Текст книги "Ком глистов"

Я остался один. Посреди незнакомого города. Посреди незнакомого времени. Посреди незнакомого пространства.

Я попытался вспомнить, что говорил мне экспериментатор перед капсулой. Было тяжело вспоминать, будто после алкогольных возлияний. Кажется, он говорил мне о том, что направит меня ненадолго в перевернутый город. Может быть, все идет по плану? Может быть, это и есть перевернутый город? С чего это я так переполошился! Но надо было сразу предупредить, а то я же чуть с ума не сошел!

Так.

Если это перевернутый город, то, значит, правильно, что я не могу дотянуться до мамы. Когда проснусь в нормальном городе, тогда и смогу с ней поговорить. А сейчас. Ничего другого не остается – нужно идти и исследовать этот странный, этот непривычный город. В этот момент я вспомнил знаменитые слова великого ученого Винисиуса Дж. Р. Если мы встречаемся с чем-то неизвестным, самое нелепое, что мы можем сделать, это отступить в прежнюю темноту. Что он на самом деле имел ввиду, я не знаю, но мне кажется, его слова хорошо подходят для моей ситуации. Передо мной раскрылась неистовая неизвестность, вначале испугавшая меня, а потом удивившая своей богоподобностью. Первая волна страха схлынула, и я решил прогуляться под чистым и прекрасным изумрудным небом. Но почему же здесь нет людей? В чем секрет? Дорога была устлана лепестками роз, но я не чувствовал никаких запахов. Ветер, ласкающий мои щеки, был безвкусным и бесцветным, как питательная энергия солнечного света. Я прошел по этой дороге несколько миль, наверное, две или три, рассматривая странную, доисторическую архитектуру – кирпичные стены, странные лестничные пролеты, выходящие на открытый воздух, в свободное пространство; высокие башни, которые пять тысячелетий назад вышли из моды, в общем, глубокая старина, но я не хотел заходить внутрь. Пустые окна отпугивали меня, только лишь единожды я посмотрел в окно, как понял, что я никогда не зайду внутрь покрытого крышей пространства. Я увидел внутри черную тень, которая, будто стрелка манометра, двигалась по циклу комнаты, как по циклу истории, циклу культуры и бытия; тень была страшна, как сама смерть, хотя я не знал тогда, на самом деле, что такое – смерть. У тени были белые глаза. Кажется, я мог почувствовать ее историю. Когда-то она была как я. Счастливой, радостной, любознательной. Но потом. Что-то произошло. Нечто необычное. Но сейчас не об этом.

Я шел дальше. Мои шаги были невероятно легки. Однако напряжение в моем сердце нарастало. В какой-то момент я повернул голову направо и увидел высокую башню – до самого-самого неба. Вершина этой башни терялась в отблесках изумрудности. Странно, что до этого я ее не замечал. Будто бы до этого времени она была вычеркнута из поля моего зрения. И вот сейчас я её увидел. Башня башня и слоновой кости. Нет слишком банально да и откуда я знал кто заключён в этой башни может быть это башня была принцесса может быть не прятался дракон. В наше время кто разберёт кому можно верить принцессе или дракону… в любом случае я направил стопы к этой башне. Ветер подгонял меня в спину. Будто толкал к моей судьбе к моей самой печальной судьбе. Несколько десятков минут осталось до того как я начну подниматься по ступенькам ввысь на встречу неминуемому перерождению. А что такое перерождение если не гибель старого тела и появление нового. Достаточно вспомнить прекрасные строки старого поэта эпохи кристаллического Возрождения: ступай ступай мой милый мальчик не бойся ты свою судьбу принять…

Но дело даже не в том что я не был готов принять свою судьбу конечно же я не знал к чему я двигаюсь и можно сказать что меня вовлекли а что это историю обманом. Но тем не менее как зачастую это бывает меня никто не спросил хочу я этого или нет. Вознесение в виде превращения в ком должно было в любом случае состояться. Можете рассматривать башню как архетип. Только не как стоячий член, а как чертог недостижимой мудрости. Внутри я вижу длинную-предлинную лестницу, которая закручивается по спирали. Кажется, я поднимался по ней целую вечность. По крайней мере, я потерял счёт времени. Ничего не менялось. Никогда. Стены все тот же школьный пенал, продолговатый и серый изнутри; будто испачканный слизью. Я боюсь к ним прикасаться. Поэтому держу руки в карманах. В какой-то момент наступила ночь, и я услышал хруст костей, который раздавался где-то немного ниже меня. Я испугался и пошел быстрее. Вскоре звук стих и более не повторялся. Потом я решил сделать привал. Я хотел есть, но у меня не было припасов. И, о чудо! спустя десять метров я наткнулся на автомат с темным шоколадом и гастритной газировкой. Но мой восторг тут же сменился недоумением. Автомат просил монетку. Я обшарил все карманы, и даже заглянул под кепку, но денег не нашел. Тогда я ударил пару раз ладонью по боковой части автомата. Эй. Эй. Ты чего. Изнутри подсвеченности донесся грубый сухой голос. Очень, я бы сказал, древний голос, как будто бы стариковский. Я хочу есть, сказал я. Ну, с этим все просто. Посмотри влево и немного вниз. Видишь во мне небольшую прорезь. Помести туда монетку с Ельциным, и тогда получишь в собственное владение самую вкусную титаническую газировку. В том-то и дело, сказал я, у меня нет денег. Даже ни единого… Ельцина. Кто бы это ни был. Ох, мой дорогой мальчик, сказал автомат с газировкой. Эта самая главная проблема в нашей жизни. У людей, так бывает, нет денег. И что же они делают, когда им не хватает денег на что-либо? Что же, спросил я. Автомат на несколько секунд погас, и я подумал, что он сломался. Но вскоре он вернулся к жизни. Спой-ка мне песенку. Или считалочку прочитай. Нет. Лучше песенку. Что-нибудь про темные времена лихолесья. Знаешь, про что это. Нет, ответил я. Это не важно. Просто пой. Но как же я могу петь про то, чего не знаю. Автомат рассмеялся. Ну ты даешь. С такими мыслями ты не доберешься до вершины башни. А что там, спросил я. На вершине башни. Это не так важно, ответил автомат с газировкой. Точнее, совсем не важно. Вот, ты подумай. Человек входит в бункер времен холодной войны двадцатого века. Кажется, я что-то проходил такое на истории, сказал я. В бункере человек находит большущий сейф, продолжал автомат с газировкой. Сейф, правда, нереальных размеров, высотой от пола до потолка. У него в руках оказывается ключ, который может открыть этот сейф. И теперь вопрос. Разве так важно, что там, внутри этого сейфа. Нет! Конечно же, нет! Так что не задавай глупых вопросов. Внутри него загорелась агрессивная красная лампочка. И пой песенку. Пой про то, чего не знаешь, но должен знать!

Я задумался. О каком лихолесье мне нужно спеть, чтобы набить свой живот. Что это такое – лихолесье.

В одинокой пещере, в самой глухой чаще черного леса, живет лич. Он печален и одинок. Он печален, одинок, сексуально неудовлетворен, зол, обидчив и совсем лишен чувства юмора. Сидит себе, ничего не делает на протяжении многих веков, нет, многих тысячелетий, и только копит злобу на весь мир. Но мир не виноват в том, что вырастил лича. Мир вообще ни в чем не виноват. Вселенной, как всегда, все равно на то, что происходит внутри нее. Вселенная холодна. Как могильная плита, как утренняя роса, как лезвие противника, направленное в самое сердце тьмы. Противник не свет. Противник не свет. Не свят.

И вот в чем дело. Сердце лича давно превратилось в холодный осколок холодного безразличия. Есть злость, но и она – безразличие. Безразличие. Безразличие. Посреди великого лихолесья, где нет лиха, потому что все – безразличие, а лихо – это различие, различие, различие, личие, личие, личие, лич, лич, лич… это все какие-то ассоциации, которые возникают в голове у будущего кома глистов, и все эти предложения, как дрожь в коленках перед выпускным выступлением, они ничего не значат, потому что рождаются в мыслях одиночки в комнате, в питерской комнате, и сигналы повторяются, лампа потокового маяка крутится вокруг своей оси, и направляет сигналы, направляет сигналы, он ничего не желает, это не желающая машина, как сказал бы мой друг философ постмодернист, а лич – это полу-желающая машина. В конечном итоге, все сводится к тому, что одиночество рождает жажду крови. И вот, история продолжается, и путник, обескураженный говорящим комом глистов, не замечает, как на объятой туманом сцене появляется лич. Чудовище голодно. Желает присосаться к горячему горлу. Выпить всю кровь. Видели старые, черно-белые фильмы про вампиров? Взять, хотя бы, тот же «Носферату». Почему-то сразу представляется темная комната, совершенно черная, в которой единственной светлой точкой является старинный телевизор с пузатым экраном на тонких ножках. Тонкие ножки не у экрана, а у самого телевизора. Вы-то, наверное, уже и не знаете, что такое телевизор. Пройдите по любой грязной лавке древностей, узнаете. И вот, на этом черно-белом экране – вампир, на цыпочках, выставив перед собой ладони с длинными ногтями, будто когтями, приближается к мирно спящей жертве. Эта сцена сейчас кажется комичной, но это только сейчас. Во времена, когда фильм был снят, лицезрение этой сцены могло ввергнуть публику в ужас.

Но в нашем воображении не спящая жертва, а завороженный путник. Но, впрочем, тут никакой разницы. Такая же беззащитность. Ком глистов продолжает ведать сказочку про лихолесье, в котором живет зацикленный монстр, испытывающий непреодолимую жажду крови. Ему сию же секунду необходимо было присосаться к горячему горлу путника.

Где мое золото, сказал путник, обращаясь к кому глистов. Какое это твое золото, ответил ком. Тонкие пальцы глистов удивленно выпрямились на несколько секунд. Мое золото, повторил путник, то, которое мне обещал старик. Какой старик. Здесь никаких стариков нет. И никакого золота здесь нет. Лучше бы тебе уйти, иначе это может плохо для тебя закончиться. Я не понял, сказал путник. Как это так, нет никакого золота. Ты смеешься. Не может такого быть. Я встретился на улице со стариком. Он представился путешественником, который приплыл из дальних стран. Путешественником, спросил ком глистов. Из каких же стран он приплыл. Из дальних, сказал же. Путник разозлился, и на его покатом лбу выступили крупные капли пота. Где мое золото, еще раз спрашиваю. Если ты мне сейчас не ответишь, то я… я не знаю, что с тобой сделаю. Путник, сказал ком глистов. Лучше бы тебе уйти. Я не хочу тебе зла. Но если ты сейчас не развернешься и не уберешься восвояси, то встретишь свою смерть.

Ах, значит, так! Будешь мне еще угрожать! Да я же тебя сейчас!

И в сердцах он протянул руку, схватил ком, сжал кулак, раздавил бедное существо. Кровавая жижа потекла сквозь пальцы, закапала на пыльный пол.

Резкий всплеск тьмы заставил мальчика прервать песню. Ой, что-то в сердце кольнуло, сказал он. Что с тобой, спросил автомат с газировкой. Не знаю, сказал мальчик. Но у меня такое чувство, что совсем скоро что-то должно произойти нехорошее. Как будто кто-то задумал против меня что-то недоброе. Можно я пойду наверх, спросил он. Ладони его сами собой сложились в молитвенном жесте. Ну ладно, сжалился автомат с газировкой. Мне понравилась история, которую ты рассказал. Она очень романтична и живописна. Будто картина, родившаяся под кистью мастеров эпохи Возрождения. Настоящего Возрождения, а не этого, китайского. Ну, иди. Наверх. Там тебя ждет сюрприз. Несмотря на сильную боль в сердце, мальчик заинтересовался. Какой сюрприз, спросил он. Автомат рассмеялся. Если я сейчас тебе расскажу, какой же, тогда, это будет сюрприз. Поднимись на вершину одинокой башни, тогда и узнаешь. Мальчик сначала хотел поспорить, но потом понял, что это бесполезно. Он уже давно забыл, что хотел и пить, и есть, и теперь стал подниматься. Ступени, кажется, стали куда выше, чем были до этого, и мальчик с большим трудом мог переставлять ноги, чтобы двигаться ввысь, ввысь, ввысь, вперед, вперед, вперед.

В какую-то секунду боль в животе стала невыносимой, и мальчик посмотрел вниз и увидел в своем животе огромную кровоточащую дыру. Вниз по холодным ступеням потекла река крови. Трескучий поток, который пенился и превращался в горячую стену, стену, через которую мальчику было не переступить. У него не оставалось на это сил. Рана увеличивалась, расширялась, становилась все больше и больше, сначала она стала больше мальчишечьего живота, потом больше самой башни. И вместе с ней росла и боль.

Дойти до вершины – несбыточная мечта, которая разбивается о границу чьего-то разума. Надо бы достучаться до него. Дойти до несбыточной точки, чтобы прорубить себе окно в далекую, далекую вселенную. Сделать что-то, что сможет оставить след.

Но сил у мальчика совсем не осталось. Он упал на колени, обхватив обеими руками кровоточащую дыру. Когда она расширилась до размера планеты, мальчик уже не помнил себя. Спустя несколько минут после этого невероятного события к нему спустились два ангела. С самой вершины башни. Они подхватили мальчика и понесли его наверх. Для них он ничего не весил, был словно пушинка. И понесли они его на самый-самый верх. На небеса. На небеса! Мальчик уже ничего не чувствовал.

Ангелы пронесли его несколько километров наверх, добрались до подвешенного в воздухе маятника и протиснулись с полуживым грузом сквозь узкие двери.

Кого вы опять притащили, прикрикнул на них седовласый старик. Ангелы смиренно опустили головы. Это мальчик из будущего, сказали они. Мальчик из будущего, переспросил старик. Нашли, все-таки! Кладите его на стол. Пришло время для превращения!

Ангелы поспешно положили мальчика на дубовый стол. Старик навис над ним.

Скоро ты вознесешься, сказал он, по-отечески потрепав его окровавленную щеку. Скоро ты станешь великим. После этого старик простер над мальчиком костлявые ладони с узкими пальцами, покрытыми открытыми язвами, и начал нашептывать:

о великие боги услышьте мою молитву узрейте в этом тщедушном теле мощь великих но давно ушедших поколений то были наши отцы которые построили великий мир чьи холодные капсулы мы храним и чтим память да воздастся нам за нашу память и за нашу веру о великие боги наполните его тело своей мощью и превратите его в собственное подобие услышьте же меня я возношу к вам молитву и надеюсь на то что вы возьмете его к себе сделаете из него сущность равную вам по прозрению он уже отринул свою старую суть этот мальчик из будущего и теперь готов воспринять великое знание о том что времени нет и никогда не существовало время наличествует только для низких существ а для верховных богов нет такого понятия вместите в его тело крупицу своей жизненной силы и своей мудрости чтобы он смог и дальше быть лучше быть крупнее быть чем раньше и чтобы смог проживать все свои жизни в нормальном и перевернутом бытии.

Густой белесый туман собрался вокруг окровавленного маленького тела и загудел. Старик понял, что вневременные боги услышали его и начали проводить превращение. Через несколько минут туман полностью скрыл тело мальчика от взглядов ангелов. Они начали о чем-то шушукаться. Туман вскоре заполнил всю комнату. Старик закрыл глаза и вслушался в трескучий гул, производимый туманом.

Мальчик из будущего, мальчик из будущего, лепетал Марк Туллий. Голова его, лежащая на коленях старухи-провидицы, перекатывалась из стороны в сторону. Он был превращен в неведомое существо, которое видит прошлое и будущее, которое живет в прошлом и будущем, который есть даже сейчас, но его никто не видит, и он пребывает в холодном саркофаге, в неведомой комнате. Марк Туллий резко раскрыл глаза и увидел морщинистое лицо старухи. Слипшиеся седые волосы прикасались к его плечам. В этот момент Марк Туллий почувствовал жуткое омерзение.

Мальчик из будущего, спросила старуха, и Марк Туллий отвернулся от зловония, вырвавшегося из ее рта.

Да, мальчик из будущего, сказал он, вставая. Я, пожалуй, пойду. Не буду больше вас отвлекать. У вас, наверное, еще и помимо меня очень много дел.

Что ты видел?

Обозленная провидица схватила его за плечи и стала трясти.

Ничего такого, ответил Марк Туллий. Просто какую-то гробницу и какой-то саркофаг, ну и еще там был туман и путешествия по темному лесу, а в конце концов все стало черным.

И все.

Больше я ничего не видел.

Марк Туллий вырвался из цепких лап провидицы, выбежал из сумеречного храма и побежал прочь, по каменистой тропинке, ведущей далеко, далеко, домой. Он хотел вернуться домой и рассказать о своем кошмаре своей матери. Его очень сильно напугали произошедшие с ним события.

Так что это был за мальчик, спросила мать, совсем позабыв о приличиях, сидя перед сыном полностью обнаженная, положив ногу на ногу. Ноги у нее были гладкие, очень красивые, но Марка Туллия не интересовали красивые женские ноги.

Это был ужасный кошмар, сказал он.

Ах ты, мой милый, мой бедный мальчик, сказала мать, всплеснув руками, после чего посмотрела на слугу. Принеси-ка нам чай с лавандой. Мне надо успокоить моего малыша.

Пока Марк Туллий пил чай, он пытался логически объяснить самому себе то, что он увидел в своем кошмаре. Но у него так ничего и не получилось.

Я не знаю, что это значит, сказал он, наконец.

Значит, и не надо об этом думать, сказала мать. Она встала с лежанки, накинула на голое тело легкий просвечивающий халат и протянула сыну намасленную руку. Пойдем, сказала она. На террасу. Посидим немного в тишине и посмотрим на закат. Только ничего не говори. Не надо говорить о своих снах. Не волнуйся о них. Они ничего не значат. Просто ты слишком устал, мой мальчик. Тебе надо проводить меньше времени в своих развлечениях.

Они перешли на террасу, сели и стали смотреть на закатное небо.

Сходил бы лучше в Академию, сказала мать. Говорят, там интересно. Мыслители, такие как ты, должны иметь дом. Не то место, где ты развлекаешься, а такое, где ты можешь почувствовать себя нужным.

Марк Туллий кивнул, соглашаясь. Ты права. Завтра же схожу к ним. Попрошу открыть мне ворота. Надеюсь, они пустят меня в сад.

Конечно пустят, сказала мать.

Может быть, сказал Марк Туллий, и тогда моя жизнь вновь обретет смысл. А то я уже потерялся в развлечениях и снах. Пытаюсь разузнать правду у провидиц, но они только и могут, что нести всякую чушь про судьбу, жизнь и смерть. И ничего конкретного. Ничего такого, что могло бы мне помочь.

На то они и провидицы, сказала мать. Представь себе, если бы их советы были точными и понятными. Тогда они быстро лишились бы своих теплых мест, потому что люди тут же поняли бы, насколько они тупоголовы. Философы, они другие. В их речах время от времени проскальзывает истина. Да и многие из них не пытаются надуть человека, пришедшего к ним, и говорит с человеком на нормальном языке. Так что давай, мой милый, не затягивай и сходи к ним.

Схожу завтра же, повторил Марк Туллий.

Ну и хорошо, сказала мать.

И они замолчали. Древнее солнце спряталось за горизонтом, и в том момент, когда последний луч коснулся лица Марка Туллия, он вдруг почувствовал умиротворение. Кажется, он, наконец, понял, куда ему надо идти. Страшные сны закончились, и началась реальность. Внизу, на улице, шелестели сандалии тысяч горожан. Они спешили домой, чтобы обнять своих близких и сесть за стол. Марк Туллий будто бы ощутил тепло, которое исходило из их сердец. Когда-нибудь я тоже стану таким. Смогу любить и страдать. Но для этого нужно для начала многое пережить и многое узнать. Завтра же пойду к философам.

Мать посмотрела на него и широко улыбнулась.

Великая цель

Ну что, господа, с победой, сказал К.

Как-то не слишком уверенно, сказал М. Конечно, с победой! Думаю, мы заслужили немного отдыха. Пойдешь в бар?

К. коротко кивнул.

Остальные ученые калифорнийской лаборатории ОНАТР потирали руки и хлопали друг друга по плечам. Все устали за этой год, слишком длинный год поисков и разочарований.

Мы создали Вселенную, которая имеет смысл для живущих внутри нее людей. А, значит, и у нас, создателей, появился смысл.

Что это за смысл такой, спросите вы.

Посмотрите на небо. Если вы из той самой версии вселенной, то увидите на нем описание своей личной цели, которая является составной частью общей цели. Так называемой метацели, или как там ее. В общем, если вы ее не видите, то у меня для вас плохие новости.

В. (это я) проснулся сегодня утром от жуткой жажды. После вчерашнего вечера трудно вспомнить хоть что-то. Но потом мысли, все-таки, начинают проявляться, как на старинной пленке, которая опущена в раствор. Мы с А. принимали ЛСД. Поначалу было весело, до того момента, как А. начал блевать во все стороны. Наблевал в аквариум, из-за чего все рыбешки подохли. Я раньше и не знал, что можно блевать от ЛСД.

Я вышел на балкон, чтобы покурить, достал сигарету, вставил ее между зубов, и так и застыл. На небе появилось нечто странное. Цель изменилась. До этого у меня была цель работать в местной лаборатории для того, чтобы через пятнадцать лет выявить особенности измененного строения ДНК петрушки. Если честно, я никогда особо не задумывался о том, для чего я это все открою, просто следовал своей цели. Мне нравилось праздновать всякие разные незначительные открытия. ОНАТР живет так – сначала открывает что-то незначительное, а потом со всей силы это празднует. Ну и мы с моим закадычным другом тоже отпраздновали, даже не знали, что именно.

Но сейчас, когда я вышел на балкон, я ощутил резкий холод, какой бывает после резкого пробуждения от кошмара. Что это такое? Может быть, меня до сих пор не отпустило?

Я протер глаза и снова посмотрел на чистое голубоватое небо. Там высвечивались следующие слова, выпуклые, полные удивительной прямоты и холода.

Ты должен следить за матчами, которые проходят на кортах школы тенниса в Мидлточ, штат Номер Шестнадцать.

Я, чтобы вы понимали, живу совсем на другой стороне континента.

Нас с детского сада учили, что нужно строго следовать за написанной на небе целью. У нас не может быть собственных желаний и мыслей насчет этого самого большого куска жизни. Детишек, которые не понимали важности этого действия, жестоко наказывали. Директор называл это действо «порицанием», и от него кровь стыла в жилах. Не буду его описывать, просто поверьте мне на слово, это тот еще ужас. После таких индивидуальных занятий нарушать общественный порядок совсем не хотелось.

Я позвонил своему отцу и сказал, что моя жизненная цель изменилась. Он не мог поверить. Ты шутишь, сказал он. Разве я могу шутить о таких вещах, сказал я. Не может быть, сказал он. Да я не вру. И что же теперь делать, сказал он, голос у него сразу стал серьезным. А что еще мне делать. Нужно брать шмотки и переезжать в шестнадцатый штат. Но я понять не могу, что это за цель такая, следить за матчами. В этом и будет смысл моей жизни. Просто следить за матчами? Я позвоню в лабораторию, чтобы тебя перевели в шестнадцатый филиал, сказал отец. Хорошо, сказал я. И, знаешь, что, отец. Я так скучаю. Не могу понять, почему наши цели настолько разные, что мы не можем увидеться. Тихо, тихо, испугался отец. Вдруг они прослушают наш разговор и обвинят в осуждении великого плана. И что с того, сказал я. Цель есть цель, что они могут сделать. Собирайся и переезжай, сказал отец и бросил трубку.

На улице – жаркое лето 5342 года. Еще восемь лет до Великого Откровения, когда нам, простым смертным, по плану, должен был открыться смысл всего. Восемь лет холодного опустошения.

На полуживом форде я еду на запад, в прерии шестнадцатого штата. Говорят, там есть реки, где все еще можно поймать рыбу. Я сейчас имею в виду настоящую рыбу, которая вырастает из икры, отложенной другой рыбой. Ну, в общем, очень интересно.

Так и пришлось бросить своего друга в отключке, но тут уже ничего не поделаешь, цель есть цель. И еще какие-то умные и поучительные слова.

Кондиционер в машине сломан, а поэтому все окна нараспашку, и моя левая рука свисает с двери. Другая рука на руле. Моя судьба отправила меня очень далеко. В плеере играла космическая музыка прилива, и мне хотелось плакать. И даже не то, чтобы плакать, а рыдать. В старом месте я чувствовал себя хорошо. Я привык к своей цели, и она не слишком мешала жить. А теперь, что это за цель такая. Мне что теперь, нужно сидеть на каждом матче и глазеть на то, как мячик прыгает туда-сюда. Какую это пользу может принести? Я даже совсем не люблю теннис. Ни большой, ни маленький. Единственное, что я люблю, это хоккей, вот почему меня не послали смотреть матчи НХЛ, не понимаю.

Меня с самого детства раздражало то, что какая-то околопотоковая хрень решает, как мне жить. А что мне делать, если я не хочу так. Совершать самоубийство? Уходить в прерии, как некоторые отщепенцы? Тоже нет. Говорят, что у них там процветает каннибализм. Хотя, может, все это и чушь собачья. Сраная пропаганда. Никогда по телесвязи ничего конкретного, одни общие фразы. Когда-то они набрались сил и храбрости, и напали на аванпост. Аванпост есть одно из главных прибежищ силы.

А вы думали, что все эти вещи держаться на благой воле граждан? Как такая ерунда может держаться на порядочности? Ну и, в общем, напали они на аванпост, как в каком-нибудь модном боевике, и как давай разносить гвардейцев. Раз, раз, и готово, раз, раз, и готово! Гвардейцы лучше вооружены, конечно же, они лучше вооружены, и могут себе позволить выжигать напалмом все, что движется и несёт угрозу, но повстанцев больше, и поэтому они с радостными визгами пробуривали трехмиллиметровые дырочки в их черепушках. Хотелось бы мне посмотреть на эту заварушку!

После того, как последний гвардеец был убит, его голову отделили от тела и посадили на кол перед центральным входом на аванпост. Выпученные глаза мертвеца смотрели на пустую дорогу, упирающуюся в толстокожую пустыню. И делать им было больше нечего, кроме как сложить свою голову, в прямом смысле, за какую-то бессмыслицу. Это как с богом. Защита веры, как по мне, абсолютно абсурдна. Если веру надо защищать, значит, ее нет. Ну или как-то так. Не знаю. Я не философ.

Ну, в общем, сами понимаете, какая тут ситуация. Но стоит человеку совершить антигосударственные действия, против этого общеконтинентального уклада целенаправленности, у этого человека тут же начинались проблемы. Одно слово – ужаснейшая бюрократия. Помните, как в романе Процесс? Или как там его…

Читать я не слишком-то и люблю, но вот эту книгу я перечитал несколько раз. Серьезно. Дело все в том, насколько человек может быть раздавлен строго установленной и построенной бессмыслицей. Кажется, был такой эксперимент с бананом и обезьянами. Первое поколение обезьян нещадно получало от электрического тока, когда тянулось к банану, и потом все остальные тоже получали по мощному электрическому удару, ну, короче, трах, бабах, и потом, когда появилось новое поколение, оно тоже, ведь, хотело съесть банан, и первое поколение стало мутузить потянувшуюся за бананом обезьяну. А потом, да, звучит это довольно скучно, но для общего развития очень полезно, так вот, потом третье поколение появилось, а первое поколение давно уже подохло, и, короче, обезьяна из третьего поколения только тянулась к банану, обезьяны из второго поколения тут же на нее накидывались. Представьте себе. Второе поколение даже не знало, что можно получить разряд тока. Они просто научились не трогать бананы. И передавали эту информацию следующего поколению. Ну, в общем так.

Не знаю, если честно, зачем я все это рассказал, я уже и мысль потерял. Короче, я ехал до того самого штата целых четырнадцать часов без остановки. По маленькому ходил в стеклянную бутылку из-под колы. Веселого в этом мало, но останавливать машину я не хотел. В нашей прекрасной стране слишком много людей, в небе которых светится цель красть у богатых и раздавать бедным.

Четырнадцать часов спустя, глубокой, глубокой ночью, я остановил автомобиль перед главным входом в теннисную школу. Ночь, ночь, глубокая ночь. Глубокая ночь похожа на излишнюю суету. В какой-то момент может показаться, что суета всегда излишне, но это не так. Далеко не так. Иногда суета может иметь полноценный смысл. Как хождение движение по кругу, по кругу, по кругу. И сейчас воздух пах исчезнувшим жаром, спавшим жаром, то есть, он спадал, медленно, нелепо, глухо. А теперь самая настоящая глухая одноэтажная ночь. Где-то там, вдалеке, натянута тетива кортов, многочисленных кортов, каждый из которых помнит пот маленьких мальчиков и девочек, и не очень маленьких парней и девчонок, которые уже узнали, что такое половое созревание. С этих моментов их разделяют. На лобке начинают расти курчавые волосы, мелкие завитушки, и мальчики с девочками начинают засматриваться друг на друга. Внутри разгорается странный жар. Хочется чего-то нового. Странно. Странно, что так быстро все превращается в обыденность. Нет ничего более непостоянного, чем постоянство. Нет, нет. Ничего такого. И гораздо легче отпустить ситуацию и просто наслаждаться моментом.

Я, вот, не слишком-то и наслаждался моментом. Точнее, наслаждался, но не так, как надо. Потому что думал, что вся эта синекура будет продолжаться вечно. Я всегда буду просто так ходить на работу, ничего не делать, ничего не делать, два раза, а после этого приходить домой и заниматься непотребными вещами.

Я курю с пятнадцати лет. Однажды отец нашел в кармане моей модной кожаной куртки огромный косяк. Он сказал, что такой только в мультиках видел. А после этого закрыл меня в комнате на неделю. Я много играл и спал. В общем, было неплохо. Ломка, конечно, немного мешала, но, в целом, я хорошо провел время. В какой-то момент мне нужно было сделать выбор – либо отказаться от употребления наркотиков и потерпеть неприятные последствия, либо вернуться в родные пенаты.

Я бычкую сигарету, кладу ее обратно в бардачок, откидываюсь в сидении и закрываю глаза. Вот так и меняется жизнь, резко и непрошенно. Не-прошенно. Есть такое слово? Жизнь меняется, и это самое главное. Достаточно сказать, что человек не слишком-то и властен над тем, что происходит в его жизни. Да и зачем ему быть властным? Какая же глупость! Все мы делаем хорошую мину при плохой игре. И все равно не выходим из-за стола. Потому что, если выйти, куда дальше идти? Вот и я о том же. За пространством стола – холодная бездна, свобода, свобода, существование которой не берется в расчет, целая вселенная самого черного цвета, или что-то наподобие крипты, или как там ее, ну это самое, короче, типа, короче, длинной глубокой ямы. Свобода – это вектор, который ведет в пустоту. Как-то так.

Я лечу в самую что ни на есть бездну. Глаза мои закрыты, и я вижу черноту. Чернота обступает, обнимает, обрамляет, поглощает. Да, именно поглощает. Становится единой со мной. Теперь я думаю то же самое, что и бездна. Оказывается, что у бездны много мыслей. Первая мысль, самая глубокая, представление о широте, пульсирующей где-то внутри, о том, насколько суть ее вещей одиноко-печальна, и которая стоит сама себя. Самоосознанная, прекрасная, сама на себе зацикленная, парит над пространством времени, вот что именно она осознает. И все человеки все существа все травушки вся землица которая кормит чубатых казачков все это она вмещает в себя, и чувствует, и радуется этому, и заходится смехом, потому что ей надо как-то высвобождать зацикленную энергию. Все кипит все млеет хочет высказаться. И еще у нее много других мыслей. Например, о том, как хорошо проснуться утром и выйти на лужайку перед домом, прямо так, босиком, вдохнуть свежий холодной воздух, летнее утро, хорошо, хорошо, и легкий ветер бороздит волны длинных волос, расправляет крылья, и летит, летит над крышами, над прямыми стрелами улиц, над макушками сосен, вечных зеленых сосен, и летит, и летит, прямо как сама бездна, бездна это женщина, которая ничего не хочет, просто живет и наслаждается текущим моментом, и ветром, и холодной росой, и небольшим домом за спиной. Глубокий вдох. Тишина. Перед началом самого длинного дня во вселенной. И ничего больше нет. Вся правда лежит перед ней.