Текст книги "Из Петербурга в Петербург. Неформальные воспоминания"

В 1988 году он эмигрировал в Израиль и умер там в возрасте 63 лет.

Как в мире всё связано!

Вернемся на несколько лет назад.

В 1959 году компания из четырех человек нашей институтской группы (Наташа, Лев, Гриша и я) решила поехать путешествовать. Маршрут был выбран такой: поездом до Симферополя и затем в Алушту. Там к нам должна была присоединиться девушка из Москвы – Наина.

Надо отметить, что это было мое второе путешествие на юг, к морю. До этого я только один раз ездил в Мариуполь к родственникам. Посетив известные места Крыма, мы на палубных местах (ночью было очень холодно) большого теплохода перебрались из Ялты в Одессу, затем на поезде в Молдавию в деревню Слободзею (под Тирасполем) и, наконец, в Москву, где в Сокольниках проходила первая выставка из США.

Результатом этой поездки были женитьба Льва (после окончания института) на Наине, переезд его в Москву и устройство на работу в КБ С. П. Королёва в Подлипках (и это несмотря на то, что он был евреем). Он разрабатывал системы приземления и электропитания различных летательных аппаратов. Затем в другой аэрокосмической фирме руководил большим коллективом, принимавшим участие в создании «Бурана».

В то время мне часто приходилось ездить в Москву в командировки. Почти всегда я заходил к Наине и Льву, заезжал к ним на дачу в поселок Отдых, иногда оставался у них ночевать.

Семья у них была очень интересная. Мать Наины – пожилая интеллигентная москвичка, бывший архитектор, учившаяся и работавшая у известного архитектора Веснина, отчим – просто очень хороший, добрый человек; их сын был еще тогда школьником.

Жили они все на первом этаже в небольшой отдельной квартире в Колокольниковом переулке (у Сретенки). Поместились они сперва вдвоем, а потом и втроем (с родившейся дочерью) в проходной (10 м².) комнате.

Наина в то время работала директором Публичной библиотеки им. Некрасова, что на Пушкинской площади. Вот к ней-то я и заходил чаще всего, а так как ей, как директору библиотеки, поступали билеты на всякие культурные мероприятия, то она иногда давала их мне.

Именно благодаря ей мне удалось попасть тогда на недоступные спектакли театра на Таганке.

У Наины и Льва родилась девочка Рая. К несчастью, у нее был вывих бедра, и ей несколько младенческих лет пришлось жить с распоркой, которая раздвигала ноги. Это помогло, и в дальнейшем Рая даже не хромала.

Ее родственники (мама, папа, дедушка, бабушка) души в ней не чаяли. Она росла хорошим, интеллигентным ребенком, много читала. Все летние месяцы либо ездила с родителями на юг, либо проводила в поселке Отдых, где у них была прекрасная старинная дача среди деревьев, куда я иногда к ним заезжал.

Вечерами там была совершенно чеховская обстановка, когда мы на веранде пили чай, ведя интересные разговоры.

И вот, когда домашняя девочка Рая училась в 9 классе, ее отправили со школой в туристскую поездку в Молдавию.

Рая вернулась из этой поездки… беременной, Родители не хотели, чтобы она делала аборт. Ей пришлось уйти из школы. Она закончила ее заочно, а затем поступила в библиотечный институт (не знаю точно, как он называется) и пошла по стопам мамы работать в библиотеку.

Родившийся Дима, как и Рая, тоже был любимцем семьи.

Кто же был его отцом?

Отцом Димы оказался сын Гриши Розенштейна…

Это был удар для Льва: если бы на работе узнали, что его внук является одновременно и внуком известного диссидента, то он моментально вылетел бы с работы и не смог нигде устроиться работать по специальности.

В результате ни Лев, ни Наина, ни Рая никаких отношений с Розенштейнами не поддерживали, и Лев «спокойно» работал в КБ С. П. Королёва.

Лев очень хотел уехать в Израиль, но путь туда ему был заказан из-за работы. Наина и Рая эмигрировать не хотели.

Но в конце концов Лев принял решение уехать. Он бросил свою интересную работу, как его ни уговаривали остаться, и перешел на работу в открытую организацию, где проработал несколько лет.

Началась перестройка. Появилась возможность эмигрировать.

К этому времени у Наины умерла мама, отчим женился. Поэтому ее уже ничто не связывало с Россией, и они эмигрировали. Я не помню всех подробностей с получением разрешения на выезд.

И вот они в Израиле. Поселились в очаровательном местечке Маале-Адумин под Иерусалимом. Взяли ссуду на покупку дома.

И тут…

Наина со Львом пошли на рынок в Иерусалиме. Теракт. Лев погиб сразу, Наина в тяжелейшем состоянии попала в больницу. Ее спасли, хотя она и стала инвалидом – очень испортилось зрение.

Вот что говорила мне Наина позже:

«Мое состояние помогло мне пережить горе: трое суток я была без сознания, а когда очнулась, начались галлюцинации. Я не понимала, что со мной происходит, видела письмена на стене – как будто священные тексты, – но целиком прочесть не могла: только средняя часть была четкой, края как будто размыты. Потом стало казаться, что я внутри картин Босха, – всё было оттуда, двигались знакомые фигуры, и я среди них, но всё в каких-то ядовитых зеленых и фиолетовых тонах.

Я не испытываю ненависти к тем двоим, – говорила Наина. – Просто я не в силах понять… Зачем? Убить, уничтожить себя, отдать свои молодые жизни – ради чего? Чтобы унести с собой два десятка евреев, искалечить чужую жизнь?..»

Лев боролся за выезд в Израиль пять лет, а прожил он в Израиле всего девять месяцев…

Надо отдать должное государству Израиль и частным лицам. Им простили ссуду на дом, совершенно незнакомые люди присылали деньги.

Всю жизнь Лев писал стихи (для себя и знакомых). Нашелся человек, который спонсировал издание его книги. Эту книгу Наина прислала мне в Петербург.

В 2004 году я съездил в Израиль и провел два дня у Наины и Раи. Тут Наина мне сказала, что у нее рак. Но она философски относилась к этому. «Сколько проживу – столько проживу», – сказала мне она.

1 августа 2006 года она позвонила мне и поздравила с днем рождения. В конце того же года она умерла.

И вот точка, которую нужно поставить в этой истории: внук Льва и Наины, Дима, познакомился наконец (по желанию обоих) со своим отцом, который тоже живет сейчас в Израиле.

За несколько месяцев до защиты диссертации мне пришлось поволноваться. Заведующим аспирантуры и ученым секретарем в институте были отставные военные.

Очень часто дверь в их кабинет была закрыта, но после долгих стуков она открывалась, и в комнате пахло коньяком.

И вот заведующий аспирантурой сказал мне, что поскольку ВНИИРА – закрытый институт, то и диссертация должна быть с грифом «секретно». Но в моей работе не было абсолютно ничего секретного. Тогда я написал несколько как бы секретных страниц, и их засекретили.

Однако, когда я привез свою диссертацию в Москву профессору А. Е. Кобринскому (1915—1992, в 1989-м эмигрировал в США) из Института машиноведения АН СССР – моему оппоненту, – тот сказал, что эти «секретные» страницы нужно выкинуть, так как там нет никаких секретных сведений, – диссертацию необходимо рассекретить. И вот тут-то началась сказка про белого бычка. Засекретить было просто, а рассекретить – никак. А у меня уже поджимали сроки – нужно было печатать и рассылать автореферат. Но ни начальник аспирантуры, ни начальник первого отдела не хотели брать на себя ответственность за рассекречивание. Ходил я по кругу от одного к другому и понял, что (по теореме Гёделя) без вмешательства директора института С. В. Спирова мне не обойтись.

С. В. Спиров вызвал заведующего аспирантурой и ученого секретаря и сказал: «Что это два таких здоровых мужика не могут решить элементарный вопрос?!» – и моментально с моей диссертации был снят гриф секретности.

Несколько лет спустя заведующий аспирантурой утонул во время отпуска. А вот с ученым секретарем произошла такая история. Не знаю, насколько это верно, но вполне похоже на правду. Было то ли 100-летие со дня рождения Ленина или другая знаменательная дата, но все газеты об этом твердили и на предприятиях проводились торжественные собрания. Рядом с ВНИИРА находился автобусный парк. В какой-то день там проводилось торжественное собрание, посвященное этой знаменательной дате. Наш ученый секретарь пришел зачем-то туда и попросил слова. Выйдя на трибуну, он стал рассказывать, как вместе с Лениным в Женеве подготавливал Октябрьскую революцию. Вначале его слушали, а потом вызвали скорую помощь и отвезли в психиатрическую больницу. Через некоторое время он оттуда вышел, но на работу уже не вернулся. Вот до чего может довести пьянство, отягощенное пропагандой!

И вот настал день защиты – лето, июнь, понедельник. Накануне был День медицинского работника, и мы весь день провели в Кавголово. Так что мне некогда было волноваться и дрожать.

В понедельник была прекрасная погода, и я в парадном костюме шел во ВНИИРА. И вот перед самым входом в институт на мой костюм капнула птичка, и мне пришлось перед самой защитой замывать его. Но это не выбило меня из колеи.

На мою защиту начальник лаборатории зачем-то пригласил академика В. Н. Черниговского, хотя диссертация была чисто техническая. Но всё-таки на первом плакате была изображена клешня рака – ведь я выступал от лаборатории бионики. Однако в своем докладе я ни разу не обратился к этому плакату. Тогда директор ВНИИРА С. В. Спиров (прекрасный, интеллигентный человек) спросил меня, что изображено на первом плакате, хотя прекрасно знал, что. На это я ответил: «Так это же самое главное! С этого всё и началось».

Когда началось обсуждение, спросили В. Н. Черниговского, не хочет ли он что-нибудь сказать. На что он разумно ответил, что в этом ничего не понимает.

Защита прошла спокойно. Вечером был банкет в ресторане «Москва» (над «Сайгоном»). Я не ходок по ресторанам, поэтому, чтобы организовать банкет, пришлось приложить некоторое количество усилий. Во-первых, несколько месяцев до этого мы копили на него деньги. Во-вторых, заказывать алкоголь в ресторане было очень дорого, а в магазинах хорошего спиртного не было. Мой тесть где-то достал коньяк и тем облегчил задачу. На банкет я пригласил своих руководителей, оппонентов, директора С. В. Спирова, сослуживцев (но не из лаборатории К., а с моей предыдущей работы, так как они мне были ближе). Чтобы не было неразберихи, я заранее подготовил таблички с фамилиями и расставил их на столе (как в лучших домах Европы), поэтому всем было ясно, куда садиться.

Вот тут я совершил ошибку – посадил рядом К. и С. В. Спирова. К. в принципе не пьет спиртного, а С. В. Спиров – здоровый, крепкий русский мужик. К. – увлекающийся человек и всё время говорил С. В. Спирову о работе, а тот наливал рюмку себе, рюмку К. В результате к концу банкета К. так напился, что ему стало плохо, и Алёна приводила его в чувство. После этого он неделю или больше не появлялся на работе – приходил в себя.

После защиты диссертации сотрудники лаборатории подарили мне вазу с надписью: «На память в день защиты от товарищей». Правда, они на меня не нападали, а я от них не защищался!

Этим же летом я узнал, что в Петербурге должна состояться конференция по автоматизации погрузочно-разгрузочных работ. Я решил узнать, как обстоят дела в этой отрасли. Прослушав все доклады, я понял, что ни о каком использовании роботов-манипуляторов там нет и речи. Тогда в самом конце конференции я попросил слова и рассказал о возможности использования для погрузочно-разгрузочных работ (например, при разгрузке холодильных камер) роботов-манипуляторов, управляемых компьютерами. На это мне возразили и сказали, что всё это фантастика, не имеющая прикладного значения. Когда конференция закончилась, ко мне подошел молодой человек (Виктор Жавнер) и сказал, что он аспирант технологического института холодильной промышленности и в настоящий момент ищет тему для кандидатской диссертации, и что мое выступление, пожалуй, натолкнуло его на тему использования роботов, управляемых компьютерами, в холодильной промышленности.

Прошло несколько лет. Как-то в Доме ученых ко мне подошел Виктор Жавнер и сказал, что я стал для него «крестным отцом»: он защитил диссертацию, написал книгу о роботах. В настоящий момент (2014 год) он доктор технических наук, работает в Политехническом институте.

Возвращаюсь к 1971 году. Прошло немного времени – и ВАК утвердил мою кандидатскую диссертацию. К этому моменту я разочаровался в работе лаборатории, видел ее бесперспективность, да и по ее тематике я уже давно не работал. На ученых советах лаборатории и института я познакомился с замечательным, талантливым человеком, начальником лаборатории автоматизации проектирования Георгием Васильевичем Орловским. Он был старше меня на 5 лет и руководил прекрасным коллективом, занимавшимся созданием автоматизированных систем проектирования печатных плат. А в моей диссертации была одна глава, посвященная поиску пути в лабиринте, которая математически была идентична алгоритмам трассировки печатных плат. Г. В. Орловский пригласил меня работать у него, К. тоже согласился с моим уходом, за что я ему очень благодарен.

Вот у меня и начался новый этап жизни, который продолжался около 25 лет.

Глава 10. ДОСУГ

Алёна училась в институте и подрабатывала в разных местах. Я работал, учился в аспирантуре, немного подрабатывал (писал обзоры новых научных зарубежных книг в сборник «Новые книги за рубежом», заметки в реферативный журнал ВИНИТИ и статей). Но наша жизнь этим не ограничивалась – мы посещали выставки, кинофестивали, концерты, спектакли, собирали дома компании и, конечно, много читали.

Время хрущевской оттепели ознаменовалось развитием культуры. Разорвался «железный занавес», прошел фестиваль молодежи и студентов 1957 году, стали приезжать зарубежные артисты, например – Ив Монтан; «Эвримен опера» из США привезла к нам оперу Гершвина «Порги и Бесс»; выстраивались очереди на выставки Пикассо, импрессионистов и др. Люди ночами дежурили, чтобы подписаться на книги. Это были очереди интересных, образованных людей, не то что нынешние мракобесные очереди к дарам волхвов или поясу Богородицы!

В театр люди ходили, как на праздник: старались красиво одеться, принести сменную обувь. На работе всегда было видно, когда человек собирался вечером идти в театр.

В Филармонии царил Е. Мравинский – там исполнялась только классическая музыка. Это сейчас в Большом зале Филармонии могут выступать джазовые коллективы, что очень хорошо. Помню, как возмущались меломаны, когда в 1960 году там состоялся концерт Имы Сумак. О ней я узнал тогда из передач радио.

И́ма Су́мак (настоящее имя – Соила Аугуста Императрис Каварри дель Кастильо (Zoila Augusta Emperatriz Chavarri del Castillo; 13.09.1922 – 01.11.2008) – перуанская оперная певица и актриса, имевшая мировую известность, владевшая уникальным голосовым диапазоном в 5 октав и способностью петь двумя голосами. В разных источниках называют различное количество октав диапазона ее голоса – пять или четыре (на ее официальном сайте указано пять).

Я стоял в громадной очереди на площади Искусств и сумел купить билет в последний ряд партера.

Помню забавную историю. Рядом с кассой Филармонии был небольшой магазинчик-кафе, где перед концертом можно было съесть гречневую кашу и выпить кофе. Туда после работы и перед концертом заходили ленинградцы и иностранцы, живущие в Европейской гостинице. Стою я как-то в очереди, передо мной иностранцы. Кассирша ловко орудует с деревянными счетами (абаками). Иностранцы со смехом смотрят на эти манипуляции и интересуются, что это такое. На своей родине они такого не видели.

Ну и, конечно, незабываемым был полёт Гагарина. Впервые после Дня Победы 1945 года я видел толпы людей, которые вышли на улицу не по разнарядке.

12 апреля 1961 года начальник нашего отдела Иван Иванович Атласов сказал, что накануне он был в бане, и какой-то подвыпивший мужчина сообщил, что на следующий день в космос будет запущен советский космонавт. И действительно, днем по радио сообщили, что в космос полетел Гагарин.

Оттепель закончилась – появились диссиденты. Чтобы узнавать информацию о том, что происходило в СССР, я купил радиоприемник «Спидолу» и по вечерам стал слушать сквозь глушители зарубежные радиостанции – «Голос Америки», ВВС, «Немецкую волну». По «Голосу Америки» с удовольствием слушал джаз в передачах Уиллиса Коновера (1920—1996), по ВВС – политические обзоры Анатолия Максимовича Гольдберга (1910—1982). Менее всего глушилась радиостанция «Немецкая волна» – по ней я слушал последние известия.

Именно по западным радиостанциям я прослушал почти весь «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына, узнал о писателе Гайто Газданове, прослушав «Вечер у Клэр», и многое другое.

Чтение было самым разнообразным – от журналов «Новый мир», «Иностранная литература», «Наука и жизнь» и «Литературной газеты» до самиздатовской литературы и книг издательства «Посев» и др. Вот такую литературу давал нам читать на ночь один мой знакомый.

Многое выветрилось из памяти, но некоторые события хрущевской оттепели и начавшегося застоя запомнились. Первое – это, конечно, ХХ съезд КПСС и доклад Хрущёва. Я никогда не интересовался политикой, она для меня была только предметом для сдачи экзаменов. Но слухи о докладе Хрущёва проникли в студенческую среду еще до опубликования постановления о культе личности. Этот доклад и постановление читались на закрытых партийных собраниях и, естественно, не оставались тайной для народа – у всех членов партии были родственники и знакомые, с которыми они делились «тайной» информацией. Для меня это постановление не было ударом, поскольку о репрессиях я знал и так. Но вот поток литературы, появившейся в это время, меня обрадовал.

К сожалению, оттепель длилась недолго. На ХХI съезде о Сталине как бы забыли, а на ХХII опять вспомнили о его злодействах и постановили убрать его из Мавзолея. Помню, как сталинисты обрушились на стихотворение Евгения Евтушенко «Наследники Сталина». Я его сразу перепечатал на машинке:

 
Безмолвствовал мрамор.
Безмолвно мерцало стекло.
Безмолвно стоял караул,
на ветру бронзовея,
А гроб чуть дымился.
Дыханье из гроба текло,
когда выносили его
из дверей Мавзолея.
Гроб медленно плыл,
задевая краями штыки.
Он тоже безмолвным был, —
тоже! —
Но грозно безмолвным.
Угрюмо сжимая
набальзамированные кулаки,
в нём к щели глазами приник
человек, притворившийся мёртвым.
Хотел он запомнить
всех тех, кто его выносил, —
рязанских и курских молоденьких новобранцев,
чтоб как-нибудь после набраться для вылазки сил,
и встать из земли,
и до них,
неразумных,
добраться.
Он что-то задумал.
Он лишь отдохнуть прикорнул.
И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою:
удвоить,
утроить у этой плиты караул,
чтоб Сталин не встал
и со Сталиным – прошлое.
Мы сеяли честно.
Мы честно варили металл,
и честно шагали мы,
строясь в солдатские цепи.
А он нас боялся.
Он, веря в великую цель, не считал,
что средства должны быть достойны
величия цели.
Он был дальновиден.
В законах борьбы умудрён,
наследников многих
на шаре земном он оставил.
Мне чудится, —
будто поставлен в гробу телефон.
Кому-то опять
сообщает свои указания Сталин.
Куда ещё тянется провод из гроба того?
Нет, Сталин не умер.
Считает он смерть поправимостью.
Мы вынесли
из Мавзолея
его,
но как из наследников Сталина
Сталина вынести?
Иные наследники
розы в отставке стригут,
но втайне считают,
что временна эта отставка.
Иные
и Сталина даже ругают с трибун,
а сами ночами тоскуют о времени старом.
Наследников Сталина,
видно, сегодня не зря
хватают инфаркты.
Им, бывшим когда-то опорами,
не нравится время,
в котором пусты лагеря,
а залы, где слушают люди стихи,
переполнены.
Велела не быть успокоенным Родина мне.
Пусть мне говорят: «Успокойся!», —
спокойным я быть не сумею.
Покуда наследники Сталина
живы ещё на земле,
мне будет казаться,
что Сталин – ещё в Мавзолее.
1962
 

Но уже на всех последующих съездах КПСС имя Сталина не упоминалось. Началась его постепенная реабилитация. Вот какой случай рассказала мне молоденькая девочка – корректор малотиражной заводской газеты.

Вычитывая газету, она пропустила опечатку. Должно было быть «… Решения XXIII съезда КПСС…», а было напечатано ««XXII съезда». В результате тираж пошел под нож, а из ее мизерной зарплаты корректора несколько месяцев вычитали стоимость тиража. И всё потому, что решения XXIII съезда резко отличались от решений XXII съезда.

Ни у моей мамы, ни у нас с Алёной не было ни холодильника, ни телевизора. Во-первых, не было лишних денег, во-вторых, мы не чувствовали в них необходимости. Правда, когда мы переехали на Саперный переулок, необходимость в холодильнике почувствовалась. Окна квартиры на Саперном выходили на солнечную сторону, и летом в солнечные дни было очень жарко. В качестве холодильника мы использовали кафельную печь. И вот как-то летом я увидел объявление, что недалеко от нас продается сравнительно недорого навесной холодильник. Очистив свои кошельки, мы набрали некоторую сумму для покупки холодильника, но ее не хватало. Тогда мы высыпали металлические рубли, которые откладывали, – и необходимая сумма набралась. Хорошо, что хозяева холодильника согласились взять у нас гору мелочи. В соседнем магазине мы нашли рабочего с телегой, привезли этот холодильник домой, втащили на пятый этаж, и я приделал его к стене над дровяной плитой, которую несколько лет спустя мы сломали и вынесли, освободив место на кухне. Верой и правдой холодильник прослужил нам несколько лет, и позже мы подарили его нашей знакомой.

Клод Шеннон

Помню интересную встречу с Клодом Шенноном, работы которого я изучал, поскольку интересовался кибернетикой.

Клод Э́лвуд Ше́ннон (1916 – 2001) – американский инженер и математик. Его работы являются синтезом математических идей с конкретным анализом чрезвычайно сложных проблем их технической реализации.

Является основателем теории информации, нашедшей применение в современных высокотехнологических системах связи. Шеннон внес огромный вклад в теорию вероятностных схем, теорию автоматов и теорию систем управления (области наук, входящие в понятие «кибернетика»). В 1948 году предложил использовать слово «бит» для обозначения наименьшей единицы информации.

Встреча с ним состоялась в Институте связи им. В. А. Бонч-Бруевича. Актовый зал был заполнен под завязку. Сопровождала Клода Шеннона профессиональная переводчица, которой было невероятно трудно переводить его выступление. Я помню, как понятие «черный ящик» она переводила как «ящик из черного материала». Поскольку понять текст из ее перевода было совершенно невозможно, в качестве переводчика выступил профессор Института связи им. Бонч-Бруевича, и дело пошло на лад. Это была моя первая встреча с одним из известнейших ученых мира. Потом таких встреч на международных конференциях было уже много.