Текст книги "Тайный смысл и разгадка кодов Лао-цзы"

Комментарии к «Дао дэ Цзину»

Настоящий краткий комментарий лишь призван пояснить некоторые понятия и пассажи «Дао дэ цзина» и не ставит своей целью анализ всех смысловых нюансов текста.

Перевод «Дао дэ цзина» в основном сделан по изданиям: Дао дэ цзин. (С комментариями Чэн Гоцина и Чжан Айдуна). Сиань, 1995 и Лао-цзы байхуа цзиньши («Лао-цзы» с комментариями и переводом на современный язык). Сост. Чжан И. Пекин, 1993 с учётом изданий Ма Сюйлуня [17] и Гао Хэна [6; 7].

При переводе использовались комментарии и сопоставление разночтений по версиям Янь Цзуня (53–24 до н. э.), Хэшан-гуна (2 в. до н. э.?), Фань Иньюаня, Фу И (558–639), Ван Би (226–249), Би Юаня (1730–1797), а также по изданию Лао-цзы цзяоши («Лао-цзы» с сопоставлением различных версий в 2-х тт. // сер. «Синьбянь чжуцзы цзичэн»), Пекин, 1984.

Сопоставление с версией шёлковых книг из Мавандуя сделано по изданияю Мавандуй ханьму чуту (лао цзы) шивэнь (запись текста шелковых манускриптов («Лао-цзы»), извлеченных из земли из гробницы эпохи Хань в Мавандуе). Вступительная статья Гао Хэна и Чи Сичжао // «Вэнь У», № 11, 1974, а также по изданию Чэн Гоцина и Чжан Айдуна [9].

В комментариях две версии шёлковых книг из Мавандуя обозначены соответственно как Бошу А и Бошу Б. Нумерация строк «Дао дэ цзина» дана автором для удобства комментирования и не во всех случаях связана с традиционной разбивкой на строки. В тексте комментариев номера строк указываются в круглых скобках, например, (3–4).

§ 1

Дао понимается сразу в нескольких смыслах, и в этом его универсализм: прежде всего, как порождающий исток всех вещей, во-вторых, как закон развития Вселенной, в-третьих, как принцип человеческого общества. В этом смысле Дао напоминает древние архаические понятия «верховного владыки» («Шанди») и деперсонифицированного «Великого единого» (тай и), и в то же время концепция Дао у лаоистов преодолевает архаику, выходя в сферу осознания Благой силы, Благодати, исходящей от Дао.

Во фразе (1) трижды повторен иероглиф «дао», который может обозначать как «путь», так и «говорить», «выражать словами». На игре слов и построена эта фраза, ставшая едва ли не «визитной карточкой» даосизма. Её можно перевести и так: «Путь, который может быть пройден (или – сделан путём), не есть постоянный путь».

Здесь же есть и другой подтекст: речь идет о том, что все, что изложено в трактате дальше, является лишь внешним и порою обманчивым выражением сокрытого смысла. «Путь, что путем может стать, есть Путь непостоянный».

«Путь-Дао может явиться Путем-Дао и [в тоже время] не будет Путем постоянным».

«Лишь тот Путь, что [воистину] может Путем стать, не есть Путь постоянства».

Понятие «имени» (мин) (2) является внешним обозначением мирских сущностей, т. е. всего того, что можно осмыслить и чему можно дать название. Однако существует и некое «истинное имя», которое не может быть произнесено, ибо, явившись в мир, оно тотчас утратит свою священную сущность.

Дао стоит вне слов или каких-либо «имён» (мин) и названий (2), и потому описать его нельзя. Здесь речь идёт о «двух» Дао: постоянном Дао, которое не может быть выражено словами, и Дао, выраженном с помощью слов. Они абсолютно тождественны и различаются лишь в «имени».

У даосских мистиков складывается особое осмысление понятия «Матери» (му) (4). Это не просто порождающее лоно, предшествующее всему, но наоборот, – завершение внутриутробного развития, момент предреализации и перехода из небытия в бытие. Не случайно Ван Би понимает под «матерью» именно то, что «было в конце» (1–4). К тому же понятие «Матерь» противопоставляется понятию «начало, исток» (ши) – того, что было прежде всего. Иероглиф «шоу» (идти перед чем-то, предшествовать) входит составной графемой в иероглиф «дао» (путь), и тем самым Ван Би, следуя за полунамёком автора «Дао дэ цзина», ставит понятие «матерь» в качестве синонима предела, считает его границей между отсутствием и наличием. Постигнуть можно лишь «матерь» вещей, то есть то, что соотносится с вещным миром, моментом рождения мира бытия, в то время как то, что лежит перед «матерью», не откроется стоящему вне внутренней традиции человеку и тем более не будет им понято. «Матерь» отнюдь не синоним Дао, а лишь одна из его функций как всепорождающего начала (§ 25, 52).

Бошу Б (1):

Дао, выраженное словами, не есть долговечное (хэн) Дао.

§ 2

Китайская традиция обобщала весь существующий мир под названием Поднебесная (Тянься) (1), имея при этом в виду не только Китай, но и всю остальную область ойкумены. Поэтому в тексте «Дао дэ цзина» речь идет именно о «правителе Поднебесной» – об универсальном и всеобщем правителе. По традиционным представлениям Небо понималось как круг, земля – как квадрат. Ойкуменой считалась та часть земного квадрата, на которую проецировался небесный круг, все углы, оказавшиеся вне этой проекции, считались «землями варваров» [72, 22]. Символика «квадрата, что не имеет углов», т. е. Неба, которое покрывает всю землю, встречается в § 41.

Противоположности не только порождают друг друга, но возникают одновременно, что именуется в даосизме «парным рождением». Здесь как символ выступает круг или кольцо – предмет, где «до» и «после» следуют друг за другом, по сути, представляя собой единое (10).

Во фразе (9) имеется в виду, что звуки музыкальных инструментов и голоса людей вступают в созвучие. Речь идёт прежде всего о взаимоотклике, взаимовыверенности звука человека и звука Неба. В этом – не только резонанс природы, но взаимосглаживание крайностей. Например, в «Люйши чуньцю. Ши инь бянь» («Вёсны и осени господина Люя. О совпадении звуков») мы читаем: «Звуки также могут совпадать. Величайшее стремиться к душевному разладу, а предельно малое стремится к обиде. Наичистейшее стремится к гибели, а очень загрязнённое стремится к низкому» [40, 44].

Бошу (10):

«До» и «после» следуют друг за другом, становясь извечными (хэн) (или: «и так – извечно»).

Бошу (11):

Поэтому мудрец пребывает (цзю) в недеянии.

Ван Би (12–13):

Мириады созданий возникают из этого, а он не волит (сы) ими.

В данном случае приведён вариант Бошу.

§ 3

Во фразе «не цени мудрецов» (1) или не «превозноси мудрецов» (бу шан сян) ряд исследователей видит полемику со школой моистов и с самим Мо-цзы, которые на первый план выдвигали идеал мудреца (сян) [126, 141]. Поскольку Мо-цзы жил позже Лао-цзы, то из этого делался вывод, что «Дао дэ цзин» написан в эпоху жизни Мо-цзы, т. е. в IV в. до н. э., а никак не в V в. до н. э. Аргументация здесь не очень сильна, поскольку, во-первых, термин «мудрец» (сян) часто встречается в китайской литературе безотносительно какой-либо школы. Во вторых, например, в «Беседах и суждениях» («Лунь юй») Конфуция, созданных в V в. до н. э., в главе «Цзы лу» встречается похожее выражение «превозносить мудрецов» (цзю сян), и это свидетельствует о том, что подобное вошло в лексикон задолго до того, как Мо-цзы разработал свою концепцию мудреца [159, т. 1, 77].

Бошу (4):

и люди не придут в смятение.

§ 4

Фраза (3–4) несколько выбивается из общего контекста параграфа, к тому же она целиком повторена в § 56. Ряд комментаторов (Гао Хэн, Ма Шилунь) из-за этого высказал вполне обоснованное мнение, что эта фраза вкралась в канонический текст по ошибке, а в первоначальных наставлениях отсутствовала.

Лао-цзы неоднократным повторением слов «будто», «словно», «кажется» (хо, сы, жо) подчёркивает иллюзорный характер Дао, абсолютную невозможность передать его сущность через объяснения. Это – лишь намёк, уподобление знакомому, но не истина.

Понятие «ди» в дочжоускую эпоху (до XI в. до н. э.) было равносильно понятию «дух», а точнее «Верховный Дух». В эпоху Чжоу, как преодоление архаической традиции, стало шире употребляться слово «Небо» (тянь). «Ди» по-прежнему было в обиходе, особенно в двух случаях: прежде всего, так себя называли правители, подчёркивая свой запредельный характер, во-вторых, оно употреблялось в мистических сектах как обозначение одухотворённого и частично персонифицированного начала всего сущего. Если Ван Би считает его именно «небесным правителем» (тяньди), то другой комментатор – Чэнь Чжу понимает «ди» просто как «естественность» или «природу». Небо могло пониматься и как высший космический принцип, противоположный обыденной, земной реальности.

Строка (7) имеет несколько трактовок, в том числе и на современном китайском языке. Помимо той, которая приведена в тексте, фразу можно читать и так: «Но является предком всем образам и самому Небесному Владыке». Дело в том, что иероглиф «сян» понимается и как «кажется», «словно», и как «образ». В последнем случае вся фраза (6–7) соотносится с пассажем из § 21: «Туманное и размытое, но в нём заключены образы». Таким образом, перед нами раскрывается опережающий характер Дао, предшествующий даже верховному божеству и зачаткам вещей – образам.

§ 5

Ритуальных собачек изготавливали из соломы перед празднествами и отбрасывали, равнодушно забывая, сразу же после них. Культовая церемония с соломенными собачками была описана в «Чжуан-цзыxe „Чжуан-цзы“». Этот предмет имел ценность лишь в момент его использования. Небо и Земля столь же равнодушны к человеку, превосходя в своём величии любое чувство, в том числе и человеколюбие, к которому звали конфуцианцы. Мудрец избавлен от чувств, которые влекут его к действенному вмешательству в мир. Его «никаковость», абсолютная пустотность в чувствах даёт ему возможность управлять этим миром. Величавая невысказанность смысла Дао позволяет сберечь суть Пути внутри себя, действовать там, где положен конец всякому действию, – в пустоте или «промежутке» (цзянь) между бытием и небытием. Именно это «пространство пустотного», звенящее своей пустотой и бесчувствием, и имеется в виду, когда говорится о кузнечных мехах (5). Строка (9) породила немало трактовок, например: «не сравним с тем, кто сберегает пустоту», «не сравним с тем, кто сохраняет срединный путь», «не сравним с тем, кто взирает на то, что внутри».

Возможно, речь идёт об одной из древнейших методик самосозерцания – «сохранение средины» или «сохранение пустотного», заключающейся в том, чтобы сосредоточить своё сознание на нескольких частях тела (низ живота и голова), затем вывести свой дух за пределы собственного тела, сохраняя при этом отчётливое сознание своего «я».

Ван Би (8–9):

Произносящий множество речей быстро истощится. Он не сравним со сберегающим Срединное.

Бошу (8–9):

Тот, кто много слушает, быстро истощится.

§ 6

Это один из самых архаически-мистических параграфов трактата, наполненных ранней даосской символикой. «Долина» намекает на всераскинутость Дао, а также его «низинность», т. е. скрыто-тёмный характер. «Долинный дух» является отголоском древнейших космогонических представлений, родившихся ещё до появления теории Дао. Не случайно низинные места в Китае связывались с местом пребывания духов. Из древности же приходит и образ сокровенной самки, который неоднократно повторяется в «Дао дэ цзине» (§ 10, 61). Дао выступает как женское порождающее начало, некая потаённая неявленная самка, из лона которой выходят Небо, Земля и всё, что существует в пространстве между ними, т. е. «мириады созданий и вещей».

Параграфы, где встречается понятие «самка», можно отнести к исходному материалу «Дао дэ цзина».

Иероглиф «юй» может пониматься не только как «долина», но и как «вскармливание», «пестование», а следовательно, здесь речь идёт о «вскармливающем и бессмертном духе», что абсолютным образом отвечает ранним представлениям о Дао как о животворном духе. «Долина» также подразумевает и идеальное состояние сознания (§ 15, 28), повсеместно распростёртое, спокойное и ровное.

Примечательно, что в этом параграфе слово «Дао» не упомянуто ни разу, и, вероятно, перед нами текст, взятый из очень древних шаманистских культов. По древнейшим китайским представлениям, долины были населены духами (а не одним духом). Однако позже иероглиф «шэнь» («дух») стал пониматься не столько как природное божество, но как высшая духовная субстанция человека, открывающаяся после долгой практики самовоспитания.

§ 7

Вторая часть параграфа может быть случайным привнесением, которое, однако, не выбивается из общего контекста трактата. Истинный мудрец не заботится о себе, но следует естественному ходу событий. Примечательно, что личные цели такого человека неотличимы от целей народа, и его эгоизм приобретает оттенок судьбоносного осуществления Дао. Именно «эгоистический» оттенок последней фразы породил версию, что автором ряда пассажей текста был Ян Чжу, проповедовавший индивидуализм и эгоизм как выражение исключительно личностного следования Дао.

§ 8

Высказывание (5-11) – типичная древняя сакральная формулировка, предназначенная для ритмизированной рецитации и медитации. Речь в этом отрывке идёт о предельном совершенстве, о наиболее важном и сокровенном в любой вещи. Благодаря этому фразу можно перевести:

«Совершенное в жилище – это земля, совершенное в сердце – это глубина, совершенное в союзе – это человеколюбие, совершенное в словах – это искренность, совершенное в правлении – это порядок».

Фу И (7):

в союзе ценит человека.

Бошу А (7):

строка отсутствует.

Бошу Б (7):

в Небе ценит добро.

Бошу А (8):

в преданности ценит искренность.

§ 9

В первых (1) строках параграфа речь, вероятно, идёт о ритуальном сосуде, находившемся в одном из храмов царства Чжоу или Лу. Он стоял ровно, будучи пустым, однако, наполнившись до краёв, тотчас переворачивался.

Характерно, что в этом параграфе сочетается архаическое понимание Неба как творца всего сущего и Пути-Дао – «наднебесного» начала, что знаменует собой отход от старой традиции и обращение в область трансцендентного и потенциально бесформенного.

Первая сентенция (1) – ритмизированный стих, излагающий даосский принцип избегания излишества. Такого идеала – «отступать, добившись успеха» – придерживались некоторые наиболее мудрые чиновники, покидая свои должности, лишь только достигали своего высочайшего взлета. Даосское понятие «Великий предел» (тайцзи) связано с переходом в предельном состоянии одного качества в другое, поэтому и великий – «предельный» – успех неизбежно должен перейти в грандиозный крах. Умение остановиться всегда оказывается особым мастерством избежать краха, принизить или «сокрыть» себя, достигнув истинного величия. Здесь выявляется важнейшее понятие ранней даосской мистики – «остановиться вовремя» (цзы), что означает: оставить великое дело незавершённым и тем самым сохранить его навечно.

Бошу (3):

Дом может быть наполнен золотом и каменьями.

Ван Би (6):

Добившись успеха и выполнив долг – отступай.

§ 10

Этот параграф непосредственно соотносится с практикой самосовершенствования и пустотной медитации. Весь этот отрывок можно считать одним из самых древних наставлений по медитации, в нём присутствуют многие понятия, которые в дальнейшем использовались даосами для внутреннего созерцания. Например, понятие «объять Единое» (бао и) (2), то есть вобрать в себя Дао, через несколько веков превратилось в самостоятельную методику медитации и визуализации духов, а также выхода за пределы своего тела.

Параграф наполнен эзотерическими реалиями ранней мистической практики, причём изначального значения ряда медитативных техник мы не знаем. В частности, в строке (1) речь идёт о «единении инь и по». Считается, что «инь» и «по» в даосской психопрактике представляют то же самое, что два типа душ – «хунь» и «по», символизирующих единство телесного и духовного. Это обусловлено тем, что адепт, занимаясь психорегуляцией, в равной степени совершенствует своё духовное и физическое начала. Душа и плоть в древности понимались как три небесных души-хунь и семь земных душ-по, воплотившихся в человеке. Например, в соответствии с комментариями Хэ Шаньгуна, тяжёлые души-по понимаются как животные или плотские, живущие в лёгких человека, а лёгкие души-хунь – как небесно-духовные, сосредоточенные в печени. После смерти все души возвращались в изначальное состояние – воспаряли на Небо и уходили в Землю, в то время как их единство символизировало полноту жизненности человека, которая и есть постижение Дао, или Единого.

В этом же заключался и древнейший смысл жертвоприношений, когда умерщвляя жертву, её как бы разделяли на души, часть из которых становилась жертвой для Небес, а часть – для Земли (см. «Ли цзи», глава «Особые жертвоприношения на окраинах» [38, 141]).

Помимо практики концентрации и визуализации духов, каковой и было «единение души и плоти», применялась и другая техника – «регуляция ци» (3). Вероятно, во времена создания трактата уже использовались дыхательно-медитативные упражнения, основанные на циркуляции энергетической субстанции ци в теле человека, а также на регуляции дыхания, однако их конкретный вид нам сегодня неизвестен. Дословно «регуляция ци» (чжуань ци) переводится как «сосредоточение ци» или «переполнение себя ци». Это означает особое умение сконцентрировать ци и не позволять ему развеяться, выйти из организма, ибо это может привести к болезни или даже смерти человека. Возможно, в древности это означало лишь способ абсолютного успокоения сознания, устранения отвлекающих мыслей ради безраздельного приобщения к Дао.

Разум истинного даоса – всегда тёмное, сокровенное зеркало (5–6), в котором лишь отражается действительность, само при этом не меняясь. Но в даосском зеркале не увидеть ни изображения, ни самого зеркала – ведь оно тёмное, сокровенное. Любое пятно обнаружит разум даоса, нарушит его пустотность. Другой парадокс – это сочетание управления государством и недеяния (7–8), разъясняется в последних строках параграфа: регулирование государства и людей осуществляется как реализация пути Дао, а мудрец или правитель – лишь передатчик Дао, воплощающий в себе, таким образом, скрытую Благодать.

По поводу Небесных Врат (9), которые следует «открывать и закрывать», у комментаторов нет единого мнения. Одни считают их отверстиями в человеческом теле, в частности уши, рот, нос, а поэтому речь идёт о неких упражнениях, позволяющих сохранять себя как воплощение всёпорождающего начала Дао – самки (ср. § 6). В «Чжуан-цзы» объясняется, что «Небесные Врата» – это некие мистические врата, через которые всё порождается и вновь возвращается в пустоту, что делает их схожим с женским лоном, а по функции – с самкой. Того же мнения придерживается и Ван Биxe «Ван Би (226–249)», делая при этом упор на искусстве управления государством через «открытое» и «закрытое». Третьи считают, что открытие и закрытие Небесных Врат представляет собой различные формы управления народом, чередования наказаний и поощрений. Противоречия в трактовках нет, если учитывать, что в китайской философии присутствует идея символического единства, сообщительности или созвучия (юнь) между небесным и человеческим, выраженная в полном совпадении их свойств и функций. «Открытие-закрытие» (кай-би) является реминисценцией двух противоположных начал – движения и покоя, концентрации и отдачи, рождения и возвращения в утробу. Например, в приложении к органам человеческого тела это понимается как зрение, слух, речь, слюноотделение, способность принимать пищу. Так или иначе «истинный человек» должен переживать пульсирующий, ритмический характер всякого явления во Вселенной и соучаствовать в нём, сохраняя при этом «нижнее» состояние – состояние самки.

Сентенция (13–17), по мнению ряда исследователей, вкралась в параграф по ошибке, она вновь повторяется практически в том же виде в § 51, а следовательно, должна читаться без вопросительных интонаций как утверждение: «Даёт жизнь и вскармливает. Даёт жизнь и не обладает этим… И это зовётся сокровенной Благодатью». Примечательно, что для понятия «вскармливать» (му) Лао-цзы использует термин, который может переводиться как «пасти (оберегать) скот». Следовательно, Дао и Дэ выступают в роли пастухов или пастырей вещей, вещи же, в том числе и человек, – в роли стада или агнцев.

Во фразе (10) говорится о «четырёх началах», хотя в предыдущем тексте речь идёт о пяти (объять Единое, обрести состояние новорождённого, не оставить пятен на сокровенном зеркале, пребывать в недеянии, сохранять состояние самки). Думается, что одна из пяти предыдущих фраз была привнесена в текст позже. Точно так же последний пассаж (14–18) явно стоит не на месте и попал сюда по ошибке, которая затем закрепилась в истории. Этот же абзац повторен в § 51.

Бошу (5–6):

Можно ли, изготавливая зеркало (пестуя состояние зеркала), не оставить на нём пятен?

Ван Би (11–12):

Можно ли, постигнув четыре начала, пребывать в недеянии?

§ 11

Параграф построен на игре понятий, пробуждающих работу сознания: по-китайски «у» означает как «отсутствие», так и «небытие», «пустоту», «неданность», а «ю» – «наличие», «бытие». Пустота есть свойство Дао, позволяющее говорить о нём как о великом ничто, об абсолютной пустоте. Лишь пустота, как нейтрально-неопределённая среда, может породить любую форму, любое движение. Она приемлет всё (отсюда и другое определение Дао – Единое), и в то же время ни на чём не настаивает, ничего не утверждает. Поэтому всякий предмет в китайской эстетико-философской традиции был ценен тем, что за ним символически прозревалась пустота Дао. Позже это стало основой для пейзажной живописи типа «горы-воды», а также утончённой до избыточной мелочности китайской скульптуры.

§ 12

Все основные классификационный схемы традиционного Китая строились по пятеричной схеме (пять первостихий, пять звуков, пять цветов и т. д.), обычно именовавшейся «сань у» и являвшейся ядром всех дальнейших построений. Таким образом параграф говорит о некой центральной точке развертывания мира, из которой и произрастает все многообразие явлений.

Музыка в китайской традиции воспринималась как набор упорядоченных звуков, поэтому приведение «голосов и звуков» в гармонию (§ 2) связывалось с пониманием Космоса как взаиморезонирующих, упорядоченных звуков, покинувших состояние хаоса. С этим ассоциировалось и приведение в порядок государства. Китайская музыкальная «азбука» строится по системе пентатоники (пятизвучия), образующей диатонический ряд, включавший в древности пять основных тонов: гун, шан, цзяо, цзи, юй. Они представляли собой центральную звуковую систему, вокруг которой строилось все музыкальное звучание. В эпоху Чжоу (12-3 вв. до н. э.) к ним добавились ещё два тона – бяньцзи (изменённый цзи) и бяньгун (изменённый гун). Каждый из этих пяти или семи тонов может быть воспроизведён двенадцатью способами, образуя таким образом шестьдесят или восемьдесят четыре звучания китайской музыки. Символический смысл фразы (2) заключается в том, что достаточно возникнуть лишь пяти звукам, как из них рождается весь музыкальный ряд, который «ранит слух». Поэтому надо избежать именно рождения того, что стоит в начале многообразия или остановить то, что ещё не проявилось – «легко рассеять то, что еще мало, и действовать тогда, когда еще ничего нет» (§ 64).

С пятью тонами соотносятся пять цветов (зелёный или синий, красный, жёлтый, белый, чёрный) и пять вкусовых ощущений (кислый, горький, сладкий, острый, солёный). Если человек станет изучать мелодию по отдельным звукам, а многообразие мира – по отдельным краскам, он утратит целостную картину действительности. Особая яркость и острота ощущений возбуждают человека, выводят его из состояния спокойного равновесия и, таким образом, внешние возбудители влияют на его внутренний мир. Всякое неподконтрольное желание, аляповатость красок и неупорядоченность звуков подобны древней китайской забаве – охоте на лошадях, сопровождающейся необузданностью и дисгармоничностью чувств. Это всё – мир внешних феноменов, противоположный внутренней, скрытой сущности Дао. В Дао присутствует лишь Великий Звук (§ 47), а вся полифония мира – многократное повторение его эха. Само же Дао не имеет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, ни звучания, которые были бы доступны разуму.

Фраза (6) вызывала немало споров. По одной из версий, мудрец более обращает внимание на то, чтобы накормить людей, нежели на внешние развлечения. По другим версиям, понятие «желудка» или «живота» (фу) соотносится с понятием «внутреннего», в частности с внутренним успокоением, умиротворением, а «взор» или «глаз» Дї (му) – с понятием «внешнего», поэтому фраза может трактоваться как «мудрец заботится о внутреннем, а не о внешнем».

Сентенция (7), как считают современные даосы, несомненно, относится к практике самовоспитания – мудрец отбрасывает «это», чтобы достичь «того» (§ 38, 72).

Очевидным образом пассаж распадается на две части: первую, состоящую из ритмизированных поговорок (1–5), и вторую – философский комментарий (6–7). Примечательно, что вторая часть мало связана с первой по смыслу и абсолютно отличается по ритму, что позволяет предположить, что перед нами ядро древнего текста и комментарий на него.

В мавандуйском варианте первые сентенции переставлены местами:

Пять цветов слепят глаза человека.

Редкие вещи влекут человека к свершению зла.

Скачка на лошадях и охота делают необузданным его сердце.

Пять тонов музыки притупляют его слух.

Пять вкусовых ощущений язвят его рот.

§ 13

Этот отрывок, равно как и комментарии к нему, представляет собой раннюю доктрину натурализма. В данном случае она характеризуется абсолютным параллелизмом человеческого и небесного, вечного и преходящего, материального и несубстанционального, например уподобление «тела» и «несчастья».

Понятие «тело» (шэнь) выступает здесь, во-первых, как субъективно-личностное «я» и, во-вторых, как физически-телесное начало в противоположность духовно-психическому «сердцу». Таким образом, понятию «тела» наиболее точным образом отвечает европейский термин «персона», «личность».

Преодоление собственных страстей, желаний, амбиций позволяет человеку избавиться от личностной мелочности, осознав себя как единую часть многоликой Поднебесной. В «Дао дэ цзине», равно как и в комментариях Ван Би, под термином «шэнь» также неоднократно подразумевается «жизнь», материальное присутствие человека в этом мире. А поэтому фразу (8-12) можно переводить так: «Что значит: “Ценить свою жизнь – то же самое, что ценить величайшие несчастья”? Причина, по которой я сталкиваюсь с величайшими несчастьями, заключена в том, что я обладаю жизнью. Если бы я не обладал жизнью, откуда же взяться несчастьям?» Таким образом, речь может идти именно о мистическом преодолении своего физического существования.

Возможно, что параграф составлен из цитат последователей разных школ учения натурализма, по которому Поднебесную, как мистический и космический организм, следует ценить больше, чем свою жизнь, и доверять больше, чем самому себе. В частности, фраза (1) принадлежит традиции Ян Чжу и тех ши, которые уклонялись от почестей и приглашений на высокие должности. Она представляет собой, вероятно, распространённую в то время поговорку, взятую в качестве исходной точки рассуждений, в то время как всё дальнейшее – своеобразный комментарий к ней последователей направления Лао-цзы.

Перевод этого отрывка крайне затруднителен, и он звучит по-разному как у переводчиков, так и у китайских комментаторов. Автор полагает, что неважно, позора или удачи достигает человек, – в любом случае это вредит его природе. Здесь есть и намёк на абсолютное равнодушие, «нечеловеколюбивость» мудреца, который черпает эту «никаковость» в самом Дао (§ 5). Поэтому слишком высоко ценить самого себя – означает отделяться от природной естественности, и это будет являться «величайшим несчастьем».

Понятие «тела» (шэнь) в даосской трактовке имеет очень широкое семантическое поле. Это не только физический облик, но и совокупность психо-духовных свойств человека. По сути дела – это личность, «низшее эго», и именно в этом значении использует понятие «тело» Ван Би.

В версиях Окады и Сунь Куана отсутствует часть фразы (4): «подчинены страху».

Фу И и Бошу (13–16):

Поэтому тот, кто ценит Поднебесную больше, чем себя,

встретит поддержку Поднебесной.

Тому же, кто любит Поднебесную больше, чем себя,

может быть доверена Поднебесная.

§ 14

Вероятно, последние четыре строки – вставка из какого-то другого параграфа, хотя она ничуть не противоречит общему смыслу отрывка. Здесь звучит мотив «золотого века» древности, когда мудрецы и правители следовали Дао, и поэтому изначальная древность есть своеобразное зеркало, метафизическая глубина истории вообще, вглядываясь в которую, видят не события или конкретных людей, но проявления саморазвёртывания Дао.

В параграфе видно, что Дао – это не «путь чего-либо», но абсолютная внефеноменальная сущность, превосходящая всякую конкретику, что отличает даосизм от других философских течений Китая. Следовать древним уложениям – это значит следовать Дао, а «принцип» (ли), который в конфуцианстве обозначал следование ритуальным нормам поведения в каждый момент жизни, у Лао-цзы превращается лишь в один из атрибутов Дао.

Примечательно, что осмысление характера Дао формировалось из древних представлений о духах. Например, сентенция (1–4) представляет собой древний мистериальный отрывок, посвящённый описанию духов.

Здесь особо подчёркивается относительность определения Дао словами, взятыми из нашего обыденного опыта. У него три весьма относительных и одновременно абсолютно неразделимых определения: «заурядное», «редкое», «мельчайшее» (1–4), которые комментатор сводит к абсолютному отсутствию. Последняя фраза (18–19) говорит о неком «принципе» или «записи» (цзи) Дао. Современные китайские комментаторы склонны понимать это именно как «глубочайший и основной принцип», однако, возможно, во времена написания трактата ему приписывался другой смысл: «запись», «заметка», имеющий сложное космогоническое значение. Как утверждает трактат «Хунфань» («Великий принцип»), существует пять типов «записей» или представителей (агентов) Неба: записи года, месяца, дня, положения звезд и сезонов. По сути, они и определяют космогоническое положение вещи в пространстве Дао.

Бошу (1):

Глядим на него и не видим. Зовём это утончённо-мельчайшим.

Бошу (16–17):

Придерживайся Дао современности,

дабы контролировать дела сегодняшние.

§ 15

Лао-цзы отказывается от определения сущности Дао и передаёт его облик путём сравнений («будто», «словно»), где фигурируют многозначные термины: долина – символ всераскинутости Дао, необработанное дерево – образ изначальной «доформной» простоты, мутная вода – вековая туманная муть Дао, из которой выявляются формы.

Примечательно, что в тексте Ван Биxe «Ван Би (226–249)» в строке (1) использован иероглиф «муж» (ши), в то время как в более древнем мавандуйском варианте – «Дао». Можно предположить, что ко II в. понятие «мужа-ши» и «мужа, следующего Дао» стали во многом взаимозаменяемыми, что представляло собой моральную реализацию нравственного идеала традиции Китая.