Текст книги "Тайные маршруты Древней Руси. Ушкуйники урочища Обираловка"

Но чем в те еще очень холодные в данной местности времена можно было кормиться оказавшемуся здесь на жительстве населению?

Очень похоже, все тем же, чем кормилось в данной местности население в дореволюционной России. Расселившиеся здесь славяне сеяли лен, пряли пряжу, ткали полотно и продавали его, отправляясь в далекие плавания для сбыта в теплых странах своего основного вида продукции, столь дефицитной на юге.

А так как свою культуру мы ведем от древних культур Азии=Асии=(Р)ассии, то становится понятным и то, почему лишь мы и имели возможность осуществлять эти длительные опасные экспедиции. Ведь лишь нам могло в ту пору помогать приспособление для плавания в открытом море – компас:

«Первые магнитные К[омпасы] применялись в Азии раньше 2-го тысячелетия до н.э., в Европе они появились в 12–13 вв.» [108] (Т. 4, с. 286).

То есть их культуртрегерская цивилизация обрела наше древнейшее изобретение лишь тогда, когда им удалось какую-то часть нашего народа, видимо, не без помощи древнего культа богини Кибелы, сбить в свое латинство.

Но не только компасом обладали наши знаменитейшие на весь свет мореходы, но и иными приспособлениями, позволяющими еще в те столь отдаленные времена определить месторасположение корабля в открытом море. Теперь вот выясняется, что на Руси мореплаватели испокон веков прекрасно:

«…знали “Указ, како меряти северную звезду”, и умели по положению Лося, Сторожей и Извозчика (то есть Большой и Малой Медведиц), с помощью известного им “угломерного прибора” находить высоту полюса и широту мест» [126] (с. 22).

А потому, имея практически все средства для осуществления дальних плаваний, наши пращуры, жители окрестностей Ильменя озера, абсолютно так же, как и их последователи тысячелетия спустя, шли при попутном северном ветре, имея остановки в Этолии и Мории, в Палестине и Малой Азии. Этот путь, с весьма разнообразными местами остановки, при попутном северном ветре, мог проходить и до верхнего течения Египта, где, по мнению В.В. Макаренко, находился Рим Древний.

Именно в его горах, судя по всему, и имелись столь по тем временам знаменитые золотоносные рудники. Те самые, которые при переносе Рима на Апеннины вдруг куда-то исчезают. Чему удивляется и Страбон:

«Что касается рудников, то они здесь в настоящее время не столь тщательно разрабатываются, как прежде…» [282] (гл. 1 аб. 12).

Неужели на золото мог когда-либо упасть спрос?

Да нет. Просто те Альпы, которые давали золото в Древнем Риме, при переезде как его самого, так и Альп из Европы Древней в Европу нынешнюю, о наличии в своих недрах этого более чем полезного ископаемого похвастать уже не могут.

Вот еще достаточно существенная «нескладушка». Страбон возмущается «неосведомленности» древних географов относительно размеров Этрурии:

«Наибольшая длина Тиррении (как говорят, это береговая полоса от Луны до Остии) составляет приблизительно 2500 стадий… Однако Полибий неправильно утверждает, что все расстояние не составляет 1330 стадий» [282] (гл. 2, аб. 5).

То есть прототип нынешней итальянской Этрурии был ровно в два раза короче своей нынешней тезоименинницы на Апеннинах.

Да и люди, живущие там впоследствии, наотрез отказывались именовать себя тирренами:

«Некоторые, однако, называют фалериев не тирренцами, а фалисками, особым племенем. Другие же считают Фалиск городом с особым языком» [282] (гл. 2, аб. 9).

То есть переехало сюда лишь название. Людей же, здесь искони проживающих, о желании примерить на себя этот новый «зипунчик» даже не спросили. Потому они отказываются от нового поименования своей местности. Тем более что и разговаривают на сильно отличном от иных мест Этрурии языке.

Практически все то же следует сказать и об обитателях Неаполя:

«Здесь сохранилось очень много следов греческой культуры: гимнасии, эфебии, фратрии и греческие имена, хотя носители их – римляне» [282] (гл. 4, аб. 7).

То есть жителями Неаполя еще в I в. по Р.Х. являлись греки. Тому уже тогда имелась масса подтверждений. Потому причисление к римлянам аборигенов данной местности, на самом деле греков, и выглядит столь нелепо.

А вот свидетельство о том, что и сами контуры нынешних Апеннин ну никак не напоминают того полуострова древности, о котором сообщали древние авторы ранее V в. до Р.Х.

Страбон, писавший в начале I в. по Р.Х., на эту тему сообщает:

«…всю современную Италию трудно представить в виде простой геометрической фигуры, хотя и говорят [Публий и Артемидор], что она является треугольным мысом, вытянутым к югу и к зимнему восходу солнца, с вершиной у Сицилийского пролива и основанием у Альп» [282] (гл. 1, аб. 2).

То есть указываемые Публием и Артимидором очертания Италии ну просто ни под каким «соусом» не могут походить на очертания Итальянского Сапога. Так что Рим Древний, судя уже по этим данным, находился где-то совершенно в другом месте.

В.В. Макаренко, например, размещает его в Северо-Восточной Африке – на севере от Египта.

Что, между прочим, подтверждает и сегодняшняя топонимика данной местности. Страна на севере от Египта, где некогда проживало колено Дана, так и именуется – Су Дан. А соседней с ней страной является Сомали (сама Лия) с портом Меркой. Мало того, достаточно крупный город в Танзании, что напротив величайшей вершины Африки, Килиманджаро, имеет какое-то слишком не африканское название: Аруша. Очень возможно, что именно эта африканская Руса и являлась некогда конечным пунктом движения наших мореходов. Между тем, удивительное дело, именно этот город, имеющий речное сообщение с океаном, вполне мог являться местом переволока океанских судов в речную артерию, соединяющуюся с Нилом. То есть вариант пути «из варяг в греки» через Месопотамию мог своей конечной точкой иметь именно эту Русу. А уж потом отсюда, минуя озеро Виктория, используя ряд гидротехнических сооружений, а также памятуя о том, что воды ранее здесь было много более чем теперь, можно предположить, что водная артерия Нила доставляла наших мореходов прямиком в Средиземное море. А так как именно здесь, предположительно, и находилась добрая половина стран античного мира, то значения данного торгового пути трудно переоценить.

Вот почему древние ткани из льна археологи столь часто называют египетскими: мы могли, при северном попутном ветре, подниматься в среднее течение Нила и сдавать его там оптом, а уж местные жители затем, при перемене ветров, имели возможность развезти его и по всем иным странам Северо-западной Африки и Ближнего Востока, имеющим нужду в изделиях из льна. И такой вариант товарообмена даже наиболее в разбираемой нами кругосветке предпочтителен. Ведь лишь при таком маневре мы использовали на все 100% сначала северные ветра, а затем, в конце июля, ветра восточные.

А уходить отсюда можно было двумя маршрутами. Первый позволял идти в Лузитанию.

Но почему именно туда? Неужели для обратного пути нельзя было воспользоваться реками Франции?

«Изучение… пути, идущего по Роне вглубь кельтской территории, вызвало ряд затруднений. Его естественность как потенциально связующего звена всегда привлекала к нему внимание, но распределение археологических находок и их количество явно не соответствовали его предполагаемой интенсивности… Выяснилось, что в силу ряда причин сама долина Роны в древности не была удобным транспортным путем и товары двигались в основном по холмам в 20–30 км от реки» [44] (с. 265).

То есть на юге Франции оказался найденным лишь тот путь, который позволял перекидывать свои нехитрые пожитки только местным, что и естественно, полностью сухопутным папуасцам, о передвижении по воде не имеющим никакого и малейшего представления.

Так что избранный нами путь, по крайней мере, для белого человека, является единственно возможным.

Вторым же вариантом возвращения на Русь из Средиземноморья был путь через древнюю Трою. В него пускались уже глубокой осенью, когда этому способствовал попутный южный ветер.

Но каким образом нашим древним мореходам удавалось проникнуть через Дарданеллы обратно – в Мраморное море?

А вот для этого нами и был некогда выстроен этот легендарный город, найденный Шлиманом и отождествленный (как выясняется, все же ошибочно) с древней Троей.

А ведь этот город – полная копия Москвы – такой же белокаменный и с таким же множеством ворот:

«В течение десяти лет греки осаждали город, окруженный толстыми стенами из тесаного камня с башнями и пятью искусно защищенными воротами» [21] (с. 6).

У Москвы было шесть таких ворот.

На первый взгляд такое обилие ворот кажется какой-то непродуманной блажью. Ведь именно они являются наиболее уязвимым участком обороняющейся стороны.

Однако же здесь следует учесть тот факт, что лишь мы всегда возводили не просто защитные сооружения, но сооружения, которые позволяли укрывшемуся за ними воинству в самый неожиданный для врага момент переходить от обороны к наступлению. Так всегда и оснащались русские крепости, в вопросе контратаки всегда выглядящие особняком от подобных сооружений заграницы, никогда не предназначающихся для ведения столь рискованных военных действий. Это выяснили недавние раскопки, проводимые в Московском Кремле. Причем подземная часть наших защитных сооружений, в дополнение имеющимся в наличии нескольким наземным воротам, всегда имела и ворота подземные, откуда имелась возможность нанести врагу самый страшный удар в самое неожиданное время, обычно ночью:

«В книге “Материалы для истории инженерного искусства в России” академик Ф.Ф. Ласковский писал: “Большое внимание при возведении оборонительных оград уделялось в старину устройству потайных выходов, называвшихся в начале вылазными воротами, или вылазами, и служивших для вылазок. Располагались они так, что неприятель не мог заметить их с поля. Для этого самый проход помещался на дне рва или несколько ниже, имел небольшую высоту и заграждался двумя или более прочно устроенными дверями. Для выхода в поле во рву устраивался в наружном его скате, против вылазов или несколько в стороне, довольно пологий и широкий выход… Ходы-вылазы могли также приводить в ближайшие лес, овраг, на берег реки, то есть в то место, откуда удобнее всего было напасть на противника, осадившего город или крепость. В старинных документах эти сооружения называли также «воротами тайных выходов», «лазами» или «поднырами»”» [179] (с. 111).

По такому же принципу, судя по слишком свободному общению защитников с землями вне крепости, была устроена и подземная часть укреплений Трои, в течение долгих 10 лет прекрасно сдерживающей осаду безчисленных ратей пришельцев.

И вот для каких нужд, судя по всему, эта грозная русская крепость находилась именно в данном районе (имеется в виду Троя Шлимана).

Подходящие суда поднимались вверх по течению речки, на которой был расположен этот древний город (остатки турецкой крепости, указывая, что поселенцам, наследующим троянцам, водная артерия реки была ни к чему, находятся в данном районе уже на самом берегу моря). Далее, не без помощи впрягаемых в упряжки месков (лошаков), а также с очень древних времен применяемых нами гидротехнических сооружений, плотин и шлюзов, следовал путь в верховья этой реки, где лишь имеющиеся гениальнейшие приспособления на наших судах позволяли волоком переправить русские ладьи через перевал. Затем, попав в верховья реки, несущей свои воды в Мраморное море, те же шлюзы позволяли без проблем спустить наши суда по этой горной стремнине без риска в морскую акваторию, находящуюся глубоко внизу. То есть во всем древнем мире лишь одни только мы и могли курсировать из Средиземного моря в Черное.

Но каким же образом нам удавалось форсировать еще и тридцатикилометровый Босфор? Ведь с некоторых времен, после замены людей высочайшей культуры людьми культуры варварской, он становится причиной превращения нашего внутреннего водоема в самое грандиозное за всю историю человечества кладбище затонувших кораблей.

Но то, что в Черном море затонувших русских кораблей практически не встречается, говорит вовсе не о какой якобы ущербности нашего в этих водах мореплавания. Но, напротив, о том, что русский человек здесь имел возможность ходить под парусами не в период штормов, когда сюда только и могли проникать народности со слишком не высоким уровнем культуры, а в период, наиболее приятствующий мореплаванию. То есть летом, когда море вовсе не выглядит черным, как в осеннюю или весеннюю непогоду, когда варвары пытались его пересечь, но лазурным нашим внутренним русским водоемом. Потому в пору, когда мы им владели, его называли Русским.

Но и самый главный здесь порт, судя по всему находившийся в то время на месте перелива вод Каспийского моря в Азовское, имел то же наименование, что и само море:

«В 1170 г. греческий Имп. Мануил дал Венеции разрешительную грамоту на торговлю с городами: “Россией” и “Матархой”. На карте Эдризи, составленной выдающимся арабским географом в половине XII в., хотя эта карта и не совсем точна [уровень черноморской акватории в ту пору был на десяток метров ниже нынешнего – оттого и “неточность” – А.М.], недалеко от устьев Дона, названного у него “Русской рекой”, помещен город “Россия”; на востоке от него “Матарха”…» [312] (с. 69).

И вот что это за город:

«“Таматарха”, в русской летописи Тмутаракань, означает Таманский торг, с пристанью “Томи” или “Томеа”. Торг этот под давлением с юга неприятелей нередко переносили в устье Дона в г. Танаиду или Тану. Тмутаракань у Константина Багрянородного названа Таматархой. Рядом с этим он употребляет и простое название “Матарха”» (там же).

Но лишь у нас возможность по нему следования стала отобрана, это море было переименовано в Черное.

Так как же мы могли во времена северо-восточных ветров, да еще и против течения в Босфоре, в те времена много превышающего нынешние 2 км/ч, из моря Мраморного проникать в акваторию Русского моря? (Причем, бывали времена, когда уровень мирового океана был много ниже нынешнего, а потому это течение могло достигать и 15 км/ч, и много более)

А ответ находится на поверхности. Со II века до Р.Х. на севере Анатолии появляется город, чье название напрямую увязано с уходом мидийцев с побережья Персидского залива: Никомидия. На Ближнем Востоке, судя по всему, к тому времени начали высыхать огромные пресные озера, именуемые в наших летописях морями: Черным и Хвалынским. Потому и произошло это достаточно теперь странно выглядящее переселение славян в Малую Россию. И расположился этот город, что и понятно, не где-нибудь, но на самом важном волоке, где лишь пару-тройку десятков километров низменности отделяют Измитский залив Мраморного моря от озера, чьи воды и сегодня почти вплотную придвинуты к достаточно и теперь полноводной реке Сакарья. Это озеро сегодня расположено близ города Адапазары. Оно и сейчас достаточно обширное. Во времена же оставшегося за кадром истории небывалого расцвета Никомидии, столицы Римской империи, имеющиеся здесь в наличии достаточно полноводные речки указывают и на возможность заменить здешний волок каналом. В таком случае суда легко попадали в речку Сакарья и без проблем, вниз по ее течению, достигали вод Русского моря, лазурных исключительно в летнее время года.

А канал этот, как выясняется, в ту эпоху и действительно существовал. Значит вся нами предложенная схема соединения двух акваторий морей, Мраморного и Черного, в ту эпоху существовала на самом деле. Появляется же она, судя по всему, даже несколько ранее самой Никомидии. Ведь на месте этого города, во времена Трои Шлимана, существовал такой же русский город, но уже с иным названием. Так что грузооборот судов на этом месте отмечается еще до прихода сюда мидийцев, переименовавших в свою честь и до них прекрасно существующую систему по переправке судов из моря в море. Вот почему именно здесь, а не где-нибудь еще, и возникает русская столица того еще древнего «былинного» мира – Никомидия.

Конечно же, затопленных древних русских судов в Русском море, для доказательства выдвигаемой версии, практически не имеется. Но основание уже озвучено: отсутствие в летнее время в данных широтах серьезных штормов. Малое же волнение, порядка трех-пяти баллов, для наших самых лучших в мире морских парусников, в те времена свободно бороздивших просторы Индийского и Атлантического океанов, помехою быть не могло: средний шторм на Черном море – это океанский штиль.

Но что это за суда за такие особенные мы могли иметь в своем распоряжении в те древние эпохи? Как доказать их наличие у нас в России – в средние века чисто континентальной страны?

Забытые казалось бы навсегда эти типы древних русских морских судов, о которых ведется нами речь, до последнего парусника варварски уничтоженные в эпоху Петра, все же с лица планеты полностью не исчезли. Их теперь с нескрываемой гордостью демонстрируют нам скандинавы, выдавая эти наши гениальнейшие плавательные средства древности за свои собственные. Но выдает их плагиат самая основная деталь построения всех этих конструкций: они собираются без единого гвоздя! Причем даже деревянного. Точно так же, между прочим, как и наша знаменитейшая на весь свет деревянная церковь в Кижах!

А потому ответ на такое более чем прогнозируем: лишь мы на такое способны. Тому подтверждений более чем достаточно.

Кстати, сами же они про наше искусство построения судна без использования железа и сообщают. Вот, к примеру, Петрей:

«Москвитяне употребляют разные суда, которые строят сами: они… сшиваются не железными гвоздями, а деревянными и такими же веревками, сделанными из коры молодых деревьев. Москвитяне выделывают ее, как кожу, режут на тесьмы, которыми и сшивают доски» [243] (с. 425).

Потому это их якобы древнескандинавское плавательное средство, которое сегодня ими обнаружено, на самом деле является нашей древней галеей. Из числа тех, на которых русский человек ходил в дальние океанские плавания еще во времена Царя Соломона.

А ведь таким образом сконструированное судно и действительно – практически непотопляемо. Когда попробовали такой корабль по древним технологиям собрать и спустить на воду, то оказалось, что он под волнами прогибается. То есть эта удивительнейшая конструкция составляет с ними одно целое. Потому ее просто невозможно этими волнами опрокинуть, какими бы высокими они не были! Вот в чем секрет столь странно оживленного судовождения в более древние эпохи, нежели в эпохи, им, казалось бы, наследующие, когда техника судовождения должна была только улучшиться, но уж никак не деградировать.

А в подтверждение вышеизложенному – просто грандиознейшее кладбище затонувших греческих кораблей в не ласковом в штормовой период море, прозванном за это, а также за частые потопления несовершенных судов западноевропейских конструкций – черным.

Но не только сама конструкция наших судов на несколько порядков превосходила закордонную. Многое иное, что позволяло в период обладания русским человеком нами разбираемого перевалочного пункта, Никомидии, легко переправлять корабли в соседнее море в летний период: каналы, запруды, шлюзы и т.д. Но стоило нам уйти из этих мест, как вся эта наша сложнейшая система оказалась разрушена вторгнувшимися сюда варварами, судя по всему, – греками. Потому им, не обладающим ни культурой построения сходных с нашими судов, ни культурой возведения гидротехнических сооружений, после захвата наших опорных морских крепостей, приходилось выходить в наше Русское море лишь в период штормов.

Нам же самим удавалось преодолевать Русское внутреннее море значительно раньше – в августе-сентябре. А ко времени следования вверх против течения Днепра южный осенний ветер, после оставления нами Никомидии столь затем привычно топящий греческие корабли в Черном море, начинал помогать нашим мореходам преодолеть и эту преграду – встречное течение рек. А ко времени, когда преобладающие осенью южные ветра вновь меняли свое направление, наши ладьи находились уже в районе Смоленска. Следующие же реки новгородцы проходили теперь вниз по их течению, что позволяло закончить летнюю навигацию дома – в Русе. Ведь именно этот город, судя по всему, и являлся торговым партнером Трои Шлимана, которую затем уничтожили эллины. А может быть и не они: истории этого города, что выясняется, мы вообще не знаем. Но в независимости от доподлинной истории раскопанного Шлиманом города, становится ясно, что его разрушение послужило основой переноса конечного пункта путешествия русских купцов на другую сторону Ильмень озера – в Новгород Великий, где поздней осенью заканчивали свой путь односторонние караваны, которые, уйдя весной на юг, возвращались теперь с севера. А в это время года пересекать Ильмень озеро уже достаточно опасно. Потому и оказались эти два огромных города столь на первый взгляд странно разведены по разные стороны очень небезопасного в доставке грузов гигантского водоема.

Но на какой товар на юге наши купцы обменивали свою дефицитную продукцию севера?

Ну, во-первых, в качестве валюты для туземцев, что уже разобрано, вывозился портвейн, который прекрасно обменивался в любой из населенных нерусским населением местностей, начиная со страдающих врожденным алкоголизмом в те времена еще диких людоедских народностей Винмарка и Винляндии. Да и чуть раньше оно тоже шло нарасхват: отнюдь не зря аборигены Британских островов название пункта вывоза этого веселящего напитка приняли за название порта вообще: значит, слишком оказались падки до пристрастия к этому зелью. А теперь, когда историю переписали под себя, можно еще и объявить, что порт – это-де, мол, самое их что ни на есть исконное родимое словечко. И это мы у них его якобы увели.

Однако ж теперь становится очевидным: кто у кого что увел. И если само слово порт они будут нам продолжать до хрипоты отстаивать за собой, то уж производное от него – портки – им с нас никогда не стянуть – ведь именно из льна их всегда и ткали. Не присовокупить им к своей якобы чуть ли уж и ни врожденной «гениальности» и наших портянок. Что еще раз убедительнейше и указывает – кто у кого что стянул.

У нас же у самих вино всегда имело слишком ограниченное применение, чтобы исключительно за ним снаряжать столь дальние и рискованные экспедиции. Мало того, путь назад был достаточно не прост, а потому и груз требовалось брать наименее тяжелый.

Что мы могли вывозить из заселенных русским человеком южных стран?

Культуру. То есть вывозили папирус, вывозили писаные на папирусе книги, вывозили предметы культового применения: ладан, благовония, масло, наши отеческие святыни из стран, на территории которых проживали исповедующие Творца люди, называющиеся по имени своего Бога: Русскими людьми. То есть мы вывозили очень дорогие для нас предметы, очень ценные, а потому имеющие не слишком большой вес. Благодаря этому путь назад для купцов Новгородской республики из Русы был достаточно не сложен.

Но вот разгромили язычествующие людоеды нашу Трою. Путь назад для русских купцов стал отрезан. Ну, правда, и самим этим варварам их приобретение оказалось ни к чему. Ведь они и представления не имели: для чего нам столь необходим этот опорный пункт. Так что разорить-то они его разорили, но что с ним дальше делать – так и не поняли.

Вот с тех пор и стояли его руины вплоть до прихода археологов. А ведь русский город, Троя Шлимана, мало чем отличался от своего двойника, стоявшего некогда далеко на севере: своею конфигурацией он полностью напоминает нашу Белокаменную. То есть, по любому, этот город наш. И иных вариантов истории его происхождения просто нет.

А вместе с потерей Трои прекратились и все наши торговые отношения с югом. И именно с тех времен, потихоньку, на крайнем юге начинает появляться хлопок.

Но вот расселяются славяне, покидающие Европу Древнюю, и по всей нынешней Западной Европе, включая и Лузитанию. И вместе с их появлением открывается и новый путь: «из варяг в греки». Конечно же, про Трою уже никто и не вспоминал. Но зачем она теперь нужна? Ведь новгородские галеи, везущие русский порт, теперь возвращаются обратно через Португалию, откуда и привозят «жидкую валюту» для эвенков, эскимосов, чукчей, якутов и пребывающих сегодня в большой моде жителей Британских островов – англичан. Тех самых папуасцев, которые в истинном значении наших древних слов так до сих пор и не разобрались.

Но и к нам именно все тем же путем, но уже по речной системе от Бремена и до Смоленска, а от Смоленска на Москву и Ростов по пути в далекий Китай, как некогда и называли место жительства московского купечества – Китай-город, все те же грузы из Европы продолжали поступать.

Ведь та же Венеция и до сих пор стоит на сваях из сибирского кедра. И вовсе неспроста. Ведь это неопровержимое свидетельство того:

«…откуда зашел славянский язык в Италию, сохранившийся там по сие время во всей чистоте своей и без смешения с итальянским в целом округе близ Венеции, считающем до 12 000 душ. Это же самое наводит на мысль, что венеды итальянские соплеменны венедам прибалтийским» [216] (с. 166).

То есть жителям скрывшейся сегодня под водой Венеты – города венедов нынешней Померании. То есть русского некогда Поморья.

На обратном же пути наших торговых караванов, следующих в очень уж дальние края, продукты их труда частенько оставались теперь в наших землях. И вот что свидетельствует о той древней оживленнейшей торговле, ведущейся нами с южными странами:

«Славяне создавали племенные союзы, нанимали князей для охраны, в общем, жили достаточно неплохо. На селищах находят, например, венецианское стекло. Представляете, сколько должен был стоить стеклянный сосуд, если его в XI веке нужно было привезти из Италии? И это поселение, то есть деревня, даже не город!» [64, с. 70].

Однако ж, если учесть что вся эта огромная Венеция стоит на нашем сибирском кедре и лиственнице, то ни о какой особой дороговизне вывозимых оттуда стекляшек – и речи быть не может. Мало того, в окрестностях Венеции и по сию пору проживает единородное нам население, в давнюю пору явно заинтересованное в торговых связях со своими соплеменниками.

Ну и где как не в деревне этими безделицами, купленными в русском же в ту пору городе, русскому человеку и пользоваться?

Потому и осели эти венецианские стекляшки именно на нашем транссибирском пути – в Подмосковье.

А вот что сообщают о достатке русского человека древнеарабские авторы:

«Ибн-Даст пишет о славянах, что они богаты, что у них множество городов, что золотые браслеты у них носят не только женщины, но и мужчины, а на женах надеты, добавляет Ибн-Даст, еще и золотые цепи, бусы из драгоценных камней. В их домашней утвари дорогие ковры… шелка и бархаты, парча и сафьян» [81, с. 115].

И было, кстати говоря, с чего взяться всей этой неслыханной теперь роскоши. Вот очередные свидетельства, подтверждающие наши эти древние путешествия:

«Северная Европа через Русь получала азиатские товары, о чем, по словам Расмуссена, “говорит каждая страница скандинавской саги”» [244] (с. L).

«…народ русский еще гораздо до Рурика был славен (Татищева история. Часть I. Стр. 5). Оный ездил по морям за торговлею в Норвегию, Данию, Швецию, Индию, Сирию и до Египта (Ежемесячные сочинения 1755. Апрель. Стр. 309)» [195] (с. 3–4).

Так что еще Татищев, заметим, до размещения в наших книжных запасниках немецкой так называемой «науки», свидетельствовал о морских связях русского человека практически со всем известным по тем временам миром. Но и цитирующий его произведения, возможно уже к сегодняшнему дню и исчезнувшие стараниями этих влезших к нам книжных погромщиков, запущенных Екатериной II, Феодор Туманский, издавший свою книгу в 1788 г., вполне подтверждает еще в те времена существовавшее знание о наших несомненных морских связях как с Европой, так с Индией и Египтом. Что и излагает вполне определенно без всяких обиняков. Но наш хорошо сегодня известный путь «из варяг в греки» найден не только на месте нашего нынешнего проживания, но и в древней метрополии Святой Руси – в Палестине. И именно о нем упоминается в самом древнем нашем источнике – в «Повести временных лет». Конечно же, время, описываемое там, не соответствует саге, изобретенной о нас немцами. Ведь этим путем, судя по всему, наши пращуры пользовались еще с самого времени начала своего расселения в древней Месопотамии. К тем временам и относится сообщение на страницах Библии об Ассуре-Руссе, который единственный сохранил свой язык в первозданном виде. Затем потомки Сима стали селиться все дальше от мест своего компактного проживания после Потопа. Но сообщение между славянами не прерывалось. Именно оно и именовалось в древности тем легендарным маршрутом «из варяг в греки», который и сохранился в нашей святоотеческой литературе.

Невежественные немцы, правда, со своей «наукой» затем перепутали все наши понятия о древнем нашем проживании на Ближнем Востоке, но теперь, благодаря новым исследованиям наших древних источников, все потихоньку расставляется по своим законным местам. Вот как описывает этот маршрут В.В. Макаренко:

«…реки, стекавшие с Ливанских гор, образовывали часть пути “из варяг в греки” – от Волхова до Днепра (=Евфрата), то есть от побережья современного Средиземного моря до Черного моря (=нынешнего озера Эль-Хаммар), по берегам которого и стояли греческие города, а на Пропонтиде (=Шатт-эль-Арабе) стояла Византия…

…В древности Евфрат явно был значительно полноводнее. Благодаря этому в Евфрат можно было пройти и по направлениям, которые сегодня могут показаться совершенно непригодными для этого. Еще один вариант попасть в Евфрат – это через реки от района города Алеппо (=вероятно древний Полоцк). Попав в Евфрат / Танаис, далее двигались вниз по течению к Черному морю (озеру Эль-Хаммар), затем по Пропонтиде (Шатт-эль-Арабу) в Персидский залив, а оттуда с попутными муссонами вокруг Аравийского полуострова через Геркулесовы столпы (Баб-эль-Мандебский пролив) в древнее Средиземное море (=Красное море или Наше море), затем по рекам и озерам, а где-то и волоком через древний Истм (=Суэцкий перешеек) в Варяжское или Белое море (=нынешнее Средиземное море в европейской топонимике, а в турецкой и арабской оно до сих пор сохранило свое древнее название Белое море). Такова была древняя кругосветка» [146] (с. 233–234).

Но ближневосточные и североафриканские названия затем переехали в Европу. А так как и климат в этом теперь почти безводном регионе с тех пор значительно изменился, высохли многие некогда полноводные реки и гигантские моря-озера, то и путаница при попытках немцев, ставших во главе науки, описать древнюю мировую историю внесла в наши умы полную неразбериху.