Текст книги "Шиза"

– Ласки-то хочется, – всхлипывая, продолжала она. – Неужели так жизнь и пройдет? Когда стану совсем старухой, останется – только в петлю. Мне и сейчас порой все так надоест, что… Ты один меня на этом свете держишь, ты, Костюша, для меня как свет в окошке.

Нельзя сказать, чтобы она его разжалобила. Скорее, он почувствовал, что она готова ради него на все. Выполнит его любое желание. Любое! Самое несбыточное!

Кондовый юношеский эгоизм, помноженный на комплексы, гнездившиеся в коротко остриженном черепе, сработал подобно ригельному замку, перекрыв другие пути развития отношений с родственницей.

Особенно возбуждал Бережка перстень с бриллиантом на правой руке тетушки. Он был как из другой жизни, существовал отдельно. В темноте бриллиант поблескивал, придавая племяннику неведомую силу, как бы подстегивая, стимулируя, подгоняя…

Услышав про перстень, я пожалел, что не взял с собой тот, который Яна оставила мне в качестве компенсации. А то бы показал, понаблюдал за реакцией Бережка на бриллиантовый сюрприз.

…Так они и начали жить: два одиночества, два комплекса неполноценности. Совместно двигаясь в этой самой неполноценности все дальше, все глубже.

Бережок поступил на дневное отделение Медака– демии, днем просиживал штаны на лекциях. Тетушка весь день ездила по городу на трамвае кондуктором. А вечером у них начинались оргии.

Днем Бережок был одним: чистоплотным, целеустремленным, собранным, трудолюбивым. Конспектировал, слушал, занимался. Вечером все это слетало с него, как пепел с сигареты, и начиналась совершенно другая жизнь. Начиналось падение.

Словно к огромной глубокой луже подходил солидный, опрятно одетый молодой человек и вдруг, раздевшись догола, лез в эту грязь купаться. И чем глубже он погружался в месиво, тем больше удовлетворения чувствовал.

Можно ли это назвать жизнью? Скорее – ее изнанкой. Как будущий доктор, он понимал, что физиологической нормой то, что они с тетушкой вытворяли по ночам, назвать было никак нельзя.

Извращением, перверсией, садомазохизмом – как угодно, но только не нормой. Оба понимали, что по-другому не смогут. В этот лабиринт они зашли с другого хода – с черного, заплутали в нем основательно, наружу уже не выйти. Никак.

Переиграть заново не получится.

Константин сам удивлялся, как в таких условиях ему удалось выучиться на врача. Более того – проспециализироваться по хирургии и начать работать в областной детской больнице.

К тому времени досрочно освободили отца, у матери более-менее дела пошли на лад. Вроде бы жизнь стала налаживаться, родители воспряли духом, стали звать сына к себе. Намекали, что пора бы и семью завести, дескать, внуков хочется.

Знали бы, как далеки были мысли Бережка в тот момент от всего этого! Сын был уже не тот, увы.

Казалось бы – оперируй, набивай руку, зарабатывай авторитет… Вместо этого во время его дежурств начали умирать дети… Вернее, один ребенок.

– С этого места, пожалуйста, поподробней, – вклинился я в его повествование, уловив желание проскочить данный отрезок как можно быстрей. – Что за ребенок? Возраст. Какой диагноз? Отчего конкретно умер?

– Рад бы поподробней, но не получится, – воскликнул Лекарь, схватившись за живот. – Мои компьютерные мальчики проголодались и просят кушать. Я не могу в таких условиях не то что говорить, я места себе не нахожу. Они кричат, орут, воют…

– Но я ничего не слышу! – раздраженно заметил я.

– Вы приложите ухо к моему животу, – Бережок поднялся и выпятил в мою сторону живот. – И все услышите. Особенно надрывается тот, что лежит справа.

«Ага, – подумал, я. – Приложу я ухо к твоей «беременной» утробе, а ты меня за горло наручниками зацепишь и затянешь. Думаю, мало мне не покажется!»

– Спасибо, – поблагодарил я. – Как-нибудь в другой раз.

– Ну, как хотите! – развел он руками. – Кстати, вы побывали на могиле у дочери?

Словно кто-то со всего размаха заехал мне кулаком в солнечное сплетение – эффект от его слов был примерно таков. Чего меньше всего хотелось мне в тот момент, так это говорить о том, как я побывал на могиле дочери.

– Ты, кажется, собирался покормить своих компьютерных детей, – напомнил я ему, все еще надеясь, что предстоящего разговора удастся избежать.

– Ничего, подождут, – он погладил себя по животу подобно беременной на последнем месяце. – Аппетит потом лучше будет. Так побывали или нет?

Уйти от ответа не получалось: в кабинете висела звенящая тишина. Отвечай, доктор, тебе задан вопрос!

– Побывал, а что?

– Поговорили? С дочерью, я имею в виду. Общение с ней…

– Это не твое дело! – оборвал я его, тут же пожалев об этом.

Любая грубость с моей стороны – это очко в его пользу. Я прекрасно отдавал себе в этом отчет, но ничего не мог поделать, так как его интерес к моему прошлому был похож на бормашину семидесятых годов, когда в здоровый живой зуб без анестезии с невыносимым жужжанием вгрызалось тупое сверло…

– И все-таки, Илья Николаевич, – его кривая усмешка, казалось, барельефом отпечаталась у меня на сетчатке обоих глаз. – Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра мы все равно вернемся к этому вопросу. Этот нарыв, этот гнойник в душе необходимо вскрыть, наладить дренаж. Как бывший хирург вам говорю. И сделать это лучше сегодня…

– Замолчи! Тебе бы в Майданеке или Освенциме такую… липкую хирургию практиковать.

– Хирургам часто приходится причинять пациенту боль, – развел он руками, дескать, не я виноват, профессия такая. – Тут уж ничего не поделаешь. Так как насчет беседы на кладбище? Я не поверю, что, оставшись один на один с могилой, вы мысленно молчали. Вы наверняка…

– Что ж ты за человек такой?! – мне стоило больших усилий, чтобы не врезать кулаком по столу. Большое облегчение почувствовал бы.

– Такой же, как вы, – невозмутимо пояснил он, глядя мне в глаза. – Из белков, жиров, углеводов, аминокислот. Из клеток, короче. Ну, облегчите душу, откройте чакры! О чем вы беседовали с дочерью на ее могиле?! Просили прощения, признайтесь! Ведь просили?..

Первое, что я сделал, вернувшись домой, – достал перстень и принялся его разглядывать. Вряд ли женщина стала бы его носить. Перстень был явно мужским украшением. Многогранник бриллианта почему-то напомнил мне тлеющий уголек, хранящий в себе свет и тепло прежних хозяев.

И вдруг догадка сверкнула одной из его граней: а вдруг Яна – дочь Бережка?! Достаточно вспомнить тот самый случай, когда Кира пришла к нему домой накануне экзамена по литературе. У них наверняка что-то было! И результат этого «чего-то» спустя восемнадцать с лишним лет бесцеремонно врезался в мою «тойоту»…

Не потому ли мне показалось, что с фотографии Кира Синайская как-то по-особому взглянула на Бережка перед его обмороком, что мать и дочь очень похожи. А я к тому времени был уже знаком с Яной. В памяти мгновенно одно наложилось на другое.

Все объяснялось, пазл складывался. Тетка Тамара, выходит, двоюродная бабка Яне, а Яна ей – внучатая племянница! Лекарь убил мать своего ребенка. Но… знал ли он об этом?

Скорее всего, интересующий нас период жизни Бережка прошел с теткой Тамарой. Мы на сегодняшний день не знаем ни ее фамилии, ни адреса.

Помнится, Яна обещала помочь в составлении фоторобота. Фоторобот плюс имя – уже кое-что для опытных сыщиков. А майор Одинцов, бесспорно, из их числа!

Что ж, тетушка, ваш загадочный образ проступает все явственней, все четче. Я буду называть вас «Леди Х». Выходит, сексуального насилия в подростковом возрасте как такового не было. Все случилось позже и по обоюдному согласию. Или почти по обоюдному. Правда, с вашей стороны все здорово отдает педофилией, хотя криминала особого, наверное, здесь нет. Но это так, сноска.

Во время первой беседы Лекарь сказал, что его родители недавно погибли в автомобильной катастрофе. А что, если это не так? Он страстно желал произвести впечатление глубокого шизофреника, вот и врал напропалую. Мы втроем сидели развесив уши и слушали его бред.

Недолго думая, я взял трубку сотового и в списке «телефоны» нажал на фамилию «Одинцов». Конечно, было поздновато, но майор как-то заикнулся, чтобы я звонил ему в любое время дня и ночи.

Кратко изложив ему вновь открывшуюся информацию, я поделился возникшими мыслями. В частности, почему бы не провести ДНК-тест на отцовство. Разумеется, Яне пока не надо ничего говорить, у девушки психика и так на взводе.

– Что ж, Илья Николаевич, учитывая вашу особую близость с объектом, на вас возлагается миссия по взятию биоматериала. С Лекарем разговор короткий, открой рот и все. А с Синайской-младшей… смотрите сами.

Ирония и сарказм, звучавшие в трубке, щекотали мне ухо, и это неприятное чувство передавалось другим органам и системам, поэтому я чувствовал, что долго эту пытку не выдержу.

– Виктор Васильевич, – постарался спросить я как можно суше. – А у вас есть что-нибудь новенькое?

– Есть, – отрапортовала трубка. От иронии предыдущих слов не осталось и следа. – Нам удалось восстановить переписку Лекаря, вернее, Паука – он под такой кликухой с молодежью знакомился – и Бориса Ощепкова, сына недавно выписанной жертвы.

– И каковы выводы?

– Идея под предлогом покупки щенков Зигмунда…

– Зиненхунда, – поправил я майора. – Бернского зиненхунда.

– Вот-вот, черта с два выговоришь. Эта идея полностью принадлежит Лекарю. Вернее, Пауку. Он обещал, что просто побеседует с его матерью, отправит ее на курорт, а после курорта она станет с Борисом как шелковая. Будет все разрешать, позволять, давать денег и так далее.

– Да уж, юношеский максимализм вперемешку с эгоизмом не знает границ, – вздохнув, констатировал я. – Упек сынок маму, как Сивку в Крутые Горки.

Я уже собрался попрощаться и отключиться, как майор вдруг вспомнил:

– И еще, Илья Николаевич… Узнайте подробней о тетке Тамаре. Информации крайне мало, и она скудная, согласитесь.

– Соглашусь, Виктор Васильевич. Постараюсь узнать.

Гипнотизер

Положив трубку, я попытался прикинуть общую хронологию преступления от начала до конца. При этом постарался исходить из предположения, что Лекарь вполне адекватен, хотя и с множеством комплексов и наклонностей, не характерных для среднестатистического россиянина.

Отправной точкой, думаю, было отнюдь не сексуальное насилие в детстве, а внутренний конфликт между вседозволенностью (вспомним рассказ о трагичном случае во время зацепов) и лекгодостижимостью результата, с одной стороны, и насмешками, унижениями со стороны первой красавицы школы Киры Синайской – с другой. В обиженном сознании Бережка медленно, но верно зрел клубок сложных противоречивых чувств, главным из которых, безусловно, было желание обладать Кирой, владеть ею как вещью, подчинив себе девушку и духовно, и физически.

Здесь, по-видимому, нашла коса на камень. Строптивая и свободолюбивая Кира, так и не покорившаяся к тридцати пяти годам никому из мужчин, даже слышать не хотела о Бережкове как о будущем супруге, его кандидатура не рассматривалась.

Рассуждая таким образом, я почему-то вспомнил поэму Е. Евтушенко «Голубь в Сантьяго», которую мы проходили когда-то в школе на внеклассном чтении. Даже наизусть заучивали некоторые отрывки. Особенно мне запомнились несколько строк:

 
Прекрасное рождает зависть,
злость в неизлечимых нравственных уродах
и грязное желанье – обладать
хотя бы только телом красоты —
насильникам душа неинтересна.
 

И хотя речь в отрывке шла о Чили, я поразился, как точно строчки подходят к делу, которое в настоящее время занимает мои мысли и мое время.

Оставалось два вопроса, ответы на которые я пока не знал.

Первый: если Лекарю нужна была только Кира, зачем истязать еще двух женщин? Отбросив сантименты и метафоры и рассуждая с точки зрения животной рациональности, заметим, что это огромный риск и неимоверный труд для самого же Лекаря. Затащил бы в подвал одну Синайскую и далее по сценарию… А он тем не менее похитил еще двоих, причем каждую – по индивидуальному плану.

Что общего между всеми жертвами? Что бросается в глаза? Это сильные эмансипированные женщины, привыкшие повелевать своими мужьями. И практически в спартанском стиле воспитавшие своих детей.

Самый яркий представитель – сама Кира Синайская.

Именно доминирование больше всего ненавидит Лекарь, так как натерпелся в свое время от одноклассницы. Его он считает непростительным, готов искоренять любыми подручными средствами.

Словно настоящий паук, раскидывает он сети, пытаясь избавить общество от деспотичных особ женского пола. Пусть на одну тысячную долю процента, но это ему удается.

Второй вопрос прозвучал из уст майора Одинцова несколько дней назад. Что делал Лекарь последние десять лет? Рассчитавшись из областной детской больницы, он словно испарился. Нет его ни в одной из баз. С одного учета снялся, а на другой не встал.

И оборвал сегодня свое повествование он как раз перед самым уходом из областной детской. Под идиотским предлогом – что кричат компьютерные мальчики – ушел от ответа. Что ж, подождем до завтра, мы терпеливы. В нашей работе, вообще, терпение – одно из главных качеств. Без него – никуда.

Я вышел на балкон, закурил. В вечерней прохладе после жаркого дня легче думалось.

Доктор, а ведь ты с Лекарем в чем-то очень похож. У вас обоих нет семьи, детей. В прошлом – печальный опыт общения с женщинами. У каждого есть что-то, что не дает спокойно спать ночами. Не потому ли тебе так тяжело даются эти беседы?

На тебе все сошлось клином, все от тебя зависит!

Доказав вменяемость Лекаря, ты подпишешь фактически ему пожизненный срок. Он это прекрасно понимает, поэтому и изворачивается, как может. Твои коллеги хоть сейчас готовы поставить свою подпись под диагнозом, свидетельствующим о его невменяемости. Это будет другой срок, в других условиях, куда более комфортных.

Этого Бережков, собственно, и добивается.

Ваши беседы, говоря языком физики, достигли критической массы, вышли на рубеж, за которым можно ожидать все, что угодно. Необходимо выработать другую тактику, к прежней он приспособился и прекрасно чувствует себя во время беседы. Нужен хитрый ход, ловушка.

Не забывай: готовишься к решающим диалогам не ты один. Лекарь тоже времени зря не теряет. Ты изучаешь его, а он – тебя. И впереди наверняка сюрпризы, к которым ты можешь оказаться не готов.

На чем он может тебя поймать? На твоем прошлом? На твоих привязанностях, фетишах? На том, чего ты боишься, о чем стараешься не говорить, даже не думать. Но сначала надо узнать эти самые фетиши, потаенные уголки души.

Что, если Лекарь этим и занимается?

Какой ему смысл раскрываться перед тобой? Зачем, например, он в подробностях поведал тебе историю своей первой любви, детально описал взаимоотношения с тетушкой? Это не в его пользу!

При этом голос его звучал мягко, монотонно, словно ручеек. Хотя жертвы уверяют, что в подвале интонация была принципиально другой – звериной, нахрапистой.

Он знал, что тебе будет интересно, что ты «клюнешь» на информацию, начнешь «мотать на ус» и… забудешь об осторожности, расслабишься. Поплывешь.

Тебе уже знакомо ощущение, когда во время беседы с ним ты вдруг теряешь нить рассуждения, говоришь не совсем то, что хотел, порой даже отключаешься на короткое время от реальности, теряя контроль над ней. Кто-то будто вскрывает твою черепную коробку, меняет контакты в твоих мозговых микросхемах, и мысль, готовая сорваться с языка, вдруг испаряется из головы, словно и не было ее там.

Про диктофон, к примеру, ты так ни разу за время его рассказа и не вспомнил, хотя раньше включал и выключал автоматически. Как сигареты с зажигалкой – никогда не забывал.

Раскрываясь сам, он в то же время раскрывает тебя! Кто из вас меньше рискует, кто больше? На каком он сейчас этапе – одному Богу известно.

Раньше такого не случалось, ты всегда считал себя абсолютно устойчивым к подобным воздействиям. Еще на первичной специализации по психиатрии в Питере тебя никто из коллег не мог «выключить», как ни старались. Сейчас получается, что такой гипнотизер нашелся. Он уже убедил всех, что псих. Лишь к тебе ключ пока не подобрал.

Но это – дело времени. Еще не вечер!

Готовься, доктор, к завтрашнему дню.

Паучья сеть

С балкона я не сразу услышал звонок в дверь. На площадке топталась заплаканная Яна. Ни слова не говоря, она кинулась ко мне в объятия. Кое-как мне удалось закрыть за ней дверь.

– Ты прости меня, пожалуйста, – всхлипывая, выговорила она.

– Что ты, я не сержусь, я все понимаю.

– Нет, не за то, – отстранилась она. – Ты не все про меня знаешь. Я следила за тобой сначала. Достаточно долго.

– Зачем? – попытался я изобразить непонимание, хотя обо всем этом меня проинформировал в свое время майор Одинцов.

– Затем, что ты… курируешь этого убийцу. Эту сволочь Паука. Он убил… мою… мать! – Разрыдавшись, она снова ткнулась мне в грудь. – И убил… с моей помощью. Мне сказал, что мать уедет на курорт, а на самом деле оказалось…

– Я знаю, что оказалось на самом деле, – погладил я ее по голове, как маленькую. – Можешь не рассказывать. И что же, ты хотела ему отомстить? Убийце своей матери?

– И сейчас хочу. Только не знаю, как. У него такая охрана, как у Президента России, блин!

– У президента покруче будет, – предположил я, помогая ей раздеться. – Давай-ка, иди умывайся, сейчас я поставлю чай, и мы основательно обо всем поговорим.

Из ванной вскоре прозвучало:

– Тут у тебя есть нераспечатанная зубная щетка, можно ею воспользоваться?

– Конечно, пользуйся.

Спустя примерно четверть часа мы снова сидели у меня на тесной кухне, снова пили такой же чай с бальзамом и чипсами, что и пять дней назад. Словно и не было перерыва. Яна продолжала рассказ…

– Как и обещал Паук, мать исчезла надолго. Сейчас-то я понимаю, что это был типичный компьютерный тролль. А тогда даже благодарна ему была. Причем не только я – у многих гээнпэшников мамаши поисчезали. Мы оперативненько обменивались инфой. Вот счастье-то привалило! Даже хотели встретиться в клубе, отметить это дело. Шутка ли, сбыча мечт в чистом виде! Да здравствует свобода! Эйфория была поначалу – била фонтаном. Делай что хочешь, кури что хочешь…

– Потом наступило отрезвление?

– Мужья этих… похищенных забили тревогу. Как это так – на курорт, и все сразу, не сказав благоверным ни слова. Такого не бывает. Потом мы пытались выйти в сети на Паука, чтобы объяснил публике популярно, только его и след простыл. Аккаунты позакрывал, отовсюду испарился. Тогда конкретный отходняк начался. В сети – галдеж, стон, мат на всю округу. Каждый валит на кого угодно, только не на себя.

– Среди вас, несчастных, должен быть такой Борис Ощепков.

– Был такой Барракуда… Паникер, блин! – Яна скривилась так, будто каблуком раздавила на полу таракана. – Такие посты писал, такие фотки выкладывал – жизни ему нет, воздуха с маман не хватает. А как маман не стало, так одним из первых завопил, что никакой собаки ему не надо, ни зиненхунда, ни чихуа-хуа. Это Паук его на это дело подбил – под видом покупки щенка привести мать к подъезду. Козел! Как баба, честное слово.

Яна замолчала, словно пытаясь продлить в своем рассказе период неизвестности, переживая все заново, оттянуть наступление суровых реалий, отрезвляющих новостей, в которых – никакой надежды.

– Я поняла, что все достаточно скверно, когда позвонили с ее работы. Из фирмы. Допустим, мне она могла и не сообщать о том, что уехала на курорт, но на работе… Никто ничего не знал, но все хотели узнать. Я помню то утро и ощущение после этого звонка – как будто тебя кто-то толкнул, а другой встал на четвереньки сзади у тебя под коленками. И ты, теряя равновесие, падаешь. Только все в замедленном темпе. Ты знаешь, что все равно грохнешься, но падаешь медленно, и ускорить нельзя. Спрашиваешь себя: «Где она может быть… Где она?»

– Ты маму мамой, – поинтересовался я, переживая вместе с ней жутковатые моменты прозрения, – очень редко называла?

– В последнее время вообще такое слово забыла. Это как бы у других были матери, были нормальные семьи, а у меня – так, резервация.

– Если не мамой, то как? Надо же было вам как-то обозначать друг друга в общении.

– Она меня – глупым чадом, я ее за глаза – родительницей, предком. По-всякому. В глаза – Кира Станиславовна, подчеркнуто, сухо так. Это ее особенно задевало. А когда по телевизору в криминальных новостях все увидела, когда потом меня вызвали в полицию и на опознание… Как сейчас вспомню, так сердце останавливается.

Повисла пауза, как между выдохом и вдохом – долго терпеть ее было невозможно, и я почти шепотом сообщил:

– Константин Бережков – бывший одноклассник твоей матери. Весьма невзрачный паренек, скажу я тебе. Зато амбиций – выше крыши. Влюблен в нее со школы. Видимо, подкатывал к Кире Станиславовне и так, и эдак, а она ему – от ворот поворот. И тогда, и сейчас. Вот он и решил поквитаться.

– Одноклассник? Был влюблен и убил?

– Не знаю, можно ли это назвать любовью.

– Слушай, а его никак нельзя… – она долго подбирала подходящее словцо, но так и не подобрала. – При попытке к бегству, например.

– Пойми же ты наконец, – почти взмолился я. – Сейчас главное – признать… вернее, доказать его вменяемость. Тогда ему могут дать пожизненный срок. Это намного суровей, поверь, чем… при попытке к бегству, как ты выразилась. Он косит под шизофреника, причем достаточно убедительно.

– Зато мне будет не по себе, когда я буду знать, что этот отморозок по-прежнему жует хлеб, ходит по земле. Пусть и за колючей проволокой.

– Тебе будет легче, если его не будет?

Она кивнула в ответ.

Бессонная ночь похожа на пиявку: она методично высасывает из тебя кровь весь следующий день, вызывая зевоту, головокружение, утяжеляя твои веки в несколько раз. Ты ходишь, как сомнамбула, вливая в себя сладкий кофеин, действия которого хватает очень ненадолго.

Как ни намекала Яна на то, что хочет у меня остаться на ночь, я был глух к ее намекам. Во-первых, меня ждала серьезная беседа с Лекарем на следующий день, к которой следовало подготовиться. А во-вторых, девочка слишком напоминала мне Женьку. Не внешне, нет. Что-то отцовское во мне просыпалось всякий раз, когда я обнимал ее.

В общем, выпроводил я девушку около девяти вечера и уселся за «Листки доверия». Потом несколько раз просмотрел запись, сделанную Ираклием во время одной из бесед с Лекарем. Признаюсь честно, игра актера по фамилии Бережков была настолько совершенна, что в душу мне закрались зерна сомнений в правоте моих собственных выводов. Пациенту в самый раз присваивать звание народного артиста, а мы его мурыжим в застенках. Справедливо ли это?

После просмотра я долго ходил из угла в угол, повторяя бесконечно «Игла – в яйце, яйцо – в утке, утка – в зайце, заяц – в сундуке…» Если бы кто-то увидел меня за этим занятием, очень сильно усомнился бы в моем психическом здоровье.

Выкурил за ночь почти пачку, периодически выходя на балкон. Больше часа просидел в интернете, прокручивая сюжеты некоторых сказок. Зато придумал кое-что.

Оставалась сущая мелочь: выдать заготовку в беседе с Лекарем именно так, как отрепетировано. Чтобы прозвучала к месту. И не иначе! Если все получится, то для него это будет апперкот в солнечное сплетение, после которого обычно сложно бывает сделать вдох. Эту паузу я и должен «поймать». Она может быть мимолетной. Но я должен! Обязан!