Текст книги "Тайный смысл и разгадка кодов Лао-цзы"

Мог ли вообще Конфуций приходить именно к Лао-цзы советоваться о сути ритуалов? Это вполне возможно, ведь Лао-цзы служил в течение долгого времени либо хранителем архивов, либо историком царства Чжоу. Таким образом, как ему было не знать все тонкости учения о ритуалах?

Хранителем архива не мог быть назначен человек, обладающий какими-то необычными или тем более «антиритуальными» взглядами. Наоборот, он должен был служить живым воплощением этого ритуального наследия, быть вполне традиционным по своим взглядам и поведению. Хранитель архива – не просто библиотекарь, что следит за сохранностью трактатов и хозяйственных отчетов, он должен передавать записи о древней традиции, классифицировать их, именно к нему обращаются за советами о сути древних уложений. Он хранитель – великого Знания, Посвященный, и именно к такому человеку и приходит Конфуций.

Мог ли Лао-цзы изъясняться в той манере, которую передают «Исторические записки»? Думается, что да, поскольку многие высказывания Лао-цзы по поводу ритуала вполне совпадают с рядом пассажей «Дао дэ цзина». Приведем несколько примеров. «Избавься от заносчивого вида и многочисленных желаний, манерности и похотливых устремлений» («Исторические записки»). В «Дао дэ цзине» мы читаем: «Заносчивому не стать властителем» (§ 24). Есть тематический параллелизм и с § 9 («Покои могут быть полны золотом и каменьями, но не найдется того, кто устерег бы их»).

Как же вообще относился Лао-цзы к ритуалам? Прежде всего, заметим, что «Дао дэ цзин» не отрицает самого ритуала, но лишь говорит об «излишних ритуалах», которые являются «тончайшей ширмой для преданности и искренности и предвестником смуты» (§ 38). Лао-цзы, наоборот, всячески подчеркивает ритуальную сторону жизни, её символизм, однако у него ритуал выступает не как механические действия, но как знак коммуникации человека и естественного начала мира к Дао. Поэтому, на наш взгляд, характер изложенного в «Дао дэ цзине» ни в коей мере не противоречит речам Лао-цзы, приведенным у Сыма Цяня.

В «Дао дэ цзине» встречается пассаж, который, на первый взгляд, явным образом осуждает ритуалы: «Человек, высоких ритуалов погружен в деяния, но когда он не достигает желаемого, то закатывает рукава и прибегает к силе. Поэтому, когда утрачивается Дао, приходит время Благодати. Когда утрачивается Благодать, то приходит время человеколюбия, когда утрачивается человеколюбие, то приходит время справедливости. Когда утрачивается справедливость, то приходит время ритуала. Ритуалы – это тончайшая ширма для преданности и искренности и предвестник смуты» (§ 38).

Именно этот пассаж позволил Лян Цичао предложить, что Конфуций никак не мог вопрошать о ритуале у человека, который считал, что ритуалы лишь «предвестник смуты».

На первый взгляд, из пассажа следует, что ритуалы – последняя ступень перед окончательным разрушением духовной целостности и знак отпадения от Дао. Однако эту фразу нельзя рассматривать в отрыве от всего контекста «Дао дэ цзина» или даже только данного параграфа. Очевидно, что речь идёт не о ритуалах вообще, а об их неправильном, чисто формальном и механическом понимании, когда внутреннее чувствование, соприкосновение человека с Небом заменяется лишь простыми литургическими действиями. В этом случае ритуал действительно становится лишь «ширмой», а вымывание из душ людей внутреннего осознания ритуала, как действия всегда исключительно внутреннего, действительно является знаком духовного обнищания общества и «предвестником смуты».

Как придворный историк Лао-цзы не мог отвергать ритуалы, на самом деле весь «Дао дэ цзин» говорит о ритуальной глубине жизни, о знаковой пустотности каждого истинного действия, суть которого – недеяние.

Ритуал для него существует лишь как знак полноты Благодати, все же остальные действия, хотя и называемые «ритуалом», являются лишь механическим воспроизведением неких пустых движений. Более того, Лао-цзы в § 53 напрямую связывает «ритуальные подношения детей и внуков своим предкам» с получением Благодати и в этом плане стоит на абсолютно консервативных позициях чжоуского ритуала. По смыслу этот параграф совпадает и с наставлениями Лао-цзы Конфуцию, приведенными в «Жизнеописании Конфуция» у Сыма Цяня: истинный ритуал невидим и проявляется как сокрытая Благодать. Именно эта сокрытость непосредственно указывает на правильность ритуальной жизни.

Обратим внимание ещё на одну интересную особенность беседы двух мудрецов. Хотя Сыма Цянь и говорит, что Конфуций «вопрошал о ритуале», но нигде ни в речах Лао-цзы, ни в вопросе самого Конфуция этого не звучит. Вообще очевидно, что Конфуций спрашивал не о форме ритуальных действий (именно этот смысл нередко вкладывается во фразу «вопрошал о ритуале» – вэнь ли), а об истинном смысле почитания древности и через это – получения полноты Благодати-дэ. И у кого, как не у Лао-цзы, было спрашивать об этом! Лао-цзы отвергает показную, наигранную сторону жизни, но при этом постоянно намекает на сокрытую её суть, которая и есть истинная Благодать Дао. Именно поэтому «Дао дэ цзин» столь резок по отношению к ряду конфуцианских понятий, например, «искренности», «человеколюбию», «ритуалам», «преданности». Это лишь механическое воспроизведение неких интенций и действий, истинная суть которых уже утрачена. Не думается, что в «Дао дэ цзине» звучит выпад непосредственно против конфуцианцев, поскольку сами эти понятия существовали и до проповеди Конфуция. Лао-цзы же говорит о том, что истинный ритуал надо пестовать «в своем теле» (§ 54), т. е. внутри себя.

Лао-цзы – личность не застывшая, она должна пониматься в динамике своего развития. Очевидно, что встреча Конфуция и Лао-цзы произошла до того, как Лао-цзы завершил создание «Дао дэ цзина». Почему не предположить, что какие-то взгляды Лао-цзы могли измениться с течением времени и его «конфуцианская» оценка ритуала стала более многомерной? Существуют даже предположения, что Лао-цзы, когда стал совсем стар, мог кардинально пересмотреть свои взгляды на суть ритуала, превратиться из тонкого ценителя ритуалов в их резкого противника [152, 83]. Кстати, во многом это может объяснить, почему Лао-цзы вдруг оставляет свою должность, которая была весьма почетной и обеспечивала ему безбедное существование, и отправляется в никуда – он меняет свои взгляды на жизнь и начинает более явственно ощущать священную составляющую бытия, которая и есть истинный и невидимый ритуал.

Следуя логике китайской традиции, место встречи двух мудрецов не могло быть случайным – она должна была произойти в особенном месте. Однако все источники указывают на какое-то конкретное место, но не акцентируют на нём внимание. Более того, указываются абсолютно разные места. Беседа между Лао-цзы и Конфуцием состоялась в одном из трех мест, упоминаемых в разных трактатах. «Ши цзи» («Исторические записки») и «Чжуан-цзы» в разделе «Тяньдао» («Путь Неба») указывают на «столицу царства Чжоу», т. е. в г. Лои, или современный Лоян. В разделе «Тяньюнь» («Небесная круговерть») «Чжуан-цзы» говорится об уделе Пэй Еж, что в современной Ганьсу. В другом же разделе «Чжуан-цзы», в «Дэчунфу» («Знак полноты Благодати») речь идёт о царстве Лу [подробнее см.: 6, 163–165]. Возникновение упоминаний о царстве Лу здесь вполне естественно, поскольку именно оттуда происходил сам Конфуций, однако абсолютно непонятно, как там мог оказаться Лао-цзы – такая география путешествий Лао-цзы не совпадает ни с одним другим упоминанием. Значительно большее доверие вызывает место встречи в царстве Чжоу, поскольку именно там Лао-цзы служил хранителем архивов, и туда же приехал и Конфуций. Как мы уже отмечали, сам факт поездки Конфуция в столицу царства Чжоу не вызывает особых сомнений.

Мог ли быть Конфуций учеником Лао-цзы? Если это так, то, по сути, это в известной степени меняет взгляд на становление древней китайской философии. Дело в том, что нигде не встречается прямых указаний на то, у кого учился Конфуций, сам же он, как свидетельствует «Лунь юй», советовал учиться у древних мудрецов типа Чжоу-гуна, Вэнь-вана, приводил в пример легендарных правителей Китая, например Юя.

Особый интерес приобретает вопрос о том, сколько лет могло быть Конфуцию, когда он встречался с Лао-цзы. Вообще вопрос о возрасте Конфуция в момент его встречи с Лао-цзы далеко не случаен. Был ли Конфуций молод в ту пору? И если это так, то он предстал перед Лао-цзы как ученик или хотя бы младший, из чего вытекает, что Лао-цзы действительно наставлял Конфуция. Если же Конфуций был в зрелом возрасте, то встречу можно рассматривать просто как беседу двух мудрецов, а Конфуций естественно не мог обучаться у Лао-цзы.

Теоретически Конфуций должен быть младше Лао-цзы, поскольку в Китае всегда существовало жесткое правило: младшие учатся у старших. К тому же возраст Конфуция позволил бы нам установить хотя бы приблизительную дату встречи двух мудрецов. «Исторические записки» говорят о времени встречи весьма расплывчато. Они рассказывают, что некий Цзиньшу Наньгун из царства Лу (дословно «Почтенный дядюшка из южного дворца») испросил разрешения правителя царства Лу посетить столицу царства Чжоу (т. е. г. Лои) вместе с Конфуцием для того, чтобы задать Лао-цзы вопросы о смысле ритуала. Аристократ Цзиньшу обучался у Конфуция несколько лет, был приближен к правителю, а поэтому и обратился к нему с просьбой о содействии Конфуцию – у Конфуция не было средств, чтобы нанять повозку и лошадей [81, 58]. Правитель выделил им экипаж с двумя лошадями и юного прислужника [56, 47:3; см. также 236, 57–58.]. Отсюда вытекает, что Конфуций уже имел каких-то учеников, и это косвенно свидетельствует, что он уже вышел из юношеского возраста.

Сегодня существует, по меньшей мере, пять возможных версий о моменте встречи, и большинство исследователей сходятся во мнении, что даже приблизительную дату встречи вряд ли когда-нибудь удастся установить [177, 44; 6, 166–167].

По ряду утверждений, опирающихся на анализ надписи на стеле о Лао-цзы (Ла-оцзы мин), встреча произошла в 535 г. до н. э., т. е. когда Конфуцию было лишь семнадцать лет, Лао-цзы же был значительно старше [6, 163]. Эта же версия излагается и в «Исторических записках» в разделе «Жизнеописание Конфуция»: Конфуций отправился в Лои на седьмом году правления луского Чжао-гуна, т. е. в 535 г. до н. э. Разумеется, семнадцать лет – это возраст ученика, который действительно мог получать наставления от Лао-цзы. Однако сомнительно, чтобы столь молодому и ещё ничем не отмеченному юноше местный покровитель Цзиньшу выделил бы колесницу, запряженную двумя лошадями, и сопровождающего слугу. К тому же, как подметил Лян Юйшэн (1745–1819), Цзиньшу ещё не мог родиться в ту пору, когда Конфуцию исполнилось семнадцать лет [123, 25–26].

Встреча Конфуция с Лао-цзы в столь молодом возрасте обычно отрицалась конфуцианцами, особенно в моменты активного противостояния даосов и конфуцианцев – последние не могли смириться с тем, что великий учитель получал наставления от легендарного основателя даосизма. Первые сомнения в правильности версии о семнадцатилетнем Конфуции зародились уже в VIII веке. Сыма Чжэнь в своем произведении «Шицзи соинь» («Разбор “Исторических записок”»), комментируя эту историю, заметил, что Конфуций не мог посещать Лао-цзы в то время, при этом он опирался на особую мудрость в речах Конфуция, считая её нехарактерной для семнадцатилетнего юноши. Сыма Чжэнь считал, что, судя по общему характеру беседы, Конфуций должен быть в ту пору значительно старше и уже состоять на государственной службе [цит. по: 56, 47:3; 211, 69]. Этим и объясняется его интерес к вопросам ритуала. Однако те цитаты, которые приводит Сыма Чжэнь в своем сочинении, приписывая их Конфуцию, более нигде не встречаются, и это позволяет предположить, что Сыма Чжэнь использовал либо устные предания, либо утраченные тексты.

Бессмертный старец с феей, которая преподносит плод долголетия. Цянь Хуэйань (1913)

По другой версии, встреча состоялась на семнадцатом году правления луского Чжао-гуна, когда Конфуцию должно было минуть 27 лет. По поводу этой даты у нас возникают те же сомнения, что и в предыдущем случае. По двум другим версиям, Конфуцию должно было исполниться либо 30 лет, либо 34 года [106, 47].

«Исторические записки», раздел «Жизнеописание Конфуция», называют ещё один вариант даты встречи – 20-й год правления Чжао-гуна (522 г. до н. э.), т. е. когда Конфуцию было 30 лет, и эту дату считал точной ученый Янь Жоцюй (1636–1704). Сами разночтения о дате, встречающиеся внутри одного и того же раздела, показывают, что Сыма Цянь сам не был до конца уверен, когда все-таки произошла знаменитая встреча, и поэтому называл лишь предполагаемые года правления, не решаясь говорить собственно ни о возрасте Конфуция, ни о возрасте Лао-цзы.

Другая возможная дата – 518 г. до н. э., однако Цзиньшу в ту пору было лишь тринадцать лет, и он никак не мог в столь молодом возрасте сопровождать Конфуция на похороны, тем более быть его покровителем [143, 1:13б].

Как видим, хотя 30-летний Конфуций вполне подходит на роль ученика хранителя архивов – он уже не юноша, но ещё достаточно молод, чтобы отправиться к Лао-цзы за наставлениями – но и в этом случае маловероятно, чтобы человеку, не обладающему ни государственным постом, ни заметными заслугами, была выделена повозка. Действительно, из текста «Исторических записок» очевидно, что Конфуций не мог быть ни семнадцатилетним юношей, ни даже тридцатилетним человеком. Стоит обратить внимание на фразу из этой главы: «вернувшись к ученикам, Конфуций сказал им». Сомнительно, что столь молодой человек в Китае, где учительствование обычно соотносится со зрелым возрастом, мог иметь учеников. Напомним, что и из другого описания этой встречи, изложенной у Сыма Цяня в главе о Конфуции, Конфуций также имел уже учеников.

Не сложно заметить, что все даты встречи двух мудрецов и определение возраста Конфуция достаточно относительны. Существует лишь одно прямое указание на возраст Конфуция, которое встречается в «Чжуан-цзы», где говорится, что в момент встречи Конфуцию был 51 год: «Конфуций дожил до пятидесяти одного года, но так и не постиг Путь. Он отправился на юг, пришел во владения Пэй и там повстречал Лао-цзы» [55, цз. 14, 5:43б]. Далее следует обширное изложение содержания беседы мудрецов.

Это единственное точное указание на время встречи – исходя из возраста Конфуция, не сложно вычислить, что их встреча произошла в 501 г. до н. э. Многие историки, например, Лян Юйшэн, считали эту дату точной или, по крайней мере, не подвергали её серьезным сомнениям [123, 29].

Эта дата вполне вероятна, к тому же совпадает с рядом других событий. Лао-цзы в ту пору должен быть уже стар и мог уйти с государственной службы хранителя архивов. Конфуций же, наоборот, находился на государственной службе, пользовался немалым уважением, а Цзиньшу, выделившему ему экипаж, исполнился 31 год. У самого Конфуция в ту пору были уже ученики – именно к ним он возвращается, чтобы рассказать о встрече с удивительным старцем. Поэтому нам кажется, что эта дата наиболее близка к реальности.

Впрочем, существуют некоторые возражения против этой версии: поскольку Конфуций находился на государственной службе, он не мог свободно покидать свой уезд и отправиться в соседнее царство. Однако нам не известны прямые запреты на передвижение при нахождении на государственных должностях, и секретарь уезда вполне мог нанести визит к человеку, прославившемуся своим знанием древних канонов – это только лишь подняло бы его статус. К тому же, по некоторым предположениям, Конфуций вступил в должность лишь на следующий год и вполне мог быть свободен в то время [18, 24]. В общем, это совпадает с мнением о зрелом возрасте Конфуция, но при этом не настолько старом, чтобы Лао-цзы мог обращаться к нему как к ещё молодому человеку по имени. Нам это мнение кажется наиболее близким к реальности.

К сожалению, «Внешние главы» трактата «Чжуан-цзы», где и встречается более точное указание на возраст Конфуция, являются крайне ненадежным историческим источником, к тому же малообъяснимо и место встречи, которое указывает «Чжуан-цзы» – владение Пэй. Поэтому мы бы не рискнули делать вывод о времени встречи лишь на основе пассажа из «Чжуан-цзы», нам представляется, что это более позднее привнесение.

Можно воспользоваться и другим приемом – попытаться вычислить дату встречи по времени затмения, которое, описывается в пассаже о беседе двух мудрецов в «Ли цзи». Разумеется, в этом случае нам придется отбросить всякие сомнения в самом факте затмения, поскольку можно предположить, что описание этого события могло быть введено в качестве иллюстрации познаний Лао-цзы в ритуале. Впрочем, и здесь есть сложность. Во время правления Чжао-гуна, имя которого упоминается в тексте, случилось, по крайней мере, три затмения (в 520, 521 и 528 гг. до н. э.) [216, 138]. А поэтому нашлись резкие возражения против датировки 501 годом до н. э. – в ту пору никаких затмений не наблюдалось [177, 44].

Значит, возраст Конфуция был старше, а следовательно, и время встречи с Лао-цзы было другим?

Многие историки настаивали на том, что встреча действительно состоялась, но значительно позже, когда Конфуцию было уже за пятьдесят. В ту пору он хотя и был моложе, чем Лао-цзы, но уже считался окончательно сформировавшимся человеком и имел своих учеников. А следовательно, он приезжает к Лао-цзы не как ученик, но скорее выполняет обычный для китайской традиции ритуал посещения «мудрых старцев», дабы отдать им дань уважения. В этом случае такое посещение могло произойти в 501–497 гг. до н. э., т. е. когда Конфуцию было 51–57 лет. В частности, из анализа «Чуньцю» («Вёсны и Осени») можно сделать вывод, что на 15-й год правления Дин-гуна – 57-летний Конфуций в момент затмения посетил Сун. А из «Чжуан-цзы» вытекает, что в ту пору Лао-цзы жил в области Пэй, а Пэй как раз находилась в Сун [97, 380–381; 6, 166].

Как видим, в истории встречи между Лао-цзы и Конфуцием встречается целый ряд несоответствий. По одним версиям, например, встреча была связана с затмением, по другим – это была просто беседа о ритуальных тонкостях. Чтобы как-то устранить эти противоречия, был предложен паллиативный вариант. Может быть, произошли две встречи между мудрецами: одна приблизительно в 535 г. до н. э., когда Конфуций был ещё молод и поехал к Лао-цзы обучаться, вторая – когда в зрелом возрасте Конфуций отправился вместе с Лао-цзы на похороны, и именно тогда случилось затмение? Впрочем, версия о двух встречах мудрецов крайне маловероятна и представляется явно избыточной.

Скорее всего, изначально существовал некий рассказ, базирующийся на реальных фактах, о встрече между Конфуцием и Лао-цзы. В дальнейшем в различных философских школах, например, среди конфуцианцев, лаоистов, чжуанистов возникли свои трактовки этой встречи, две из которых, в частности, вошли в «Исторические записки».

Итак, у нас нет никаких достоверных аргументов в подтверждение того, что история о встрече Лао-цзы и Конфуция является лишь мифом, хотя, разумеется, более поздние мифологические привнесения не исключены. В основе практически всех версий, которые мы встречам в разных источниках, лежала, по-видимому, одна и та же история, передававшаяся изустно в виде предания. Возможно, что она была записана в одном из не дошедших до нас текстов. Её первоначальное ядро было крайне простым. Подробности её «достраиваются» уже позже, вероятно в IV–III вв. до н. э., то есть именно в тот период, когда завершается формирование окончательного варианта «Дао дэ цзина». Различия в подробностях, таких как, например, место встречи, не являются решающими.

И все же эта история не носит ни ярко выраженного даосского, ни конфуцианского характера, что исключает возможность её намеренного создания представителями одной из этих школ. Скорее она возникла спонтанно на волне представления о том, что мудрецы учатся друг у друга и передают «веления Неба» один другому. По сути, история о встрече Лао-цзы и Конфуция говорит в своем подтексте не об обучении ритуалам, а о передаче традиции вообще – традиции полноты истины.

Заключение

Эпоха «Дао дэ цзина» и Лао-цзы – эпоха полемики философских учений. Это – полемика о смысле сакрального и благодатного, которая постепенно открывается в область чисто практического, в сферу политической культуры Древнего Китая, искусства управления народом и гармонизации общества. И эта скрытая дискуссия очевидно проступает как в самом «Дао дэ цзине», так и во всей литературе, созданной вокруг него.

Вряд ли когда-нибудь будет возможным определить точное время создания трактата. Как известно, существуют две основные точки зрения: текст создан либо в эпоху Вёсен и Осеней (770–476 до н. э.), либо в эпоху Сражающихся царств (475–331 до н. э.), более доказательной представляется версия о возникновении «Дао дэ цзина» в самом конце эпохи Вёсен и Осеней или в самом начале периода Сражающихся царств, то есть в VI–V вв. до н. э.

На первый взгляд, споры о дате создания этого трактата имеют чисто софистический характер: спор ведется ради спора, поскольку обсуждается разница в два-три столетия, а чаще даже в одно, что для многотысячелетней древнекитайской истории может показаться ничтожным. Однако это не так – расположение «Дао дэ цзина» на линии исторических дат раньше, чем произведения Конфуция, Мэн-цзы и Чжуан-цзы позволяет нам увидеть реальный исток китайской духовной традиции. И, как видно, она пошла с сентенций типа тех, что мы встречаем у Лао-цзы и перекликавшихся по своей идеологии с «И цзи-ном», нежели с мудрых наставлений Конфуция о ритуале или притч Чжуан-цзы.

Отсутствие полноценной биографии Лао-цзы, подобной жизнеописанию Конфуция, отнюдь не свидетельствует о том, что такого человека вообще не существовало в истории, а Лао-цзы – лишь легендарный персонаж. Сам образ Лао-цзы, каким его лепила китайская традиция, просто не выдерживает земной биографии. Лао-цзы должен был предстать как «доподлинно внутренний человек», не имеющий отношения к земному рождению, семье, жене, детям. Если Конфуций сам является иллюстрацией своего учения и своих принципов, то Лао-цзы затрагивает саму структуру жизни, её мистическую глубину.

Был ли «До дэ цзин» записан именно тем Лао-цзы, о котором писал Сыма Цянь? Очевидно, что это так, однако с определенного момента исторический, реальный Лао-цзы целиком растворяется внутри мощного мифологического и вневременного образа, который постепенно перерастает в обожествлённого Лао-цзюня. И поэтому реальной биографии Лао-цзы нам знать не дано, как и не известны подробности его земной жизни. Это жизнь, преодолевшая сам момент «проживания» как действия и саму смерть как окончания действия – жизнь, прожитая завтра.

В общем, нам лишь остаётся повторить за Сыма Цянем: «никто не знает, как он закончил». А это значит, что путь Лао-цзы – мудреца и символа мистической традиции Дальнего Востока – продолжается.