Текст книги "Страницы прошлого листая… Очерки о русских писателях"

Прообраз Хлестакова

В личности Свиньина было немало и хорошего, и дурного. Но Гоголь был сатириком; приступая к созданию комедии, он взял для своего героя только негативные качества его прототипа, которого хорошо знал.

Издатель «Отечественных записок» был единственным из столичных литераторов, с которым выпускник Нежинской гимназии высших наук познакомился еще до приезда в Петербург, когда во время поездки на Украину Павел Петрович побывал в Полтаве. Тогда в записной книжке Гоголя появился план будущей статьи о Полтаве, заказанной ему Свиньиным для своего журнала.

Начатое на Украине знакомство продолжилось в Петербурге. 2 февраля 1830 года Гоголь писал матери: «…Ради Бога, если будете иметь случай, собирайте все попадающиеся вам древние монеты и редкости, какие отыщутся в наших местах, стародавние старопечатные книги, другие какие-нибудь вещи, антики, а особливо стрелы, которые во множестве находимы были в Псле. Я помню, их целыми горстями доставали. Сделайте милость, пришлите их. Я хочу прислужиться этим одному вельможе, страстному любителю отечественных древностей, от которого зависит улучшение моей участи. Нет ли в наших краях каких записок, введенных предками какой-нибудь старинной фамилии, рукописей стародавних про времена гетманские и прочего подобного?»

Этим вельможей был Свиньин, пополнявший коллекции своего музея. Не без его влияния Гоголь, дебютировавший в литературе романтическими творениями – стихотворением «Италия» и поэмой «Ганц Кюхельгартен», посвященными странам, никогда еще не виденным юным автором, обращается в новых произведениях к описанию родной Украины.

В февральской и мартовской книжках «Отечественных записок» за 1830 год была напечатана повесть Гоголя «Басаврюк, или Вечер накануне Ивана Купалы» – первой из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Однако автор, вероятно, был не очень обрадован этой публикацией; повесть появилась в журнале без имени автора, но с «исправлениями» Свиньина, старавшегося «пригладить» стиль и заменившего украинские слова русскими. Что же касается статьи о Полтаве, то она появилась в журнале под заголовком «Из живописного путешествия по России издателя «Отечественных записок»», как принадлежащая перу Свиньина. Он не присвоил чужое произведение, но при написании своего очерка использовал материал, собранный Гоголем.

Включив позднее повесть «Вечер накануне Ивана Купалы» в сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки», Николай Васильевич устранил все исправления Свиньина и устами пасечника Рудого Панька высмеял самоуправство редактора, иронически причислив его к числу «тех господ нам, простым людям, мудрено и назвать их: писаки они – не писаки, а вот то самое, что барышники на наших ярмарках. Нахватают, напросят, накрадут всякой всячины, да и выпускают книжечки не толще букваря каждый месяц или неделю».

Очень напоминает Павла Петровича Свиньина главный герой «Ревизора» Иван Александрович Хлестаков.

Маститый писатель, важный чиновник, светский человек – таким был Свиньин. Таким же хочет казаться и Хлестаков.

Гоголевский персонаж уверяет, что играет в вист с министром иностранных дел и зарубежными посланниками. Свиньин служил в Коллегии иностранных дел и хвастался, что состоит в дружеских отношениях с главой ведомства графом Каподистрией.

«Я, признаюсь, литературой существую», – заявляет Хлестаков. Его прототип действительно существовал литературой и в буквальном смысле жил на доходы от журнала и книг, и в переносном он чувствовал себя центральной фигурой в литературном мире, давал обеды, на которые приглашал известных писателей.

Гоголевский герой дает понять, что он не только известный писатель, но и редактор журнала, исправляющий произведения других авторов.

Хлестаков уверяет, что он вхож в закулисный мир и сочиняет сам пьесы: «Я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: “Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь”». Свиньин не только имел знакомства в театральной дирекции, но и был женат на дочери директора петербургских театров.

«Хлестаков вовсе не надувает, – писал о своем герое Гоголь. – Он не лгун по ремеслу, он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит». Таким был и прототип гоголевского персонажа.

«И наш брат, грешный литератор, окажется подчас Хлестаковым». Эти слова Гоголя невольно приходят на память, стоит лишь представить человека, который сам словно напрашивается в прототипы главного героя «Ревизора», «имевшего ко лжи большое дарованье» – Павла Петровича Свиньина.

Объективно оценивая деятельность Свиньина, знаменитый художественный критик В.В. Стасов полвека спустя после кончины Павла Петровича писал: «Он предпринял дело справедливое и полезное, он ревностно и настойчиво исполнял его от всего сердца, и труды его остались не напрасны. Он много помог в свое время узнаванию России русскими, и очень многое из собранных и опубликованных им, лет 50 тому назад, интереснейших материалов и до сих пор нужны и полезны тому, кто интересуется Россией и изучает ее с разнообразных сторон».

Портрет хорош, оригинал-то скверен!

Его знал весь Петербург. Знаменитые писатели описывали его в своих произведениях. Лучшие комедийные артисты изображали его на сцене. Известные художники тупили карандаши, рисуя карикатуры на него. Его изображения можно было увидеть на страницах юмористических журналов, на абажурах, нотах, вывеске торговца ваксой и фаянсовой посуде, именуемой «ночными вазами». Он был поистине вездесущ – почти одновременно его видели всюду: в театре, на выставке мод, в маскараде, на званом обеде, в картинной галерее, на балу и на представлении фокусника.

Вращавшийся во всех кругах петербургского общества, чиновник и делец, аферист и третьестепенный литератор Александр Львович Элькан (1786–1868) казался современникам фигурой загадочной. Он выдавал себя то за потомка никому не ведомого арабского или персидского владыки Эль-хана, то за француза. Никто не знал, сколько ему лет, – предполагали, что он значительно старше, чем выглядит. Не было во всем Петербурге человека, о котором бы Элькан не знал, дома, в котором не бывал, новости, о которой не слышал. Ходили слухи, что вездесущий господин – агент Третьего отделения; он распространял их о себе сам.

Альманах «Сириус», изданный в 1826 году в Петербурге, посвятил Элькану целую статью (теперь ее назвали бы фельетоном), озаглавленную «Человек со вкусом»: «Он знает весьма много, но каждого весьма понемногу, – говорилось в ней, – начиная с поваренного искусства до астрономии – ему все известно, по его словам, так же хорошо, как таблица умножения – магистру математических наук. Для поддержания ученой о себе славы и мнимой образованности он порицает все без исключения. Он пользуется сытными обедами и ужинами, бывает часто в театрах, концертах, маскарадах, и платит за это вовсе особенною монетою, то есть знает, где похвалить, где похулить, где показать себя вежливым и услужливым. Ложь и хвастовство суть отличительные свойства, на которых основан его характер – стыд знаком ему только по слуху».

Не страдавший излишней скромностью Элькан прибегал к самым оригинальным способам увеличения своей популярности. В то время в обиход вошли резиновые или, как говорили тогда, гуттаперчевые статуэтки. Фабрика гуттаперчевых изделий выпустила карикатурную фигурку Фаддея Булгарина, который тут же добился, чтобы ее изъяли из продажи. Узнав об этом, наш герой поспешил обратиться к владельцу фабрики с необычной просьбой: изготовить его статуэтку в каком угодно, пусть самом карикатурном виде. Желание Элькана было исполнено вполне: гуттаперчевая фабрика выпустила две фигурки – одна изображала его в коричневом рединготе с зонтиком и шляпою в руках, зато другая представляла его с черною козьею бородкой, какой отличалась Юлия Пастрана – знаменитая бородатая женщина того времени, в ее пестром андалузском одеянии, выделывающим замысловатые па и фанданго.

Отныне каждый день вездесущего господина можно было повстречать возле магазина гуттаперчевых изделий, находившегося в самом центре Петербурга, на Адмиралтейской площади. Он останавливал проходивших мимо людей с самыми забавными ужимками и гримасами и обращал их внимание на выставленные в витрине статуэтки, указывая на явное сходство их с самим собой. Изъясняясь в зависимости от национальности прохожего на русском, французском, немецком, английском, итальянском или польском языках, он рекомендовал приобрести забавные сувениры и при этом старался завести выгодные знакомства с богатыми и знатными людьми. Если же неожиданные собеседники отказывались от подобного знакомства, он, нимало не обижаясь, отвечал: «Была бы честь предложена, а от убытка Бог избавил».

Вхожий во все петербургские дома, прозванный «домовым Невского проспекта», Элькан был знаком и с Пушкиным. Внешне немного похожий на великого поэта, он всячески старался усилить это сходство – подражанием ему в костюме, прическе, бакенбардах и даже походке. Можно представить радость вездесущего господина, когда на Невском проспекте его остановила приехавшая из провинции дама из разряда «синих чулок» – она приняла его за Пушкина! Будучи любительницей изящной словесности, провинциалка бросилась к мнимому поэту со словами:

– Боже мой, как я рада наконец встретить вас, мусье Пушкин! Как давно я стремлюсь познакомиться с вами, прочесть вам стихи мои! Однако никто не может вам меня представить и вот, наконец, представляюсь сама.

– Вы не ошиблись, – с достоинством отвечал Элькан. – Точно так, я Пушкин. Завтра утром буду ждать вас у себя.

Рассыпаясь в выражениях благодарности, охваченная восторгом дама попросила разрешения тут же, на улице, поцеловать руку создателя «Евгения Онегина», на что мнимый Пушкин милостиво изъявил согласие. Расставаясь с нею, Элькан сообщил ей адрес поэта, предусмотрительно назначив для визита время, когда того можно было застать дома.

Можно представить изумление провинциальной любительницы поэзии, явившейся на другой день к настоящему Пушкину! Не менее визитом неожиданной гостьи был изумлен и сам поэт.

– Знаю, чьи это шутки, – догадался Александр Сергеевич. – Сильно Эльканом пахнет. Но это ему даром не пройдет.

Повстречав несколько дней спустя на Невском же проспекте Элькана, Пушкин сказал ему:

– Послушайте, Эль-хан, если вы еще раз осмелитесь разыграть мою роль, то, клянусь честью, вот эта палка разыграет на ваших плечах свою собственную!

Поеживаясь при виде тяжелой железной трости, которую Пушкин носил для укрепления рук, и вовсе не желая почувствовать ее удары, Элькан сознался в розыгрыше, остроумно назвал провинциальную даму «шутихой», от которой невозможно был избавиться, и с юмором поведал, как она целовала руку мнимого Пушкина на улице на глазах удивленных прохожих. Забавным рассказом он так рассмешил поэта, что тот сменил гнев на милость.

Известность этого господина была столь велика, что он еще при жизни сделался прототипом персонажей многих произведений. В комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума» он появляется на балу в доме Фамусова в облике одного из гостей – Загорецкого. Вот что говорит о нем приятель Чацкого Платон Михайлович Горич главному герою комедии:

 
Я правду о тебе порасскажу такую,
Что хуже всякой лжи. Вот, брат, рекомендую!
Как этаких людей учтивее зовут?
Нежнее? Человек он светский,
Отъявленный мошенник, плут
Антон Антоныч Загорецкий.
При нем остерегись – переносить горазд,
И в карты не садись – продаст.
 

Богатая барыня старуха Хлестова так отзывается о нем:

 
Двоих арапченков на ярмарке достал.
Купил он, говорит, чай, в карты сплутовал,
А мне подарочек, дай Бог ему здоровья.
 

Ни за что на свете Загорецкий не признается в том, что есть новость, которую он не слышал. Поэтому он так рьяно подхватывает слух о сумасшествии Чацкого – при его старании сплетня растет точно снежный ком:

 
А, знаю, помню, слышал.
Как мне не знать? Примерный случай вышел:
Его в безумные упрятал дядя-плут,
Схватили, в желтый дом, и на цепь посадили.
 

На реплику изумленного собеседника:

 
Помилуй, он сейчас здесь в комнате был, тут, —
 

нимало не смутившись, отвечает:

 
Так с цепи, стало быть, спустили.
 

Элькана мы узнаем и в драме М.Ю. Лермонтова «Маскарад» – тут он носит фамилию Шприх. Он появляется в первой же сцене – внимательно следит за игрой, хотя сам за карточный стол предусмотрительно не садится и предлагает проигравшимся деньги в долг – разумеется, под немалые проценты. С таким предложением он обращается и к князю Звездичу:

 
Не нужно ль денег, князь? Я тотчас помогу.
Проценты вздорные… а ждать сто лет могу.
 

Шприха в кругу игроков замечает Арбенин:

 
Он мне не нравится… Видал я много рож,
А этакой не выдумать нарочно:
Улыбка злобная, глаза… стеклярус точно.
Взглянуть – не человек, – а с чертом не похож.
 

Арбенину возражает карточный шулер Казарин:

 
Эх, братец мой, что вид наружный?
Пусть будет хоть сам черт! да человек он нужный!
 

И отзывается о Шприхе так:

 
Со всеми он знаком, везде ему есть дело.
Все помнит, знает все, в заботе целый век.
Был бит не раз – с безбожником – безбожник,
С святошей – езуит, меж нами – злой картежник,
А с честными людьми – пречестный человек.
Короче, ты его полюбишь, я уверен.
 

Эту характеристику метко заключает Арбениин:

 
Портрет хорош, оригинал-то скверен!
 

Подобно Загорецкому, Шприх служит усердным переносчиком всякого рода слухов и сплетен, выполняя столь необходимую в светском обществе роль своеобразной ходячей газеты. Именно это имеет в виду Арбенин, с сарказмом отвечая представленному ему вездесущему господину:

 
Про вас я не слыхал, к несчастью, ничего,
Но многое от вас, конечно, я узнаю.
 

Именно Шприх подхватывает пущенный баронессой Штраль слух о романе Нины Арбениной с князем Звездичем, для большей убедительности представляя себя очевидцем и даже деятельным участником случившегося – примирителем враждующих сторон:

 
Меня просили сладить это дело…
Я принялся – и разом все поспело.
Князь обещал молчать… записку навалял.
Покорный ваш слуга слегка ее поправил
И к месту тот же час доставил.
 

На язвительную реплику: «Смотри, чтоб муж ушей тебе не оторвал», – завзятый сплетник хвастливо отвечает:

 
В таких ли я бывал делах,
А обходилось без дуэли.
 

Это вызывает новую реплику:

 
И даже не был бит?
 

Постоянно занятый бесчисленными делами, Шприх стремится совместить одно с другим и, пересказав сплетню, сразу же переводит разговор на иную тему, пытается навязать своему собеседнику борзую собаку, свору которых распродает по поручению запутавшегося в долгах аристократа..

Изображали Элькана в своих произведениях и другие писатели. Почти одновременно с Лермонтовым, также под фамилией Шприх, вывел его в повести «Предубеждение» О.И. Сенковский.

Встретившись с ее героем, Шприх восклицает:

– Ах, как я рад, что встретился с вами! Поздравляю, поздравляю вас от всего сердца! Я слышал, что ваш двоюродный братец умер. Это должно быть вам очень приятно.

– Ты с ума сходишь, любезный Шприх! Он вчера женился.

– Неужто? А мне сказывали, будто вчера он умер. Я так обрадовался – не за себя, за вас.

– Как, ты обрадовался за меня? Его смерть меня бы крайне огорчила. Я очень люблю брата.

– Но тогда бы вы получили наследство – тридцать тысяч дохода… Тридцать тысяч, не шутка!

В пестрой веренице персонажей веселого водевиля П.А. Каратыгина «Ложа первого яруса на последний дебют Тальони» мы вновь встречаем вездесущего господина. Он появляется в толпе, осаждающей театральную кассу, в надежде раздобыть билет на выступление прославленной итальянской танцовщицы Марии Тальони и, конечно, встречает знакомых.

– Неужели ты еще не видел Тальони? – спрашивает его приятель.

– Я видел ее еще тогда, когда вы не имели о ней никакого представления! – отвечает Элькан с апломбом. – В двадцать втором году я видел ее дебют в Вене, потом в двадцать седьмом году в Париже. Я как теперь помню, что на одном балете я сидел в ложе подле пожилой дамы, и когда восторженная публика начала бросать цветы к ногам знаменитой танцовщицы, я схватил букет белых роз с чепчика моей соседки и бросил его на сцену…

– Постой, постой! – прерывает его приятель. – Ты, мне кажется, врешь. Я читал этот анекдот в одном журнале…

– Очень может быть, – отвечает Элькан без тени смущения. – Весь Париж кричал об этом целый месяц.

Пробравшись к кассе, Элькан интересуется, кто из его знакомых сумел достать на представление ложу – он намеревается попасть в театр без билета.

– Посмотрите, пожалуйста, в книге: не взяли ли Зубковы ложу в первом ярусе? – спрашивает он кассира. – Нет? Так, во втором, верно, брала мадам Тютю? Тоже нет? Ну, так в третьем ярусе Глупенштраух? Опять нет? Нельзя ли просто постоять у кресел? Нельзя? Какие пустяки!

Убедившись, что никто из его знакомых ни с русской, ни с французской, ни с немецкой фамилией не сумел достать ложу, Элькан, напевая итальянскую арию, исчезает через боковую дверь. Вслед за ним появляется извозчик, который напрасно ищет не расплатившегося плутоватого седока.

Т.Г. Шевченко, в молодые годы встречавшийся с Эльканом, писал о нем в автобиографической повести «Художник»: «Странное явление этот Элькан! Нет языка, на котором бы он ни говорил, нет общества, в котором бы он ни встречался, начиная с нашей братии и кончая графами и князьями. Он, как сказочный волшебник, везде и нигде: и на Английской набережной, у конторы пароходства приятеля за границу провожает, и в конторе дилижансов… тоже провожает какого-нибудь задушевного москвича, и на свадьбе, и на крестинах, и на похоронах, и все это в продолжение одного дня, который он заключает присутствием своим во всех трех театрах».

На протяжении нескольких десятилетий числившийся переводчиком по Министерству путей сообщения, Элькан являлся на службу лишь за получением жалованья. Его имя встречается в мемуарах видного инженера путей сообщения Андрея Ивановича Дельвига – двоюродного брата поэта, друга Пушкина, изображающего вездесущего господина в 1860‑е годы, когда тот сумел попасть в окружение министра путей сообщения П.П. Мельникова. Как-то раз в присутствии гостей министр иронически поздравил его с награждением орденом и осведомился, благодарил ли тот племянницу Мельникова, поскольку на службе Элькан никогда не бывает и представить его к награде могла только одна она. Награждение нашего героя орденом по рекомендации племянницы министра – обстоятельство, достойное и Загорецкого, и Шприха!

В буржуазном обществе второй половины ХIХ века вездесущих дельцов и аферистов стало значительно больше, чем в дворянском обществе начала столетия. Подобным собирательным образом стал персонаж сатирической поэмы Н.А. Некрасова «Современники» Эдуард Иваныч Грош – во многом похожий на Элькана:

 
…Вечно встретите его:
Он на бирже, в думе, в банках,
Нет собранья без него.
Это высшего разряда
Фактор – сила наших дней,
Телеграфов с ним не надо,
Ни газетных новостей.
Светский мир и мир подпольный
Дань равно ему несут.
Как револьвер шестиствольный
Он заряжен. С виду шут,
Он непросто бьет баклуши,
Он трудится больше нас,
Настороженные уши,
Волчий зуб и лисий глаз!
Что вам нужно? Закладную?
Моську, мужа… дачу, дом,
Капитал? Рекомендую:
Не ударит в грязь лицом!
Честолюбье ль вас тревожит?
Он карьере даст толчок.
Даже выхлопотать может
Португальский орденок!
По руке пригнать перчатку —
Дело Гроша! Всюду вхож,
Он туда протиснет взятку,
Что руками разведешь.
 

Поразительная фантасмагория носа

Самое удивительное и самое загадочное из всех произведений Н.В. Гоголя – повесть «Нос». Похождения своеобразного героя повести – носа майора Ковалева, его исчезновение с лица этого господина и появление в центре Петербурга в шитом золотом мундире и теперь вызывают изумление читателя. Что же предопределило выбор столь необычного персонажа?

Если перенестись в то время, когда была написана повесть, то мы увидим, что в литературе тех лет порой встречаются шутливые высказывания о том самом носе, который в скором времени станет полноправным литературным персонажем. Несколько строк уделил ему Александр Бестужев-Марлинский в повести «Нулла-Мур», увидевшей свет почти одновременно с повестью Гоголя: «Куда, подумаешь, прекрасная вещица – нос! Да и превосходная какая! А ведь никто до сих пор не вздумал поднести ему ни похвальной оды, ни стихов поздравительных, ни какой-нибудь журнальной статейки! Что выдумали люди для носа, позвольте спросить, для почтеннейшего носа? Ничего, положительно ничего, кроме розового масла и хотите – неблагородно! Он ли не служит нам верою и правдою? Нашалили руки – ему достаются щелчки. За все про все бедный нос в ответе, и он все переносит с христианским терпением, разве осмелится иногда всхрапнуть – роптать и не подумает».

Предназначение носа подвергалось различным комическим объяснениям. Завершая критический разбор высокоученого сочинения «Картина человека. Опыт наставительного чтения о предметах самопознания для всех образованных сословий, начертанный Александром Галичем», рецензент журнала «Библиотека для чтения», иронизируя, писал в 1834 году: «Все части лица имеют свое назначение. Одного носа определить невозможно. Нос есть вещь непостижимая. Человек все может понять, но он не в силах понять своего носа. Что значит нос? Зачем растет он на лице? Чего от людей он хочет? Нос! Ужасный нос! Проклятый нос! Скажи, кто ты? Откуда ты? Кончик носа есть острая скала, о которую разбиваются все умозрения».

Орган обоняния сделался темой творений изящной словесности. На театральной сцене с большим успехом шла сказочная «опера-водевиль» А.И. Писарева «Волшебный нос, или Талисманы и финики». Главный герой Гассан, влюбленный в дочь дамасского паши Роксану, был вероломно обманут ею. На помощь несчастливому влюбленному приходит Амур, который дарит ему корзину с волшебными финиками. Под видом бродячего торговца Гассан проникает во дворец паши и вручает корзину Роксане. Паша и его дочь с наслаждением поедают необычайно вкусные финики, но внезапно у них вырастают огромные носы. Хор объятых ужасом придворных поет:

 
Друзья, что стало с их носами?
С чего они раздулись так?
Ах, так случиться может с нами
И может вздорожать табак!
 

Вновь появляется Гассан – на сей раз под видом искусного доктора Таноса. Он лечит пашу волшебным нюхательным табаком, от которого тот трижды оглушительно чихает и наконец избавляется от злосчастного огромного носа. Восхищенный паша прославляет чудесного исцелителя:

 
Какой искусный доктор Танос!
Он лучше наших докторов:
Они больных все водят за нос —
Он избавляет от носов.
Пускай осудят жребий мой,
Но все со мною согласятся,
Что лучше быть его женой,
Чем с носом девушкой остаться.
 

Носу была посвящена и целая шуточная поэма, написанная автором сказки о коньке-горбунке Петром Ершовым. Упрекая поэтов прежних времен в том, что они воспевали в стихах очи, кудри, уста, ланиты, облекая «во блеск очарования» не только лицо, но и все человеческое тело, оставляя без внимания один лишь нос, он решил исправить столь явную несправедливость и создал «лиро-эпическое произведение, исполненное поэзии и философии», главным и заглавным героем которого полноправно сделался нос:

 
О, нос! О, член высокородный!
Лица почетный гражданин!
Физиономии народной
Трибун, глашатай, верный сын!
По непонятной воле рока
Ты долго, долго и глубоко
Дремал в пыли, забвен и сир.
Но днесь судьбой того ж устава
Ты должен пыль счихнуть со славой
И удивить величьем мир.
 

До создания повести о необычайных похождениях носа Гоголь не раз мимолетно затрагивал эту тему. Он посвятил ей шуточную заметку, вписанную в альбом московской знакомой Е.Г. Чертковой: «Наша дружба священна. Она началась на дне тавлинки. Там встретились наши носы и почувствовали братское расположение друг к другу, несмотря на видимое несходство их характеров. В самом деле: ваш – красивый, щегольской, с весьма приятною выгнутою линиею; а мой решительно птичий, остроконечный и длинный, могущий наведываться лично, без посредства пальцев, в самые мелкие табакерки (разумеется, если не будет оттуда отражен щелчком). Какая страшная разница! Только между городом Римом и городом Клином может существовать подобная разница. Впрочем, несмотря на смешную физиономию, мой нос – очень добрая скотина: не вздергивался никогда к верху или к потолку, не чихал в угождение начальникам и начальству – словом, несмотря на свою непомерность, вел себя очень умеренно, за что, без сомнения, попал в либералы. Но в сторону носы: этот предмет очень плодовит, и о нем было довольно писано и переписано – жаловались вообще на его глупость, и что он нюхает все без разбора, и зачем он выбежал на середину лица. Говорили даже, что совсем не нужно носа, что вместо носа гораздо лучше, если бы была табакерка, а нос бы носил всякий в кармане, в носовом платке».

Решительно решает избавиться от своего носа, постоянно его разоряющего, один из персонажей повести Гоголя «Невский проспект» – петербургский «жестяных дел мастер в Мещанской улице», носящий фамилию Шиллер. «Я не хочу, мне не нужен нос! У меня на один нос выходит три фунта табаку в месяц… Двадцать рублей сорок копеек на один табак!» – с жаром говорит расчетливый мастеровой своему приятелю, упрашивая того избавиться от разорителя – отрезать нос. Только неожиданное появление нового персонажа – поручика Пирогова – заставляет Шиллера остаться с носом в прямом смысле.

Не обходится без упоминаний о носах и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Весьма близкая приятельница Ивана Никифоровича, Агафия Федосеевна, которая «носила на голове чепец, три бородавки на носу и кофейный капот с желтенькими цветами», становится укротительницей носа почтенного дворянина и помещика. «Я, признаюсь, не понимаю, для чего это так устроено, что женщины хватают нас за нос так же ловко, как за ручку чайника? – в недоумении размышляет автор. – Или руки их так созданы, или носы наши ни на что более не годятся. И несмотря, что нос Ивана Никифоровича был несколько похож на сливу, однако ж она схватила его за этот нос и водила за собою, как собачку».

В отличие от носа Ивана Никифоровича нос миргородского городничего позволял себе некоторую вольность. Стоило лишь почтенному ветерану, нога которого была прострелена в кампанию 1807 года, проявляя былую отвагу, лихо топнуть ногою об пол, как последствия подобного геройства не замедлили сказаться: «Эта храбрость дорого ему стоила, потому что весь корпус его покачнулся, и нос клюнул перилы».

Гораздо более своевольно ведет себя нос миргородского судьи – немало авторских замечаний о нем рассыпано на страницах повести. «У судьи губы находились под самым носом, и оттого нос его мог нюхать верхнюю губу, сколько душе угодно. Эта губа служила ему вместо табакерки, потому что табак, адресуемый в нос, всегда сеялся на нее». «Нос его потянул с верхней губы весь табак, что всегда было у него знаком большого удовольствия».

Тема независимого существования носа, способного отделиться от своего обладателя, возникает в повести Гоголя «Записки сумасшедшего». В больном воображении ее героя Поприщина носы обитают… на луне. «Луна такой нежный шар, что люди никак не могут жить, и там теперь живут только одни носы, – записывает он в своем дневнике. – И по тому-то самому мы не можем видеть носов своих, ибо все они находятся в луне. И когда я вообразил, что земля вещество тяжелое и может насовсем размолоть в муку носы наши, то меня охватило такое беспокойство, что я, надевши чулки и башмаки, поспешил в залу государственного совета, с тем чтобы дать приказ полиции не допустить земле сесть на луну».

Далее Поприщин приходит к умозаключению, что премьер-министра Франции Полиньяка водят за нос английские политики. «Это уже известно всему свету, что когда Англия нюхает табак, то Франция чихает».

Завершалась повесть в рукописи многозначительной фразой: «А знаете ли вы, что у французского короля шишка под самым носом?» – напоминавшая читателям об июльской революции 1830 года во Франции, когда король Карл Х был свергнут с престола. И хотя по требованию цензуры французского короля пришлось заменить на алжирского правителя – дея, намек сохранил свою злободневность: теперь он напоминал о недавнем низложении французами последнего дея Алжира…

…Пройдет немного времени, и причудливая фантазия Гоголя создаст новую повесть, рассказывающую о необычайных похождениях носа, покинувшего своего владельца, разъезжающего в роскошной карете, гуляющего по Невскому проспекту и даже набожно молящегося в Казанском соборе, повесть, которая так и будет названа – «Нос».