Германию, Францию и Англию. В Париже он посещает литературные салоны, музеи, театры, берет уроки декламации у знаменитого трагика Тальма, приобретает ценную библиотеку, печатает переводы на французский язык четырех русских народных песен.

О пребывании Василия Львовича в столице Франции говорится в его письме Н.М. Карамзину, тогда же напечатанном в журнале «Вестник Европы»: «Желание мое исполнилось, любезный Николай Михайлович, я в Париже и живу приятно и весело. Каждый день вижу что-нибудь новое и каждый день наслаждаюсь… Вы знаете мою страсть к спектаклям и можете вообразить, с каким удовольствием бываю в парижских…» Довольно кратко Василий Львович говорит об аудиенции у Наполеона, тогда еще не императора, а первого консула: «Мы были в Сен-Клу представлены первому консулу. Физиономия его приятна, глаза полны огня – он говорит складно и вежлив. Аудиенция продолжалась около получаса».

«Парижем от него так и веяло, – не без юмора вспоминал П.А. Вяземский о возвращении приятеля из дальних странствий. – Одет он был с парижской иголочки с головы до ног… В простодушном самохвальстве давал он дамам обнюхивать свою голову».

Восторженные рассказы о заграничном вояже не прекращались до конца жизни. Восхищение было столь велико, что побудило Дмитриева написать от имени путешественника шутливую поэму «Путешествие NN в Париж и Лондон, написанное за три дня до путешествия» (указание «за три дня» было мистификацией, предназначенной усилить комический эффект – уже в наше время было принято всерьез и отмечено в издании сочинений В.Л. Пушкина).

В поэме от имени новоявленного путешественника описывались подробности вояжа:

 
Друзья! Сестрицы! – я в Париже!
Я начал жить, а не дышать!
Садитесь вы друг к другу ближе
Мой маленький журнал читать!
Я был в Лицее, в Пантеоне,
У Бонапарта на поклоне.
Стоял близехонько к нему,
Не веря счастью моему.
Все тропки знаю булеваров,
Все магазины новых мод.
Как весело! Какой народ!
Как счастлив я! итак, простите!
Простите, милые! и ждите
Из области наук, искусств
Вы с первой почтой продолженья
Истории без украшенья
Идей моих и чувств.
 

Покидая Лондон, путешественник предчувствует восторг, какой он вызовет, появившись в Москве одетым по последней заграничной моде:

 
Сегодня на корабль отдам
Все, все мои приобретенья
В двух знаменитейших странах!
Я вне себя от восхищенья!
В каких явлюсь я сапогах!
Какие фраки! панталоны!
Всему новейшие фасоны!
 

* * *

Добродушие и общительность Василия Львовича определили широкий круг его литературных и светских знакомств. Предметом дружеских насмешек были щегольство, страсть декламировать стихи (особенно собственные), экзальтированность поведения. Он непременный участник празднеств, вечеров, домашних спектаклей, для которых сочинял стихи и небольшие сценки.

В шутливом стихотворении «Люблю и не люблю» Василий Львович создал свой портрет:

 
Люблю я многое, конечно,
Люблю с друзьями я шутить,
Люблю любить я их сердечно,
Люблю шампанское я пить,
Люблю читать мои посланья,
Люблю я слушать и других,
Люблю я модные собранья,
Люблю красавиц молодых…
 
 
Люблю по моде одеваться
И в обществах приятных быть,
Люблю любезным я казаться,
Расина наизусть твердить,
Люблю Державина творенья,
Люблю я «Модную жену»,
Люблю для сердца утешенья
Хвалу я петь Карамзину.
 
 
В собраньях не люблю нахалов,
Подагрой не люблю страдать,
Я глупых не люблю журналов,
Я в карты не люблю играть.
 

* * *

Прием Василия Львовича в литературное общество «Арзамас» составил видную страницу в его истории. Доверчивого и легковерного поэта уверили, что «Арзамас» представляет собой нечто вроде литературного масонства и вступление в него сопровождается тяжелыми испытаниями, которые надлежит пройти.

Его облачили в роскошный хитон, черным платком завязали глаза, вручили посох странника и по крутой винтовой лестнице повели вниз. Под ноги ему летели хлопушки, но он бесстрашно шел вперед. Шествие с завязанными глазами символизировало блуждание читателей в лабиринтах бездарных творений «беседчиков», а сошествие вниз – погружение в бездну безвкусия и бессмыслицы.

Потом Василий Львович был завален шубами – у всех на памяти была ирои-комическая поэма Шаховского «Расхищенные шубы», над которой потешались арзамасцы. Однако испытания Пушкина на этом не кончились. Повязка спала с его глаз, и он увидел перед собой безобразное чучело с надписью на груди: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», представлявшее собой фразу из «Телемахиды» Тредиаковского. Оно знаменовало дурной вкус сухопутного адмирала Шишкова, а вместе с тем напоминало о запрещенной книге А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», к которой было взято эпиграфом.

Василию Львовичу предстояло поразить чудище стрелой. Отважно взял он лук, натянул тетиву, стрела зазвенела и чучело упало. Вместе с ним упал и сам Василий Львович – от неожиданности: одновременно с другим раздался выстрел из пистолета. Затем он облобызал лиру и сову – символы славы и мудрости – и принял истинный символ «Арзамаса» – гуся.

* * *

Еще в 1812 году Василий Львович задумал издать свои произведения, рассыпанные по различным журналам и альманахам, отдельной книгой. Однако прошло более десяти лет, пока это намерение не было претворено в жизнь – в значительной степени благодаря заботам деятельного П.А. Плетнева. Подробности того, как оно воплощалось, мы узнаем из письма, не без юмора написанного им Вяземскому 6 января 1822 года: «Я обязан писать вам о деле занимательном – я должен дать вам отчет о ходе издания стихотворений того,

 
Кто нам «Опасного соседа»
Искусным написал пером —
Кого завидным мне венком
И Арзамасская беседа
Не отказалась наградить —
Дороже славы стихотворной —
И кто теперь, судьбе покорный,
Не покидая свой диван,
Глядит с подагрой выписною,
Как подают ему стакан
Или с лекарством, иль с водою.
 

Издание очень скоро кончится, если только начнется. Я с своей стороны все сделал. Объявление напечатано (хотя и с ошибками – но есть ли у нас без ошибок книги?) – типография приискана, бумага выбрана». Однако далее, сообщив, что «билетов (на приобретение книги. – А.К.) роздано очень много», Плетнев отмечал: «Все дело остановилось за безделицей:

 
Никто ни за один билет
Не шлет монеты мне ходячей,
А где наличных денег нет,
Удача будет неудачей».
 

Однако все же благодаря неустанным заботам Плетнева «Стихотворения Василия Пушкина» в конце того же года наконец увидели свет.

Приятель Василия Львовича П.И. Шаликов посвятил выходу стихотворений восторженную рецензию, напечатанную 23 декабря в газете «Московские ведомости», редактором которой был: «Сии стихотворения показывают автора европейского, напитанного чтением классических творений во всех тех родах, которым поэт наш посвятил лиру свою. Слог его выработан, вкус верен, тон важный или шутливый – всегда благороден, плавность, гармония и механизм стихов достойны подражания… Для славы литературы должно желать, чтобы гораздо чаще выходили у нас такие книжки, которые оцениваются знатоками не по числу листов, но по другому достоинству, и которые заслуживают известное преимущество быть в руках у каждого человека со вкусом и просвещением».

* * *

Если юного Александра Пушкина называли племянником Василия Львовича, то после окончания Лицея, начиная с 1819 года, последнего все чаще стали именовать дядей молодого поэта.

Вернувшись в сентябре 1826 года из михайловской ссылки в Москву, Александр Пушкин, после встречи с Николаем I в Кремле, поспешил в дом на Старой Басманной к дядюшке Василию Львовичу. К тому времени почти полностью была написана пятая глава «Евгения Онегина», в которой в числе гостей на именинах Татьяны появился и Буянов, которого автор шутливо именовал двоюродным братом, цитируя в примечаниях строки из «Опасного соседа» – поэмы Василия Львовича. Такой своеобразный подарок, без сомнения, был приятен старому поэту.

* * *

В 1829 году в «Московском телеграфе» было напечатано послание Василия Львовича «К А.С. Пушкину»:

 
Все, что умно, красноречиво,
Все, что написано с душой,
Мне нравится, меня пленяет.
Твои стихи, поверь, читает
С живым восторгом дядя твой…
Очарователь и счастливец,
Сердца ты наши полонил
Своим талантом превосходным,
Все мысли выражать способным.
«Руслан», «Кавказский пленник» твой,
«Фонтан», «Цыганы» и «Евгений»
Прекрасных полны вдохновений!
Они всегда передо мной,
И не для критики пустой,
Я их твержу – для наслажденья.
 

Василий Львович Пушкин вошел в сознание современников не только своими стихами, но прежде всего своей колоритной личностью. Не мысливший себя вне поэзии, постоянно общавшийся с собратьями по перу – и в литературных собраниях, и в узких дружеских кружках, и в своем доме на знаменитых обедах, славившихся во всей Москве (у Василия Львовича был лучший в Первопрестольной повар) – всюду разговор шел об изящной словесности. Без преувеличения можно сказать: в литературе он был как у себя дома.