Текст книги "Городъ Нежнотраховъ, Большая Дворянская, Ferflucht Platz"

«Сегодня авиация самообороны Исруля нанесла точечные удары по городам Ливана, Сирии, Египта и Арабских Эмиратов. Слава Богу, не было ошибок наведения, и по территории Соединённых Штатов не попало! В ходе точечных операций против бандитских анклавов погибло всего сорок тысяч человек женщин и детей. Слухи о применении химического оружия и фосфорных бомб являются бредом и полной инсинуацией врагов великого анарейского народа! Зиг хайль!»

Так сказало неродное отечественное радиво, и продолжило: «Джордж Буч, прочитав книгу Эраста Маджинского о глупом царе, влюблённом в реформы, плакал навзрыд и оставил хвалебную запись в книге посетителей.

«Уже наступал миллениум, а царство зла было на земле незыблемо!!!» – написал он от чисто президентского чисто американского чисто сердца.

Эта американская сволочь, столь сентаментальна, что хочется плакать.

А вот сквозь стекло увидел Алесь, как боевая любовная пара, не раз встреченная в переулках любимого города, вынырнула из крошечного марева, и все прохожие увидели, какая на ней модная шляпка, вовремя изъятая с городской помойки, на нём суперские штаны с лампасами из секонд-хэнда, и как они оба чудесно пьяны.

Он чуть выше, она чуть ниже. Она чуть толще, он чуть небритей.

Одеты они были, надо сказать, с иголочки.

И только шевелили великими ртами.

А жаль, что Алесь, отделённый карстовым стеклом не слышит их интимного разговора…

«…И чем ты знаменит?

– Я?

– Ты!

– Я чем знаменит? Я?

– Ты, хряк, ты?

– Чем знаменит, чем знаменит?.. Я зарубил топором графа Лавровишню в Бохемии во время Кирковской битвы! И ещё шесть человек охраны кокнул там же! Я убил их железнодорожными болтами и гайками! Включая знаменитого Дуста Акинфеева – презумпцера и брандыхлиста! Дайдха Ферамона – тоже!

– Зачем?

– Я родине служил! Люблю я её, хоть не знаю, за что!

– Он родине служил… Ну, и козёл! Иди, кому-нибудь ещё расскажи о своём подвиге!

– Я его, хоть и череп ему проломил, в глубине души простил… Я зла не держу, особенно на мёртвых и вампиров…

– …с ним! Куда идти?

– Туды! Что это блестит?

– Скульптура!

– Ага! Скульптура? Какая скульптура?

– Скульптура… «Бомж, разрывающий пасть Петру»…

– Первосвятителю, что ли?… Так их! Давно пора! Я этих первосвятителей почему-то с детства не переношу! Они какие-то липкие! Бог…

– Не трогай Бога! Пушкина не трогай! Мать не трогай! Детей не трогай! Родину не трогай! Я завожуй с пол-оборота от твоего кощёнства!

– Ладно! Не тронь гуано – завоняет!! А кому же?

– Не знаю! Может, всё т-ки первосвититлю!

– Нет, другому!.. Тут ясно написано… «Бомж, разрывающий пасть Великому Петру»… Бронза. 17 век. Скульптор Томаззо Оскопрелли.

– Это хуже! Такое впечатление, что в городе все скульптуры сделаны одним лицом, и делались они с одного лица, с рожи самого скульптора и рож его чад и домочадцев! Платанов… Прушкин… Бунькин… Все на одно лицо… Топорные, дубовые лики! Я о… ваю без рояля!

– Всё равно их никто никогда не видел, этих козлов! Знают только, что Пушкин был курчавый мальчик… Прибегает бывало к нянюшке Арине Радионовне плохо пахнущий и в мокрых штанишках и кричит: «Баба Ара! Я мокрый! Не донёс!» И смеётся, байстрючонок!

– А Арина что же?

– А Арина Радивоновна качает обеими головками и говорит ласково, как сказано: «Сашенька! Милочка! Ну что же ты? Будущему действительному статскому советнику Пушкину надо было донести! Нельзя так!..»

– А Бунин…

– Что Бунин?

– А Бунин был надменный и злой мальчик. Бывало, эх, что там говорить?.. Он в детстве в носу ковырялся грязным пальцем и швейной отвёрткой, короче, всё, что под руку попадётся, тем и ковыряет, газетой мог, шариковой ручкой, вилкой, всем ковырял, ковырк-ковырк, всё козюли золотые там искал, подвижник и пионер… Подвижник полный земли нашенской! Порфирий Иванов! Светочь литературы! Все уже на работу устроились в железнодорожное депо, а он сидит в своей кепке и новеньком гимнастическом костюмчике и в носу ковыряет. Ковырьк-ковырьк! Ажник, бр-р-р-р, сопит от натуги, так его разобрало! А потом и революция случилась. Ёкнулось всё! Пришлось ему с его ковырянием стремительно закругляться и в скором времени эмигрировать к чёртовой матери за границу, к бабушке Праскеве, потому как большевики очень не любили таких ковырятелей и мазохистов! Очень не любили!

«Вместе с нашим Ильичём

Пидерастов изведём!»

А он ещё к тому же и при деньгах был! Вах-вах-вах! Тут уж хоть святых выноси! Всё к одному сошлось! Провинциальная жизнь, как вы знаете, мадам, очень скучна! Ноздрей не хватит!

– А Платонов…

– Что Платонов?

– А Платонов, царствие небесное, на железной дороге всё с измальства работал, работал, працювал, шурупы забивал, как взбалмошный, и везде с мешком вокруг горла ходил. Бывало… Э-э! Хулиган такой был… Хаха! Отпетый такой хулиган! Костыль забьёт в землю, засмеётся диким смехом своим и потом час сидит с бутербродом, не щевельнётся, сало киевское жрёт, мешок на плече, косоворотка зашитая.., мол, ничего не знаю, моя хата с краю! Робеспьер! Воровал, должно быть там кошатину!.. А потом его в продотряд снарядили козлятину в провинции добывать у господ хлеборобов! Он и уехал в Лиски, или куда подалее, это уж никто не узнает, в каких местах он рассекал, в общем, долгое время о нём даже ничего не было слышно, ни слова, как в лету канул, но это ведь жизненный опыт каков! Такой опыт ни за какие деньги не укупишь! А потом появился тихий такой, трезвый, в одном треухе и кальсонах! Знать, задание партии и народа выполнил и пришёл докладывать, что к новому – готов!

О как! Одним словом, буря мглою небо кроет…

– Бронзы тонн двадцать, не меньше в памятнике? Да?

– А то нет? Может, и больше! Я не мерил!

– А, это хорошо! А место хорошее?

– А то нет? Само собой – самый центнер! Где ж ему ещё быть, как не там!? Не на Чужовке же! Там его миленького сразу любители словесности в металлолом отвезут! Как Пришвина! Там недавно Пришвина в голову кому-то поставить вдарило, прямо у реки, так он и двух дней не простоял! В самом городе уже и мест для великих людей не осталось, всё ими заставлено, вот и решили Пришвина поставить у реки, он, видать, как говорили, ещё и рыбалкой занимался, а не только книжки пописывал! В ознаменование вылова особо крупного экземпляра пескаря в наших водоёмах! И все с диким восторгом эту идею отмыли! Помнишь эти великие произведения: «Бежин Луг», «Чача» «Муму»? Заплатили за памятник скульптору Жамхину, китайцу, который этому делу в Пекине учился, если мне память не изменит, бешеные деньги, тысяч долларов около ста, не меньше, только установить успели с оркестром и речью губернатора в пятницу около пополунди, а его тут же прямо ночью в субботу и унесли вместе с курицей, свитком, кучеряшками, тростью, балалайкой и зверушками бронзовыми, которых Автор у ног Пришкина расположил в виде живописной такой экзотической группы, олицетворяющей незыблемое единство отечественной Флоры и Фауны. Флора и Фауна должны быть едины с народом, до тех пор, пока Природа не потребует, чтобы они вернулись в пепельную землю! Ё… ться можно! Скобы вырваны были – не придерёшься, как будто трактором саданули! Один голый постамент от Пришкина остался, теперь не знают, кого на него поставить! Туды их всех коромыслом в качель! Может, и Бетховна, не приведи Бог, поставят рядом раком! Разговоры об этом идут! Раз полистамент есть, значить, кто-то должен железно на нём стоять! Жоско! Корифей некий! Мартуй! Нил Даймонд! Котофей Петрович! Присмотр необходим! Маркетинг! Аутсосинг! Тут без присмотра из-под носа всё утащат за милую душу!

– Если надо, если заплатят, я на постаменте постою вместо Пришкина! – говорит кто-то.

– Люля! Маленькая! – вдруг сменил голос пластинку, – Ну не надо так страдать! Не надо! Я не перенесу твоего искреннего и донельзя горького страдания! Я по-прежнему люблю тебя святой и пламенной любовью истинного человека! Как идиот люблю тебя! Любимая моя! Прости меня! Я подлец! Да! Это я выпил всю настойку!

И кающийся любимый что было сил ударил головой в покачнувшийся фонарный столб.

В эту минуту бомж был защитник и герой правды и даже на секунду как будто порядком протрезвел.

А она, как более пьяная, просто упивалась глупой красотой его сочувствия и любви.

– Ну, перенёс же! Перенёс! И напился тут же, как свинья! Моё выпил! Украл!.. Где мои деньги, грязная свинья? Идиёт ряженый! Отвечай, где, а?!

Она терялась во внутреннних умственных догадках.

А он уже перепрочувствовал канву близкого будущего и вёл лунную рапсодию в нужное историческое русло.

– Это я просто не сдержался! Дрогнул! Но человек слаб! А так я – кремень! Ты знаешь всё! Как я честен, ты знаешь! Я тебе, любовь моя, и любому другому морду в кровь разобью, если что не так! Не по-нашему! Ты понял?

Слушать их было непереносимо.

Алесь Хидляр оторвал глаза от окна, подошёл к столу, открыл некогда священную книгу «Тиун Благолепный» с вложенной в неё засаленой зеленовато-жёлтой страницей и тяжко прочитал: «Истинно говорю вам! Братия! Содомиты! Верайтеры! Комодорцы! Блэк асс! Диа Мачос фак! Джэйзи верейтен! Думайте! Думайте головой! Что такое культура? Культура – это …но! Культура закабаляет душу человека, делает человека податливым для государственных манипуляций, портит его, развращает! Она отдаляет человека от природы, от Матушки-Природы! Таков парадокс бытия!

«Величайшее самомнение интеллекта считать так называемую „культурную деятельность“ – писание книг, сочинение музыки, изготовление картин вершиной Природы. Для Великой Природы камни в пустыне Негев то же самое, что рафинированные камни Парфенона в Афинах. И то, и другое совершенно одинаково для неё. Это просто её камни, материя. Для Природы все её формы прекрасны и она не знает слова „Искусство“. Всё остальное – это сладкие сны человечества, чья сила кажется неизмеримой, будучи ничтожной», а затем вот что – «Я – Бог Ваш! Истинно говорю вам – никогда больше не слушайте инородцев! Язык их – змеиное жало в ваших ушах! Слово их – гниль в ваших сердцах! Дело их – вред и порча для вас всех! Пожалейте ваших детей, не ведитесь на их дешёвку! Отбросьте веру их!»

О как!

Он перевернул страницу и прочитал теперь уже вслух:

 
«Птица горняя летала
Над разрушенным гнездом
И тихонько вспоминала
О гроическом былом.
Ты о чём летаешь, птица,
Ты зачем вотще поёшь?
Здесь любому, как гворица,
Ёкть, прейставлен к горлу нож.
У тебя такие гокти,
Шкура, череп, нозри, торс,
У меня, увы, увольте,
Только запорЪ и понос.
Мы с тобой, как сестры с братом
Замечательно живём
В нашем мире волосатом (полосатом),
Вкупе с просом и жнивьём.
Ты червей копала рано,
И жуков по мере сил,
Но охотник из бердана
Тебе в небе подстрелил.
И теперь ты не летаешь,
И теперь ты не поёшь,
И теперь одна ты знаешь,
У кого за пазух нож!»
 

Прочитав стихотворение, он задумавается на минуту и трёт лоб.

«И Фома Фрустратор не помощник мне в делах моих! Фигу! Не советчик! Так себе! Никто на постном масле! А моя стопа крепка! Так есмъ!» – решил он несомнено.

Душа просветлилась. Солнце клонилось к зениту. Как быстро стало двигаться время!

И сказал Он им, узрев в зеркале:

«В последней святой папской энциклике сказано так: «…истинно говорил я вам! Истинно! Слухайте те голоса свыше и навсегда! Ибо с них суть и сердцевина знаемого и хребет непознанного! А вы не слушались меня! Чем вы занимаетесь? Как вы могли? Козлы вы все зловонные! Еноты потные! Курицыны дети! Жёлтая струя! Клоны! Суетные даункиндеры! Аусшлюссеры гадкие! Заячий горох! Кидалы порнографические! Вавы ссохшиеся! Доги нечистые! Смазь питерская! Еро посконное! Быдло олигархическое! Мразь склизская! Гомно анилиновое! Фадецл! Фугны! Стыдно вам буит от слов моих аховых! Стыдно вам! Истинно говорю вам! Плакать будете слезами истинного раскаянья и печали! Ибо истинно говорю вам, тварюги! Слушайте же! Свиньи! У нас с деревне был землемер!.. Да-с! Больные вы! Сирые! Неприкаянные! Гады! И не лечитесь! Нет! Не будет вам места под солнцем! Мракобесы! И не будет вам блага под небесами, не будет супа черепахового, как о том говорил Сам Самыч Господь! Не бу-дет! И сами себя вы терзаете, ибо не понимаете, чего хотите вы! И немногие знают, где тропинка истинная, а где шлях порочный, ведущий в темь подколодную! А я ведаю! Ведаю, да вам не скажу! Ша! Сами вы кто! Поймите меня правильно, господа, истинно говорю вам, не затем я пришёл на землю, йод, чтобы нести ветвь оливковую, но член свой! Не затем я здеся, чтобы ёханый елей разливать по земле нашей, то ись вашей, но затем! Итак, как обрящетесь, так и опаментайтесь вкупе с теми! Так! Те, кто правильно несут своё бремя, не жалуясь, не прося несбыточного и сладкого, а больше помалкивая и потупляя акий взор, тем и жить на небесах, как сказано в шпаргалках! Как птицам в крине небесном! А не мечущимся и суетным! Те упадут на землю, аки пёсья подзаборные, аки волки позорные, аки… аки… паки,.. истино говорю вам, и скатяться вниз, аки черви суесловые, падут в вечный огнь страдания, аки грешные бды! Так будет! Никто не помешает Провидению Господню! Я говорю вам! Истинно говорю вам! И то придет! И восславьте, небеса, видящие вас во всей красе! Вы – люд, и звер, и баб, и тлен! О вас мои помыслы и волхвования! О вас мои молитвы! Исзыдьте с миром и обрящете желаемое всуе! Ейнушлош шолошамен! Анахну факин бен глюк шалош! Дети мои! Чада! Космическая лекция завершена! Лет ит би! Лет ит би-и! Биг Волд Фак! Истинно говорю вам! Элейну форэва! Биг Ворлд Аншлюсс!»

Он брызгал ядовитыми слюнями столь неистово, что с неба в суп падали сладкие божьи куропатки и манна порхала над каптусами.

«Любезные Братья во Харисте! Давайте же, – вспорхнула залётная мысль, – займёмся тарабарщиной вечной, тарабарщиной осмысленной, тарабарщиной импозантной, тарабарщиной амбивалентной, тарабарщиной пузырчатой, тарабарщиной волчьей, сметанной, лучшей, паюсной, дармовой, халявной, избранной! Tarabarus Libidus uno! Тарабарщина – это не просто намерение тарабарить абы что, абы где и абы с кем, нет, отнюдь, тарабарщина, будучи делом совершенно серьёзным, покоится на надёжном фундаменте философического отношения к жизни, фундаменте строго научном, каноническом, выверенном, я бы сказал, строгом, хотя часто не вполне осознаваемом в своём научном значении. Она покоится на своих собственных законах, китах, вытекающих из общих законов природы, и стоит в ряду признаных добродетелей далеко не в последних рядах. Итак, что же такое тарабарщина?..»

У него была одна существенная заслуга – он научил всех своих приятелей к месту и не к месту употреблять слово «Провидение».

И те затараторили, как безьяны взбалмошные. Понравилось им слово «Провидение» вместо «Бог». Понравилось. Что так?

Исть повод бородёнку против ветра чесать!

Потому как люди быстро привыкают ко всему хорошему и не помнят хорошего добра! Всё потому! Всё потому, что не добро царит в их сердцах, но пламень зависти и гордыни, пожирая ех, потому, что отвернулись оне от небес праведных!

Алесь Хидляр всё прекрасно теперь знал и видел. Раньше он ходил по миру в розовых очках и смотрел на всё с любовью и всепрощением. И тебя прощаю, и тебя! Но сколько же можно прощать?! Он же не жрец, в конце концов! И слетели розовые очки, и открылся камень чорный!

Алесь, что это за шпана жлобовская, затесавшаяся в твою жизнь? Почему они до сих пор вертятся рядом с тобой? Что теперь они хотят взять у тебя? Уволь их всех из своей жизни! Уволь этих самоуверенных недоумков, изображающих из себя невесть что! Уволь пользователей своего ума! Действуй по своему плану! Бди!

Всё видел Алесь Хидляр. Всё знал. Он видел убийственную бедность своей страны, безнадёжный упадок народа, африканское ничтожество здешней экономической жизни, эти уголовные как на подбор рожи царьков, губернаторов, министров, ужасный удел его единородцев, и ему было дурно от этого. Какой рост?! Разве это экономика? Это… знает что, а не экономика! Карлик с огромной головой и на тонких нитевидных ножках! Откуда такие морды выползли? Раньше не было таких хищных морд! Клянусь! А теперь?.. Плюнь – и всё обрушится в тартары! Как это уже и было неоднократно.

Он увидел книгу «Эсце «О бухгалтерском учёте. Издание общества слепых. Город Бамбуков. 1861».

Там были стихи:

 
«Как Вы могли, начальникъ сожаленiй,
Сокрыть в чертоге свой прекрасный стан?
Казалось ранъше мне, что-что вы – генiй,
А вы – смутЪянЪ!»
 

И тогда он стал листать пёстрые страницы чужих дневников, шелушить прошлое:

«И прiшёлЪ Ён на земьля такъ и новалiл кучу съiю. АменЪ! И воссобралыся народЪ в лосеных и яслёх, какойт остался в животЪ и скзал, что ято харошав табе. И воzликовылите сирыях людъ и шмерд тиё, убогиёк и страждущиы тЪ, нахъ, калики и променеи, надеиясь на тую маннаию кашу, тякущяю набло с набесЪ, ибо ежли дал Ёнъ кучу велiю и утлую темъ, дабы веселие стало быть, то и дастЪ каши нам всёмЪ спок и навар досюда и тоё. Навалитъ по самаё помядоры тъ. Таке думли онле. Таке! Етъ! Так ие пологали. Но не дал Ён кашу емЪ, а снова наволилЪ тсех каучей яко так. Ить! Ить! Ить! И раzгневалiся безоштанай льюд на Яхо Ябо за дила Ёха его тЪ. И повергл гневливыях тельцовъ оземЪ шмак, тоди, яким поклонялисъ и жгли ёх, и топтали имхо, тако, яхо, тать, то, покла не уморiлисё в верие своеiй. И видяще сие боще тоё в пироспехтиве граофЪ Анрi Фриловъ Антонъ опичалилсо вели всуём. И думалЪ Ён: «Как живутутЪ ёни во лде? Како ж верду творять? И что еж делат посёмума ут? Надобы строеть кромлех такий велий, како в Валивоне бъл погребъён, а ёни и не помышляютЪ тык осемЪ! Надоб сеёть жлачку, а ёни и не телятеся отом жетъ! Надо джон етъ, а притом тех кишка тэнЪка! Не етитца, не хотитца! Фюит! Форсмажортс! Есмъ то, что есмъ дал. И дал, и так, и семъ! Смрад один такъ! То так! Я не тоди! Амлон! Атцон!»

И порвалЪ Ён стогны неправедныя да пасти ехъ io разогналЪ тех фелахiв ёханых по углам ехЪ!. Ибо так надобы бли нах! Ибо так есть во! А сам призовах трусичей, кривичев, фаличех, дупличег, стукичем, подличеф, беспределичег, бесштаннах тоев, ёханых бабаёв и платаных вертишеiв в зону сию взамен незнаемах, кого прогналЪ в выю оттеда вонъ нах. И пошли ёни тъ по тей стране са своём баблом и утъкамi, z письнями и плясыками, ставя вертяки и куя пожловы татарския грубыя степнякам суесловым. О, как было ть! И поход их был велий и всеобъемлюшаща. И заняли онид граду и ваеси по всей Ёндре Туевой. И было так многыя годы, пока не случiлосЪ яки… Обзадц!».

Так говорил старый Анри Фрилов, летописец нужного времени, увековеченный квёлой народной памятью и парой мемориальных досок на разных рубежах города.

Край рукописи был пожжён огнём и изрядно погрызан отечественными крысами, потому о случившемся в основной акватории долго не знали. И была ли надобь в том?

И прошло десять веков тусклого времени, пока другой прищуренный человек не стал думать о летописи и народном самосознании, а голая правда вышла наружу.

Он жил уже в другой стране, в другом поколении и на другой улице, не ведая о своём мудром предшественнике, которого звали Летописец Анри Фрилов, по прозванию Мутноёп.

И тоже стал копать под правду, находя изумительные жемчужины среди зиявших на дороге куч.

«Я живу в стране, где всегда будут руководить отпетые проходимцы без роду и племени, а честные люди, а вместе с ними сама правда всегда будут скитаться, как бездомные нищенки. Моя страна рано или поздно выиграет все войны, какие выпадут на её бедовую голову, выиграет, даже если ей придётся уложить на полях сражений весь свой народ, всех до единого человека, включая стариков и младенцев. Для врагов у нас слишком плохие дороги, огромные рассстояния и помимо всего полностью отсутствуют карты и указательные знаки. Городов и улиц тоже нет. В общем-то, моя страна уже много сделала для этого… почти все… простите… перебиты…

Безропотная доблесть здесь будет всегда осмеяна, отвергнута или незамечена. Я живу в такой стране. Я помню даже, как её имя – она называется Республика Поцная Народная Фиглелэнд! Ничего себе!»

Так сказал вождь просвещёных тыквоедов Маршан Акенабубис, прозванный за святость Анри Фриловым, размышляя о главном, об основном.

Так сказал.

Глава 41
Помазаник Блинов и другие.

Завидный нарциссолог Семибатюшкин, стоящий в противном окне, подбочененный и важный, в детстве мечтал об уделе космоновта, но заоблачных высот не достиг и благодаря жене и тещё скоро возвратился в исконную землю.

 
Здравствуй, родина родная!
Очень я тебя люблю!
Без тебя я помираю!
Без тебя я слёзы лью!
Ты одна у нас такая!
Лучше всех других земель!
По тебе я вспоминаю
В снег, бураны и метель!
Всё очень просто.
Так говорил Заратустра.
 

«Дети ныне живущих будут несказанно удивлены, если им скажут, что улицы нужны хотя бы для вида, хотя бы иногда убирать от пыли и первородной грязи, а в городе должны быть функционирующие общественные туалеты типа люля-сортир. А фурникулёры не нужны? Но это так! Истинно говорю вам!»

Так говорил Заратустра.

И нест ему числа.

И языки его повсюду и везде. И никто не сосчитал ехъ!

А на сеседней улице состыковались двое сумасшедших или тех, кого Нежнотраховская (Жлобской) общественность посчитала таковыми:

– Помазаник Блинов! – говорит один сумасшедший другому, – Как Дэвид Копперфильд, летать в таком дерьме я боле не способен! Не невидимка я, чтоб чисто это скрасть пред носом чутким проклятой торгашки! Я был талантлив, смел, но прозябанье со мною сотворило чудеса! Я тенью стал своей! Былые годы могу лишь вспоминать в минуту скорби! Увы, блин, сирые таланты парализованы отчаяньем и гневом, гнилой средой и гнойным содержаньем. А следом за средой приходит дождик, и рак ползёт сюиту просвистеть. Причина всех несчастий – канифоль… Отсутствие её на наших рынках. А коломазь испортилась всуе!

 
– Нет, знаю я причину лишь одну —
Прискорбное пристрастие к вину!
 

– Мне говорил однажды друг вампира:

 
«Что я задумал – знает только Бог
И знаю я, неведенье других…
Наш общий долг перед лицом вселенной
И пред самими собой, я полагаю,
 

Что это рассужденье слишком важно, чтоб им пренебрегать…

 
В молчанье есть златистые крупинки,
В блудливом языке – одна беда.
Мы начинаем новую пластинку —
Отменный диск с названием «Всегда!»
 

– В сортирное окно попал из лука, такое попадание чудесно само собой, а ежели к тому в то время сонные кометы по небу полуночи ходят стадом, луна в зените, радуга средь дня и солнце надо всем как жаркий тигель, то нету слов! Адно, блин, к аднаму!

– Вокруг нас никого! И Трахова могила полна сосновых игл и сухости своей!

– Не надо говрить! Молчи, Ярило! Свинчатка на душе и тяжесть, ей же, ей!

– Красиво сказано! Пойдём в Северную Индюшатию! Говорят, там хлебно, и идти надо через перевал, где живут орлы-падальщики и дикие горные ангелы!

– Я новую чалму куплю на деньги, подаренные мне Богом! Не замёрзнем! Выкарабкаемся! Укроемся на время облаками, шептаться будем с молниями, снегом, оленей запряжём в большие сани, и будем понукать, нудить, неволить…

– Не так, не так… Не надо! Боюсь, что ангелами будешь ты питаться?.. Сид Вишуз Хохлома!

 
– Я научила сатану
И мысль ему подала,
Всем пациентам белену
Раздал он на купала!
 

– Ты это сам сочинил?

– Я был так юн, так превосходно весел…

Холестерин был несомненный яд…

Пока амбрэ и джем из этих чресл

Не усыпили стойких поросят… Хорошо?

– Не те слова! Прекрасно! Мы дружны, как никогда!

– Слова – лгуны! Вступив в словесный рай,

Свои слова ушам не доверяй! Так повелось!

Ат «А» до бузлы «Ять»

Свою любовь не смей ты доверять! Разрыв – удев любого компаньонства…

– Его ударил протазаном в..пу,

Он околел, предвестьям вопреки

Ну, как нам тут не вспоминать Европу,

Где нежатся лохматые сурки?

Ну не всегда! Не всегда! Мы с тобой не поссоримся! Люди иногда по 30 лет вместе работают или в одной психиатри-ческой лечебнице сиживают месяцами! И ничего!

– Вот в Америке были два брата…

– И оба геи!

– Ты не понял, бузинная косточка! Это был святой! Святой гей! Буржуазный святой! Не надо придираться к терцинам! Ищи сущность! Сущность непреходяща, жопа!

– Он грузчиком работает! В кемпинге «Дувр».

– Эта должность называтся сейчас «Мувер».

– Может, «Лузер»?

– Да нет, «Мувер»! Я знаю!

– Где называется? В сумасшедшем доме?

– Нет, в Фиглелэнда!

– Фиглелэнд сейчас и есть самый великий в мире сумасшедший дом! Здесь все времена, как ни странно – страшные. Только становится всё известно не сразу! А через уйму времени всё проясняется!

– Венецианский хрен! Поклонник Казановы

В своих мечтах не покидал альковы!

Не всё прекрасно в Датском королевстве:

Монета на исходе, пир горой,

Куда-то с кем-то мчится королева,

А сам король скучает под столом.

Банкир Нотфелис пробудил тревогу,

Исследовав запасы в погребах,

Постельничий тоски в бокал добавил,

А генерал забил последний гвоздь

В святую руку… Худо, господа!

Не так должно быть, виделось иное:

Гармония, согласие, довольство,

Границы на запоре, рост торговли,

Работа и веселье в деревнях…

Чу, кто-то там в крапиве лазит,

Не нас ли караулят на заре?

Один сумасшедший пержил катарсис, выразившийся во вторичном открытии законов Ньютона. Теперь он словно сошёл с ума и мог часами сквозь большую лупу рассматривать отражение своего лица на блестящих шариках подшипника; хотя шариков было всего семь, ему порой казалось, что отражений много больше.

Другой не знкал этого, и был счастлив.