Текст книги "Тайный смысл и разгадка кодов Лао-цзы"

Не многим больше мы знаем об учениках Лао-цзы. Даже в фольклорных легендах не встречается рассказов о его прямых последователях, учениках, хотя, вероятно, вокруг него существовала небольшая школа. Нам представляется, что Лао-цзы скорее выражал мистическую традицию, сложившуюся вокруг костяка оккультных идей царства Чу, нежели был активным проповедником некого учения. Как хранитель архивов и знаток древних традиций и ритуалов, он должен был наставлять учеников, но стали ли они последователями его учения, установить не удается. Вполне вероятно, что идеи Лао-цзы формируются лишь в позднем возрасте жизни мыслителя, и большую школу ему не удается создать. Даже в «Дао дэ цзине» звучит мотив одиночества, непостижимости его речений для последователей: «Как же мало тех, кто понимает меня! Как же редки те, кто следует мне» (§ 70).

«Дао дэ цзин» явным образом записан не учениками Лао-цзы, в отличие от «Бесед и суждений», которые содержат запись проповедей и бесед Конфуция, составленную его последователями. Строй трактата также не позволяет предположить, что перед нами – проповедь Лао-цзы своим ученикам, и «Дао дэ цзин» нигде не содержит даже намеков на существование какой-то школы. Таким образом, нам придется сделать вывод об отсутствии даже поверхностных упоминаний именно «школы Лао-цзы».

Впрочем, существуют традиционные предания о некоторых прямых учениках великого мудреца. Одним из его последователей традиция называет мудреца Вэнь-цзы, дословно – «Мудреца культуры» или «Мудреца письмен». Он прославился своим одноименным трактатом, где обильно и порой «незакавыченным» образом цитируется Лао-цзы. Впрочем, ученичество Вэнь-цзы у Лао-цзы достаточно сомнительно, хотя очевидно, что он принадлежал к той же лаоистской традиции, что и автор «Дао дэ цзина». Скорее всего, трактат «Вэнь-цзы» был в основной своей части написан в VI–III вв. до н. э., возможно и несколько позже. Сомнительно даже существование самого такого персонажа, как Вэнь-цзы. Исходя из мозаичного содержания «Вэнь-цзы», где содержатся не только даосские, но и конфуцианские, моистские и легистские идеи, было бы логичным предположить, что под именем Вэнь-цзы скрывается не «Мудрец письмен», но именно «мудрецы письмен» или «записи [речений] мудрецов».

Существовал, по крайней мере, один ученик Лао-цзы, о котором упоминает историк Бань Гу в «Истории династии Хань» («Хань шу»): «По фамилии он был Ли, личное имя – Эр, а учение его передавал Линьши» [32, гл. «Ивэньчжи»]. Здесь не очень понятно, кто такой Линьши. Написание этого слова позволяет предположить, что либо это был некий выходец из клана (øè) Линь, либо вообще все учение Лао-цзы передавалось внутри клана Линь. Он ничем не прославился, и записей после него не сохранилось. Здесь Бань Гу передает устное предание, в то время как прямая связь между Лао-цзы и неким Ли не прослеживается.

Один из величайших магов, достигших бессмертия Тао Хунцзин (IV–V вв.)

С некоторой натяжкой учеником Лао-цзы можно назвать Инь Си или, в другой версии, Гуань Иня («Хранителя заставы Иня») – того начальника заставы, которому Лао-цзы и передал свою «книгу в двух частях». Инь Си, безусловно, реально существовавшее лицо, мыслитель даосского толка, в чьих сочинениях очевидным образом прослеживается влияние «Дао дэ цзина». Однако следует разделить того хранителя заставы, которому Лао-цзы передал своё учение, и мыслителя Инь Си, поскольку они жили в разное время. В частности, в трактате «Ле-цзы» IV в. до н. э. содержится диалог между Ле-цзы и Гуань Инем (Инь Си) [88, 301].

Существует и трактат, приписываемый Инь Си, однако «Гуань Инь-цзы» («Мудрец Инь с заставы») был создан достаточно поздно, вероятно к 240 г. до н. э. [205, 124]. Е.А. Торчинов предполагает, что «Гуань Инь-цзы» мог быть создан значительно позже и, по сути, является средневековым произведением VIII–XI вв. [86, 223–241]. А это значит, что он не передает прямое учение Лао-цзы, и его автором не мог являться начальник заставы, который слушал проповедь мудреца.

Тем не менее, во многих древних хрониках Лао-цзы и Гуань Инь идут вместе как представители одной школы. В труде «Ле-цзы» упоминается высказывание мудреца У-цзы: «Лао-цзы и Гуань Инь достойны того, чтобы говорить о них как о мудрецах». В трактате «Ян Чжу» Лао-цзы и Гуань Инь всегда называются рядом, выступая как носители единой традиции. Например, мудрец Цинь-цзы, отвечая на вопрос Мэн Суньяна об утверждении Ян Чжу, что он не пожертвовал бы и одним волоском ради спасения Поднебесной, говорит: «Если бы я спросил об этом Лао-цзы и Гуань Инь-цзы, они сочли бы истинными твои слова» [88, 370]. Скорее всего, Гуань Инь-цзы действительно являлся одним из ближайших учеников Лао-цзы, посвящённым в суть его таинственного учения.

Внимательно вчитываясь в текст Сыма Цяня, мы не обнаруживаем там имени Гуань Иня, в тексте дословно стоит «гуань лин инь». Каждый иероглиф в этой фразе можно перевести, по крайней мере, двояко: «гуань» – «застава» или имя собственное; «лин» – «указ», «приказывать», «командир»; «инь» – «чиновник» или имя собственное. А это значит, что речь может идти либо о неком Гуань Линине или Гуань Ине, либо о «командире-чиновнике, что охраняет заставу».

Ещё в VII веке в тексте «Толкования истинного Канона о Пути и Благодати» императора Тан Сюань-цзуна (685–762 гг.) была предложена ещё одна трактовка имени начальника заставы. Вероятно, комментатора той эпохи смутил иероглиф «си» («радоваться», «нравиться»), который идёт сразу за наименованием должности (имени?) начальника заставы. Обычно смысл фразы воспринимался как «с радостью сказал…». Но при чём здесь радость? Может быть, иероглиф «си» относится к имени, а фразу следует понимать так: «начальник заставы Инь Си» [10, 26]?

Возражений против всех версий нашлось немало. Например, было категорически отвергнуто предположение, что «линь инь» следует понимать как название чиновничьей должности, которая была введена якобы в царстве Чу, – таких названий должностей не существовало. Да и вообще, чиновник высокого ранга (а следовательно, в тексте должна стоять его должность) в мирное время не мог находиться на заставе [111, 27–29]. Сегодня принято считать, что мудреца звали Инь Си, и он получил прозвище Гуань Инь-цзы – «Мудрец Инь с заставы». Однако сомнительно, чтобы мудрец, вошедший в историю под именем Гуань Инь-цзы, действительно соотносился с тем хранителем заставы, которому по легенде оставил свой текст Лао-цзы. И всё же это не исключает, что некий Гуань Инь-цзы действительно был учеником Лао-цзы.

Вообще, пути распространение учения, изложенного в «Дао дэ цзи-не», в связи с отсутствием явных приемников Лао-цзы в VI–III вв. до н. э. представляют собой немалую загадку. Цитаты из этого трактата, однозначно сопоставляемые с Лао-цзы, появляются во многих памятниках того времени, например, в «Чжуан-цзы», «Мо-цзы», «Люйши чуньцю», но остаётся неясным, по каким каналам эти цитаты распространялись. Существовала ли единая школа последователей Лао-цзы или его мудрость считалась универсальной, не заключенной в рамках какого-то конкретного круга последователей? И здесь Лао-цзы остаётся «одиноким», «сирым», «покинутым» (§ 39), отстраненным от обыденной жизни. Загадочное отсутствие семьи, неясность с учениками придают ореол мистичности и сближают его с основным героем его трактата – мудрецом, что «пребывает в недеянии и не терпит неудач».

Почему Лао-цзы уходит? Что заставляет его покинуть почетный пост? Традиционная версия говорит, что он увидел, что царство Чжоу «начало клониться к упадку», однако это лишь предположение Сыма Цяня, ход же мыслей самого Лао-цзы нам неизвестен. Вообще на этот эпизод мало обращали внимание, принимая его как данность, нам же кажется, что здесь в какой-то мере таится разгадка личности самого Лао-цзы.

Вряд ли именно упадок Чжоу заставляет хранителя архива отправиться в дальние края. Прежде всего, к тому времени Чжоу ещё не могло «клониться к упадку». Оно хотя и было крайне невелико по сравнению с другими царствами и не входило в состав «семи сильнейших», но, безусловно, считалось центром культуры, что привлекало сюда немало ученых и аристократов. Было бы вполне логичным, если бы Лао-цзы именно здесь и поселился на всю жизнь. Действительно, в ту эпоху уже намечалось некоторое ослабление позиций Чжоу, буквально «затертого» между мощными царствами Чу и Вэй, но до реального упадка было ещё далеко.

Если изменение статуса Чжоу и могло послужить причиной отъезда Лао-цзы, то вряд ли эта причина была основной. Была ещё какая-то мысль, что заставила его отправиться путь.

Попробуем следовать не столько из фактов, которых у нас практически нет, но из логики жизнеописания Лао-цзы и самого «Дао дэ цзина».

Мог ли вообще подобный трактат быть составлен придворным хранителем архивов – трактат, который, по сути, отрицает нахождение на службе у «правителя, что не следует Дао»?

Думается, что Лао-цзы, работая над составлением «Дао дэ цзина», несколько меняет свои взгляды, переоценивает многое, что раньше казалось ему ценным и незыблемым. В «Дао дэ цзине» явным образом проступает мотив странствия, но не столько как передвижения в пространстве, сколько как абсолютной непривязанности к жизни, независимости от физического бытия. Мудрец «странствует повседневно», поскольку «то, что пребывает в движении, утрачивает правителя» (§ 26). Странствия эти проходят в основном внутри себя – именно этим объясняется знаменитая фраза, что «искушенный в странствиях не оставляет колеи» (§ 27).

Лао-цзы должен был уйти. Герой китайского фольклора, воплощение мистической мудрости не мог остаться на месте чиновника в каком-то царстве и спокойно умереть в окружении семьи, детей и слуг. Традиция превращает его в вечного странника, у которого нет никакого пристанища – ни дома, ни могилы.

Примечателен сам эпизод с уходом Лао-цзы именно на Запад. Мотив «ухода на Запад» не встречается в «Исторических записках», там Лао-цзы просто покидает царство Чжоу. В данном случае – это поступок чиновника, разуверившегося в культурной миссии Чжоу и благодатности власти его правителя. Несколько по-иному обстоит дело в народных преданиях, где непосредственно указывается западное направление странствий Лао-цзы.

Запад или «западные земли» (си юй) в китайской традиции ассоциировались с благодатным священным краем. По народным преданиям, именно в западной части неба обитала богиня Ушэн лаому (Нерожденная матушка), которая печется о спасении всех людей, и именно ей в основном возносят молитвы в народных ритуалах. Особое значение западная сторона приобретает в китайском буддизме. Во многом это объясняется тем, что индийские проповедники шли в Китай не прямиком из Индии, а огибали Гималаи и Тибет, проходя через Персию и, таким образом, формально «приходили с Запада». Поэтому считалось, что буддизм в Китай «пришел с Запада», а в чань-буддизме существовал вопрос: «В чем смысл прихода Бодхидхармы с Запада?». Подоплека этой загадки – в ответе на вопрос, в чем смысл прихода буддизма в Китай.

«Западный» мотив в легенде о Лао-цзы появляется именно под воздействием буддийского влияния. Таким образом, предание более глубоко осмысляет уход Лао-цзы на Запад: мудрец удаляется в западные земли (или в Индию), чтобы затем переродиться в виде Будды (по другой версии – передать Будде Шакьямуни своё учение) и вновь вернуться в Китай уже в другой ипостаси или аватаре. И таким образом Лао-цзы в этом мотиве «ухода на Запад» и вечного возвращения обретает духовное бессмертие. И хотя существует ряд историй, например, в «Чжуан-цзы», где Лао-цзы не уходит на Запад, а умирает, но эта смерть обставлена именно как акт мистический и символический.

Чао Бучжи (XI в). Лао-цзы, странствующий на буйволе

Известно, что именно «Внутренние главы» («Нэй пянь») в отличие от других частей «Чжуан-цзы» считаются трудом самого Чжуан-цзы. Здесь мы встречаем семь упоминаний о Лао-цзы. Наиболее ранние упоминания о Лао-цзы именно в даосской литературе встречаются в «Чжуан-цзы» во «Внутренних главах» («Нэй пянь»), в разделе «Главное во вскармливании жизненности» («Яньшэн чжу»), причем это упоминание считается вообще одним из самых ранних указаний на историчность Лао-цзы [205, 118].

«Когда Лао Дань умер, Цин И пришел к нему чтобы выразить соболезнования, трижды издал громкий крик и удалился. Ученик спросил его:

– Не были ли Вы другом нашего Учителя?

– Да, именно так.

– Так позволительно ли именно так выражать свои соболезнования?

– Да! Ведь раньше я полагал, что он – человек, сейчас же думаю, что это не так. Я явился сюда выразить соболезнования, и что же вижу? Вокруг старики рыдают так, словно они скорбят о своих детях, и юноши, будто они потеряли своих матерей… Древние именовали это «бегством от небесной кары». Когда настал срок, учитель пришел. Срок истек – и учитель покорился. Когда живешь, следуя велениям времени, ни печаль, ни радость не могут завладеть тобой. Это и называется «царственным освобождением» [55, 3/14].

Здесь человек Лао-цзы сам выступает как небесный знак, и в эзотерическом плане его либо смерть, либо уход «куда-то на Запад» имеют равную функцию: они подводят черту под земной жизнью Лао-цзы, обнажают её космическую суть.

Символ мистической традиции

Лао-цзы – это требование традиции, и в этом плане он не зависит от реального Лао-цзы. А поэтому вопрос о том, был ли Лао-цзы мудрецом Лао Лай-цзы или Лао Данем абсолютно бессмысленны в рамках этой мистической традиции. Образ идеального, вневременного и вне-личностного мудреца перекрывает все исторические сомнения в его существовании. Он вобрал в себя все черты этих людей и стал не столько безличностным, сколько сверхличностным. В этом плане образ Лао-цзы вбирает в себя и Лао-цзы от Сыма Цяня, и Лао Даня от Чжуан-цзы, и Лао Лай-цзы, и многих других.

Создание мифа о Лао-цзы – некогда реального человека – прошло через пять этапов.

На первом этапе возникает история конфуцианского толка о том, что Конфуций получал наставления в ритуалах у некого Лао-цзы, который был хранителем архивов в Чжоу. Это предание становится весьма распространенным уже к IV в. до н. э. и, по сути, фиксирует не исторический факт, а служит иллюстрацией к самому образу Конфуция: он столь стремился познать ритуалы, что посещал многих учителей.

На втором этапе в III в. до н. э. возникает тот вариант истории о встрече двух мудрецов, который встречается во «Внутренних главах» «Чжуан-цзы» и описывает некого мудреца Лао Даня. Третий этап знаменуется тем, что по Китаю начинает циркулировать книга «Лао-цзы», чье авторство приписывается Лао Даню, чья персона благодаря этому приобретает особый знаковый характер, в том числе и как наставника Конфуция. С этого момента начинает складываться философское течение лаоизм, ещё не совпадающее с даосизмом.

На четвертом этапе, который завершается к 240 г. до н. э., Лао-цзы начинает идентифицироваться с Великим историком (Тай ши) из Чжоу, который в 374 г. до н. э. предсказывает подъем царства Цинь. В этот же период возникает и предание о том, что Лао-цзы удалился на Запад и передал свою книгу хранителю заставы Гуан Иню (или Инь Си). В подоплеке этого можно видеть желание связать имя Лао-цзы с империей Цинь.

Наконец на последнем, пятом этапе написание имени Великого историка из Чжоу начинает ассоциироваться не только с Лао-цзы, но и с Лао Данем, которое в основном было стимулировано последователями Лао Даня. Причина этого заключалась в том, чтобы «перенести» своего учителя из государства Цинь в государство Хань. Благодаря этому, все детали жизни Великого историографа начинают считаться деталями жизни Лао Даня и наоборот, что можно без труда проследить в «Исторических записках» Сыма Цяня. В тот же период разрозненные школы типа лаоизма, чжуанизма (т. е. последователей Чжуан-цзы) и ряд других складываются в единое направление, которое и стало именоваться даосизмом [205, 124]

Бессмертный взмывает ввысь на драконе – позади него сияние. Ма Юань. (XIII в.)

Известный французский историк Жак Герне считал, что лишь трактат «Чжуан-цзы», составленный мудрецом Чжуан-цзы (370–300 гг. до н. э.), а также собрание высказываний философа Ле-цзы являются основными книгами даосизма и передают в полной мере даосскую концепцию. А вот «Дао дэ цзин» – лишь «небольшая работа, содержащая рифмованные высказывания» [200, 93].

Лао-цзы или Лао Дань, безусловно, реальный персонаж, VI–V вв. до н. э. В ту эпоху он не был ни известным философом, ни лидером большой школы, хотя, вероятно, у него были ученики, в частности, Инь Си. В историю он первоначально вошел не как автор «Дао дэ цзина», но как оригинальный мыслитель, занимавший официальную должность хранителя архивов. Его учение, как изложено в различных хрониках, заключалось в том, что он «пестовал Путь и Благодать», «уменьшал свои желания», отличался уединенным образом жизни, хотя реальным отшельником не был. Скорее всего, он действительно встречался с Конфуцием, хотя рассказ о конкретных наставлениях является более поздним привнесением. Лао-цзы был вполне традиционным хранителем китайской традиции и ее ритуалов. Постепенно образ Лао-цзы стал обрастать мифологическими подробностями и сливаться с образами других персон. Его реальная биография, сухая и бесцветная из-за отсутствия подробностей, расцвечивается историями и примечательными деталями. Так, с течением времени рождается, по сути, новый Лао-цзы – некий вневременной персонаж, чья биография является стяжением историй жизни нескольких персон (например, Лао Лай-цзы, Великого историка Даня), привнесений из жизнеописаний магов и народных преданий. В священную агиографию Лао-цзы заносится и его авторство «Дао дэ цзина», и теперь он начинает цениться именно как автор этого трактата. Так к III–II вв. до н. э. завершается в общем виде «создание Лао-цзы».

Лао-Цзы и Конфуций: тайна встречи двух мудрецов

Жизнь Лао-цзы известна нам крайне мало, по сути, мы знаем её лишь эпизодически, открываем её для себя в каких-то штрихах, разбросанных по древним текстам. Как уже отмечалось, нам ничего не известно ни о ранних годах Лао-цзы, ни о его становлении как мыслителя – перед нами предстает сразу же готовый мудрец и «Старец Великий». Здесь каждый эпизод – воистину ключевой. И поэтому на этом фоне особую роль играет событие, описанное почти в десятке древних трактатов – описанное по-разному и порой весьма сбивчиво. Речь идёт об эпизоде, который сводит вместе двух величайших людей китайской истории – о встрече Лао-цзы и Конфуция.

Несложно уловить глобальный символизм этой встречи – лицом к лицу оказались два величайших наставника Китая, под воздействием идей которых формировалась не только китайская, но и вся восточно-азиатская культура. Разумеется, всё вышесказанное имеет смысл только в том случае, если встреча мудрецов состоялась в реальности.

Существует несколько вариантов того, при каких обстоятельства происходила встреча Конфуция и Лао-цзы. Самой распространенной стала история о том, что Конфуций учился у Лао-цзы основам ритуала, когда тот служил хранителем архивов в столице царства Чжоу – городе Лои (ныне г. Лоян в провинции Хэнань). По другим версиям, Конфуций просто заезжал побеседовать к Лао-цзы, но не в качестве ученика, а как равный наставник. Ещё по одной версии, Конфуций сопровождал Лао-цзы на похороны, чтобы посмотреть, как следует правильно выполнять похоронные ритуалы, и здесь вновь он выступает как ученик. Мы проанализируем все варианты, начиная с наиболее известного, породившего самые разнообразные мнения и комментарии.

Китайские источники с завидным постоянством упоминают о встрече двух мудрецов, хотя значительно расходятся в деталях. Наиболее подробное описание можно встретить в «Исторических записках» («Ши цзи»), причем дважды: один раз в «Жизнеописании Лао-цзы», другой – в «Жизнеописании Конфуция», при этом оба описания заметным образом отличаются друг от друга. Сыма Цянь не одинок в своем описании встречи – оно с теми или иными вариациями встречается многократно в «Чжуан-цзы», «Люйши чуньцю» («Вёсны и осени господина Люя»), в «Ли цзи» («Записи о ритуалах»).

Противоречия в описании встречи мудрецов внутри «Исторических записок» отнюдь не являются чем-то необычным, другие трактаты страдают такими же видимыми неточностями. В основном это может быть объяснено тем, что подавляющее большинство подобных произведений либо принадлежат не одному автору, а являются компендиумами или антологиями типа «Чжуан-цзы», либо представляют собой свод преданий и фольклорных историй типа «Исторических записок». Не случайно именно в «Чжуан-цзы» встречается наибольшее количество самых разнообразных диалогов между Конфуцием и Лао-цзы, не похожих друг на друга ни по содержанию, ни по стилю.

Конфуций (551–479).

До сих пор идут споры, учился ли он у Лао-цзы, получал ли от него наставления в тайных знаниях.

Все подобные упоминания о контактах Конфуция и Лао-цзы можно подразделить на две категории. Первая категория пассажей говорит о том, что Лао-цзы был значительно старше Конфуция, и последний получал от Лао-цзы наставления, то есть фактически являлся его учеником. Вторая категория лишь констатирует факт встречи между двумя равными учителями. Упоминания о том, что Конфуций именно получал наставления от Лао-цзы, а не просто встречался ним, трижды встречаются в «Чжуан-цзы», четыре раза в «Ли цзи» («Записи о ритуалах»), один – в «Люйши чуньцю» («Вёсны и осени господина Люя»). Так, в «Люйши чуньцю» прямо говорится: «Кун-цзы учился у Лао Даня» [40, раздел «Данжань»]. Упоминания о простой встрече, но не о наставлениях дважды встречаются в «Чжуан-цзы» и один раз в «Ли цзи». Не сложно заметить, что большинство традиционных версий сходится на том, что Лао-цзы был наставником Конфуция, и ни одна из версий не утверждает обратного.

Предание, приведенное во многих различных источниках, гласит, что Конфуций специально приезжал к Лао-цзы, чтобы послушать наставления в смысле ритуала и перенять традицию древних в трактовке слов великих первомудрецов Китая. Здесь очевидно символическое значение встречи: Лао-цзы как старший наставник передает традицию истины Конфуцию, вкладывая в него знание древних и обеспечивая тем самым непрерывность импульса истины, «неугасимости светильника Благодати». Сразу обратим внимание, что Лао-цзы во всех случаях здесь выступает не как даос, но скорее как универсальный мудрец, стоящий вне конкретной школы, а значит Конфуций не «учился у даосов» (как это стремились представить средневековые даосские хроники), а перенимал мудрость у одного из лучших знатоков и хранителей традиции того времени.

В любом случае, была ли встреча Лао-цзы с Конфуцием в реальности или она является лишь плодом китайской мистической традиции и мифологии, для истории даосизма она в любом случае обладает особым знаковым смыслом. Разумеется, внутри самой мистической традиции вопрос о её реальности теряет всякий смысл – эта реальность за пределами реальности имманентно присуща вообще всей истории даосизма. Нам же интересно разобраться в этом вопросе с чисто исторической точки зрения.