Текст книги "Я не был баловнем судьбы"

Глава XII
Уход на пенсию

Работая последние годы, я стал испытывать усталость, начала проявляться забывчивость и притупляться внимательность, в результате терялась нить рассуждений, возникали ошибки в результатах. Мое состояние не только снижало темп работы, но и вызывало недовольство собой, что отражалось на нервной системе. Особенно это чувствовалось, когда приходилось совершать сложные математические преобразования или расширять круг знаний в новейших направлениях математики и прикладных науках. В связи с этим я стал думать о конце моей деятельности, так как оставаться на работе только для солидного количества отработанных лет я не желал, да и без этого имел стаж пятьдесят два года и возраст за семьдесят лет.

Таким образом, весной 1986 года я подал заявление об уходе на пенсию и в мае месяце ушел с завода. Уходя, я тяжело переживал этот шаг, так как отработал на заводе почти тридцать семь лет и привык к коллективу весьма сильно, но сознание, что все, что имело начало, имеет и конец, заставило приспосабливаться к новому режиму жизни.

После того как мне исполнилось шестьдесят лет, получая путевки на юг в поликлинике при Министерстве авиационной промышленности СССР, я стал ощущать, что ко мне стали строже относиться. Значит, следовало подумать о том, как теперь я буду проводить летнее время. Если даже и дадут иногда путевку, то это на месяц, а летний сезон длится не менее пяти.

Для решения этого вопроса мы с женой решили купить старенькую усадьбу на родине и ездить туда на лето. Это было не так просто сделать: дома в деревнях то можно было продавать, а то не разрешалось. Мы не спешили и дождались закона, по которому могли бы приобрести дом без прописки в деревне. В 1982 году нам удалось купить старенький дом. Приусадебный участок в пятнадцать соток мы решили видоизменить, так как предыдущая хозяйка почти всю землю использовала под картошку.

Вначале работа в деревне казалась трудной, а потом мы втянулись и стали работать ежедневно по девять-десять часов. Тут исчезли все проблемы со временем, но возникли проблемы сохранения здоровья из-за перегрузок, особенно на поливе огорода. Мы стали приобретать инвентарь, а потом купили мини-трактор.

Приобретенный дом в деревне Поповка, 1982 г.

Супруги Полюшковы обсуждают конструкцию бани.

Супруги Полюшковы с внучками Александрой и Татьяной (младшей) в деревне Поповка.

И теперь, несмотря на то что скоро мне будет восемьдесят лет, мы со всем управляемся и даже взяли еще десять соток земли, которые раньше пустовали.

Летом к нам ездят дети с внуками, кое-чем помогают, и мы без скуки отрабатываем в деревне по пять-шесть месяцев в году.

С тех пор как я стал вести такой образ жизни, самочувствие даже улучшилось, так как раньше, на заводе, приходилось терпеть игру на собственных нервах, а теперь – тишина, спокойствие, чистые воздух и вода, что делает свое дело.

Если вначале мы не рассматривали участок как средство, помогающее нам вынести тяготы пенсионной жизни, то в последние годы пересмотрели свои взгляды. Стали больше сажать овощей, собирать сено и делать все прочее. Немного увеличилась наша помощь овощами детям, но не очень, так как дальнейшую интенсификацию хозяйства тормозят трудности с транспортом и ограниченные наши физические возможности. Несмотря на это, мы экономим средства, а летний урожай из деревни облегчает нашу жизнь в зимний период.

Алексей Григорьевич и Анна Васильевна на кухне дома в Поповке.

Без этой поддержки жизнь на одну лишь пенсию показалась бы нам скучной и тяжелой, а так терпеть можно. В общем, о жизни пенсионеров можно сказать: она доказывает, что придуманное кем-то выражение «пенсионер уходит на заслуженный отдых» является насмешкой над пенсионерами.

Что касается отдыха, то отдыхать удается немного в зимние месяцы, когда живем в городе без внуков. Такая ситуация складывается только у тех пенсионеров, которые до пенсии успели уединиться в своей квартире и сохраняют приличное здоровье. Пенсионеры больные, не могущие трудиться физически, а также не имеющие садовых участков, живут значительно труднее, так как в условиях последних лет жить на пенсию очень тяжело.

Жизнь пенсионеров усложняется постепенно надвигающейся старостью и ухудшением здоровья. В этом плане большую роль играет ослабление памяти, остроты зрения и ограничение возможностей выполнения физических нагрузок и перемещений. Эти проблемы превращают человека функционирующего в человека неполноценного. Становится невозможным и бесполезным чтение литературы, так как глаза утомляются и болят, а прочитанное бесследно исчезает из памяти, что затрудняет делать какие-либо анализы и выводы из прочитанного. Разрушение интеллекта приносит разочарование в целесообразности дальнейшего существования. К этому добавляется утрата авторитета как главы семейства, когда все видят в тебе уже неполноценного человека. Соглашаться с этим очень тяжело, так как ты еще не чувствуешь все свои потери, ты только знаешь, что такое явление неизбежно, но надеешься, что оно еще в будущем. Это противоречие не только трудное, но и просто неразрешимое.

В утешение себе можно провести анализ этих явлений и поискать пути решения хотя бы части противоречий последнего этапа в жизни человека. Любой объект, как живой, так и неодушевленный, имеет начало существования и конец, то есть его жизнь и смерть – неразрывно связанные два конца существования. Разрыв между ними определяет длительность жизни, а содержание определяет ее эффективность и целесообразность. Оценка эффективности в основном дело самого субъекта, если разговор идет о человеке, но и оценка общества тоже весьма значима. Объективных критериев для оценки эффективности и целесообразности существования практически нет, и их набор зависит от того, кто производит эту оценку. Ученый в основу оценки положит достижения в области науки, а художник, литератор и другие люди умственного труда поставят на первое место достижения в области творчества, а также качество прожитой жизни. Люди труда в основу положат то, как человек трудился, какие следы оставил после себя и в части обеспечения материальных условий существования его потомства, и в том, как воспитал своих преемников.

Из этого следует: для определения эффективности существования человека надо лучше представлять, в чем сущность жизни, ее ценность и бессмысленность, чтобы не прийти к выводу, что жить «мертвым» хуже, чем умереть живым. Некоторые приравнивают живого человека к мертвому только потому, что в нем отсутствует глубокая и чистая любовь или увлечение какими-то страстями, не способствующими улучшению общественного бытия.

Жизнь весьма многообразна в своих проявлениях. И подавляющее большинство этих проявлений не только имеет право на признание, но и определенным образом влияет на формирование климата общественного бытия, так что упрощенный подход к этим явлениям не может открыть путь к объективной оценке процессов, происходящих в обществе, и той роли, которую сыграл в них каждый индивидуум.

Общественный порядок и общество открывают возможности для проявления личности. Чем совершенней порядок, тем активнее деятельность каждого гражданина и тем выше эффективность его деятельности, так как в этом случае человек не только имеет возможность творить, но и воплощает свои идеи в жизнь, так как общество заинтересовано в этом.

Наша жизнь сейчас определяется успехами перестройки, о которой говорят уже слишком долго. Я еще помню времена перехода от военного коммунизма к НЭПу. Пусть не очень подробно, но главные моменты в памяти сохранились. Переход от времени, когда практически не было никаких товаров, ко времени, когда обеспечение людей решалось удовлетворительно, занял три года. Сейчас мы стартовали от небогатого уровня, чтобы, не сильно ухудшая ситуацию, перейти к ее улучшению. Именно так обещали, и, как видно, так представлял себе все это М. С. Горбачев, но мы много лет идем вниз, и конца этому пути не видно. Это говорит не только о том, что руководители не умеют управлять государством, но и о низкой квалификации нынешнего «лидера» Б. Н. Ельцина.

Одновременно такое положение в стране показывает, что Ельцин и его команда не уважают собственные обещания. Не выполнив прежних планов, начинают создавать следующие и дают новые обещания, в которые народ уже окончательно не верит. Конечно, сохранять рабочие места и обеспечивать уровень жизни людей – задача трудновыполнимая, но при умелом ведении дел этот период должен занимать два-три года. И только потом можно добиваться пусть медленного, но постоянно растущего благосостояния россиян. Поскольку за восемь лет мы не добились успехов, можно утверждать, что ни Ельцин, ни его сподручные по-настоящему о судьбах народа не беспокоятся. Они стремятся не упустить время первоначального накопления капиталов для обеспечения своего положения.

Мне представляется, что, если народ не сумеет найти путей давления на руководство, наши бедствия будут продолжаться еще долго. Руководители могут ждать, они не голодают, их не избивают, не грабят, не убивают. Ну а наши горести – это только наши заботы.

К сожалению, я не вижу среди оппонентов Ельцина деятелей, выработавших толковую программу выхода из тупика. Среди них превалируют демагоги и безответственные карьеристы, поддержав которых, недолго попасть в еще большую беду, поэтому люди и идут за Ельциным. Бедный наш народ за последние почти триста лет не породил действительно больших государственных деятелей масштаба Петра I или Ивана III Васильевича. Вот и мучаемся, попадая в руки «сверхгениальных деятелей» вроде В. И. Ленина и И. В. Сталина. У нас даже не хватило ума, чтобы не потерять то, что имели.

В прожитую мною эпоху, к сожалению, были представлены очень узкие возможности для самостоятельной деятельности, и еще меньшие – для внедрения своих идей и взглядов в жизнь. Не было сторон, которые могли бы заинтересоваться новыми идеями и находками, а официальная система не допускала что-либо печатать, а внедряла только то, что исходило сверху. Это оказывало тормозящее действие на расцвет интеллекта людей и привело к снижению общего уровня развития общества во всех областях науки и техники, искусства и литературы, а также общего потенциала граждан, составляющих общество.

Это обстоятельство во многом определило характер нашей перестройки, так как мы даже не сумели из своей среды выделить лидеров, которые могли бы разъяснить наше истинное положение и стимулировать решение задач, которые вывели бы нас на новую дорогу. Это дало возможность недозрелым деятелям пробиться в ряды борцов за власть и включиться в эти ряды бывшим деятелям из КПСС, которые сумели удержать власть на всех уровнях, но не сумели, да и не очень хотели повернуть общество на путь создания блистательного демократического, свободного и правового общества. В этом они просто не заинтересованы, так как в нем им не найдется достойного места, поэтому они все исказили и стараются удержать общество в состоянии брожения и раздрая без четкой линии развития. Отсюда и неумение вывести страну из экономического кризиса.

С особой остротой пагубное влияние отсутствия четкой линии и программы нашего развития проявилось в решении чеченского вопроса. В этом случае сложилось впечатление, что Ельцин, решая проблему, закрыл глаза и бросился в омут, не выяснив, что он из себя представляет. Шапкозакидательские тенденции проявились при решении проблем с Верховным Советом, в организации выборов, в которых В. В. Жириновский всплыл, как новый остров. И особенно печально они отразились на стратегии и тактике военных действий в Чечне, а ответственность за войну целиком лежит на совести Ельцина.

Отсутствие программы перестройки привело к тому, что мы уже десять лет идем вслепую и, кроме развала того, что было, достигли очень мало. Доказательством отсутствия желания вывести страну на твердую дорогу или неумения сделать это является боязнь изменить ситуацию в провинции, без чего нельзя добиться успехов в развитии перестройки в масштабе всей страны.

Всем известно: чтобы существовать и развиваться, общество должно производить товары и услуги, а наши власти почти за десять лет перестройки научились лишь разрушать и разваливать то, что было хотя бы похоже на работающую систему. Это уже наводит на мысль: а не делается ли это умышленно, не является ли следствием того, что отдельные категории руководителей творят темные дела? Это поднимает вопрос о том, почему, организовав перестройку, на определенном этапе ее развития не было попыток очистить весь государственный аппарат от бывших деятелей компартии? Отговорки – дескать, были трудности с кадрами – неубедительны. После переворота 1917 года около 85 процентов населения России было неграмотно, но это не испугало большевиков. Они смело отказались от услуг старых руководящих кадров и поставили, в том числе и на высокие посты, полуграмотных людей, и те, хотя и с большими трудностями, ошибками и упущениями, все же вывели страну на действительно новый путь.

В наших же условиях, когда в стране несколько десятков миллионов людей имеют высшее образование, набрать два-три миллиона высококвалифицированных специалистов из беспартийных честных работников было бы несложно. Сейчас они уже трудились бы с успехом на руководящих постах, честно служили народу, и мы не постигали бы горечи провалов в экономике и шли вперед высокими темпами, избежав всякого рода авантюр и мошенничества. И разбой в стране был бы уничтожен на корню. Для этого нужна крепкая власть, законы и воля выполнять намеченные планы, а у нас до сих пор нет ясности и понимания, что мы делаем и куда стремимся.

Ясно всем, что оздоровление общества и упрочение авторитета страны и ее экономики невозможно без запуска и обеспечения нарастающего темпа производства в промышленности и в сельском хозяйстве, создания правовой стабильности для обеспечения этих процессов. Необходимо вычленить процессы, тормозящие развитие экономики, и решительно убрать их с путей перестройки.

Взять, к примеру, такой вопрос, как сокращение армии и военного производства. С самого начала перестройки было ясно, что в мире складывается обстановка, в которой угроза войны против СССР ослабевает. А если учесть, что наше бывшее руководство паниковало и постоянно увеличивало военную мощь СССР, должна быть ясна и необходимость сокращения армии и производства оружия.

Вместо того чтобы, пусть скрытно, разрабатывать мероприятия по этим вопросам, руководство принимало меры к превращению штата военного производства в иждивенцев общества, а армию оставили в неопределенном состоянии. В результате армия и производство, в том числе и гражданское, были загублены, и общество потеряло ресурсы для обеспечения выхода из создавшегося положения.

Если бы в период с 1987 года были сделаны шаги по сокращению армии, были выделены в отдельную группу предприятия, находившиеся в период совнархозов в системе отраслевых комитетов, а остальные предприятия постепенно подвергались реконверсии, мы не испытали бы таких экономических трудностей, какие переживаем уже много лет. Кроме того, не следовало сразу же искать пути реализации военной продукции за рубежом. Наши руководители продолжали бояться всего, кроме организации системы банков и других способов облегчения пути к личному обогащению, а о спасении страны и народа они не думали.

До тех пор, пока не будут решены проблемы запуска производства и обеспечения его планомерного развития, мы будем топтаться на месте, еще глубже погружаясь в трясину нищеты и развала страны как самостоятельного организма.

Надо иметь в виду, что, несмотря на попытки выйти из тупика, в стране (и вне ее) действуют силы, которые нацелены на срыв подъема промышленности и сельского хозяйства. И, как видно, пока противники торжествуют, а официальные ответственные круги только разводят руками, делая неубедительные попытки оправдаться, и дают новые обещания, сбыться которым неизвестно, будет ли суждено.

Часть II

Глава I
О жизни дома

Закончив воспоминания, я обратил внимание на их узость, так как в них включено лишь то, что было связано с учебой и работой, и очень слабо освещены вопросы моей личной жизни, моей семьи, ближайших родственников и друзей, встретившихся на жизненном пути. Это сузило их тематику и не позволило показать, как моя судьба сочеталась с судьбами окружавших меня людей и какое влияние оказывали они на меня как на человека.

После института я вернулся в Горький и прожил три с половиной года в семье, частично компенсировав затраты водителей на мою учебу. В том году моя сестра Вера окончила медицинский институт, а в следующем, 1941-м, она отправилась работать на станцию Агрыз под Ижевском. Оттуда меньше чем через год Веру отправили на фронт, где она и погибла в 1943 году.

Моя сестра была тихая, любила, чтобы вокруг нее был полный порядок, который она поддерживала бесшумно и постоянно. Ее умиротворенный характер проявлялся не только дома, но и в компаниях, которые группировались вокруг нее. С ней дружили люди, которые не любили друг друга, но в ее присутствии поддерживали хорошие товарищеские отношения. Когда она погибла, все члены молодежных компаний по учебе в школе и в институте долго вспоминали ее и выражали нам искренние соболезнования.

Перед войной другая сестра, Пульхерия, окончила десятый класс школы и поступила в педагогический институт, который окончила в 1943 году. После она отправилась в Воскресенский район Горьковской области, где преподавала историю до 1947 года, а затем вернулась домой.

Вера, 1939 г.

Полюшкова Вера Григорьевна награждена Орденом Отечественной войны II степени.

Дата гибели 5.10.1943 г.

С Маргаритой на установке памятника на братской могиле в месте завершения боевого пути, г. Лебедин, Сумская обл., УССР.

Обучение в институте во время войны проходило в очень тяжелых условиях. Осенью 1941 года большая часть студентов была направлена на рытье окопов, где пришлось всем, даже девочкам, освоить специальность землекопа, жить на постое у крестьян и питаться как придется, так как быт в то время наладить было очень трудно. Да и никто не старался этого делать.

По возвращении на учебу всем пришлось столкнуться с тем, что городская транспортная система в Горьком оказалась полуразрушенной, трамваи ходили редко и медленно. По этой причине сестре пришлось переехать в общежитие, так как ездить зимой в район автозавода, где мы жили, было невыносимо трудно. Город испытывал трудности с отоплением жилых зданий, поэтому в помещениях института и библиотеках было холодно. Только в Доме партийного просвещения царило тепло, и студенты набивались в коридоры и кабинеты, раскладывали на видном месте литературу по марксизму-ленинизму, чтобы их не выгнали, а сами занимались другими уроками. Потом шли ночевать в холодные общежития.

Студентам по карточкам давали пятьсот граммов хлеба в день, которых явно не хватало. А покупать на рынке продукты было невозможно, так как хлеб всю войну оставался очень дорогим продуктом. Чтобы поддержать сестру, я отдавал ей свою карточку, по которой она получала восемьсот граммов хлеба и кое-как перебивалась. А я за сверхурочную работу на заводе получал дополнительные триста граммов хлеба. Так что у меня с ее студенческой карточкой тоже было восемьсот граммов хлеба, и мы с отцом, который, как рабочий, получал такие же восемьсот граммов хлеба, жили как все, весьма посредственно.

Мать с двумя младшими дочками, Маргаритой и Фаиной, была вынуждена уехать в деревню, где работала в колхозе и с трудом обеспечивала себя и детей скромным питанием, но они хотя бы не голодали.

Дома для отопления квартиры пришлось установить печь-времянку, которую я замуровал шамотным кирпичом, так что, пока мы варили себе картошку и суп, обогревали и квартиру. Тепло сохранялось до утра, а следующим вечером все повторялось.

Летом 1942 года мы с отцом посадили картошку, мама с моими сестренками немного заработала продуктов в колхозе, и зиму 1942–1943 годов мы жили уже дома все вместе, правда небогато, но и не голодая, продержались до весны.

Летом 1943 года мать с дочерями опять работали в колхозе, а мы с отцом посадили картошку на выделенных заводом огородах и обеспечили себя запасом до весны 1944 года.

Теперь, когда, согласно данным статистики о продолжительности жизни, мне осталось совсем мало времени, чтобы оставить какой-либо след о себе в памяти людей, у меня иногда возникают недоуменные вопросы, которые беспокоят и интересуют меня, но на которые я не нахожу четкого ответа.

Одним из таких вопросов является вопрос о друзьях. По своему характеру я всегда испытывал тяготение к общению с людьми разного возраста. Свои отношения я строил на верности дружбе и выполнении обещаний, даже если это связано с какими-то жертвами с моей стороны. Вполне естественно, что и к своим друзьям я предъявлял такие же требования, и, если они им не соответствовали, я разрывал дружбу с этими ребятами, сохраняя приятельские отношения, как с просто знакомыми людьми.

Верными друзьями оставались несколько ребят из школы и техникума, особенно пока я был холостым. Позднее тоже находились хорошие друзья, но их было мало, и отношения наши не всегда оставались столь же откровенными, близкими и доверительными, как с друзьями юности. Тут, видимо, сказался опыт, который был получен в некоторых связях, которые приходилось разрывать из-за необязательности компаньонов, причем эта необязательность проявлялась тем чаще, чем более мы взрослели. Появляющиеся личные интересы часто заставляли необязательных людей нарушать обещания, носящие личный характер, им ничего не стоило пропустить встречу, не сделать то, что обещано, и тому подобное.

Личная жизнь в период войны была бедной и однообразной, так как проходила в основном на холоде и в полуголодном состоянии и идти куда-то не очень хотелось. Тем не менее мы иногда встречались с ребятами из компаний довоенного времени.

Наиболее близким товарищем того времени был Ваня Михайлин, который до войны не успел окончить институт и в 1940 году был вынужден перейти на вечерний факультет и работать. Институт он окончил уже в военное время, а работал в ремесленном училище, где было несколько лучше со снабжением, так что он был не очень грустен. После окончания института я сагитировал Ваню перейти на работу на завод авиамоторов, где он и проработал до пенсии, но уже в Ленинграде, куда его перевели после войны.

С ним жил еще один хороший товарищ, принимавший активное участие во встречах. Он позднее попал на войну, где и был убит.

Наши встречи были отдушиной, мы свободно обменивались мнениями, подвергая беспощадной критике состояние дел в стране. С Михайлиным и его семейством мы поддерживали связь и после войны. Много лет он работал главным инженером завода, защитил кандидатскую диссертацию и сохранил огромную работоспособность, а также товарищеское гостеприимство.

В 1943 году вышло постановление ЦК партии и Совмина СССР о проведении набора специалистов народного хозяйства, склонных к научной работе, в аспирантуру и докторантуру. Я, учитывая свой уже зрелый возраст и отсутствие перспектив создания семьи, решил не терять время и пойти в аспирантуру, намереваясь переменить род деятельности. С большим трудом мне это удалось, и в конце января 1944 года я переехал в Москву, снова в общежитие, чтобы попытаться сделать диссертацию.

Жизнь аспирантов проходила в скудных условиях, но нас этим было не запугать, и мы работали с большим энтузиазмом, так что ни времени, ни условий для личной жизни у меня не было. И сама жизнь в основном сводилась к заботам об элементарном быте, позволяющем поддерживать себя в рабочем состоянии. Я много работал в библиотеках, преимущественно в Ленинской и ГНТБ, так как в институтской библиотеке условия для занятий были не очень хорошими, и я еще в студенческие годы ею пользовался мало.

Друзьями по проведению досуга стали наши аспиранты и друзья, как по комнате, так и по симпатиям. С ними я встречал праздники в общежитии и в других местах, но такого рода встречи носили эпизодический характер и существенного влияния на меня не оказывали, так как жизнь протекала в замкнутой атмосфере одиночества.

После возвращения в промышленность в начале 1945 года я попал в коллектив ЦКБ, где основная часть инженерных кадров состояла из выпускников МВТУ имени Баумана. Так что там было много ребят примерно одного возраста со мной, проживавших небольшую жизнь в советских условиях. Отношения между нами сложились быстро, и сформировались группы по интересам. Широкой компанией мы с помощью руководства ЦКБ провели майские дни, что ускорило образование узких групп, где в последующем развивались товарищеские отношения. Тесные отношения сложились у нас с Мишей Талем, его другом Сашей Бургвицем и Вячеславом Моисеенко.

К сожалению, группа не сохранилась, так как Таль и Бургвиц ушли в 1945 году в аспирантуру МВТУ имени Баумана, а Моисеенко поступил на учебу в Академию внешней торговли. Дружба, сложившаяся в ЦКБ, продолжалась и в последующие годы. Встречи носили эпизодический характер, но были теплыми и проходили интересно.

После окончания аспирантуры из Москвы в Челябинск уехал Бургвиц, встречи с ним стали реже. Но в период его докторантуры, в середине пятидесятых годов, мы снова все вместе встречались. После защиты докторской диссертации Саша вернулся в Челябинск и стал заведующим кафедрой, тогда наши встречи стали носить случайный характер, пока не прекратились уже после семидесятых годов.

С Мишей Талем мы встречались чаще, чем с другими, но после моего переезда в Балашиху встречи тоже превратились в эпизодические и практически закончились в восьмидесятые годы. Он стал профессором МФТИ, занимался серьезными науками и педагогической деятельностью.

После окончания Академии внешней торговли Моисеенко попал в аппарат министерства того же ведомства и ведал отношениями с Чехословакией. Наши встречи продолжались до середины пятидесятых годов, но потом прекратились, так как интересы наши находились в разных плоскостях. Неполадки в его семейных делах также помогли нам разойтись, так что дальнейшую его судьбу я не знаю.

После ухода Таля, Бургвица и Моисеенко из ЦКБ моим основным товарищем стал инженер-конструктор Владимир Викторов, с которым мы работали по одному направлению и дружили даже после моего ухода из ЦКБ. Мы с ним жили рядом в районе Мещанских улиц, так что посещали друг друга по вечерам. Потом он тоже ушел из ЦКБ и перешел на работу в ЦНИИАГ, в конструкторское бюро, занимавшееся гидроприводом. Так что наши профессиональные интересы были одинаковыми, а это сближало нас и оставило друзьями после создания семей и моего отъезда из Москвы. Дружеские отношения наши продолжались до его, к сожалению, ранней кончины в начале 1970-х годов.

Хорошие отношения у меня были с четой Яновского-Кузнецовой. Они мне уступили на четыре года комнату Яновского, за что я им был очень благодарен. Эта пара меня умиляла еще и тем, что они были постоянно влюбленными друг в друга и успешно воспитывали двух дочек, одна из которых была от первого брака Вали. С ними связь поддерживалась до середины пятидесятых годов, после прекращения связей в период нашего пребывания в Китае наша дружба не возобновилась, так как их семья расширилась с выходом замуж дочери и появлением внучки. А у нас было два маленьких ребенка, и позже образовалось много хлопот по семье и стало не до поездок в Москву.

Из ЦКБ я ушел весной 1947 года и два с половиной года работал в ОКБ профессора В. В. Уварова, где у меня завязалась дружба с новыми моими сотрудниками. Тогда я был еще холост и подружился с неженатыми людьми. Наиболее близко я сошелся с заместителем начальника отдела Сергеем Яковенко. Он был вдовцом и старше меня на девять лет, после смерти жены некоторое время жил один. По характеру он был очень общительным, добрым и веселым, а также остроумным. До авиации работал в геологической партии механиком, был начальником партии, но по настоянию жены и тещи, желавших жить оседлой жизнью, ушел из геологии и попал в авиационную промышленность.

Сергей был хорошим инженером и прекрасным организатором, а также сохранял молодость духа, поэтому не остался одиноким и, женившись в возрасте около пятидесяти лет, завел троих детей. Он воспитывал их и продолжал трудиться до семидесяти с лишним лет. Связь с ним продолжалась до конца 1970-х годов, и встречи всегда приносили мне удовольствие и восхищение им как хорошим и неутомимым человеком.

Другим товарищем стал мой помощник по лаборатории Матвиенко, который был любитель погулять, выпить и поухаживать за женщинами. Несколько позже он женился и заимел сына, но пристрастился к разгулу, и это привело через несколько лет к развалу его семьи, а потом и к провалу на работе. Так что дальнейшую его судьбу я точно не знаю, но слышал, что она оказалась незавидной. Наши общие встречи с ним и его семьей продолжались несколько лет.

Из других друзей по ОКБ Уварова запомнилась дружба с начальником нашего отдела П. К. Казанджаном, который был доцентом Военно-воздушной академии (ВВА), работая у нас по совместительству. Он ходил к нам два-три раза в неделю, а текущие дела вел я, поэтому мы с ним и сблизились, так как я ему был хорошим помощником.

Другим сотрудником кафедры ВВА, работающим по совместительству, был подполковник М. Т. Кондратов, с которым нас связывала дружба по служебным интересам. С ним встречи происходили в домах академии, где он жил. Там же жил и мой друг по МВТУ имени Баумана, Михаил Новиков, у которого я часто бывал. Связи с Кондратовым кончились, когда я ушел работать в Балашиху, а он уехал куда-то в воинскую часть.

Обычно встречи с друзьями и подругами происходили в моей квартире, так как я там жил один и мы никому не мешали. Соседи были очень доброжелательные люди и мне никаких замечаний не делали. Тем более что встречи были редкими и тихими, часто обсуждались вопросы, которые тогда относились к категории запрещенных или опасных, поэтому и шума мы не поднимали.

С переездом в Балашиху положение мое резко изменилось. Я попал в совершенно новый коллектив, который был, в общем-то, молодым, так как завод был организован в 1946 году, но большая часть была переведена из коллектива прежнего завода. Вначале я ездил на работу из Москвы и за это время познакомился со многими новыми моими коллегами.

Первым знакомым стал мой начальник Михаил Марголин, который был на два года старше меня, имел хорошую инженерную подготовку и вообще был ищущим специалистом. Мы с ним быстро сошлись и дружили в течение многих лет, даже после его ухода с нашего завода.