Текст книги "Шиза"

В гостях у сказки

Сегодня десятый день, как Лекарь в полной изоляции. Никаких свиданий, никаких передач – только беседы с врачом, прогулки в одиночестве, приемы пищи и сон. У дверей – вооруженный охранник. Любые манипуляции или процедуры – только в его присутствии.

Судя по дневникам медсестер, по данным видеокамер, пациент и не стремится к какому-либо общению. Зачем ему оно? Его главная задача на сегодня – стать психом.

– Мне кажется, я никогда отсюда не выйду, – раздраженно начал он беседу. – Со мной только вы по-человечески и разговариваете. Остальные – как роботы. Меня уже тошнит от такой жизни.

– Почему же «никогда не выйду»? – удивился я, как мне показалось, вполне естественно. – Когда-нибудь… Когда одна палочка и девять дырочек исстребят целое войско… Когда король обнажит голову, а ты останешься в шляпе… Когда…

– В сказку решили поиграть? – скривился мой собеседник. – В детство удариться? Все верно, в сказки мы еще не играли. Тили-тили-тили-бом, загорелся кошкин дом.

– Почему бы не поиграть? Ты, к примеру, знаешь, из какой сказки я привел только что отрывок?

– Вроде в детстве смотрел такой мультфильм. Мальчишка летал на гусях в какую-то далекую страну.

– Все верно, мультик назывался «Заколдованный мальчик». Мальчика звали, кстати, Нильс. Или возьмем «Сказку о мертвой царевне»… Ты помнишь:

 
В той норе, во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места;
В том гробу твоя невеста.
 

– И что? – он устало посмотрел на меня. – При чем здесь я?

– При том, что царевич Елисей ударился сам о гроб своей невесты и оживил ее. А ты что со своей невестой сделал? Ты ударил ее молотком по голове. И я подозреваю…

– Ну да, ну да, старую пластинку завели. Какая невеста, о чем вы? Я не собирался жениться в принципе, – морщась, будто только что разжевал несколько долек лимона, процедил Лекарь. – Зачем мне это?

– Кто же тогда расколол череп Кире Синайской?

Упоминание имени и фамилии не вызвало у него никакой реакции.

– Первый раз слышу… вернее, второй. Фамилию вы, кажется, упоминали однажды. Кто такая?

– Та самая, кого ты почему-то зовешь Олесей Федорчук.

– Олеську? – мигом оживился Бережков. – Ее убил ваш омоновец прикладом, я много раз об этом говорил вам. С ней у меня было кое-что, но вы не знаете… Это… подруга дней моих суровых.

– Видишь ли, какое дело, – как можно суше заметил я. – На оружии, которое было у спецназа, когда они тебя брали, нет следов крови. Повреждение черепной коробки у трупа Киры Синайской четко свидетельствует об ударе молотком, но никак не прикладом. На молотке, который был у тебя в руках, кровь и следы мозгового вещества Синайской и твои, естественно, отпечатки. А теперь скажи, зачем спецназовцу ударять прикладом беззащитную лежащую женщину?

– Она завизжала, как недорезанная свинья, когда они ворвались, – невозмутимо пояснил Лекарь, видимо, был готов к вопросу. – У нее психоз, такое случается у сердечно-сосудистых больных в нашей клинике. Поэтому он и ударил. Лежала бы спокойно, может, и уцелела бы.

– Она слышала, – я многозначительно поднял палец и посмотрел на потолок, – как ты ее назвал недорезанной свиньей.

– Пусть слышит, – махнул он рукой, распаляясь. – Мне надоело все время бояться, жить с оглядкой. Я и так в тюрьме нахожусь! В полной изоляции, никаких контактов. Дальше тюрьмы не уйдешь!

Это было что-то новенькое. Выходит, не только я сменил тактику. Лекарь также отказался от некоторых старых установок, видимо не приносящих никакой выгоды.

– С кем бы ты хотел контактировать в первую очередь?

– В первую – с моими компьютерными мальчиками, – прозвучало неожиданно для меня. – Кстати, почему вы в прошлый раз отказались послушать, как они кричат в моем животе? Только честно. Ансамбль выступал в полном составе.

– В тот момент мне хотелось услышать продолжение твоей истории с тетушкой, – нашелся я, что ответить. – Ты так неожиданно прервал повествование…

Мой ответ его не впечатлил, он слегка набычился:

– В первую нашу встречу вы, Илья Николаевич, заикнулись, что хотели бы их услышать, а в прошлый раз отказались. Почему? Вы что, не любите маленьких детей?

Я понял, что он стремится во что бы то ни стало направить беседу в выгодное для себя русло. Русло, в котором мне бы лично плыть не хотелось.

– Хорошо, Константин, в первую очередь я понял, с кем бы ты хотел контактировать. Но ты с ними контактируешь в любое время, когда тебе захочется, а с кем бы ты…

– Может быть, вы не любите детей, – продолжал он давить как танк, – потому что своих детей у вас нет… С некоторых пор!

Это была уже конкретная «предъява», не ответить на которую я не мог. Мне хотелось бросить ему в его ухмыляющуюся физиономию что-то типа «Так это ведь ты убил ее, зарезал, сволочь!». Но потом я подумал, что именно это обвинение он ждет от меня, что наша беседа после этого превратится, скорее, в ограниченный вооруженный конфликт, когда ему будет намного проще изображать невменяемого.

Несмотря на то, что все во мне клокотало, я призвал на помощь остатки хладнокровия и произнес:

– Да, с некоторых пор у меня нет детей. Но я не оставляю надежды, что они еще появятся. Ведь мне всего сорок. А теперь скажи, с кем бы во вторую очередь ты хотел бы поконтактировать.

– Во вторую – с Макаром Афанасьевичем. Доложил бы, что не по своей воле здесь нахожусь, что в заточении, под стражей. Даже возможности позвонить нет, телефон отобрали.

– Телефон твой сам знаешь где, – как бы между прочим заметил я, внимательно следя за его реакцией. – И прикидываться не стоит.

– Ну да, ну да! И где же?! – Лекарь удивленно откинул голову назад. – Представления не имею.

Ай да я! Не поддался на провокацию, вырулил-таки на нужную тропинку, и теперь наступал решающий момент:

– Он там же, где и смерть Кощея, если ты помнишь: на конце иглы. Игла в яйце, яйцо в зайце, заяц в сундуке, а сундук на ветках дуба… Зацепился, застрял, понимаешь.

– Там еще вроде, утка была, – заметил он, отводя взгляд.

– Угу, медицинская, – поставил я точку, переводя дыхание. – Телефон в медицинской утке… А что, оригинально! До тебя его, пожалуй, никто туда не помещал.

Взгляд, равнодушно ползающий до этого по интерьеру кабинета, на мгновение застыл, словно его обладатель вспомнил что-то судьбоносное и важное для себя, но чего уже нельзя никак вернуть, исправить, так как время упущено, и поезд ушел.

Именно такую реакцию я и ждал. Точно так же отреагировал бы сам, окажись на его месте.

Нет, дорогой Константин! Ты адекватен, как никто. И в обратном теперь меня никто не убедит. И телефоны жертв вместе с твоим собственным, скорее всего, спрятаны в утке.

Другое дело, что мы не знаем, где она.

– Вы о какой утке говорите? – переспросил он, видимо, чтобы взять паузу и собраться с мыслями. – О медицинской или сказочной?

И опять прокол! Для человека, не думающего постоянно о ней, самый естественный вопрос после услышанного – «При чем здесь медицинская утка?» Продолжай, доктор, продолжай, дави!

Я старательно сверлил его взглядом.

– Есть такое медицинское приспособление, называется «судно», в просторечии – утка. В стационарах с лежачими больными после операций без нее – как без рук. И в вашем так называемом центре оно должно, просто обязано быть! Но его не нашли. Куда, спрашивается, оно подевалось? Только не надо делать вид, что у вас были туалеты, и пациентки выходили туда справлять нужду. Это даже не смешно! И поверь, искали хорошо, но не нашли ни утки, ни сотовых телефонов. Отсюда вывод: они, скорее всего, вместе. Конкретно: телефоны в утке. Итак, где утка?

– Утка уплыла, – он развел руками, нацепив на лицо идиотскую улыбочку. – Она ж водоплавающая.

Вот как? Стоит подумать. В сказке – улетела, а здесь – уплыла? Прав майор, утопил ты, Костик, телефончики вместе с уткой. Только где? Тут надо подключать майора, пусть выяснит, какой водоем поблизости находится.

Случайно взглянув на Лекаря, я наткнулся на колючий изучающий взгляд Макара Афанасьевича. Он прочитал все мои последние мысли, в этом не было никакого сомнения. Прочитал и устало усмехнулся.

Когда он успел снять очки? Я удивился – насколько очки могут изменить человека! Словно в кабинете включили два мощных цирковых софита и направили на меня.

– Ничего, Костя, – на всякий случай как бы продолжил я прерванный диалог. – Далеко не уплывет.

– Кости здесь нет, коллега, – прозвучал, словно из динамика, висящего над дверью, громовой голос кардиохирурга. – Задолбали вы его своими утками-прибаутками. Я никак не могу понять, чего вы добиваетесь от бедняги? Когда вы его оставите в покое? Вам делать нечего?

Настал момент сделать отрезвляющую паузу, я взялся за телефонную трубку и пригласил в кабинет медсестру.

– Зачем вы ее вызвали? – разозлился не на шутку «кардиохирург», переменившись в лице. – Чтобы у меня взять анализ крови на сахар? В прошлый раз не получилось, так теперь?

– Скоро сами узнаете, зачем, потерпите, – как можно спокойней сообщил я. – Уровень сахара – совсем не единственный показатель, который нас интересует. Есть кое-что поважнее сахара.

– Вы не только Константина, вы меня скоро доведете до ручки!

Постучавшись, вошла медсестра с набором пробирок.

– Будьте добры, Макар Афанасьевич, – металлическим голосом попросил я, – откройте рот.

– Это еще зачем? – переводя глаза с медсестры на меня и обратно, поинтересовался «кардио– хирург».

– Чтобы взять у вас анализ ДНК.

– Ну да, ну да… Родственные связи ищете? – успел он буркнуть перед тем, как открыть рот.

Изо всех сил пытаясь сохранить спокойствие и не потерять логику рассуждений, я внутренне ликовал: оборот «ну да, ну да» принадлежал Бережку, Макар не должен знать его и тем более применять. Это – серьезный прокол, свидетельствующий о полной вменяемости и самоконтроле, с одной стороны, и сильном нервном потрясении – с другой. Неужто это анализ ДНК так спутал мысли Лекаря?

Когда медсестра покинула кабинет, я с трудом выдавил из себя:

– Интересно получается. Как только одного приперли к стенке и у того больше не осталось никаких аргументов, на сцене появляется другой и пытается дикторским голосом отбить наступление противника. Это как игра в злого и доброго следователя. Методика расшатывания психики подследственного. Только я не подследственный!

– Как знать! – философски заметил Макар Афанасьевич, взглянув на меня снисходительно. – Дочь свою фактически убили вы. Это ли не преступление? Вы лишили не только себя радости общения с девочкой, но и супругу вашу. Она вас не простила. Так что – вы самый что ни на есть настоящий преступник! А значит – подследственный. Как, кстати, ее зовут, супругу вашу? Не Эльвира случайно? Когда вы ее видели последний раз?

Это было как разряд дефибриллятора, только не в грудь, а в голову. Голова дернулась, расфокусировав начисто зрение. Услышав странный жутковатый звук, я не сразу понял, что это скрежещут мои собственные зубы.

Похоже, я выпустил джинна из бутылки. Он вырвался и занял все пространство кабинета, из-за чего мне стало не хватать воздуха.

– Какое вам дело до того, – кое-как прохрипел я, собрав остатки хладнокровия, – когда я последний раз видел свою супругу?

«Профессор» неожиданно схватил диктофон со стола, начал нажимать на кнопки. Пока я сообразил, пока отреагировал, диктофон со стертой записью уже лежал на прежнем месте.

– Никакого, тут вы правы, – спокойно констатировал профессор, не сводя с меня своих глаз-софитов. – Я лишь напоминаю, что не видели вы ее с тех самых пор, как расстались после смерти дочери. То есть десять лет. Это целая эпоха. За это время могло случиться что угодно.

Последняя услышанная цифра закрутилась в моем мозгу наподобие волчка. Десять лет… Десять лет… Именно столько лет назад Лекарь исчез «с экранов радаров», о нем с тех пор ни слуху ни духу. Смерть Женьки – отправная точка не только нашего с Эльвирой расставания, но и его исчезновения. Это простое совпадение? Или…

Как связаны эти два события между собой?

Нет, нет, конечно, никак не связаны.

Совпадение чистой воды. А вдруг нет?!

Откуда, черт возьми, ему известно имя моей бывшей жены? Они никак не контактировали в те роковые дни, это исключено! Я его не видел, это точно! На похоронах его не было…

А вдруг был? Доктор, не сходи с ума. Бред! Бред!

– Ну, что, сказочник? – растопырив кисти рук, так как в стороны их развести ему не позволяли наручники, с издевкой резюмировал профессор. – Может, сыграем на нейтральном поле? А то навалился на бедного медбратишку… Кощеи, утки, зайцы, королевичи… Вы, между прочим, в разном весе! Но учтите, ваша бывшая супруга играет за нас!

– Я уже понял, – согласился я. – Это что, шантаж?

– Вижу, вам необходимо срочно привести в порядок свои мысли, – понимающе улыбнулся профессор, словно читал лекцию перед студентами. – Нужна пауза, перерыв. Но перед тем как мы прервемся, запишем домашнее задание…

Ему казалось, что он полностью контролирует ситуацию, что я повержен, подавлен, растоптан. Он уже готовился нанести завершающий удар, но… У меня в рукаве был припрятан последний козырь. Я не планировал его показывать сегодня, но… так легла карта.

Он уже набрал в грудь воздуха, чтобы озвучить домашнее задание, когда его взгляд зацепился за то, что блеснуло в моих пальцах. Перстень тетушки Тамары мог означать лишь одно: я вышел на его мятежную родственницу, и она рассказала мне все.

В мгновение ока с него слетела профессорская спесь, руки непроизвольно потянулись к перстню, рот перекосило, щека задергалась. Он не контролировал себя.

Передо мной растекалось по стулу нечто среднее между Бережковым и Точилиным. Подобно жидкометаллическому терминатору из известного фильма Д. Кэмерона, угодившему под конец истории в расплавленный металл, он принимал облик то одного, то другого.

Перстень, видимо, повредил центр, отвечающий за дифференцировку его образов, и Бережков вдруг неожиданно для самого себя начал прекрасно ориентироваться в пространстве без очков, хотя совсем недавно без них не видел ничего на расстоянии вытянутой руки.

– Вы неважно выглядите, профессор, – констатировал я, пряча перстень в карман. – Может, проверим сахар в крови?

– Не стоит, – буркнул он перед тем, как под конвоем покинуть кабинет. – Он в пределах нормы, я чувствую.

Леди «Х»

Что меня в поведении Лекаря больше всего выводило из себя?

О моих отцовских чувствах, в том числе и о чувстве вины перед дочерью, рассуждал не кто-то, а главный виновник случившегося! Убийца менторским тоном, лишенным сострадания и какого-либо намека на участие, взывал к моей совести, «сыпал соль на рану» и хладнокровно наблюдал, как я справляюсь со всем этим, как реагирую, как мучаюсь.

В этот момент меня внаглую подрезал джип, мысли на мгновение спутались. Способность рассуждать вернулась, только когда я остановился на светофоре.

Вообще, доктор, как ты допустил такое? Это уже не беседа врача и больного, это противостояние «кто кого». Чьи нервы крепче, у кого больше запас прочности.

Другой вопрос – чего добивается Лекарь своими безапелляционными провокациями? Какова, говоря языком Станиславского, его сверхзадача? Свести меня с ума? Даже если предположить невозможное и допустить, что ему удалось это…

Мне вдруг показалось, что руки не чувствуют руль: оба других доктора из комиссии были уверены в его невменяемости!

Он добивается того, чтобы и я оказался невменяемым! Выведя доктора из строя, он значительно упростит свою задачу. Элементарно, Ватсон. Тут и Станиславский не понадобился.

До меня вдруг донеслись сигналы стоящих сзади машин: оказывается, давно загорелся зеленый, а я, потрясенный догадкой, все еще стою у стоп-линии.

Последняя беседа меня не просто вывела из себя. Я чувствовал, что надо как-то расслабиться, восстановиться, иначе завтра сорвусь, все испорчу.

Вырулив на набережную Камы, припарковался у одной из кафешек и вышел на парапет, чтобы посмотреть на воду.

Эльвира, Эльвира… С тех пор как я оставил ей квартиру после похорон дочери, мы практически не общались. Раз или два встречались на могиле, но она тотчас уходила, а я не пытался ее остановить. На мои звонки она не отвечала, в конце концов, я перестал ее беспокоить.

Надо было как-то жить дальше, и, если она не шла на сближение, следовало просто смириться с этим.

И вдруг – это безапелляционное заявление, что «…она играет на нашей стороне…». Что это значит? Дома у меня где-то записан номер ее телефона десятилетней давности. Она могла его запросто сменить. Но проверить стоит. Все же не чужие люди, в конце концов.

Ветер прохватил меня, я поднял воротник плаща, достал сигареты, собрался закурить, но тут заметил, что вместе с пачкой из кармана выпорхнул клочок бумаги. Ветер подхватил его и вот-вот мог унести в Каму, тогда я точно не прочитаю, что на нем написано.

Рванувшись за листком, я представил, как это выглядит со стороны: взрослый мужик бежит, хватая рукой воздух. «Ничего, мне, психиатру, простительно», – оправдался я перед собой, настигнув клочок почти у самой воды, едва при этом не искупавшись.

На нем оказался адрес, коряво написанный простым карандашом.

«Валдаевская, 18».

Кто мог подбросить мне этот клочок бумаги? Плащ висел в ординаторской, в шкафу. Думаю, коллег можно исключить, все люди серьезные, до такого не опустятся.

Тогда кто? К тому же в плаще я хожу редко – чаще в куртке или пиджаке. Когда я носил его последний раз? Кажется, неделю назад, когда с утра было пасмурно и моросил дождь.

Да, да, именно в прошлую среду.

Что мне дает эта информация? Как неделю назад, так и сегодня он висел в шкафу. Чем сегодняшний день отличается от того, недельной давности? О чем я говорил с Лекарем в прошлую среду?

Я закурил и попытался вспомнить. Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих, а вот неделю назад…

Неделю назад я был на кладбище, на могиле дочери. Все сходится! Лекарь внушил мне идиотскую мысль про вандалов, и я, не дожидаясь машины из мастерской кузовного ремонта, поехал на автобусе.

Совершенно точно, на мне тогда был этот плащ! Около ограды тогда я столкнулся с какой-то странной пожилой женщиной. Уж не помню, что она мне говорила, а как за рукав ухватилась – помню.

Она могла мне незаметно сунуть бумажку в карман!

Вернувшись в машину, я набрал на навигаторе «Валдаевская, 18» и поехал. По данному адресу оказался одноэтажный дом из красного кирпича в частном секторе.

Стоило мне позвонить у ограды, как раздался скрежетоподобный лай собаки. Неопределенной породы псина загремела цепью, подбежала к ограде и принялась на нее прыгать.

Вскоре на крыльце появилась та самая, что ухватила меня за рукав около кладбища. Признаться честно, у меня не было никакого желания с ней беседовать, но что-то подсказывало, что отказываться от беседы не стоит. Не просто так она сунула мне в карман свой адрес!

– Я уж и надеяться перестала, думала, выстирал ты плащ вместе с моей запиской, когда еще в следующий раз столкнемся-то!

Оттащив кое-как псину в сарай и закрыв его на сомнительный крючок, она пригласила меня в дом.

Спустя примерно четверть часа мы сидели за столом друг напротив друга в мрачноватой комнате, пили смородиновый чай с яблочным пирогом, я слушал ее скрипучий голос, периодически бросая взгляды на многочисленные иконы, которыми были увешаны стены.

Надо признать, в домашней обстановке моя собеседница уже не выглядела такой страшилой, какой показалась на кладбице. Обычная измотанная жизнью пермячка, не так давно вышедшая на пенсию.

– Как вас звать-величать? – не выдержал наконец я. – Меня Ильей, по отчеству – Николаевичем. А вас, простите?

– Тетка я ему, – выдохнула она с оттенком обреченности. – Оболдую этому, Костюшке моему. Тетка Тамара. Так и зови.

Пораженный услышанным, я отхлебнул слишком много чая и обжегся, закашлялся.

– Не может быть! – выскочило у меня. – Я немного по-другому представлял себе эту встречу. Константин вас так описывал…

– Знаю, как он мог меня описывать, – мотнула она седеющей головой, – сейчас об этом говорить не будем, глупости все. Уж попил он кровушки моей за эти годы! Как ни пыталась я отвлечь его от Кирки этой, ничего не вышло. Втемяшилась она ему намертво.

Мне хотелось ущипнуть себя, но сделать это незаметно не получилось бы. Я боялся поверить, но передо мной действительно сидела та самая загадочная особа, «леди Х», общения с которой так недоставало во всех моих схемах.

– Он тогда здорово испугался, когда девочка эта, дочка твоя, значит, умерла у него на дежурстве. Все ждал, что ты на него заявление напишешь. Не через месяц, так через год. Ушел с работы, выписался из квартиры родителей, меня попросил, чтобы я, значит, сменила жилье. Познакомился с супругой твоей, Эльвирой, кажется…

Так вот откуда у Лекаря информация про мою бывшую жену! Я повторно обжегся чаем, но не обратил на это никакого внимания.

– С Эльвирой познакомился? – уточнил я, боясь поверить в услышанное, а вдруг тетушка что-то напутала? – И каков результат?

– А никакого результата. Она его чуть не убила, прогнала прочь. Ничего у него не вышло. Он думал, что сможет воздействовать на тебя как-то, но просчитался. Дурак дураком, ведь она мать ей!

– Продолжайте. Итак, он попросил вас сменить квартиру…

– Я ему говорю, – продолжала она, раскачиваясь на табуретке, – что у меня другая фамилия, нечего бояться. А он все равно настоял. Так мы с ним и маемся с тех пор… Зато, говорит, теперь точно не найдут.

– Действительно, полиция найти не могла, – закивал я, улыбаясь. – Здорово замаскировался.

– Так Бережковым он остался только на словах, по документам он теперь Ягодкин, как и я. Умудрился все обставить так, что паспорт потерял, заплатил, кому надо. Ищи его потом, свищи… Правда, это уже в Березниках было.

– Простите, он эти десять лет так и не работал нигде?

– А зачем ему работать? Ему родители оставили приличный капитал. Правда, опять же, переписали на мое имя по его настоянию. Как только они попали в катастрофу эту, какое-то время в реанимации лежали оба, в сознании еще. Тогда и переписали, нам, мол, все равно не жить. Нотариус приходил, все законно переоформили. С тех пор фактически я владею ихними ресторанами. А на самом деле там управляющий хороший, мне только денежки на отдельный счет переводятся. Костя постарался.

У нее на глаза навернулись слезы, мне стало ее жаль: она всерьез надеялась, что дождется племянника…

– Ну, что вы, успокойтесь… Лучше расскажите подробней про то, как он жил последние десять лет. Вы говорите, испугался, когда это случилось.

– Не то слово! Паниковал по-черному и денно, и нощно. Думала, умом двинется, но, слава богу, пронесло. А так вообще-то заговариваться начал. Если уж начнет про тюрьму, то из этой колеи его не вытащишь. Все говорит и говорит, балабонит и балабонит. Если меня посадят, будешь, говорит, мне передачки носить. Год примерно продолжалось это. В конце концов как-то предложил: давай уедем.

– И вы уехали? – спросил я, поражаясь, на какие жертвы ради племянника-эгоиста пошла эта женщина.

– Продала здесь квартиру, чего не сделаешь для любимого племянника. Помыкались по другим городам. Вначале – Березники, потом Соликамск, Кунгур. В Березниках, кстати, он сделал себе новый паспорт на мою фамилию. Он вообще-то теперь Костя Ягодкин. Под Кунгуром работал в психбольнице уже под новой фамилией. В Соликамске – в пансионате для престарелых. Но все в основном медбратом.

– Так вот откуда у него знания, – догадался я, но решил мысль дальше не продолжать. – А скажите, Тамара, имя и отчество Макар Афанасьевич вам ни о чем не говорит?

– Кажется, так звали главврача пансионата для престарелых. Но он погиб на пожаре, в пансионате случился пожар.

Разговаривая с тетушкой Лекаря, я почти физически ощущал, как приоткрывается неведомая страница жизни нашего маньяка, высвечивая самый загадочный период его жизни. Услышанное, казалось, едва успев родиться, тотчас встраивалось в цепь, которая выковывалась нашими совместными усилиями несколько дней. Выходит, Макар Афанасьевич – реально живший когда-то человек, погибший на пожаре. Вот откуда странные сны Бережкова!

– А как так вышло, – задал я один из краеугольных вопросов, мучивших меня последнее время, – что Кира Синайская спустя столько лет вновь нарисовалась на его пути? Не просто же так…

– Ну, это совсем недавно случилось, – перебила меня Тамара. – Причем совершенно случайно и, я бы сказала, по моей глупости. Увидел он свою первую любовь по телевизору. Ведь хотела выключить, так нет – сама же и позвала его еще, посмотри, говорю, кем она стала. Ну, не дура ли?! Это я про себя, конечно, не про нее.

– Как вы могли знать, что он так отреагирует?!

– Могла, должна была предвидеть, – она с размаха так треснула по столу, что подпрыгнули чашки, а с чайника свалилась крышка. – Ведь думала еще, переключи канал, дура, дура…

– Успокойтесь, ради бога, – я водрузил упавшую крышку на место. – Итак, показали по телевизору Киру Синайскую. Интервью у нее брали?

– Как успешную бизнес-леди показали, – сквозь зубы процедила со злостью собеседница. – Специальная передача ей была посвящена. А этому, племянничку моему, как вожжа под хвост попала. Только о ней и говорит. Она, дескать, для меня предназначена, другой мне не надо. Я знаю, говорит, она не замужем. Меня все это время дожидалась… Ну, не дурак ли?! Как я ни уговаривала… Ничего не помогло.

Я осторожно достал из внутреннего кармана перстень. Увидев его, тетушка вытаращила глаза и застыла, как изваяние.

– Откуда он у тебя? – прошептала кое-как, хватая ртом воздух. – Это мой… Я его сначала предлагала Кирке этой, гордячке… Возьми, говорю, он сохранит тебя. Она даже в руки взять его не захотела. Нос отворотила. Вот и поплатилась! Гордыня – это смертный грех!

– И вы решили подарить его ее дочери? Яне?

– Конечно, это же его дочь, – кое-как выговорила она трясущимися губами. – Костюхи моего. Как две капли воды похожа на свою мать. Я помню, Кирка точь-в-точь такой же была в молодости.

– Но ведь Яне ничего не угрожало!

– Ей – ничего, но я думала, что перстенек мой и Кирке через Янку поможет. Убережет гордячку эту. Что мне было делать? Больше я им ничем не могла помочь. Совладать с племянничком силенок не хватало. Возраст уже не тот.

Я протянул ей перстень, она взяла его дрожащей рукой, надела на палец. Я поразился: узловатая и грубая ладонь словно преобразилась, стала элегантней. Камушек как тут и был.

– Сделав обережный круг, – с нотками торжественности произнес я, – драгоценность вернулась к своей хозяйке. Кого надо, она уберегла, спасибо вам. Больше в ней нужды нет, я уверен. Скажите, Тамара, я слышал, была еще такая Маша, вроде они с Костей на озеро ездили отдыхать.

Глаза тетушки сверкнули нехорошим огнем, рот оскалился, в лице мелькнуло что-то демоническое.

– Не надо о ней! – крикнула она так, что задрожали стекла. – Бог наказал ее за все сполна. Было что-то, у меня тогда зуб мудрости болел всю ночь. Но больше точно не будет. И хватит об этом!

Сбитый с толку тетушкиной «вспышкой», я не сразу нашелся что сказать. Сделав пару глубоких вдохов, спросил:

– Как вам удалось меня поймать на кладбище?

– На похоронах твоей дочери десять лет назад я по просьбе Костюхи присутствовала, могилку приметила, – призналась тетушка, вытирая глаза платочком. – Кстати, его родители лежат неподалеку. И за их могилками тоже присматриваю. Такая вот география. Мир тесен.

– Вы каждый день приходили на кладбище?

– Каждый день – только когда Костю забрали, – уточнила она, подливая мне смородиновый чай. – До этого необходимости не было.

– Откуда вы узнали, что я занимаюсь его делом?

– Янка проговорилась, – произнесла тетушка, но тут же прикрыла рот ладонью. – Ой, она ведь просила тебе не говорить. Ты не выдавай меня… Я как-то спросила ее, куда, мол, материнскую машину подевала? Она возьми да и брякни – врезалась, мол, в машину врача, который ведет этого маньяка. Только она не знает, кто я. Я для нее просто сердобольная женщина.

Мне показалось, что, попробуй я сейчас встать, ноги не будут меня слушаться. Ай да Яна! Мне наплела, что страшная женщина принесла ей перстень и больше не появлялась, а на самом деле – они почти подруги. Насколько это возможно при такой разнице в возрасте. Двойная игра!

Чему ты, доктор, удивляешься?! Не введи тебя своевременно в курс дела майор Одинцов, ты бы до сих пор считал, что столкнулись ваши машины случайно. Он тебе информацию преподнес на блюдечке с голубой каемочкой…

– Скажите, – решил я конкретизировать и чуть «заострить» беседу. – Зачем вы все это мне рассказываете? Не думаю, что в ваших интересах раскрывать все подробности. Вы фактически закладываете своего племянника.

Какое-то время она колебалась: признаваться или нет. Сделать окончательный выбор, как я понял, тетушке было нелегко.

– Честно говоря, устала я от его выкрутасов. Порой сама уже не соображаю – где я просто живу, а где – его прикрываю, притворяюсь, изворачиваюсь, чтоб, значит, никто не узнал, где он, под какой фамилией. По сути, я только тем и занималась, что его прятала. А он все эти годы из меня веревки вил. А тут еще человека убил! Не могу я больше, умаялась.

Произнеся это, она уставилась в одну точку и замерла. Глядя в ее застывшее лицо, я подумал, что тетушка слегка лукавит. Нет ли здесь обычной, понятной всем ревности? Когда Костенька, принадлежавший до этого безраздельно ей, переключился – пусть не без ее помощи – на Киру Синайскую, она поняла, что потеряла не только племянника, но и…

А какое удовольствие кормить и обстирывать взрослого мужика, постоянно смотрящего в сторону бывшей одноклассницы? Поезд, как говорится, ушел.

Заострять внимание на их отношениях я не собирался. Если у них что-то и было раньше, это меня не касалось. У меня в голове толпилось столько вопросов, сколько бывает больных в коридоре поликлиники в период эпидемии гриппа.

– Подскажите, Тамара, – как можно доверительней спросил я. – Если бы ему требовалось что-то очень надежно спрятать, как бы он поступил? Например, мы сейчас ищем сотовые телефоны его жертв из подвала. Как вы считаете, куда он мог их спрятать? Где он обычно устраивал свои тайники?

Она сначала пожала плечами, потом приложила указательный палец к своему лбу и на несколько секунд закрыла глаза.

– Могу предположить лишь один способ, – сообщила Тамара, открыв глаза. – Когда-то он получил две двойки в один день, и ему не хотелось матери показывать дневник. Он просто его утопил, привязав гантель и бросив в Каму. А телефоны – наверняка сунул в полиэтиленовый пакет, привязал груз и в реку.

«А утку и грузить ничем не надо, – подумал я. – Она сама как груз, поскольку из металла».