Текст книги "Тайные маршруты Древней Руси. Ушкуйники урочища Обираловка"

Между тем именно эти земли обозначены на карте, «Территориальное расширение Пруссии в 1600–1866г.», как:

«Территории… германских государств, вошедших в состав Северо-германского союза в 1867 г.» [108] (Т. 6, вклейка к с. 496).

А до этого срока именно к землям Ольденбурга принадлежал вышеупомянутый славяно-венедский город Бремен. И именно к Макленбургу относился некогда возглавлявший торговые города венедов – Любек. И вот что это были за «германские» государства:

«В отличие от Новгорода настоящий русский Старгород находился в районе теперешних западногерманских земель Ольденбург и Мекленбург и примыкающего к ним балтийского острова Рюген. Именно там и находилась Западная Русь, или Рутения» [238] (с. 2–3).

Так что путь нашей древней торговли прослеживается достаточно четко. Да и названия всех вышеперечисленных городов имеют чисто славянские корни: Любек – любо; Бремен – бремя; Росток – рост (или так и произносится: росток).

«…Бранденбург (Бранибор)…» [148] (с. 36).

Мало того:

«Когда-то в Германии существовала в т о р а я Москва (сообщение об этом было сделано еще в 1958 г. на международном конгрессе славистов)» [10] (с. 103].

А ведь древний ганзейско-венедский город Грифия, на реке Реге, находился в той же местности, где обозначил нам несомненное присутствие торгового пути варяжский город Фридланд. Так что вновь все сходится до самых последних мелочей, еще в очередной раз указывая на наше древнее здесь торговое сообщение исключительно между славянскими городами.

И поразительнейшая для тех времен огромность наших городов Новгородской республики является всему вышесказанному наиубедительнейшим подтверждением. Ведь чтобы покупать на такое великое количество жителей хлеб, надо что-то и продавать. И продавать продукцию исключительно своего ремесла – иначе кормить тебя, просто так, никто не станет. И если в качестве ткачей использовался в основном труд все-таки женский, то основным поприщем мужчин, судя по не встречаемой нигде более в мире столь поражающей всеобщей грамотности местного населения, известной нам по оставшимся во множестве берестяным грамотам, вполне могло быть книгописание. А труд этот ценился очень высоко – ведь готовая книга стоила целое состояние. Так что не только одевали, но и обучали Древний мир – именно мы!

Но и само купечество в населении Пскова, Русы и Новгорода составляло очень не малый процент. Ведь плоды своего труда новгородцы на Запад везли исключительно сами, начиная путь «из варяг в греки» со своего рынка – лишь в таком случае они могли приобрести товар по самой дешевой цене, тем и поставив в заведомо невыгодное положение своих западных конкурентов – варягов.

От какого корня происходит это странное название?

«Варяги… В русских летописях мы находим слово варяг… варязи… некоторые варяги называются Русью…» [32] (с. 914).

Арабский путешественник Димешкий (предположительно XII в.):

«Варяги же есть непонятно говорящий народ… Они суть славяне славян» [301] (с. 547). А вот каковы корни этого на первый взгляд столь странного термина:

«Варяти = …встречать…» [32] (с. 67).

А ведь именно встречными караванами для нашего купечества всегда и являлись суда единородных нам варягов. Причем никаких не воинов-наймитов, что сегодня изобретено историями историков, но самых обыкновенных купцов:

«В областном русском лексиконе варяг – разносчик, мелочный торговец, варяжить – заниматься мелочным торгом» [181] (с. 147).

И вот каким образом эти по нашим понятиям встречные мелочные торговцы пересекались с нашими торговыми караванами. Мы везли к ним зимою задешево скупленный лен (или пряжу, или полотно, или уже сшитые из него изделия), а они, навстречу нам, в то же самое время, везли зерно, скупленное зимой, тоже задешево, у некоей культуртрегерской прослойки народонаселения своих стран, гордо прозываемой ими теперь – арийской. Городов, правда, у этих гордых задним числом арийцев, никогда и в помине не было, что установлено.

«Тацит в 60 г. по Р.Х. говорит, что германцы не знают еще городов: славяне же строят деревянные прочные дома и укрепленные города для обороны от неприятелей» [312] (с. 22).

А, значит, проживали они в неких резервациях, называемых очень изысканно – сельпо: сельские поселения. Оттуда же, впоследствии, это перемешанное с аморреями и угаритами население сельских поселений и подняло свою очередную красную революцию (аморреи и угариты – подвластное белому населению Израиля монголоидное население Палестины. См.: [198]). Вот эти восставшие народы землепашцев, со временем забравшись в города своих соседей и благополучно произведя выживание их оттуда, сначала потеснив ютов из Ютландии, а затем разнеся свой красный стяг и по всем иным городам и весям Запада, занесли наименование своего колена даже в Англию: Лондо(а)н – лоно Дана.

Но почему же все-таки имеются упоминания древности и о воинственных варягах – людях-воинах?

Да, служили варяги, то есть западнорусы, по-нашему вообще-то тех еще времен – белорусы – в качестве самых надежных войсковых соединений в императорской гвардии. Но именно потому и служили на такой должности, что лишь им одним и можно было по тем временам, когда дворцовые перевороты следовали один за другим, доверять свои императорские особы басилевсам Восточной Римской империи.

Вот что на эту тему раскрывается из диалога Иоанна Дуки с Алексеем Комниным, замыслившим государственный переворот. Он советует не нападать на варягов:

«“…варяги, что носят оружие на плечах [алебарды – А.М.], очень твердо придерживаются нравов своей страны, заслужили, как драгоценное наследство от отцов, славу неизменной верности… и потому не выслушивают и малейшего помину об измене” (Анна Комнина, дочь этого Алексея и Алексиаде. С. 62. – Memor. Pop. IV. 450)» [301] (с. 473).

То есть их поведение аккурат и соответствует поведению лишь славян.

Но вот на кого для свершения замышляемого заговорщиками гнусного предательства советуется опереться. Иоанн Дука уверяет, что:

«“…одна надежда остается на немцев, которым если предложит обещания, то может быть достигнет своей цели: и впустят в занятые ими ворота”…

Точно, немцы вскоре впустили Алексея в город» (там же).

Так что отличие варягов от немцев, что выясняется как нельзя более отчетливо лишь еще из этих скупых строк, написанных Анной Комниной, выглядит более чем отчетливо. Немцы, извечные торговцы всем и вся, свои услуги и по обезпечению безопасности готовы были перепродать кому угодно и когда угодно. Русский же человек, о чем здесь и видим просто неопровержимое из подтверждений, всегда знал, что если платье следует беречь исключительно с нову, то честь смолоду. На том как стоял, так и впредь стоять будет человек Русы, лишь только вернется он к вере и обычаям своих праотцев.

Итак, распродав свои дефицитные в западноевропейских городах изделия из льна, наши торговые гости, новгородские купцы, скупив на вырученные средства дешевый здесь хлеб, отправлялись обратно в Русские Земли. Варягов же они варяли, то есть встречали вновь в качестве встречных купцов, направляющихся в свои земли для продажи льняной продукции среди сельского населения Западной Европы – истинных арийцев. И лен продавали они своим примитивным соседям отнюдь не в качестве сырца: ткать немцы в ту пору еще не умели. Фризляндия занималась пряжей скупленного льна, производством тканей и шитьем из них одежд для арийца, пахавшего в то время землю на волах.

Таким образом, начинался этот торговый путь и действительно – «из варяг». То есть из голландской Фризландии, восточным форпостом которой был город Фридланд, где столь дефицитный наш товар сбывался без каких-либо проблем. А помогал им в пути, проходящем в подавляющей своей основе вниз по течению рек, ветер, столь склонный к перемене именно в мае. Но именно такая его в это время переменчивость как раз и придерживала направляющихся к нам варяжских гостей. То есть их путь всегда был куда как много менее предпочтителен, нежели путь наших купцов.

Затем, когда товар был распродан, и следовало разворачивать свои ладьи в обратный путь, ветер устанавливал свое обычное в этих широтах направление, восток – юго-восток, и транспортировка тяжелого груза, для наших купцов, становилась вновь – необычайно легка. И новгородские купцы следовали при попутном ветре против течения рек вплоть до своего возвращения в пределы Новгородской республики.

Но возвращаться именно к своим городам смысла не имелось. В акватории все той же Западной Двины можно было быстро обменять свой необходимый в местных землях сельскохозяйственный товар на льняные изделия Руси. Такими городами являются Витебск и Полоцк. На этом же пути стоит и Смоленск, откуда, вниз по течению Днепра, ладьи направлялись в сторону Константинополя.

Существовал путь и через Минск. Он позволял попасть в акваторию Днепра, используя Неман и его притоки. Вот, кстати говоря, как именовалась эта река в древности:

«Неман в более древнюю эпоху назывался Рудон, а в позднейшую Рось. Поросье, собственно, нижнее его течение» [312] (с. 20).

Удобен был путь и через Нарев, где небольшой волок отправлял товар в речку Ясельда и Припять.

Существовал путь в Припять и по Бугу – через Брест.

Затем представители купеческого сословия Господина Великого Новгорода продолжали свой путь к морю. Им помогало как течение могучего Днепра, так и преобладающий в этих широтах северный ветер, который мчал русские ладьи прямым ходом во фракийский город Визант – будущий Константинополь.

Транзитом через Малоазийские (Малорассийские) порты Мраморного моря (Ника-Мидию, Никею и т.д.) новгородские купцы везли продукцию севера «в греки». То есть к своим единокровным единоверцам, где их давно ждали: в Палестине, Персии, Сирии, Мории, Этолии, Венеции, Генуе, Этрурии и Андалузии.

На странах Ближнего Востока здесь следует остановиться особо:

«Именно Месопотамию, а не территории между современным Доном и Волгой, как думают историки, называли русским островом» [146] (с. 388).

Но и сам летописный путь, «из варяг в греки», судя по всему, проходил именно здесь. Ведь Древняя былинная Русь, что выясняется, до V–VII вв. находилась на землях Сирии и Месопотамии, Малой Азии и Палестины. Ведь если спроектировать пересказы некогда происходящих в летописях событий на данные территории, тогда все указываемые расстояния между населенными пунктами прекрасно совпадут. Что не удается сделать при условиях принятия текстов летописей за описание городов и рек Русской равнины – нынешнего нашего местообитания.

Нынешний не стандартный исследователь пребывания славян в древние эпохи В.В. Макаренко достаточно убедительно доказывает, что древний наш путь «из варяг в греки» проходил по рекам Палестины, в те еще времена полноводным, на которых стояли древние наши города: Петра и Навлус, Иерусалим и Скифополь. Вариантов движения в этом регионе водными маршрутами насчитывается достаточно не мало, о чем совершенно отчетливо говорят русла высохших или полувысохших рек этого на сегодняшний день пустынного выжженного солнцем региона. Все они доставляли наши корабли в акваторию Евфрата, откуда их путь лежал к ныне высохшим речным мелководным морям: Черному и Хвалынскому. На берегах этих озер, несметно богатых рыбой, как считает В.В. Макаренко, и находились упомянутые как в наших древних летописях, так и в сочинениях античных авторов города: от Трои до Константинополя. Потому и все события древности происходили где-то здесь.

После выхода в Индийский океан, следуя попутным ветрам, наши корабли попадали в Красное море. А затем, используя существовавшую здесь с древнейших времен гидросистему переправки судов из Красного в Средиземное море, покидали Египет и отправлялись в сторону Пиренейского полуострова.

Так что конечным пунктом этого кругосветного путешествия, судя по всему, являлась страна «Белых людей» – Лузитания (Лужи-стан):

«Коренное население Иберийского полуострова – лузитане, т.е. славяне лужичане, ср. лужицкие сербы (собры)» [40] (с.73).

И именно там, в стране белых людей, порт галлов приготовил для них наиценнейший подарок для православных храмов – портвейн. Вот где всегда была самая конечная точка этого пути «в греки». Можно было, конечно же, закупить этот ценнейший на Русском Севере напиток и в Месопотамской Сирии, и в Палестине, и в Италии, и в Этолии. Но все равно Порту этих морских Лииных галлов хоть и транзитом, но миновать никак не удалось бы. Потому так велико его значение, что сама эта перевалочная база названа портом, то есть льном, а наиболее пользующийся спросом на севере изготовляемый здесь местный продукт питания – портвейном. А ведь он лишь своим названием сообщает о месте его изготовления: вино Порту – это и значит в сокращении: порт-вейн.

В подтверждение вышесказанного приведем фразу князя Трубецкого о потреблении спиртных напитков его отцом:

«Вина Папá пил очень мало, что не мешало… выписывать из Германии бочонками любимый Папá рейнвейн…» [114] (с. 21).

То есть названия вин, что выясняется, полностью соответствуют местностям, где произрастает виноград для данного сорта этого напитка.

Между тем и само это сегодня для нас истинно заморское сырье, из которого изготовляется столь казалось бы для древнерусского человека недоступный напиток, несет в себе чисто русские корни:

«ВИНОГРАД – ВИНО ГРЯДЕ – ВИНО ГРЯДУЩЕЕ» [184] (с. 150).

Откуда бы нам, жителям севера, где это растение никогда не произрастало, в таких подробностях знать о предназначении этого заморского растения? Мало того, иметь в его названии полную расшифровку получаемого из винограда напитка?

Откуда да откуда: от верблюда…

Второй вариант: с данным растением наши пращуры были знакомы более чем близко. Это очередное подтверждение нами уже много раз утверждаемого: Древняя Русь, уходящая в дорюриковскую эпоху, находилась на Ближнем Востоке.

Затем новгородцы, дождавшись южного ветра, отправлялись на север. Ведь уже через сотню-другую километров их галеи (гольни) подхватывало течение со слишком русским названием – Гольфстрим (галеи-гольни в стремнину = голь. в стрим.) и нес в сторону русских северных портов.

«Голня = род судна. См. галеа» [32] (с. 127).

Между тем, первоначально свое значение местный город носил именно от доставляемого сюда нашего столь дефицитного в данной местности товара:

«Портъ – …тряпка, рубаха… лен (Ос.ев. Мф 12, 20)» [32] (с. 458).

А именно местные жителя, по уверению Страбона:

«…довольно искусны в обработке льняных тканей» [280] (гл. 4, аб. 9).

Потому льном, то есть портом, и был назван этот конечный пункт древнего товарооборота. И назван он был данным термином исключительно по той причине, что распродажей этой продукции он был столь знаменит во всем древнем мире.

Но для нас, жителей севера, привозимое отсюда южное вино не являлось вином из льна:

мы распрекрасно знали из чего оно производится – из «вино грядеши». Непонятность внесли в это название те народы, которые обслуживали наши суда на дорогах в порты Белого моря. Ведь они не понимали, что город Порт, откуда везется вино, обмениваемое нами у них на съестные припасы, на нашем наречии означает лен. А уже в их понимании портом стало называться то самое место, где корабли загружаются столь любимым на Британских островах увеселяющим напитком – вином.

И лишь много позже наши барчуки-попугаи, следуя их примеру, стали называть портом, то есть льном, любой город, где имеется пристань. Барчуки, между прочим, по-русски, то есть на своем якобы родном языке, были уже полностью, что называется, ни бельмесу – ни гу-гу. Потому и не поняли, что город, имеющий гавань, они теперь в портки (или в портянки) переименовали (от того портной). Смешно, конечно же, но что делать, если своих мозгов-то нет? Вот потому барчук все больше и любливал перенимать и заимствовать, что собственного серого вещества в его черепной коробке явно не доставало – в своей стране он всегда был инородцем.

Но каким образом появилось название той далекой страны – Португалия?

С начальным этой страны составляющим, портом, разобрались. Смотрим, что значит на нашем забытом языке значение ее составляющего – окончания:

«Галеа = галера, морское судно…» [32] (с. 119).

То есть в нашем понимании Португалией являлось именно та далекая страна, куда морские суда везли лен.

Вот туда лен, а уж обратно – вино. А так как вино приходило исключительно из города под названием Порт, то именно оно и получило свое сегодня очень популярное наименование – порт-вейн.

Но как поступить, если в Порто цены на лен окажутся ну уж слишком бросовыми, что может не окупить столь длительного и опасного путешествия русских купцов?

Не выкидывать же оставшийся нераспроданным товар: груз отправлялся прямиком в Голландию. И скорее всего именно на частенько попадающем сюда именно подобным же образом этом сырье и основана была их текстильная промышленность.

А ведь путь обратно отсюда, нами уже разобранный, кроме портвейна мог доставить в нашу холодную страну и упомянутый выше рейнвейн. Так что купцам нашим ни при каких, даже самых не лучших расценках на их товар, было на пути «из варяг в греки» ну никак не прогадать. Сбыт льна мог идти на всем протяжении этой кругосветки.

Но для быстрейшей доставки наиценнейшего продукта юга домой новгородцам уже не требовалось повторять свои речные странствия по рекам Западной Европы. Можно было всецело довериться мощному теплому течению и без каких-либо проблем, минуя Британские острова, добраться до портов Белого моря.

А привозимый нами издалека сорт вина, ставший нарицательным практически для любых видов вин, совершенно убедительно подтверждает, что для нас уже со слишком давних времен этот заморский напиток – не в диковинку.

И привозили его к нам не закованные в цепи изможденные за столь долгую дорогу рабы на галерах, и даже не заморенные лошади на скрипучих телегах. Но морские течения, имеющие скорость до 6 км в час, течения рек и грамотное использование ветров, которые господствуют в данных местностях в то самое время года, когда нами и производились эти дальние путешествия. И все это вместе взятое очень увеличивало скорость доставки столь для нас дефицитных товаров.

Вышеописанная «кругосветка» легко согласуется с розой ветров не только у нас – на севере, но и в странах еще и южных.

Попасть, например, в Никомидию, некогда столицу Римской Империи, наши мореплаватели всегда стремились:

«…в мае либо в июне…» [81] (с. 226).

Потому что это время:

«…наиболее благоприятно для плавания по Черному морю…» [81] (с. 226).

И именно в данном направлении.

А вот какой ветер помогал нашим кораблям добраться до легендарного Тартеса:

«…с последней половины июля до второй половины августа… дует знойный восточный ветер…» [58] (с. 548).

А ведь именно к тому времени именно такой ветер именно для такого направления пути и становился нашим мореходам наиболее необходим!

Мало того, через черноморские проливы, в подтверждение выше пересказанной концепции морских сообщений древности, в этот отрезок летней навигации можно было проникнуть лишь с востока на запад, а уж никак не наоборот: в летнее время года путь мог лежать только из Черного моря в Средиземное. В обратном же направлении, где когда-то, по их же уверениям, лишь чудом проскочили аргонавты, путь в этот период времени был полностью закрыт:

«Для мореходов того времени было невозможно войти в Дарданеллы против бушующего северного ветра. Лишь весной и осенью он короткое время дует с юга, позволяя совершить – даже и тогда опасный – маневр» [53] (с. 306).

И период юго-западных ветров наступает уж слишком ранней весной и уж слишком поздней осенью – чуть ли ни зимой, чтобы осмелиться на такие рискованные предприятия: в зимний период в этих широтах владычествуют ледяные штормовые ветра и пускаться в столь рискованные плавания еще на тех несовершенных судах несомненно являлось бы чуть ли ни самоубийством. Ведь даже в мягком климате Средиземноморья, что прекрасно видно на примере ужасного путешествия под стражей на пути в Рим апостола Петра, в зимний период какие-либо морские сообщения полностью прекращались.

А между тем в Дарданеллах:

«С марта по октябрь преобладают сев. и сев.-вост. ветры, с октября по март – юго-западные» [108] (Т. 3, с. 96).

Но ведь это еще не все препятствия на пути мореплавателей, которые посмели бы отважиться на подобное предприятие – проникнуть с запада на восток этой исконно лишь нашей русской водяной артерии:

«Водообмен через Д[арданеллы] определяется разностью плотности воды прилегающих морей. Поверхностное течение направлено с С.-В. на Ю.-З. …(скорость 2–6 км/ч)…» [108] (Т. 3, с. 96–97).

Но даже и это не все:

«…уровень Черного моря немного выше уровня Средиземного…» [81] (с. 73).

Так что не за счет каких-то особых природных условий образовано это могучее течение. Дарданеллы представляют собой гигантскую воронку, куда устремляются воды величайших рек Европы: Дуная, Днепра, Днестра, Юж. Буга, Кубани, Дона; половина рек Малой Азии и Кавказа. Таким образом, создается избыточная масса воды и все это устремляется в узкое скалистое горло-воронку – в Дарданеллы!

Но ведь 2–6 км/ч – это скорость движения здесь воды, которая определена на сегодняшний день. Однако же известно, что много ранее реки были гораздо полноводнее. Мало того, в древности их пополняли еще и таящие в Сибири ледники, чьи воды через Кума-Манычскую впадину также в изрядном количестве поставлялись в акваторию Черноморского бассейна. Мало того, уровень мирового океана был еще несколько ниже, а потому примеси соленой воды, что осуществляется сегодня через обратное подводное течение, в те времена еще не было. Что и зафиксировано писателями древности. Фемистагор, например, вот как обрисовывает воды Черного моря:

«Можно было, погрузив сосуд в верхний слой воды, зачерпнуть пресной… Впрочем, весь Понт имеет воду более пресную, чем внешнее море, и причиной этого являются впадающие в него реки, неизмеримые по численности и величине… приморские жители водят весь свой скот на водопой к морю, и он пьет с очевидным удовольствием; говорят даже, что это питье для него полезнее пресного» [270] (с. 394).

Мало того, Фемистагор уверяет, что эта вода хранится длительное время. Что это может напоминать?

Так ведь талую воду Потопа. Потому и имеет все свойства, присущие именно ей.

И такой воды в Черном море было очень много. Потому и скорость ее протекания в Дарданеллах в ту еще пору должна была быть значительно выше, чем сегодня.

И все это требовалось преодолевать при встречном ветре и на протяжении 120 км!

Так что такие плавания, судя по всему, стали возможны, даже чисто технически, не ранее XIV–XV вв., когда парусные корабли научились ходить даже против ветра и когда скорость встречного течения упала с возможных 8–10 км/ч до приближенного к нынешнему – 3–7 км/ч.

Между тем полная невозможность в совсем не далеком прошлом преодоления встречного течения Дуная явственно видна и сегодня:

«…знаменитые Железные Ворота, где скорость течения в осенние дни достигает 16 километров в час» [125] (с. 420).

То есть именно осенью, когда пройти Дарданеллы становится легче с помощью попутного ветра, скорость противостоящего этому пути течения достаточно серьезно увеличивается.

Все то же можно сказать и про Босфор. И пусть его длина в три раза меньше Дарданелл, но берега более скалисты, что не позволяет и попытаться транспортировать суда с помощью впряженных вьючных животных. К тому же его акватория в некоторых местах сужается до 750 м, что говорит и о дополнительных трудностях прохождения через этот пролив судов, если уровень Черного моря оказался бы и еще несколько выше нынешнего.

А он, что выясняется, именно таким и был, о чем нам и сообщает Аммиан Марцеллин (I в.). Особенности Босфора в его времена заключались в том, что этот:

«…пролив… протекает с бóльшей массой воды из Евксинского Понта…» [287] (гл. 4, аб. 7).

Плиний же, его современник, добавляет к тому, что вообще все разделяющие Европу с Африкой и Азией моря вытекают из Черного моря:

«…все внутренние моря имеют начало в Понте…» [291] (гл. 27, аб. 93).

И все потому, что:

«…вода течет всегда из Понта и никогда не возвращается обратно» (там же).

Уровень же мирового океана в ту пору был метров на 30–40 ниже нынешнего.

Так что течение здесь при сравнительно неширокой горловине могло достигать и 10-ти, и 15-ти м/сек. То есть в противоположном направлении здесь в ту пору было ну никак не проплыть. И даже если за последующее тысячелетие, ввиду постоянного поднятия уровня мирового океана, это течение и уменьшилось, но все равно, ввиду не располагающей к плаванию здесь с запада на восток существующей в местных широтах розы ветров, уж на парусных судах здесь было явно не пройти.

Но в чем же секрет столь успешно осуществляемой здесь судоходности, некогда достигнутой турками, оседлавшими наши проливы?

В использовании противоестественных способов судоходства: закованных в железо рабов. Вот в чем заключается основа успеха средиземноморского товарообмена между рабовладельческими странами Востока и такими же дикими рабовладельческими «цивилизациями» Запада, воспринявшего от Данов и Гадов пещерную культуру латинян, принесших ее сюда из монгольских степей Востока. Жалости к человеку, в эпоху мрачного средневековья, там не признавали ни те, ни другие. Потому наши холодные северные порты, в те же самые времена, и перекрывали эту их потугу с торговлей в целых пять раз. Завершением же этого варварского отношения к человеку мрачной средневековой Западной Европой и Восточной Османской (Ost man [осман] – человек Востока) Турцией стало лишь изобретение нами парохода. И только после этого ветер и течение стали легко преодолимы в Дарданеллах без использования рабского труда.

Так что исключительно для рассматриваемого нами одностороннего пути черноморские проливы как бы самой природой уже и изначально были заготовлены. Ведь даже в короткие дни преобладания южного ветра маневр в обратном «из варяг в греки» направлении признан достаточно опасным, а потому столь и нецелесообразным для мирной оживленной торговли.

Вот почему без нашего участия столь впоследствии и не ладилась торговля Запада с Востоком – ведь даже наши ледяные порты, даже ко временам Алексея Михайловича, когда у нас был отобран путь через Балтику, финские, шведские, норвежские и западноевропейские реки, наши суда их товарооборот перекрывали в пять раз. И это потому, что чужеземный торговый флот представлял собой гигантских размеров тюрьму, где лишь закованные в цепи рабы являлись движущей силой этого их дикой феодальной цивилизации «прогресса». Мы же, вместо рабского труда, использовали: ветер, течение и волоки.

Но и попадать из наших городов Малой (Р)ассии, Сирии и Палестины в западный стан лужичей, Лузитанию, можно было с последней половины июля до первой половины августа, когда в Средиземноморье дуют восточные ветра, так прекрасно помогавшие путешествиям наших мореходов.

И очень важным портом на этом пути являлся древний город Тартес (Фарсис), лежащий в среднем течении реки Эбро, куда очень легко помогал подниматься дующий в это время года восточный ветер. Затем к тому времени уже полупустое судно налегке перемещалось сначала еще выше по течению этой реки, а затем вверх по течению реки Халон. Затем судно перекатывалось на своих колесах-щитах в реку Дуэро, вниз по течению которой, попутно сделав остановку в местной резиденции евреев-самураев Ефрема – Самой Ра (Самора), лен шел до конечного пункта своего назначения, где сгружался теперь весь без остатка в городе Порту, что на нашем древнем языке означает – лен.

Ну, а дальнейшие пути следования закупленных в Порто грузов нами уже разобраны.

И здесь, в связи со странным пунктом на пути льна, который вновь нам напомнил о жителях Израильской Самарии, стоит обратить внимание на схожесть той странной моды на садомизм, которая сегодня захлестнула древнюю Фризию, с древней религией, которая связывается с культом поклонения Самой Ра:

«Великая мать – о б ычный эпитет фригийской богини Кибелы, оргаистический культ которой распространился из Малой Азии в Грецию и другие страны мира» [127] (с. 329).

То есть прослеживается параллель: фриги Малой Азии – фряги Италии – фризы Голландии – жители Самой Ра. И все они своим культом упираются в культ Самарии, обитатели которой за свою отверженность от Бога истинного были прозваны потомками Ефрема (Еврема) – евреями. А ведь нынешних евреев с жителями нынешней Голландии и связывает склонность к самому страшному пороку: садомизму.

Вот почему некогда встречные нам единокровные купцы из варягов деформировались теперь во врагов! Они вернулись к поклонению своему древнему культу. Что, судя по всему, и лежит в основе религиозных войн, породивших нынешнюю Западную Европу.

Однако ж имеется мнение, что торговая дорога «из варяг в греки» возникла еще очень задолго до прихода в Европу его нынешнего населения – евреев (в смысле – европейцев):

«Десятки вариантов легенды о Славене и Русе указывают на основание Словенска, будущего Новгорода, примерно в 2335 году до н.э. Новгород упоминается на первых страницах летописей как созданный еще до походов Апостола Андрея и деяний князя Кия…» [17] (с. 410).

«Старое Городище, ныне село (против Юрьевского монастыря), многие писатели полагают местом знаменитого огромного города Словенска, до Р.Х. построенного Князем Словеном… Сагу о существовании города Словенска прежде Новгорода, Ф.В. Булгарин принимает без обиняков за историческое придание: прежде Нового города непременно долженствовал быть Старый или прежний город Славянский» [29, с. 478].

Однако же, судя по версии В.В. Макаренко, говорящей, что наши летописи сообщают все же о Руси еще ближневосточной, а также следуя версии В.Г. Манягина, считающего, что в III т. до Р.Х. на севере Европы еще залегал ледяной панцирь, почерпнутые из вышеописанных сообщений сведения следует относить все же к той самой Руси, которая находилась в Палестине и на землях нынешнего Ирака и Сирии.

Потому заселение славянами окрестностей Мойска следует считать приближенными к I тыс. до Р.Х. – никак не раньше. То есть к тем временам, когда данная местность могла бы уже и освободиться ото льда и когда самый первый каменный город нынешней современной Европы, Старая Ладога, находился еще в дельте Волхова. То есть на берегу некогда протекавшей здесь так называемой реки Океан. Когда же льды отступили и еще дальше на север, а река Океан сильно обмелела, появляется уже Новая Ладога, и вновь в дельте Волхова на берегу протекающей у его подножия реки-моря. К нашим же временам и эта Ладога осталась вдалеке от дельты Волхова. И все потому, что река Океан, к нашим временам, уже исчезла, уступив место менее полноводному Ладожскому озеру, сильно обмелевшему после завершения таяния льдов, очень длительное время удерживающих большие массы пресной воды в районах вечной мерзлоты.