Текст книги "Ком глистов"

Дорогой сын. Мой единственный сын. Ты даже не представляешь, сколько было с тобой забот. Бессонные ночи похожи на фальшивые монеты. Смешались в кошельке с настоящими, так что теперь не отличишь. Помнишь Вергилия, своего старого друга? Писал свои патриотические стишки. Пытался любить сельское хозяйство. Помнишь, как он бродил с тобой по железному кораблю? Сколько кругов вы прошли, прежде чем добрались до центра всего? Туда, где сходятся все ветви великого уравнения.

Что это такое? сказал Марк Туллий.

Что такое? сказала матушка.

Что? сказал слуга.

Голос его грубый и тяжелый. Бьет по ушам. Тит Пулион говорит, что все, в конечном итоге, сойдется в одной точке. Все уже пережито, пройдено. Титаническая буханка содержит в себе все свойства и все обстоятельства.

Однажды Марк Туллий присутствовал на космическом представлении. Солнце потухло, зажглись факелы.

Он не помнил как он попал на это представление. Кто-то ведь его пригласил или он сам шёл по своим делам мимо площади и его внимание вдруг привлёк звук рукоплескания толпы? Рукоплескания это как приливные волны которые врезается в берег и бьют бьют бьют бьют покуда не закончится энергия моря. И вот я пришел на представление и увидел как актёры рабы натянули на себя красные маски, которые изображали богов древних покинутых времен. Покинутые времена. Обитель проклятых людей, которые жили во времена архетипов. На самом деле, существует не так много архетипов. Самый яркий пример – мать. Мать-Земля, мать-магма, мать-коитус, мать-преждевременная-эякуляция. Все дело в попытке все упорядочить. Из-за этого мозг не улавливает разницу между выпадавших из люлек от выпавших люлек. Он не улавливает вообще никакой разницы. Для него все время мать. Самая главная, самая родная субстанция. Огромная спокойная река, которая истекает из одной половины бесконечности, протекает мимо и вливается в другую ее половину. Блистательный космос, равнозначно созвучный тому, что исторгается сложенных в трубочку губ пухлощекой только что родившей женщины, когда она шепчет своему ребенку о любви своей, любви, которая пролетает сквозь пустыни, пространство, пустые тела, прилипшие к механизму жизни, госпоже, разум которой очарован улыбкой младенца.

Архетипы всегда правили нашим миром и всегда будут им править. Я люблю этот мир, несмотря на то, что он причиняет мне много боли. И языки оракулов говорят много, много истин, вот только истины эти никогда не будут понятны простому смертному. А я и есть простой смертный. Мало того, что простой смертный, так еще и уничтожен развратом, которому уже невозможно сопротивляться. Не могу, не могу, не могу сопротивляться. И если за это мне уготовано вечно гореть в пустошах смертной тени, то что мне с того? Разве я могу повелевать той судьбой, которую мне пророчат оракулы.

Я помню тот день, когда прошел по извилистой тропинке сквозь лес, обогнул небольшой овражек, поднялся на невысокий холм, поросший низким кустарником, где птицы изливались выразительной трелью, потом спустился в набитую шорохами низину и вошел к оракулам.

Статная женщина посмотрела на меня с холодом и отторжением.

Ты какой-то низкий, – сказала она. – И очень уж несуразный. Зачем ты сюда пришел?

Я хотел узнать кое-что. У меня есть одна небольшая проблема. Я кое-что вижу в своих нелепых и загадочных снах. Саркофаг. Но саркофаг этот… Я не понимаю, что это. Внутри лежит человек, обвитый серой лозой.

Серой лозой?

Человек как будто бы спит.

Человек молодой или старый?

Марк Туллий задумался.

Скорее, молодой. Может быть, ему лет двадцать. Или чуть больше. Глаза его закрыты. Ладони покрыты выпирающими венами. Сама комната, где располагается саркофаг, темна, и по ней ходят бесцельные тени.

Тени?

Тени – это умершие люди, которые лежали в саркофагах до этого человека. Я не знаю этого, но чувствую это. И все они проходили один и тот же цикл – полеты по небу, соседство с богами…

Как можешь ты своим грязным ртом говорить о богах! – закричала оракул. – Но продолжай…

Все они летали по небу, как птицы, но, что самое странное, они никогда больше не выбирались из саркофага… Как только залезали туда – так и все. Справедливо ли это?

Они были наравне с богами?

Этого я не знаю. Но мне кажется, что да. Может быть, даже, они могли говорить с богами или сами были богами! Саркофаг менял их. Они переставали быть людьми. Становились иными. Но не внешне, нет… Честно говоря, я и сам не понимаю, как это происходит. Я могу сказать только то, как я чувствую это. Саркофаг – это как бы порталы в иной мир.

Оракул заметно оживилась.

Расскажи подробнее о серой лозе. Как она выглядит?

Обычная лоза. Только немного толще и серая, и по ней как будто пробегает какая-то жидкость. И маленькие неяркие огоньки, иногда. Совсем иногда.

Ты трогал эту лозу?

Нет. Никогда. Я ни за что не осмелился бы. А если бы осмелился… мне кажется, я бы обратился в прах от одного только прикосновения. Как можно прикоснуться к божественному и не сойти с ума?

Продолжаю путешествие по крипте. Древние египтяне любили всякую такую ерунду. Обвешивались золотом, поклонялись кошкам, превращали мертвых богов в мумий. Мертвые боги. Мертвые боги. Как это страшно звучит! А, ведь, когда-то они были живы. И бродили по земле, и любили, и творили, и лелеяли жизнь на этом свете, ту, которую сами создали. Они были демиургами, ибо другие роли были заняты. Встречали рассвет и были счастливы. Потому что не знали ни в чем недостатка. Было ли у них всё? Конечно же, нет. Как и у обычных людей. Но люди, которые жили в окружении богов, всегда находили поводы для недовольства. Поначалу боги им помогали. Выслушивали их жалобы, утирали слезы. И люди были благодарны им и уходили с легким сердцем. Но потом приходили вновь и жаловались на то, как сосед хочет отнять у них лишнюю пядь земли, как ребенок не слушается, как на столе не хватает соли, как подушка слишком неудобна, как жена намедни разворчалась так сильно, что прошлось убежать из дома, как рабы обленились, и сколько ни пори их розгами, ничего от них не добиться, можно было бы сходить на рынок и продать их, но я же к ним так привык, и как я могу отказаться от пиццы, которую готовит розета, или от легкого расслабляющего массажа, который делает рамина, или от толстого огурчика рикардо, а еще, мой повелитель, саранчи на полях развелось слишком много, каша из потата теперь не такая сладкая, солнца в этом году больно уж мало, поэтому оливок нет, апельсинов нет, а еще мужские силы меня потихоньку покидают, может, из-за этого жена стала недовольной…

И боги все это выслушивали, и с каждым днем их лица становились все более холодными.

Дело не в том, что они устали. Но в том, что боги поняли природу людей. Люди могут получать только сиюминутную радость но не могут понять всю красоту бесконечности. И поэтому богам стало невероятно скучно. Люди превращались в пыль рождались новые но суть оставалась одна и та же. Люди были предсказуемы и скучны. Также мы живём в современности прогуливаясь рядом с гигантским акведуком. Красивые девушки и парни с определённым набором архетипов в своих головах и что с того что мы полны звёзд что с того что в наших мыслях могут уместиться целая вселенная это ничего не значит патамушта всех у нас есть мать всех у нас есть родная земля которая заставляет сердце биться чаще, искать, терять. И все одно. Нет в космических сознаниях желания чего-то иного, кроме занятий любовью, вкусной еды, сладкого вина, которое разливается по телу. И больше ничего не нужно кроме вкусной еды и сладкого вина, и ещё прогуляться по дороге из серого кирпича, в обнимку с любимой женщиной, парное тело которой так нежно прижимается к твоему, яркое солнце бьет по глазам, и вся архетипичность смазывается где-то на горизонте нелепой картиной; мои сандали наступают на поверхность архетипов.

Если они, и вправду, боги, то им должна быть известна суть бытия, – сказала оракул. – И если они связываются с тобой, ничтожным червяком, через сны, я хочу чтобы ты уснул прямо сейчас. Ложись ко мне на колени.

Марк Туллий не стал испытывать ее терпение. Он лег к ней на колени и почувствовал на макушке ее холодные костлявые пальцы. Словно касание смерти. Со всей этой мифологией, которая въедается в мозг, становится его составной частью, и оттого, ведь, человек и становится человеком, через мифологизацию. С младых ногтей надо учить детей тому, что история циклична, что откормленные и всем довольные люди являются предвестниками тяжелых времен с гильотинами, хрустом костей в темных подвалах инквизиции, болью всех поколений до единого, просто кто-то прячет голову в песок и обманывает себя, убеждая, что все хорошо, что борьба – это зло, но на самом деле борьба – это единственное благо, пользу которого не смог опровергнуть ни один диктатор. А греческие боги видели достаточно диктаторов. Диктаторы творили ужасные вещи со своим народом – мучали его, убивали его, заставляли выполнять аморальные приказы только лишь для того, чтобы как можно дольше оставаться на троне, сложенном из костей зажатых обстоятельствами людей. Мерзкие, живущие в страхе за свою никчемную тушку, диктаторы не могут увидеть красоту жизни, и поэтому им невыносимо обидно, когда кто-то другой имеет понимающее и любящее сердце. Нет, мой дорогой друг, читающий и нечитающий эти строки, диктатор может терпеть рядом с собой только тупых и необразованных функционеров, которые готовы лизать подошву своему диктатору, лишь бы не встречаться лицом к лицу с совестью.

Но сейчас не об этом. Вообще не об этом. Что мне до каких-то смертных диктаторов, которые зачастую более, чем одной ногой в могиле, и до их жополизов, которым не хватает духа признаться даже себе в собственной никчемности, и так далее, и так далее.

Вообще-то, разговор шел о костлявых коленях провидицы и о ее холодных пальцах. Вы когда-нибудь заходили в крипту, охраняемую личем? Вот такое же чувство. Уже на подходе к крипте ты чувствуешь гнилостный ветер, который шевелит острыми ветвями мертвых деревьев, растущих по бокам от каменного входа. Смерть, повсюду смерть. Смерть? Смерть? Что это за слово?

Кажется, я слышал его раньше много-много раз. И все из уст каких-то проходимцев, лиц которых уже не вспомнишь.

Спуск на глубину всегда полон опасностей. Одинокий путник должен быть осторожен, погружаясь в черную пучину, в которой царствует лич. Чёрная пучина полной неизвестности и я здесь одинокий путник одинокий путник одинокий путник одинокий путник который ищет ищет ищет но не может найти ничего и всё потому что нечего искать если мы будем искать чёрную кошку в чёрной комнате разве сможем отыскать смысл я думаю что нет также и Марк Туллий пытается спуститься вниз к личу, хочет заглянуть в его страшные ледяные ледяные глаза хочет потонуть в них утонуть в них и всё это делается для того чтобы потеряться самому я пишу эти строки надиктовываешь эти строки и вся моя жизнь просто напросто это попытка заглянуть выйти введённые глаза смерти смерти ли? Я не знаю если честно я ничего не знаю иногда нужно просто сорваться столешницы на которую ты коробку и шься вполне возможно она представлена не к той стене а ты всё едешь едешь наверх и вся суматоха вокруг тебя это всего лишь симуляция жизни. Можешь провести эксперимент над собой и над другими просто выйти на улицу пройтись по городу и посмотреть на лица прохожих что ты там увидишь неужели не подумаешь о том что все они одинаковые различия только в чертах лица но эмоции это отстраненность от жизни это нежелание смотреть по сторонам это попытка быстро куда-либо дойти это ли не спуск к личу?

И вот я о том же все это матрица этот спуск это тоже матрица которые вполне возможно скоро оборвется и повествование пойдёт совсем о другом мы начали говорить о древнем Риме а затем перекинулись на какую-то странную интерпретация смерти. Если и писать о чем-то а только о ней. По крайней мере здесь ты не сможешь обмануть читателя. Надеюсь я достаточно понятно выражаюсь. Если нет то я считаю настало самое правильное время для того чтобы закрыть эту книгу. Я считаю что вы просто тратите время я выговариваюсь а вы? Что здесь делаете вы что вы забыли на этих страницах которым ничему вас не научит и весь смысл которых работать черновиком мыслей не самого умного не самого талантливого человека на земле. Поэтому я считаю что вам лучше закрыть эту книгу или смахнуть окошко на телефоне патамушта на самом деле это будет самым правильным вашим решением в жизни и после этого никогда не возвращаетесь патамушта оглянувшись вы можете превратиться в соляной столп. А вам это надо? В общем я вас предупредил не надо мне потом говорить зачем я потратил свое время впустую мы как человеческий вид в принципе не можем тратить свое время для чего-то полезного в конечном итоге всё приходит запустение.

Так на чем мы остановились мы остановились на том что главный герой потому что я всё-таки считаю что Марк Туллий это главный герой моего рассказа, он спускается в подземелье где должен встретиться со своей судьбой.

Судьба представляется древним мертвым стариком с ярко-ледяными глазами, сухими руками. Он одет в грубый халат из кожи несчастных путников. Но, с другой стороны, разве кто-то заставлял их идти сюда, спускаться сюда, разве они не слышали, остановившись в таверне, разговоры о ледяном чудовище, которое живет в пещере в глубине леса, и о сокровище, которое это чудовище охраняет. Наоборот. Этот рассказ его заинтересовал. Он не мог спать всю ночь. Ворочался в кровати в съемной каморке на втором этаже. Ну а что. У самого жизнь не сахар, он вечный путник, бродит по всему Хоринису, выполняет заказы полупьяных крестьян на уничтожение жирных крыс, которые офигели настолько, что лезут в дом и кусают за мочки ушей. Жизнь не сахар, что и говорить. Золотых монет всегда не хватает. А они нужны. Покупать еду, вино, женщин. И поэтому разговоры о древних сокровищах так привлекают его. Его не страшит лич, потому что путник уже настолько отупел от однообразной и низкооплачиваемой работы, что готов открутить голову любому чудовищу, лишь бы добраться до золотых гульденов. Или как их там.

Но когда доходит до дела, когда жуткий холод сковывает его мускулы, и когда путник чувствует на своем лице дыхание смерти, тут уже не до смеха. Он уже не хочет никакого богатства, хочет вернуться в свое неторопливое гнилостное существование, лишь бы не смотреть правде в глаза. Мир никак не желает оставаться в крохотной вакуоли чьей-то жизни. Вот правда. На нее невозможно смотреть. В мире бесчисленное количество чудовищ, которых лучше обходить стороной даже во снах.

Но Марк Туллий был недостаточно умен, чтобы не спать. Он спал, даже когда разговаривал со своей любимой мамочкой и даже когда положил голову на колени старой прорицательницы. Ее костлявые пальцы вцепились в его горло. А он все спит.

Путник пытается протолкнуть вниз по пищеводу вставший ком в горле. Страх его силен, и с каждой секундой все увеличивается. Лич ждёт его.

Когда-то данным-давно много тысячелетий назад родился мальчик. Родители назвали его Савва. Он был очень гонористым ребенком. На все у него было свое мнение. И когда он пошел в школу, то в первый же день вывел из себя учителя. Учитель рассадил всех учеников по партам, сделал строгое лицо и спросил: сколько будет два плюс два. В классе установилась гробовая тишина. Даже птицы за окном смолкли, упорхнув с веток, выбравшись из-под купола вселенских сооружений. Савва, не поднимая руку, ответил. Четыре. Сказал он.

Неправильно, сказал учитель.

Но как же так, сказал Савва.

Останешься после уроков, я тебе все объясню.

И после уроков учитель достал из стола огромную линейку и отлупасил Савву по пальцам. Вот после этого случая Савва стал грустным. Он понял, что мир не такой открытый и не такой добрый, каким он себе его представлял. И стал Савва замкнутым, стал покинутым. Ни родители, ни будущая жена не заметили в нем изменений. Так и жил он с чувством стыда за свой неправильный ответ. Долгие годы мучил его червь сомнений. Кто он? Кто такой Савва? Что за человек, пресыщенный чувством стыда, боли, унижения? Как быстро он превратился в лича? Что он чувствовал, когда холод пронзал его до основания, уничтожал его суть?

И однажды, после долгих блужданий по тёмному тенистому лесу, получеловек-полузверь, позабывший уже самую суть земной жизни, набрел на темную пещеру.

Черная дыра поманила его невидимым блеском. Он почувствовал тяжелое дыхание невесомости. Там, куда он ступал, пахло нежным ароматом цветов. И с каждым шагом аромат только усиливался. Вот он, дом, подумал Савва. Неужели, я его нашел? Дом. Мой дом. То место, где я смогу чувствовать себя комфортно. Вот он я какой. Никогда не мог понять, почему его все время тянет под землю. Что там можно найти, кроме небытия? Сыпь, стоп, сток, блок.

Погружается в небытие.

Садится на трон. Из костей. Из чего же еще. Становится королем. Обретает независимость. И ждёт. Ждёт множество тысячелетий. Но никто не приходит. Тогда лич выходит из убежища, принимает ненадолго человеческий облик и направляется в близлежащую забегаловку, чтобы пустить слух о спрятанных в глубине леса сокровищах. Рассказывает по секрету, на ухо, всем подряд, и стару, и младу, о том, что там, глубоко, далеко, золото, зарыто, закопано, сокрыто в пещере за занавесью диких виноградных лоз. Если не знаешь, где искать, не найдешь. Но я тебе подскажу. И у человека даже не возникает сомнений насчет того, почему незнакомец выдает ему такую тайну. Почему сам не пойдет и не заберет сокровища.

Лич ловит его не крючок алчности. Как и всех остальных. Потому что нужно быть Буддой, чтобы не повестись. А наш путник – отнюдь не Будда. Обычный человек, каких миллионы. Он облизывает губы, хмурится, размышляя о том, как уплывет из Хориниса на торговом корабле, проведет с грязными матросами несколько ночей, прежде чем попасть на райский остров, где его встретят красавицы. У них в руках будут по бутылке рома, и можно будет слизывать с их набухших сосков сладостный нектар.

Соски. Вот, что самое главное. Сладкие женские сосочки. Люблю их посасывать перед тем, как вставить член во влажную киску. Достаточно сказать несколько заветных слов: «у меня куча золота», и влажность тела тут же повышается практически до ста процентов.

Хоринис давно пора оставить за бортом. Да, я родился на острове, но почему я должен здесь умереть? Никак нельзя здесь умирать. В этом забытом богом месте, полном болезни, несправедливости, мучений, страданий, горечи, глупости, невежества, немотивированной злобы, насилия, убийств, смерти, холодной ненависти. Это место похоже на могилу. Но после того, как я заберу сокровище, я смогу отсюда убраться. Наконец-то!

Дело остаётся за малым.

Переключение камеры. Сцена: холодная темная лестница лесной пещеры. Герой спускается в ловушку лича. Все продумано, каждая деталь. Героем руководит желание разбогатеть, то есть – обычная мечта обычного человека. Надеюсь, вы думаете так же. Вот, допустим, знаете, что нас отличает от правителей? Мы относительно здоровы, а политики – параноики. Где-то я читал книжку, в которой сказано, что только параноик может желать власти. Обычному человеку она ни к чему. Именно параноик жаждет управлять другими людьми. Ну а если подумать, то это правда.

В общем, что-то я отвлекся. Давайте вернемся к нашей сцене.

Итак. Темная темная тишина. Как будто натянутая тетива, готовая сорваться. Стрела готова пуститься в дальнее странствие. Одиссею. Мы находимся в перманентной Одиссее, пытаясь добраться до дома. Дом далек и вряд ли достижим. Но это не останавливает нас. Вспомнив конечную точку маршрута, можно прийти к выводу о том, что главное не она, а именно вектор движения. Пусть даже это будет движение совсем без надежды на окончание пути. И что тут можно сказать. Не надо спешить.

Нужно медленно ставить ногу на очередную ступень. Ступень холодная, склизкая, она требует полного к себе внимания, потому что иначе есть риск поскользнуться и полететь вниз головой в самую страшную пучину. Но путнику не нужно так быстро погружаться в ужасное. Его дыхание становится прерывистым, на лбу выступает пот. Холодная ладонь пытается вытереть липкую влагу, но влаги становится все больше. Влага скатывается по лбу, залезает в глаза, просачиваясь сквозь опаленные ресницы, мешая видеть. Поэтому-то необходимо быть предельно осторожным.

Но путник об этом забывает.

Итак.

Лич его уже ждет. Перед мокрыми глазами путника – холодная темнота, и он даже еще не знает, не представляет, какое мучение его ждет. Он смотрит в эту темноту, в эту пустоту, не в силах увидеть иной уровень свечения холодных глаз монстра. Страх наплывает волнами.

Никто не хочет встречаться с монстром, живущим на дне колодца. Хотя этот колодец и находится внутри пищевода. Бросаешь туда камень, стараешься сделать так, чтобы он не касался кирпичной кладки. Не дотрагивался. Только не дотрагивайся до меня.

Что ждет одинокий камень на дне?

Еще один шаг. Совсем глухой звук. Словно под водой. Должно быть, заложило уши. Барабанные перепонки почувствовали на себе немыслимое давление. Путник морщится, мотает головой, пытаясь избавиться от наваждения. Если идешь по пути в ад, то уж тогда надо идти до конца. Или в рай. Но насчет рая очень легко рассуждать. Тут понятно, зачем и куда идти. А вот об аде говорить гораздо труднее, потому что у каждого ад свой. И пути у каждого разные. Вот у нашего путника. Это Хоринис, это бессмыслица, это незнакомец, который пообещал сокровище, это желание быть кем-то. Только не той незначительной травинкой, которая терпит на себе стопу тяжеловооруженного рыцаря.

Следующий шаг. Сон Марка Туллия становится все глубже. Может быть, это даже не сон, а кома. Как в сказке про Белоснежку. Или про какую-то другую красавицу, сейчас не упомнишь. Хотя раньше я помнил все эти детскиенедетские сказки наизусть.

Коматозное состояние усугубляется, и все сильнее впиваются когти древней провидицы. Сила ее пальцев слишком могуча. Нельзя ожидать такого от дряхлой старухи. Кожа вокруг горла натягивается и грозит лопнуть, порваться по швам, как вечернее платье, в которое нарядилась матушка лича, когда впервые пошла по скользкой дорожке и дошла по ней до прихожей любовника.

Но только не в этом дело. Все взаимосвязано. И платье, и костлявые пальцы, и молчаливый лес, и спуск по ступеням, и нелепое путешествие без цели, куда, куда, никто не знает, и сердце, которое бешено колотится, и сам остров, которому нет места на земле, и которому вряд ли найдется хоть какое-то место во вселенной.

Следующий шаг. Все ниже и ниже. Кажется, в самом низу этого ада уже виден проблеск неяркого света. Этот свет излучают ледяные глаза лича. Марк Туллий еще не знаком с устройством адской машины, соляных полей, ему еще никто не объяснил, что нужно бы по-хорошему скорее причащаться к христианству, иначе тебя ждет что-то подобное, и поэтому, находясь в коме, он чувствует лишь легкое беспокойство. Да, мой дорогой, ты спишь, мы все спим, превращенные сном в собственную колыбель, зацикленные на самих себе, лишенные содержания только потому, что необходимо защитить наш разум от великого безумия, которое стучится в дверь посреди ночи, и нам никак нельзя проснуться от этого стука, никак нельзя, иначе нам придет конец. Безумие ждет на дне колодца, сразу после последней ступени, там, где холодная и костлявая душа древнего лича одержима жаждой человеческой крови. Тысячу лет он хотел выйти наружу, и наконец сделал это, и наконец решил свой вопрос, и отправился в далекое путешествие. Жизнь на поверхности встретила его ослепительным светом и легким ветром, который так и цеплялся за отсутствующее лицо. Лич вдохнул полной грудью этот сильный воздух, и тут же закашлялся.

Да уж! Давно он не видел солнечный свет. Слишком долго просидел в своей пещере, лишился человеческого, и теперь ничего ему не остается иного, кроме пойти в ближайший город и постараться разыскать жертву. Понимаете! Жажда крови немыслима!

Последняя ступень. Нога в грязном сапоге вторглась в мерзлое пространство нечеловеческого присутствия. Холодный туман стелился по черной поверхности. Дальше не видно ни зги, только затуманенная тишина.

Еще один шаг. Теперь по горизонтальной плоскости дна. Да сколько же еще будет этих шагов! Сколько можно! Но, тем не менее. Еще один шаг. Путник поскользнулся и чуть не упал. Но, вскинув руками, он смог в последний момент поймать равновесие. Вокруг – ни души, только блеклый туман, который хоронит в себе любой отблеск света. Картина приглушена и кажется слишком статичной. Но это далеко не так. Перевернутый туман обладает всеми признаками жизни и разума. Растекается под ногами, нога в нем вязнет. Нога тяжела, и грязный сапог тяжел, и дыхание тяжело, и влажный воздух тяжел, обжигает легкие, но путник идёт, идёт. И хотя никто не заставляет его идти вперед, но он идёт, идёт, не может развернуться. Вся вселенная этого одинокого путника выстроилась вокруг холодной неизвестности. Но спустя мгновение он увидел перед собой неяркий свет. Будто маяк для уставшего корабля. И путник идет к нему, ощущая себя частью вселенской картины. Вот он, путник, который прошел слишком дорог, и все бесполезно, вся его жизнь сродни движению по кругу, бесконечной смуте, которая разливается по границе ночи, то есть, границе всечеловеческой смертности, не было бы ее, не было бы и этого абсурдного рассказа, в котором смысла не более, чем в сказке с хорошим концом, все мы знаем, что так не бывает, что конец всегда полон бессмысленной жестокости, так или иначе, герой погибает, просто нам не показывают многолетней агонии, следующей за убийством дракона, потому что убив дракона герой убивает и себя, и в этом случае нет разницы между чудовищем и человеком, это одна и та же сущность, сокрытая в тумане, а все потому, что каждый шаг предзнаменован судьбой, которая гораздо сильнее любого живого создания и говорит с нами на языке причащения. Чьи-то языки жаждут почувствовать на себе тяжесть плоти ангела, плоти духа, совести, радости, на плечах притаился демон старости, как будто это что-то плохое, предосудительное, нелепое. Сквозь туман, путник пробирается к конечной точке своего дальнего путешествия.

И вот… Новая сцена. Освещение поставлено идеально. Вначале камера направлена на лицо путника. Эмоции на его лице – от напряженного удивления до едва осознаваемого ужаса.

Ужаса.

Далее камера поворачивается на сто восемьдесят градусов.

Мы видим, как посреди пыльного помещения мерцает серебристый саркофаг. Внутри него чернеет огромный ком глистов. Путник столбенеет. Не может ни убежать прочь, ни подойти к этому странному феномену.

Ком глистов, на самом деле, оставлял невероятно тягостное впечатление. Глисты, образовывающие сферу, были крупными и казались склизскими, премерзко копошились, издавали липкие звуки, но, кажется, не представляли для путника никакой угрозы.

Путник чувствует злость. Неужели, его надули?

Что это за чепуха! Где сокровища? Ух! Только бы повстречать этого проходимца, я бы ему голову открутил! К несчастью путника, вскоре его желание будет исполнено.

Легкий низкочастотный гул втирается в доверие, пытается показаться своим. Но путник замечает неладное и отграничивает свои мысли от мыслей безумного чудовища, спрятанного в клубке безмерного без-пространства. Оно говорит. Похить свое сердце и принеси мне его. Похить свою душу, стань со мной единым целым, единой волной, которая опоясывает всемирный берег. Глисты мельтешат перед глазами, и путник теряется. Разве ты не помнишь, говорит голос в его голове, с чего все это начиналось? Помнишь свое детство? Или не помнишь? Вдруг это все сон, который тебе сейчас снится? Или не тебе?

Скажи. Кому снится этот сон? Не тебе. Это точно. Древнему человеку, который говорит на древнем языке или человеку будущего, который говорит на языке будущего? А, может быть, это сон совсем не человека?

Какого-то великого чудовище который спит очень долго и видит сны о римских легионерах которые в рывается покои варварского короля.

Ком глистов говорит (а путник внимает): когда я был маленьким мальчиком, то любил кататься на велосипеде и есть мороженое. Когда повзрослел переехал в провинцию Лигунь, это было в 10357 году. Там я впервые встретился с эффектом перевернутого времени. Перевернутого пространства. Я был счастливым студентом, когда зашел внутрь исследовательского корпуса, выпрямил спину, встретился глазами с изобретателем, поговорил с ним. Тогда он показался мне очень добродушным малым. Он поблагодарил меня за то, что я согласился участвовать в его эксперименте. Мне это показалось очень интересным, ответил я. Хорошо, сказал ученый и приглашающе протянул руку. Она у него была старой, выглядела намного дряхлее лица, да и всего остального тела. Но в тот момент меня это нисколько не удивило, не испугало, как будто, так и должно быть. Мы прошли в просторное помещение, белоснежное помещение, свет лился непонятно откуда, и я раскрыл рот от удивления. В этом помещении ничего не было, кроме располагающейся в центре капсулы депривации. Капсула была вполне себе обычной – у меня такая же стояла дома. Поток четвертой версии. Сердцевина самой сердцевины. Ну в общем, райское наслаждение. Сейчас нужно погрузиться в капсулу и закрыть глаза. Как обычно ты делаешь, сказал экспериментатор. Что меня ждет, спросил я. Если я сейчас тебе расскажу, то эксперимент не получится. Хорошо, сказал я. Я доверял этому человеку в белом халате. Знаешь ли, сама по себе концепция белого халата предполагает доверие того, кому на глаза попадается этот белый халат. Белый цвет – это цвет чистоты. Ему можно доверять. По крайней мере, нам хотят это внушить.

Я кивнул и залез внутрь капсулы. Двери плавно закрылись, и меня поглотила теплая, удушающая тьма. Прошло, кажется, всего несколько мгновений, прежде чем двери раскрылись. Но вместо лица экспериментатора, я увидел темную давно покинутую пустоту. Испуганным голосом я позвал экспериментатора, но ответа не последовало. Несколько минут я не в силах был двигаться, слишком был напуган. Но потом… потом мне ничего не оставалось, кроме как, скрепя сердце, выйти из капсулы, поставить ногу на холодный потертый настил покинутого помещения. Но, стоило мне сделать несколько шагов, как помещение как бы восстало из мертвых. Стало светло – это из-за того, что широкие ставни разъехались, обнажились длинные высокие окна, в которых мерцало изумрудное небо. Я такое небо никогда не видел. Я подумал, что это окна такого цвета, потому что знал – небо у нас красное. И всегда, насколько я помню, было красным. Но нет, когда я выбрался наружу, то понял, что небо, действительно, имеет насыщенный изумрудный цвет. Вокруг не было ни души. Покинутый город. На улицах – невнятная одинокая пустота. Я поискал глазами дату, которая должна была высвечиваться на небе, где-то в северном направлении, но привычных светящихся цифр я не увидел. Честно сказать, только тогда я и заметил, что город, в котором я находился, который вначале мне знакомым, или я просто не обратил на это должного внимания… но только тогда я заметил, что нахожусь в совершенно незнакомом мне городе. Может быть, и год был совсем не тот, в котором я вошел в эту злосчастную капсулу! Оттого и небо изумрудное! Я напрягся, пытаясь мыслями дотянулся до мамы. Но связь была непривычно пуста, и я еще сильнее перепугался. Мыслительная связь должна была работать, даже если бы мы находились в разных концах вселенной, но мой открытый разум натыкался на стену, каждый раз, когда я пытался дотянуться хоть до кого-нибудь.