Текст книги "Ласарильо с Тормеса"

РАССКАЗ ЧЕТВЕРТЫЙ

Как Ласаро устроился у монаха ордена Милосердия и что с ним приключилось

Пришлось мне пошустрить в поисках следующего хозяина, и таковым оказался один монашек этого приснопамятного ордена Милости, к которому привели меня упомянутые мной соседки. Они утверждали, что это их родственник, и потому обратиться к нему будет не лишним делом. Этот монах вверг меня в такое изумление, какого я в жизни, пожалуй, никогда не испытывал. Ярый антагонист монастырской службы и ненавистник монастырской пищи, любитель покутить на стороне, знаток светских шашень и умелец шляться по сомнительными компаниям, он, как я полагаю, изнашивал больше подмёток и рвал больше башмаков, чем весь монастырь на круг. Хотя, признаюсь, именно от него-то я в первый раз в моей жизни и приобрёл башмаки. Эти башмаки не выдержали больше недели, и развалились, и я не смог больше этого срока выдерживать его бесконечной беготни, и по этой самой причине, а также по многим другим, о коих мне не стоит упоминать, я с ним расплевался.

РАССКАЗ ПЯТЫЙ

Как Ласаро приустроился у торговца папскими грамотами и что с ним случилось после.

Пятым моим господином судьбе было угодно сделать торговца папских грамот, самого наглого, бессовестного и хитрого торгаша, которого я когда-либо видел, и которого я не хочу видеть в будущем и я не думаю, что ещё кто-нибудь увидит такое чудо, ибо это был великий талант придумывать разные штуки, приемчики и комбинации, чтобы сбывать свой залежалый товарец.

Посещая деревню, этот тип, прежде чем выложить свои бесценные грамоты, одарял клерикалов и попов разными вещичками, разумеется, они были не весьма большой цены, как-то: мурсийским латуком, а в подобающее время года, парой лимонов или апельсинов, персиками, абрикосами, или же ранней грушей. Такими подарками он старался ублажить их, чтобы они потворствовали успеху его торговли и призывали прихожан раскупать грамоты, как пирожки.

Вручая подарки очень торжественно, он всегда пытался выяснить степень учёности одаряемых. Когда они говорили, что им знакома латынь, то он держал язык за зубами и ни слова по-латыни не говорил, чтобы не дай Бог попасть впросак, а пользовался обычной, слегка замедленной испанской речью и поражал всех развязностью своего языка. Когда же ему становилось известно, что эти преподобные – из числа тех счастливцев, которые добылит места за денежки или по протекции, а не за учёность, тогда он волшебным образом обращался в огромного святого Фому и битые часы лопотал по-латыни или, по скорее всего, делал вид, что лопочет. Ежели его грамоты не удавалось впарить добром, он измышлял средства, чтобы их покупали силком, и при этом всех надувал, порой весьма изящными способами, и понимая, что повествовать о всех виденных мной проказах, долго, я подробно расскажу только об одной, невероятно креативной и донельзя ловкой, тем более, что в ней он проявил всё свое потрясающее хитроумие.

В неком местечке Сагра, что близ Толедо, он проводил свои проповеди два или три дня с неиссякаемым рвением, в результате чего у него не купили ни одной грамоты и, судя по пастве, никто даже не имел намеренья покупать. Он выходил из себя, чесал голову в мыслях о том, что можно предпринять в таком случае, и обмозговав всё, решил снова собрать паству на другой день утром, и уж тогда наглым давлением избавиться от булл.

Тем же вечером, вскоре после ужина, он и альгвасил сели за карты и вскоре, как это всегда случается в подобных случаях, стали спорить и разругались. Поп обозвал альгвасила ворюгой, а тот его нарёк проходимцем. Тогда мой господин схватил копье, висевшее на стене, а альгвасил вытащил свою шпагуиз-за у пояса.

На наш шум и вопли сбежались местные постояльцы и стали их разнимать, а они, в страшном озлоблении, старались вырваться и поскорее прикончить друг друга. Но так как помещение было полно народа, слетевшегося на великий шуми гам, то неприятели не осмелились пустить оружие в ход, и по преимуществу стали тратить силы на грязные ругательства и плевки, и альгвасил, как бы между прочим, сказал моему господину, что он пройдоха, и что буллы его фальшивые.

В конце концов, видя, что усмирить их растущий гнев невозможно, народ сначала развёл по разным углам, и удалил альгвасила из гостиницы, господин же мой остался и продолжил пребывать в самом зверском расположении духа. Постояльцы ходили за ним, рыкающим и сквернословящим и просили его прийти в себя и пойти спать. Как ни странно, он прислушался к нашему предложению, и все мы пошли спать.

С раннего утра хозяин мой был в церкови, и когда он велел звонить к обедне, он приступил к тщательно подготовленной проповеди о пользе булл. Собравшийся народ отворачивал глаза и роптал – буллы-де фальшивые, и это правда, коли сам альгвасил открыл этот секрет во время их ссоры, и те из собравшихся, кто и раньше не имел особого желания покупать их, теперь и вовсе охладели к Божьим буллам.

Проповедник взобрался на кафедру и начал вдохновлять народ и убеждать не лишать себя такого удовольствия и милости, как отпущение земных грехов, даруемое одной лишь святой буллой.

В самый разгар проповеди в церковь влез альгвасил, прошёл внутрь, опустился на колени, не спеша сотворил молитву, а затем, поднявшись с колен, во весь голос стал провозглашать следующее:

– Люди добрые, обратите ко мне взыскующие взоры, а потом, если вам не повезёт, слушайте, кого влезет. Я пришел сюда из-за этого подлого кидалы, который вон тут обманывает вас и проповедует почём зря. Он ввел меня во грех и попросил помочь ему в организации его торговли, посулив мне поделиться выручкой. Теперь же, сознавая в полной мере, какой вред нанесло бы это моей вечной душе и вашим финансам, и раскаиваясь во всём содеянном, я публично объявляю вам всем, что буллы его гарантированно фальшивые. Не верьте ему, не покупайте этих проклятых булл, отриньте их, а я, ни коим образом к ним не причастный отныне бросаю свой жезл и навсегда оставляю службу. Если же когда-нибудь он понесёт уголовное наказание за свои шашни, и сядет в тюрьму, будьте свидетелями, что я не подельник его, и ни в чём не помогаю ему, а совсем напротив, препятствую его козням, предостерегая вас и объявляя о его злом умысле.

На этом он завершил свою фантастическую речь. Некоторые из кучковавшихся там почтенных особей попытались вытолкать альгвасила из церкви, чтобы закончить скандал, но господин мой с умильностью в физиономии своей жестами удержал их от действий и под страхом скорого отлучения велел освободить его и дать ему сказать о наболевшем, а сам, выкатив брюхо, в кромешном молчании выслушал путаную альгвасила. Когда поток сознания альгвасила иссяк, хозяин мой спросил его, нет ли у него каких-либо добавок к уже сказанному. Альгвасил ему на это ответствовал:

– О вас, сударь и ваших жульничествах можно рассказывать бесконечно, но пока довольно и этого.

Тогда мой поп мой упал на колени и, воздев руки к горним высям, и закатив глаза, воскликнул:

– Господи Боже, Ничто Тебе не тайна, и всё Ты обнаружишь сразу же, и нет для Тебя ничего невозможного, один Ты знаком с истиной и видишь, сколь страшно и неправедно я оскорблен. Я, однако ж, прощаю его целиком и полностью, ибо Ты, Господи, простил меня. Отпусти ему грехи его, ибо он не ведает, что творит и язык его не понимает, что говорит. Об одном молю Тебя, всеправедный: не потокай оскорблениям, нанесенным Тебе, не оставляй поношение безнаказанным, ибо любой из присутствующих, принявший божественное решение несмотря на потраву и ложь приобрести мою священную буллу, а затем поверивший лживым словам этого низкого человека, может отступиться от своего благородного намерения. А так как этим наносится вред ближнему и одновременно вред Божественному провидению, то я умоляю Тебя, слушай, Господи: не оставь мерзости его без наказания, яви здесь чудо великое, и пусть будет так: если правдой является то, что говорит этот злодей о моих обманах и подлогах, то пусть я, Господи Всемилостивейший, провалюсь вместе с кафедрой под землю и попаду в самое пекло ада, и так там и останусь на веки вечные, а если правда-такит на моей стороне, а он клевещет на правду по наущению дьявола, дабы отнять у собравшихся Благо Твое, тогда да пребудет он в вечном усечении и обличении, и да пресекутся его злые намеренья навеки!

Едва мой преданный Богу хозяин окончил своё обращение, как у злобного альгвасила подкосились ноги, и он с таким громом бухнулся на землю, что вся церковь задрожала. Он стенал, разбрызгивая пену изо рта, исходил корчами, гримасничал, махал руками и сучил ногами, катаясь по полу, как оглашенный.

В церкви поднялось величайшее столпотворение и все так громко орали, что понять что либо было совершенно невозможно. Иные пребывали в ужасе и трепетали, иные возносили голоса: «Помоги ему, Господи!», иные: «Пусть его корчит, в другой раз не будет лгать!»

Наконец группа прихожан – в великом трепете устремилась к нему и схватали его руки, мелькавшие пред ними и наносившие сильнейшие удары всем приблизившимся. Другие сели на его ноги, а это было весьма нелегким делом, ибо бешеный мул не способен брыкаться так, как брыкался божий человек. Наконец целых пятнадцать человек набросилось на него, и хотя им изрядно досталось, потому что зазевавшимся таки попало по зубам, наконец его схомутали ко всеобщему удовлетворению.

Все это время мой господин ползал на коленях у кафедры, по прежнему воздевая руки и закатив глаза к небу, а духом устремляясь к Богу, и ни рёв толпы, ни шум снаружи, ни крик раненых не могли отвлечь его от его божественного созерцания.

Добрые прихожане подбежали к нему и, вернув его своими криками в этот мир, стали просить, чтобы он соблаговолил помочь умирающему альгвасилу, забыть ослучившемся и о злобных его нападках, ибо уже он за них пострадал, и из любви к Всевысшему вернул альгвасила к жизни, они, де, теперь ясно узрели виновность альгвасила, как и и правоту моего господина, призывам коего Господь внял, в то время как альгвасилу воздано по грехам его.

Наш проповедник встрепиенулся, словно отойдя от блаженного размышления, кинул на них хитрый взгляд, вперился в преступника, потом воззрился на толпу, и торжественно изрёк:

– Добрые люди, конечно, вам не пристало вступаться за того, на ком столь отчётливо сосредоточился гнев Божий, но поелику Господь приказывает нам не вознаграждам зло – злом, а, наоборот, спускать провинившимся все обиды, то мы, уповая на Его милость, постараемся ублаговолить Его простить богохульника. Обратимся же, дети мои, к Господу!

Он быстро соскочил с кафедры и с весьма важным видом призвал всех истово молиться Богу, да простит– де Он нашего грешника, и вернёт ему ясный рассудок и здоровье, и истребит бесов, которые вселились в альгвасила в наказание за содеянные им великое преступления.

Все упали на колени и вместе с хором тихими голосами затянули перед алтарем старинную литанию, а господин мой, воздев руки к небу и так закатив глаза, что казалось, что он слепой, выдал столь же выспренную, сколь и трогательную речь, чем заставил весь народ плакать, как это случается нередко с очень богобоязненными людьми во время описания страданий господних. Он-де просил у Бога не о том, чтобы Господь лишил грешника жизни – как раз напротив, его молитва была о том, чтобы Господь продлил его годы и привел к неминуемому покаянию, дабы сей одержимый бесом богохульник проникся осознанием греховности своей, устрашился близостью смерти и принёс покаяние, а Господь, видя его чистосердечное признание, простил его и исцелил.

Засим он приказал подать ему буллу и возложил её на череп альгвасила. Грешник к тому времени уже стал потихоньку приходить в себя, и, едва лишь рассудок вернулся к нему, он кинулся к ногам Божьего посла и стал каяться, что он-де чревовещал не по воле своей, а он по наущению дьявола, дабы зло священнослужителю святой церкви и воздать тому за обиду, а главное, де, он потому так горячился, что дьяволу невтерпёжь, когда народ как пирожки на ярмарке раскупает священные буллы.

Хозяин мой театрально простил его, дружба между ними тут же воскресла, а торговля столь доблестно разрекламированными буллами пошла как никогда так бойко, в результате чего не прошло и пяти минут, как ни одна живая душа в этом селе не осталась без такого счатсливого приобретения, – буллы шли нарасхват и их хватали и мужья, и жены, и сыновья, и дочери, и юноши, и девушки, и старики со старухами.

Весть об этом чуде мигом разнеслась по округе и когда мы потом приезжали в какую-нибудь из этих деревень, нам уже не нужно было уже ни проповеди, церкви, – народ сам валил в гостиницу, как будто это были не буллы, а раздаваемые Богом груши, так что в дюжине окрестных селений хозяин мой продал, по меньшей мере, двенадцать тысяч булл, не сказав, в сущности, ни слова.

Когда хозяин мой разыгрывал эту интермедию в храме, я тоже, грешным делом, подивился и всему происходящему и поверил, как верили и многие другие, в их раздрай, но потом, когда он и альгвасил стали при мне смеяться и шутить над этой проказой, я понял, что все было подстроено моим изобретательным и хитроумным господином. Несмотря на мою молодость и незрелость, я тогда подумал: «На какие только плутни не пускаются всякие разбойники, чтобы обмануть простой народ!»

Я прослужил у сего умника около четырех месяцев и так трудился, что возвращался домой весь в мыле, как мельничный бык, он же весьма недурно меня кормил за счет святош и монахов во всех местах, где ему случалось читать проповеди.

РАССКАЗ ШЕСТОЙ

Как Ласаро устроился у капеллана и что с ним стряслось

После этого я нанялся к одному художнику, расписывавшему бубны и был принуждён у него растирать краски. Здесь Бог снова покинул меня и я снова натерпелся всяких горестей и бед.

К тому времени я уже был подростком, и однажды, когда я заскочил в собор, тамошний капеллан призвал меня к себе в услужение. В моём ведении были осел, четыре кувшина, кнут и упряжь, и я стал продавать воду, развозя её по городу. Это была первая ступенька той лестницы на небо, которая должна была привести меня к неописуемому счастью, то есть к обильной и сытой пище. Каждый день по окончании работы я отдавал моему хозяину тридцать честно заработанных мараведи, а в субботу трудился на себя, в остальные же дни удерживал в свой карман всё, что мне удавалось выручить сверх этих обязательных тридцати мараведи.

Дела мои шли неплохо, и через каких-нибудь четыре года на свои приличные сбережения я сумел приодеться в дорогое, но подержанное платье. Теперь на мне был старый камзол из бумазеи, казакин, изрядно поеденный молью с широкими прорезными рукавами, залатанный наспех плащ и на боку болталась великолепная старая шпагу из Куэльяра. И вот, облачившись, как подобает порядочному кабальеро, я в тот же день объявил моему хозяину, что он может ездить на своём осле сам, ибо этим делом мне заниматься теперь не пристало.

РАССКАЗ СЕДЬМОЙ

Как Ласаро поступил в услужение к алъгвасилу и что с ним случилось

Расплевавшись таким образом с капелланом, я приткнулся на службу к одному мутному альгвасилу. Служить мне у него пришлось недолго, ибо служба эта оказалась опасной, что открылось, когда однажды ночью нас заставили удирать, спасаясь от камней и палок беглых преступников. Хозяину как оказалось потом, досталось довольно камней и палок, но меня они обошли стороной. На другой же день я подал в отставку и сбежал от этого альгвасила.

Когда впоследствии я стал раздумывать, что может обеспечить мне спокойную и сытую старость, то Господь подучил меня и наставил на истинный путь. При попустительстве друзей и знатных покровителей все беды которые я испытывал я до сих пор, были вознаграждены тем, что я достиг своей вершины, а именно – королевской службы, и тут я убедился воочию, что никто вокруг не преуспевает так, как те, кто на ней состоит.

Я и поныне состою в той же должности, служа Богу и вашей милости, и мне вменена обязанность справляться о винах, которые продаются где-либо у нас в городе и о потерянных вещах, которые продаются на торгах. В добавок к этому, я охраняю тех, кто подвергся приговору суда, и во публично объявляю об их преступлениях. Попросту говоря, ныне я – городской глашатай.

С этой службой мне несказанно повезло, и я быстро освоился со своими обязанностями, и теперь все дела такого рода не минуют моих рук, так что, если кому приспичит продать вино или еще что-нибудь, тот вполне может рассчитывать на хороший куш, только если он обратиться к посредничеству Ласарильо с Тормеса.

В дальнейшем, узнав меня ближе и оценив мои способности и спокойный нрав, настоятель храма Спасителя, мой нынешний покровитель, он же верный слуга и поданный вашей милости, в благодарность за то, что я продавал его вина, предложил мне жениться на его служанке. Вовремя смекнув, что от такого предложения мне, кроме добра и прибыли, ожидать нечего, я согласился и женился по его настоянию – и до сих пор не жалею об этом, ибо моя жена – женщина добродетельная, работящая и услужливая. К тому же я благодаря этому я пользуюсь расположением настоятеля и получаю от него солидную помощь. В придачу ко многим другим подношением, он ежегодно дарит он нам целый мешок зерна, а каждую Пасху – изрядное количество мяса, иной раз добавляя два каравая или старые штаны, которые ему уже тесны. Он распорядился, чтобы мы сняли домик рядом с его жилищем. По воскресеньям и по праздникам мы обедаем у него дома.

Я не обращаю внимания на злые сплетни, которые долго бродили по всей округе, не давая нам покоя, в которых была только пустая чепуха – мол, жена моя ходит к нему прибирать покои и готовить обед. Не хочешь – не слушай, а врать не мешай. Супруга моя честная женщина, она не из тех, которых затевают подобные шашни, а мой господин, кроме того, обещал мне ещё кое-что, и, я уверен в истинности его слов.

Однажды мы очень долго беседовали при ней и он сказал:

– Ласарильо с Тормеса! То, кто обращает внимание на сплетни, источаемые злыми языками, никогда не преуспевает в жизни. Меня вот совсем не касаются разговоры о том, что жена твоя ходит ко мне… Поверь мне, в этом нет никакого ущерба ни для нее, ни для твоей чести! Не обращай внимания на пересуды, а придавай значение тому, что касается только тебя, а именно твоей выгоде.

– Сударь! – ответил ему я, – я всегда прислушивался к добрым советам. Правда, недоброжелатели мои нашёптывали мне что-то в этом духе и даже утверждали, будто жена моя, до того как вышла за меня замуж, три раза была на сносях, и, не в обиду вам будет сказано, от вашей доброй милости.

При этих словах верная жена моя разразилась такими ругательствами, что я уже думал – дом обрушится вместе с нами, а потом она зарыдала и начала бранить того, кто выдал её замуж за меня, так что лучше бы мне было окочуриться прежде, чем её слова сорвались с её уст. Мы с хозяином наперебой принялись увещевать её и успокаивать, и она прекратила свой вой, тем более, что я тут же поклялся, что никогда в жизни снова не заговорю с ней об этой истории, а буду радоваться и почитать за высшее благо, что она ходит к нему в любое время – и днем и ночью, ибо я вполне уверен в её несравненной добродетели. И таким образом мы все трое зажили в мире и согласии.

До того дня никто из нас не испытывал на себе ничего подобного. Когда же я вижу, что кто-то намеревается раскрыть рот, чтобы сказать что-либо о моей жене, я прекращаю беседу и говорю:

– Послушай, если ты мой друг, то не говори мне ничего подобного, ибо это может быть мне неприятно, а я не сочту своим другом того, кто огорчит меня, тем более, если он захочет рассорить меня с моей женой, которую я ообожаю больше всего на свете. Ведь только благодаря ей Господь проливает на меня милостей и щедрот гораздо больше чем я сам того заслуживаю, и я готов поклясться святым крестом, что она честнейшая из всех женщин Толедо. А если кому придёт в голову мне возражать, с тем я поговорю по-свойски!

Мне, разумеется, после такого не возражают, и в доме у меня всегда царят мир и согласие.

Всё это произошло в тот самый год, когда победоносный наш король вступил в славный город Толедо и созвал Большие Кортесы. Тогда, как вы, ваша милость, наверное, знаете, здесь были устроены великие празднества.

В это самое времечко я жировал и находился на вершине житейского благополучия и счастья.