Текст книги "Общедоступный песенник (сборник)"

– Не ушиблись?

– Работнички чертовы, – сказала женщина. – Не тротуар, а каток!

– Чего ты, мам? Чего ты? – тянул ее за руку пяти-шестилетний сынишка, не понимающий еще чужой боли. – Чего ты? Пошли! – Ему хотелось домой, ему было досадно, что мать медлит.

Но она ступила раз – и охнула.

– Если перелом, в суд подам, – сказала она. Но беззлобно. Пожалуй, даже с некоторой иронией.

– Я вас провожу, – сказал Юрий.

– Да уж будьте любезны.

Мальчик насупился, рассердился, шел сбоку, глядя в сторону.

Жила женщина на улице с названием Дубки, в одном из двенадцатиэтажных панельных домов, что торчали в ряд, друг другу в затылок; летом их уродливость скрадывалась окружающей зеленью, а голой осенью выступала тоскливо, и каждый дом казался одиноким, несмотря на близкое соседство других домов.

Поднялись в лифте на восьмой этаж.

У двери Юрий сказал, стесняясь заходить:

– Ну, теперь сумеете. По стеночке… Врача вызовите обязательно.

– Да. Спасибо. До свидания.

Женщина открыла дверь и запрыгала вдоль стены на одной ноге.

Юрий видел потом, как приезжала «скорая помощь», женщину увезли.

Он караулил.

Он увидел, как ее привезли в тот же день с загипсованной ногой. Значит, перелом все-таки. А живет, похоже, одна, без мужа, без отца-матери. С сыном.

На другой день ее сын бродил по пустому двору. Ковырял палкой землю, бил ею по деревьям, в кошку запустил.

Юрий подошел к нему.

– Как тебя зовут, мальчик?

– Никак.

– Так не бывает, чтобы никак. Меня вот дядя Юра зовут.

– А меня никак.

– Никита, домой! – послышался голос.

Юрий поднял голову. Женщина стояла на балконе, опираясь на костыль, запахиваясь в куртку. – Домой, ты слышишь?

– Щас, – негромко и недовольно ответил Никита.

– Ты идешь или нет?

– Иду, – не повышая голоса сказал Никита, не трогаясь с места.

– Мы тут разговариваем! – крикнул Юрий.

– Никита, я кому сказала?

– Господи ты боже мой! – недовольно сказал Никита. – Обязательно орать на весь двор.

– Ты неправильно говоришь, Никита. Нехорошо. С мамой так не говорят, – сказал Юрий.

– Тебя не спросили.

– Давай я тебя провожу.

– Обойдусь, – сказал Никита и отправился домой.

Юрий долго работал без отдыха, отгоняя глупые мысли, но не отогнал. Решился. Поднялся на восьмой этаж, позвонил.

Послышался стук костылей.

Женщина открыла, посмотрела вопросительно, не здороваясь.

– Вы извините, пожалуйста, – сказал Юрий. – Я подумал. Может, вам что нужно? В магазин за продуктами, ну и… Я бы сходил.

– Мне помогает соседка.

– Как хотите. Я ведь… А почему вы… Ну… Настороженная какая-то?

– Вам-то что?

– Да нет… Но я ведь, ну, как бы это… Я от души.

– Не бойтесь, жаловаться я на вас не буду.

– Да хоть жалуйтесь. Я просто…

– Что просто?

– Господи, вы так говорите… Будто я не знаю… А я просто…

– Что просто? Вам времени девать некуда? До свидания.

– Я просто… Просто нравитесь вы мне, – осмелел Юрий и поднял на женщину глаза. Жалкие у него были глаза, он словно забыл, что стал иным, он чувствовал себя сейчас нищим, сидящим в грязи, немытым нищим, который, вдруг обнаглев, проходящей мимо молодой, красивой, чистой, здоровой женщине делает предложение любви – обнаглев, но без наглости, а так, будто подаяние просит.

Женщина молчала. Она видела перед собой мужчину хорошего возраста с неглупым и довольно приятным лицом. Явно дворник не по призванию, а по обстоятельствам. Вежливый. Почему бы не допустить, что человек без всякой задней мысли хочет помочь? Живет, предположим, тоже один. Женщина в беду попала – тоже внешности приятной, между прочим, вот он и обрадовался случаю свести знакомство. Обычные человеческие дела, зачем подозревать что-то?

И Юрий вскоре ежедневно ходил в магазин за продуктами, он провожал сына Никиту в детский садик, ему лучше среди детей быть, чем дома с больной матерью. Юрий подолгу беседовал с Ларисой, так ее звали, она ему потихоньку-помаленьку рассказала свою жизнь, а он ей свою. Правда, приврал кое-что, присочинил, очень уж не хотелось, чтобы она знала его нищенское и алкогольное прошлое.

Засыпая, Юрий эти разговоры заново в мыслях своих прокручивал, улыбался. Просыпался с радостным нетерпением – как в детстве когда-то бывало, просыпался с одной мыслью: сегодня опять ее увидит.

Никита к нему привык. Грубиянить, конечно, не перестал, это уж характер, но иногда и позволял поиграть с собой и даже поговорить, хотя обычно разговаривать со взрослыми брезговал, считая их идиотами, потому что темы для разговоров очень уж идиотские выбирают, детские какие-то, и лица у них при этом улыбчивые, как у идиотов, и сюсюкают, как маленькие…

В начале декабря был снегопад.

Убирая снег, Юрий умаялся и зашел к Ларисе, она напоила его горячим чаем с лимоном. Поговорили о ее работе, которая была скучновата, хорошо, что Ларисе, хотя и сняли гипс, еще не меньше месяца сидеть дома, ей понравилось, она вообще домашний человек.

Бывает: два человека говорят, как и до этого говорили, но вдруг оба чувствуют: что-то не то, что-то произошло или должно произойти, вдруг спотыкаются словами и взглядами, одновременно замолкают, а потом некстати начинают рассказ о каком-нибудь пустяке, прерывают себя, махнув рукой: да ладно! – и опять молчат… Так они говорили в этот день, и одна из пауз была особенно томительной и долгой.

– Ты какой-то сегодня… Будто предложение мне собираешься сделать, – с усмешкой сказала Лариса.

– Собираюсь. В самом деле, выходи за меня замуж.

– Ага. Вот только покурю, – сказала Лариса. Она курила, но не часто, только в отсутствие сына.

И она закурила, покурила молча, долго тушила окурок, морщась от дыма. И сказала:

– Я почему-то сразу подумала, что этим кончится.

– Когда это – сразу?

– Сразу.

Куплет тринадцатый

 
Не выдержал младший брательник.
Такая уж, видно, судьба.
Всегда мы одну любить будем.
Всегда у нас будет борьба.
 

Крахоборов выслушал известие молча. Он умел так: смотрит на тебя внимательно и слушает, и ни за что не догадаться, как он относится к твоим словам, пока он это отношение не пожелает обнаружить тоже словами.

На этот раз он ничего не обнаружил, повернулся и пошел к себе в комнату.

Ни с того ни с сего Юрий почувствовал себя виноватым.

– Давай я ее в гости приглашу! – крикнул он через дверь. – Ты увидишь, это замечательная женщина. Только ты не рассказывай про меня, ладно? Какая разница, что там раньше было, если я другой теперь? Благодаря тебя, конечно.

– Благодаря тебе, – появился Крахоборов.

– Чего?

– Положено говорить – «благодаря тебе». Ты остался неотесанным тюфяком. Хотя, конечно, я тебя отшлифовал. Я над тобой поработал. Я очень старался. Но для чего? – спросил Крахоборов невидимых слушателей, обращаясь куда-то в сторону. И тут же удовлетворил их любопытство: – Для того чтобы человек почуял вкус к жизни. И к жизни не травоядной, а яркой, искристой и веселой. Думаешь, зря я обучал тебя английскому языку? Я собирался уехать. Вместе с тобой. У меня достаточно средств, чтобы купить дом где-нибудь в Швейцарии, в Австралии, в Канаде, я был в Канаде, мне там очень понравилось. Дом на берегу озера. Мы живем там, два брата, мы дышим одним дыханием с природой, ловим рыбу, читаем книги, говорим, мыслим… И вот, ты теперь меня бросаешь?

– Я не знал… – сказал Юрий. – И я не хочу никуда уезжать. Извини. Ты для меня столько сделал. Но я не хочу никуда уезжать.

– Ты хочешь нищенствовать.

– Я хочу жениться на хорошей женщине.

– Нищенствовать! – закричал Крахоборов с непонятной яростью. – Жить подаянием нынешнего дня, молить его о снисхождении и пропитании! Брат, жизнь коротка, но горизонты широки. Я надеялся, что пробудил твою душу. Заметь, я не насиловал тебя. Ты захотел стать дворником, ради бога! Я ждал, когда тебе это надоест и ты захочешь настоящего дела, настоящей жизни. И я дал бы тебе настоящее дело и настоящую жизнь!

– На озере в Канаде рыбу ловить? – не понял Юрий.

– Это потом. А сейчас у меня как раз готов один план, мне нужна помощь, мне нужен рядом верный человек. Я рассчитывал на тебя. Я для этого, может, и подобрал тебя, я увидел в тебе способность к братским чувствам, извини, что высокопарно говорю! – Крахоборов очень волновался. – Все вокруг предатели, я ни на кого не могу положиться, но ты – брат. Ты не продашь, я это знаю. А ты бросаешь меня.

– Нет, если что нужно…

– Это нужно не на один день. Необходимо три-четыре года напряженной работы – в паре, вместе.

– Если я женюсь, это не помешает.

– Это очень помешает! Придется идти на риск, а как ты пойдешь на риск, если тебя тянет к семейным щам? Как ты, допустим, поедешь по моей просьбе среди ночи в другой город? А?

– Надо – поеду. Она поймет. Она вообще очень понимающая.

– Да? Ладно.

Крахоборов вроде немного успокоился.

– Что ж, зови ее в гости. Она ходит уже?

– С палочкой, но ходит, нормально. Она тебе понравится.

И Лариса, кажется, в самом деле понравилась Крахоборову. Он был приветлив, шутил.

Шутки эти были не всегда Юрию понятны, но Лариса вполне понимала, отвечала тоже шутками и тоже иногда непонятными, но Юрия радовало то, что Лариса умна – и Крахоборов умен, что они нашли общий язык, он гордился и Ларисой, и Крахоборовым. Он подумал: вот бы и братцу названому жениться, славные были бы вечера вчетвером – с женами. Славные, уютные. Поговорили, в картишки перекинулись, телевизор посмотрели…

– Я человек крайностей, поскольку самое надежное место сейчас – на краю, – говорил Крахоборов. – Впрочем, так всегда было. Я чувствую пропасть рядом с собой, и это заставляет меня быть собранным и готовым ко всему. Меня невозможно застать врасплох. Гораздо хуже тому, кто воображает, что стоит на твердой почве. Он беззащитен. Вдруг сгустилась тьма, он делает несколько неверных шагов, ему дают подножку, он обескуражен, он кричит: «Мама!» – но мамы нет, а есть обрыв, и тут он берет себя в руки, но поздно, он уже летит, и не за что уцепиться! Поэтому парадокс: я должен радоваться, что мой брат обретает почву под ногами, семейный, так сказать, очаг, но, признаюсь откровенно, не рад. Он расслабится, закиснет, он…

– Ты за меня не решай! – с улыбкой сказал Юрий, считая, что Крахоборов продолжает шутливые речи.

Крахоборов не ответил ему. Он развивал мысль:

– Я боюсь, очень скоро он вернется в прежнее свое состояние. То самое, в каком жил раньше. В вонючей коммуналке, в городе Саратове, где прописан, так что с вашей помощью он становится москвичом. Совсем недавно он мылся раз в две недели, нищенствовал, лежал на асфальте, был алкоголиком, то есть не был, он остался им, хронический алкоголизм не излечивается, он лишь приглушается, и, между прочим, довольно скоро у братца моего кончается срок приглушения, и я не уверен, что он решится на второй срок, так ведь, братец? – впрочем, он мне и не брат, это моя фантазия, выдумка, я его выдумал, и он согласился стать таким, каким я его выдумал, его, в сущности, нет, есть только материализовавшееся мое воображение. Понимаете?

Юрий не смел поднять головы.

Услышал голос Ларисы и от неожиданности ее слов поднял голову, глянул – и тут же опять опустил.

– Все это я знаю, – сказала Лариса.

– Откуда? Он же вам не рассказывал ничего! И меня просил молчать. Я обманул его, да, я не промолчал. Но я слишком дальновидный человек. Я…

– Он просто не хотел, чтобы его прошлое еще раз ворошили. Вот и все. Я знаю, кем он был, я знаю, что у него саратовская прописка и что вы ему не брат. Иначе вы бы прописали его у себя, верно ведь? Но вы действительно дальновидный человек. Вы предвидели, что эта игрушка вам рано или поздно надоест и вы ее вышвырнете, так зачем лишние сложности? Вам уже надоело, да? Но у вас характер такой: сам не гам и другим не дам. Да?

– Весьма примитивно рассуждаете! – возразил Крахоборов.

– Наверно, – согласилась Лариса. – Я в институте в теннис играла настольный – всегда по партнеру. У мастера спорта чуть не выиграла. А со слабым игроком сама становилась такой же. И в жизни то же самое. По партнеру играю. С дураком говорю – сама дура. С умным – умнею.

– Во мне, значит, большого ума вы не обнаружили? – поинтересовался Крахоборов весело.

– Я старалась! – так же весело ответила Лариса, и они оба вдруг засмеялись, и Юрий тоже засмеялся, посчитав, что неприятный разговор окончен.

Но Лариса смех оборвала и встала.

– Пошли, Юра, ко мне. То есть переезжай. Из вещей не бери ничего, у тебя ведь своего ничего здесь нет, ведь так? Оно и лучше. Начинать с нуля всегда лучше. Все, что появится, будет твое. Наше.

– Наше, – повторил Юрий, виновато глядя на Крахоборова.

– Вали, вали, – напутствовал Крахоборов. – На свадьбу пригласите хоть?

– Конечно! – радостно сказал Юрий, услышав мягкие нотки в ставшем ему родным голосе названого брата. И сделал шаг к нему. Тот понял и тоже сделал шаг. И они обнялись.

Лариса смотрела на это без улыбки, настороженно.

Куплет четырнадцатый

 
Рыдая, он старшего брата
Обнял и ударил ножом.
Не жить нам на свете двум вместе!
И бросился в петлю потом.
 

В канун Нового года исчез дворник Юрий Валентинович Самощенко. Ушел утром 31 декабря счищать с тротуаров пушистый белый снег, тихо и тайно павший ночью, и многие видели дворника. А потом исчез. Жена его Лариса бросилась к Крахоборову, не застала. Подала заявление о розыске в милицию, а сама тем временем помчалась в Саратов. Искала там неделю, не нашла, вернулась в Москву, там ее милиция тоже ничем не утешила. Исчез человек. Как не было его.

А через две недели по заявлению соседей, встревоженных запахом, была взломана квартира Юрия Владимировича Крахоборова, и его обнаружили там мертвым. Судя по его одежде, убранству стола и горящей елочной гирлянде, он покончил с собой в новогоднюю ночь (что судебно-медицинская экспертиза и подтвердила). Следователя изумили вороха бумажных голубей-самолетиков, устлавшие всю квартиру. Не зная, с какого конца приступить к делу, он не поленился и пересчитал их, надеясь найти какой-нибудь шифр или ключ в количестве. Их оказалось ровным счетом десять тысяч штук.

Куплет последний

 
Я спел вам печальную песню.
Ведь я-то и есть младший брат.
Я выжил, а жить не желаю.
Я круглый теперь сирота.
 
 
Подайте же мне хоть немного,
Чтоб брата я мог помянуть.
Чтоб мог я ему на могилку
Рыдая цветы протянуть.
 

Видит бог, я сам не рад, что большинство историй, которые я рассказываю в последнее время, кончаются гибельно. Я мог бы оправдаться: мол, сама жизнь такова, мол, не сердитесь на это обстоятельство, ведь не сердит же вас то, что история всякой вообще жизни кончается смертью и никому иного финала пока достичь не удалось.

Но это хитроумие слабодушия. История жизни – одно, а история на бумаге – другое, и тут ты волен распорядиться так, как тебе угодно, даже если имеешь в основе настоящие события.

Волен, да не волен.

И понимаю, что это уже не страшно, а почти смешно уже. Поэтому: мало ли тебе историй известно? Выбери ту, что кончается мирно, тихо и здорово!

Но, с тоской предвидя или зная конец, рассказываешь опять все то же или такое же, говоря себе: в последний раз. Самый последний.

Он говорит, она говорит…
Бардовская песенка

1

 
Веточка зимняя в банке стеклянной…
Голая ветвь за окном…
Их разговор, бессловесный и странный,
Слышится ночью и днем.
 

Он говорит:

– Нет, это удивительно, это просто удивительно. Это удивительно, Нина, я ведь старше вас, гораздо старше, нет, вы не делайте таких глаз, спасибо, конечно, но я гораздо старше, дело тут не в возрасте, а – поколения разные, понимаете? – но я чувствую не то чтобы себя моложе с вами, но и не вас, конечно, старше в моем, так сказать, присутствии, а, как бы это поточнее выразиться, то есть это вообще вне возраста, какое-то равенство, нет, не равенство, а единение, что ли, взаимопонимание, что ли, ну, будто брат и сестра, хотя родственность тут ни при чем, нет, неудачно, при чем тут брат и сестра, что-то иное, я бы сказал, как в пошлых романах пишут: они сразу почувствовали, что знают друг друга сто лет, но это и в самом деле пошло, никто этого сразу почувствовать не может, но что-то близкое, что-то похожее, не сто лет – и не знали друг друга, нет, прелесть как раз в том, что друг друга мы совсем не знаем, хоть уже две недели знакомы, это, скорее, ну, будто два близнеца встретились, у меня была такая история, сижу после второй смены в школе, я дежурил, вечер уже, уже никого нет, техничка и я, делать, собственно, нечего, но у нас тогда правило ввели – дежурить учителям по очереди каждый вечер до восьми, пока сторож не придет, а если не придет, то все равно до восьми, а если раньше придет – все равно до восьми, очередной приступ административного маразма, сколько их было, этих приступов, боже ты мой! – так вот, сижу, ну, тетради там и все такое, вдруг стук в дверь, то есть школа маленькая, хоть и городская, еще до войны построена, всего-то две параллели каждого класса, маленькая двухэтажная школка такая, сейчас некоторые себе дома такого размера строят, поэтому вот учительская, а вот дверь, так сказать, на улицу, – и стук, я открываю, входит пьяный мужик, пьяный просто в дым, я его прошу, так сказать, удалиться, а он вперся в учительскую, закурил, бормочет что-то, а потом как уставится на меня! В чем дело, не понимаю. А он говорит: глянь на меня, глянь. Вижу, говорю, и так. Нет, ты на меня глянь, глянь как следвует, он так говорил, я запомнил, у меня вообще память на речь хорошая, в чем он был одет не помню, а вот это произношение его – как следвует, это запомнил. Глянь как следвует. Я гляжу – ничего не могу понять. Не секешь, говорит? Не секу, говорю. Мы ж с тобой, говорит, как два брата-близнеца, ты посмотри в зеркало на свою рожу, а потом на мою. Ну, в зеркало я смотреть не стал, а в него вгляделся. Это потрясающе, Нина, это потрясающе, он был на меня похож как две капли воды. Просто двойник! Глаза, очертания – ну, все, все! А он прямо захлебывается, фамилию мою спросил, свою назвал – на предмет выяснения, может, мы родственники. Выяснилось – никак не родственники, он вообще где-то в Сибири родился, а я-то из Донецка, в общем – ничего общего. Но он успокоиться не может, радуется, говорит: давай выпьем. Я говорю, что работа и все такое, он пристал, злиться начал, говорит: ты что, дурак совсем, такое чудо природы, а он за это выпить не хочет, будто у него каждый день двойники появляются. Причем денег у него, естественно, на выпивку нет. Ну, дал я ему денег, он ушел. А тут и восемь часов. Естественно, я его дожидаться не стал. На другой день в школе шурум-бурум: кто-то ночью стекла в окнах перебил и так далее. Я в общих чертах ситуацию обрисовал, на меня, конечно, всех собак навешали: надо было милицию вызвать, надо было подождать его или сторожа, а я говорю: извините, у меня две смены, я с восьми до восьми и так в школе торчал, имейте совесть. В общем, с тех пор я этого мужика не видел. Но знаете, Нина, до сих пор иногда думаю над странностью этого совпадения. Ведь одно лицо! – и фигуры похожие были. И какая при этом разница! То есть это я не обязательно в свою пользу, я же не успел его узнать, хотя по роже было видно, что четыре класса образования, профессии никакой и так далее. Это я к тому, что… В самом деле, о чем я?

– Вы сказали, что мы – как два близнеца.

– Нет, конечно, я не в том смысле, что внешность, а близнецы, так сказать, духовно, хотя при этом совершенно разные люди. Но, может, я ошибаюсь, нахальничаю, вы меня одергивайте, я вообще иногда зарываюсь, мысль изреченная есть ложь, человек говорит об одном, делает другое, а думает третье. Я, например, хочу сказать, что вы мне нравитесь, а все кружу вокруг и около.

– Вот – сказали.

– Нет, это не считается. Тут какой фокус? Человек одно и то же произносит, а смысл совершенно разный. То есть и смысл одинаковый, но наполнение слов, суть, практическая, что ли, подкладка. То есть если я в речевом потоке вам вот так запросто говорю: вы мне нравитесь, то это, ну, как бы не вполне серьезно, буквального смысла в этих словах нет, хотя вы мне действительно нравитесь. Но если бы я осмелился это по-настоящему сказать, я бы по-другому сказал.

– Так скажите.

– Нет, нет, нет, Ниночка, сейчас это невозможно, такие слова можно произнести всерьез, когда человек, которому ты их говоришь, не подготовлен, когда он не ждет, а если вы знаете, что именно я сейчас скажу, то как бы серьезно я ни сказал, вы отнесетесь несерьезно.

– Почему?

– Это очень просто! Когда человек, которому эти слова говорят неожиданно, застан ими врасплох… Застан – плохо сказано, смешно даже – застан! – но пусть, ладно, так вот, когда он застан врасплох…

– Настигнут.

– Настигнут? Это лучше. Настигнут врасплох… Нет, настигнут – это сразу какой-то смысл погони, это не соответствует…

– Почему? Например: настиг дождь. Или – застиг.

– Вот! Застиг – именно то! Когда человек застигнут этими словами врасплох… Можно даже по словарю посмотреть. Я посмотрю?

– Конечно.

– Как у вас книги подобраны… Знаете, обидно. Я всю жизнь собирал книги. Не собрания сочинений, это пошло – да и возможности не было, у нас в школе та же подписка, допустим, на приложение к «Огоньку» доставалась, естественно, директору.

Хамство. Просто анекдотический был директор, даже до банальности, карикатурный какой-то. Историк по специальности, а тупой невообразимо, как фельдфебель армейский, над ним даже детишки смеялись, за глаза, конечно, потому что самолюбие было, как у всех ограниченных людей, неограниченное – и больше всего его заботило, чтобы дети были с короткими прическами и не курили в туалете. То есть классически стоял в дверях и всех с длинными волосами в парикмахерскую отправлял, а на переменах учителей-мужчин заставлял гонять курильщиков из мальчиковых туалетов. А мужчин-то всего я и физкультурник. Я категорически отказался. Это унизительно, в конце концов. Если ему надо, пусть сам ходит и гоняет. Господи, какие это были мелочи, но за ними, вы же помните, эпоха! Впрочем, вас это меньше коснулось, может, не коснулось вообще, вы, ваше поколение, оказались умней, вы отделили себя от государства, а я на что-то надеялся, чего-то хотел… Вот, читаем: застигать – застать, найти, захватить, всполошить. Очень точно. А настигнуть? Ищем настигнуть. Вот: нагонять, догонять, равняться в чем-то на ходу, но это уже другое значение, тут смысл другой, но тоже символично, очень ко мне подходит, я никогда ни с кем не старался сравняться, догнать, в смысле – ну, вы понимаете, но если говорить о том, что я испытываю сейчас, то появилось желание именно настигнуть как бы самое время, вернее, даже не время, тут лучше сказать – наверстать, нет, наверстывать я ничего не собираюсь, я считаю, что все было так, как было, и никто ничего не сможет наверстать, но вот именно сравняться – сейчас хочу – с вами сравняться, Ниночка, с вашими… ну, тут сложно, то есть ощущение, что вы впереди…

– Вы говорили: если человек застигнут врасплох…

– Да. Замечательно подобраны книги. А я собирал, доставал – заграничные издания, контрабандные, самиздат, и это было небезопасно, между прочим, я столько времени на это потратил, а теперь все доступно, были бы деньги. Обидно. Но я не сожалею, в конце концов, я раньше многих кое-что понял, узнал…

– Если человек застигнут врасплох?

– Я помню, извините, просто как-то… Если человек чем-то застигнут врасплох, это свидетельствует, в первую очередь, о его плохом самовоспитании. Я долго шел к тому, чтобы ничему не удивляться. То есть, конечно, меня удивляет – ну, облачко в небе, лист осенний, я природу вообще… Но всякие там общественные дела – я ничему не удивился. Сколько всего было – ничто меня не застигло, вот именно, врасплох. Я долго к этому шел.

– Нет, вы говорили: если человек застигнут врасплох словами о том, что он кому-то нравится…

– Конечно. В этом и суть. Когда врасплох, неожиданно, то реакция будет естественной, а когда человек знает, что ему сейчас скажут именно эти слова, то, конечно, он реакцию на эти слова придумает, понимаете? Ну, не то что придумает, но будет уже не то, будет от ума, а не от сердца, если высокопарно сказать. Понимаете?

– Понимаю.

2

 
Летняя ветка в кумирне домашней.
Зимняя ветка в тепле.
Что в этой веточке – день ли вчерашний?
Или – грядущий во мгле?
 

Она говорит:

– У вас никогда так не было: ощущение повтора? Вы впервые видите человека, вы впервые слышите то, что он говорит, а у вас неотвязная мысль, что вы этого человека уже видели, то, что он говорит, слышали – и, кажется, даже вам знакомо, как он, ну, сморкается там, или руки потирает, или глазом подергивает. То есть с определенного возраста вдруг живешь в состоянии повтора. До абсурда. Например, я не была замужем, то есть… Ну, это долго… Отношения особого свойства. Неважно. Я не была замужем, но если бы, допустим, вышла замуж, я знаю точно, у меня было бы ощущение, что я выхожу замуж вторично. Понимаете?

– Очень даже понимаю. Людей неинтересных в мире нет? Ничего подобного. В мире огромное количество вот именно неинтересных, скучных людей.

– Не в этом дело. Вот вы – интересный человек. Вы умный человек. Вы обаятельный человек. Но мне постоянно кажется, что это у меня уже было с вами: мы говорили, встречались, вы вот так вот пили чай – понемногу прихлебывая, по полчаса – чашку, а потом мы поженились и через полгода смертельно надоели друг другу. Вы не обижаетесь? Я ведь с определенного времени решила только правду говорить. Знаете, как-то сразу решила – и такую свободу почувствовала. Так, наверно, к Богу приходят. Вдруг. Озарение. Понимаете? А поиски Бога – это уже смешно, неправда ли? Вот представьте, человек говорит себе: я неверующий, но хочу быть верующим, буду отныне искать Бога. В себе там или где-то – неважно. Моя подруга так и поступила. Стала в церковь ходить, Библию читать. Она настойчивая. Когда собиралась выйти замуж за немца одного, давно еще, он журналист из ГДР был, когда ГДР еще была, ну, собралась выйти за него и за полгода в совершенстве овладела немецким языком. То есть сутками учила, зубрила, магнитофонные там записи всякие. И добилась. Просто блестяще стала знать язык. За немца, правда, не вышла, что там было – не знаю, она не распространялась. Но воля какая, а? Теперь вот – в Бога верует через усилие воли. В церковном хоре поет, посты соблюдает и постоянно горюет по поводу своей греховности – и мне даже завидует, говорит: меня соблазны грызут, а тебя не грызут. Откуда она знает?.. Единственная подруга осталась.

– Из-за вашей правдивости?

– Наверное.

– Не каждый это качество умеет оценить… Получается, что я для вас – предсказуемый человек? Если, как вы говорите, у вас ощущение, что все это было уже? То есть, значит, вам даже известно, что я, допустим, в следующее мгновение сделаю или скажу?

– Ну вот, обиделись.

– Ничуть. Просто вы правдивы, я тоже. Чувство повторности мне известно, я его испытывал. Я знаю, откуда оно, но если скажу – тогда вы обидитесь.

– Я не умею обижаться. Меня невозможно обидеть. Скажите.

– Зачем? Вы же знаете, что я скажу. Ведь все повторяется.

– Вы слишком буквально поняли.

– И все-таки, догадайтесь – что я собирался сказать?

– Не знаю, сдаюсь.

– Видите, практика опровергает теорию. Так вот, это чувство повторности, повторяемости идет не от того, что вокруг все повторяется, а от того, что, извините, повторяетесь вы. Или даже так: вы зачем-то внушили себе, что все повторяется. Возможно, для спокойствия. Возможно… Ну, не знаю. Только не обижайтесь. Ну, как самозащита, понимаете? К примеру, я совершаю что-то неожиданное. Встаю перед вами на колени. Чтобы не тревожиться, не волноваться, вы заранее говорите себе: это уже было, это повторение – и тому подобное. Вот я встал на колени.

– Ради Бога, тут пыль, зачем?

– Я в виде иллюстрации. Неужели вас заботит только пыль?

– Встаньте, пожалуйста, не смешно.

– Вы обиделись.

– Я не обиделась, но это не смешно, и вообще…

– А что тут смешного? Мужчина перед женщиной на коленях стоит. Это уже было тысячу раз. Миллион раз. Миллионы мужчин пачкали себе колени, стоя перед женщинами. Какая скука.

– Вы меня совсем не поняли.

– Тогда объясните.

– Встаньте сначала.

– Не встану, пока не объясните.

– Вам это не идет.

– Что именно?

– Послушайте, мне неприятно! Давайте закончим…

– Хорошо… Извините… Нет, Нина, вы все-таки обиделись. Я дурак. Старый олух. Простите меня.

– Да ничего я не обиделась, успокойтесь! Пейте чай, он остыл совсем.

– Остыл… Вы сейчас ненавидите меня.

– Какая ерунда!

– Нина, я знаю людей и знаю женщин. Я знаю, что такое самолюбие. Его нельзя задевать. А я вечно забываю об этом.

– Вы много на себя берете! Почему вы за меня решаете, что вы задели мое самолюбие? Мне просто смешно было. Видели бы вы себя на коленях! Весьма, извините, неэстетичное зрелище!

– Смотря кто стоит, вернее, смотря кто смотрит на это зрелище. То есть все зависит от отношения к человеку. Я всегда был сторонник доведения взаимоотношений до остроты, до конфликта – так проявляются характеры и само, собственно говоря, отношение. Благодаря этому эпизоду я понял, как вы ко мне относитесь. Может, годы бы ушли, а тут я сразу понял.

– Отношение мое к вам – хорошее. Но сейчас вы несете, извините, чушь.

– Вы солгали. Соврали, Ниночка. Вы не правдивы. Я вижу, вам сейчас больше всего хочется прогнать меня. Вам неловко, что кто-то увидел ваше стеснение, ваше, как бы это сказать… Вы хотите остаться одна. В чем же дело? Скажите: пошел вон – и я больше никогда не приду.

– Пошел вон.

3

 
Нет, не приблизить весну или лето.
Время – своим чередом.
Сказано все. И неспетое спето.
А остальное – потом.
 

Он говорит:

– У меня был друг – оригинал необычайнейший. Собственно, ничего оригинального в нем не было. Ну, такой совслужащий аккуратный, это давно еще было, аккуратный, значит, работник, само собой, дома и в кругу друзей – либерал, но ничего особенного, жена, двое детей, жизнь от зарплаты до зарплаты и скромное увлечение любительской фотографией. Но вот в его учреждении появилась красавица. Чрезмерная такая красавица – в буквальном смысле: глаза огромные, талия в рюмочку и рост при этом, извините, под два метра. У друга же моего, как у меня, метр семьдесят с чем-то там. Но вдруг он ей понравился. Не знаю чем, но понравился. То да се, она ему говорит: в тебе потенциал неожиданного. Ты сам этого не знаешь. Мой друг, верней сказать, приятель, друзей как-то поразбросало, верней, никуда они не делись, но раньше естественно как-то было называть: вот мой друг, и этот друг, и этот друг. Сто друзей. Возьмемся за руки, друзья. А потом как-то постепенно получилось, то есть не получилось, а понимание пришло – нет, не друзья, а приятели. Теперь – тем более. Так что приятели остались, друзей же… Недавно один из бывших друзей проехал мимо на машине и отвернулся. То есть я точно видел, что он меня заметил, и он, кстати, тоже это понял, но поздно уже было, отвернулся. Что интересно, через неделю позвонил. Конечно, не признался, что меня видел, а, мол, просто так позвонил: как дела, давно не собирались и так далее. Это характерно. Это есть в нас, понимаете? Каким бы человек ни стал, а закваска та еще есть. Сделает подлость – ну, или просто гадкое что-нибудь… И начинает его сосать – и вот, звонит…