Текст книги "Охота на труса"

Крапивное семя

Дед спал тревожно: ворочался, перхал, стонал; иногда садился и свешивал ноги с печи, таращась в темноту и бессмысленно теребя бороду. Николай просыпался тоже, сонно смотрел на деда, быстро засыпал вновь. Тикали ходики. В остальном стояла мертвая тишина. Было новолуние. В октябрьской ночи сгустилась ледяная сырость.

– Что ты, дед? – не выдержал Николай, когда старик встрепенулся в четвертый раз или пятый.

– Жизнь уснуть не дает, – отозвался тот. – Мало ее осталось, жизни-то. Не спи, говорит, дурак.

– В том смысле, что скоро наспишься?

– В том самом, – кивнул дед.

Николай надолго умолк. Старик, стеная, начал укладываться по новой.

– Слушай, дед. А что ты сам не пьешь свою мандрагору? Пил бы и жил себе двести лет, неуязвимый. Или триста.

– Эх, малой. Неуязвимый это когда тебя ножиком пырнут или пулей выстрелят, а тебе ничего – промахнутся, вражья рука соскользнет, нога подвернется, мало ли что. Отрава какая тоже не возьмет, насквозь проскочит. А вот изнутри человек гниет сам. Тут мандрагора не поможет.

– А силы откуда берутся? Ты говорил, одним махом десятерых…

– Про то не знаю. А гниль она сама по себе. Вон, Михаил с лесопилки пил мертвую и помер, не помогла ему мандрагора. Десятерых одним махом умел – приехали его брать как-то раз, так он… Только не помогло ему в конце.

– Ты же сказал, отрава насквозь проскочит.

– Это если тебе злодей поднесет. А если сам накачаешься, она и привьется.

Хмыкнув, Николай натянул на голову ватное одеяло и свернулся калачом, сколько позволила лавка. Дед, издавая невразумительные и бестолковые звуки, вытянулся на печи. Потом завздыхал, зашептал. Дальше стало уже по-настоящему тихо. Тиканье сливалось с безмолвием и углубляло его.

Проснулись еще затемно.

Позавтракали, чем Бог послал. Дед согрел чаю. Николай поймал себя на том, что нервничает. Предстояло важное и не сказать, чтобы преступное, но чем-то не вполне законное дело, касающееся личного естества. В Николае ворочалось нечто смутное. Он беспокойно пялился в самовар. Там отражались низкий лоб, скособоченный нос, небритые щеки, скверные зубы – все это сплющенное, преувеличенно уродливое и полное сомнений в преображении.

Дед уловил его настроение.

– Не бзди, Николаша, – сказал он бодро. – Ты правильно приехал. Мы тебя звеньевым поставим, а то и сотником. Обеспечишь нам в районе пополнение.

– Ну да, – сумрачно кивнул Николай, не имея в виду ничего особенного.

За окном зарокотал мотор.

– Вот и собачки прибыли! – потер руки дед. – Выходим, Николаша!

– Зачем собачки? – не понял Николай.

– Затем, что если копать мандрагору, то застонет она, закричит, а ты подохнешь. Поэтому держат собачку перед собой. Она околеет, ты живой.

Дед запахнул неожиданно городское пальтишко, перетянул его солдатским ремнем, прицепил внушительную флягу. Обулся в кирзу, надел картуз. И вдруг подкрутил усы. Николай понял, что его распирает; старик еле сдерживался. У него изменилась походка, он больше не ковылял, а чуть не припрыгивал.

– Поначалу мерли, конечно. Пошли туда наши червей копать. Все и легли – Пахом, Роман, Демьян. Потом наш фельдшер почитал в книжках. Собачек, сказал, надо пускать вперед, чтобы они дохли, а людям ничего. Мандрагоре все равно, кого губить.

Ни слова не добавив, дед вышел в сени, толкнул разбухшую дверь. Зашлепал по грязи. Николай дохлебнул чай, натянул на бритый череп бейсболку с непонятным логотипом на фоне рогатого черта и тоже пошел из избы. Снаружи урчал зарешеченный фургон. Ржавчина разъела его так, что было заметно даже в темноте. Изнутри доносился разноголосый лай. Николай подумал, что собаки возбудились только сейчас, когда фургон остановился, а подъезжали молчком. Видно, чуяли они что-то.

Возле фургона стояло шестеро – и дед. Он прикуривал от крайней папиросы. Красные огоньки мирно сошлись, порскнули искрами, разделились. Дед начал кашлять.

– Николаша! – прохрипел он. – Иди сюда. Вот это Андрей, это Гриша, Саня, Леха, Пашка и Тимур.

Все эти люди были разные и в то же время одинаковые. Николай запомнил Саню, потому что тот, не выпуская из зубов папиросы, отомкнул задние дверцы фургона и прыгнул внутрь. Еще он выделил Тимура – во-первых, потому что Тимур и не русский, а во-вторых, тот оказался шофером. Круглолицый Тимур сунулся в кабину, вытащил связку ошейников на поводках и швырнул в кузов, где уже началось животное беснование.

– Николай, – криво осклабился Николай. – Откуда собаки-то?

– Бездомные, – ответил Тимур.

– Которых ваши не съели, – подхватил не то Леха, не то Андрей.

Тимур не обиделся – наоборот, ухмыльнулся.

– Принимайте! – крикнул из фургона Саня, пристегнувший первого пса.

Через пару минут особачились все. Николаю досталась паршивая и хромая псина диковинной масти. Она норовила обнюхать его, но он гаркнул, и собака, услышав привычное, метнулась прочь, сколько пустил поводок.

Небо чуть посветлело.

Саня начал раздавать заступы. Вскоре процессия двинулась за околицу; иных собак приходилось тащить волоком – не то чтобы они предугадывали дальнейшее, скорее просто не ждали вообще добра.

Дошли быстро. Леха или Андрей нацедил обществу по чарке для куражу. А то и на помин души, если растение предпочтет человечину. Дальше началось самое трудное. Копать пришлось так, чтобы собака располагалась впереди; для этого пришлось перехватить поводки и работать заступами, не помогая ногами. Дело шло медленно, животные лаяли и скулили, пытались тяпнуть за голенище; подмороженная земля вынималась кое-как, понемногу; опять же не было гарантии, что место выбрано правильное. Тем временем подкатила полевая кухня под управлением румяной и квадратной тети Тони. Та уже научилась варить мандрагору и лаконично материлась на мужиков, которым нечего делать.

Первый вопль раздался через полчаса. Тонкий и неописуемо гадкий, он вырвался струйкой из чернозема, и пес, шарахнувшийся к ногам Пашки, мгновенно издох. Отпихнув его, Пашка опустился на колени и начал разрывать землю руками. Вскоре он выдернул корень, очень похожий на задастого человечка, только без головы.

– С почином! – одобрил дед. Он не копал, стоял в стороне.

Николай, до последней минуты подозревавший подвох, впился глазами в эту диковину. Пашка вынул из кармана тряпку, обтер корень, выпрямился и пошел к тете Тоне. Та уже отняла крышку.

Тут завопило у Лехи, собака вытянулась в длинной судороге. После этого пошло как по маслу, и вскоре уже сам Николай держал в руках уродливую фигурку, вожделея ее соков и с ними – обещанной неуязвимости.

Получилось нечто вроде кривой канавы. Дед снял картуз, перекрестился.

– Слава богу, убереглись, – сказал он. – Зачинай стряпню, Тонька.

– Начальничек, – фыркнула та. – Хлебнул бы ты, старый, сам – авось напоследок встанет!

– Лярва, – беззлобно откликнулся дед.

Все расселись на траве, в сторонке от полевой кухни, и Леха-Андрей разлил уже всерьез. Выпили, закурили.

– Слышь, дед, – подал голос Николай. – А откуда она здесь, эта дьявольщина?

– Тут немчура партизан вешала, – ответил дед, помолчав. – Человек, когда его вешают, обязательно обтрухается. От этого семени и растет мандрагора. Это нам на руку, что партизан. Злее будем. Сок получается будь здоров.

– И дальше куда, неуязвимые?

– Туда, – сказал Гриша, махнув рукой в сторону черного запада. – На столицу. – У него вдруг исказилось от ненависти лицо, и Николай накрепко запомнил, что это Гриша. – Всех передушим, которые там. Выпьем обратно всю кровь, что они у нас высосали. Будем резать подряд, Господь разберется.

Долго молчали.

Потом тетя Тоня позвала:

– Подставляйте посуду.

Дед встал, кряхтя. Отстегнул флягу.

– Погуще зачерпни. Со дна.

– Это мне? – спросил Николай.

– Нет, – мотнул головой дед. – Это, как дойдем до столицы, передадим царю. Дай ему Бог здоровья и долгой жизни.

© ноябрь-декабрь 2015

Второй осенний концерт по заявкам

На смерть поэта

Жанне Беленькой

– Пора этому писаке на нары, – засопел полковник. – Кто у него в подписчиках?

Тут капитан допустил убийственную оплошность.

– Пушкин, – ответил он с глупейшей улыбкой.

И сразу понял, что натворил. Но не до конца. Он знал, что полковник вечно поминает Пушкина ни к селу и ни к городу. Все знали. Но он не догадался, что полковник упомянул поэта всуе совсем недавно, за пять минут до их свидания, когда орал на другого капитана и спрашивал, не Пушкин ли выполнит его долг перед Родиной. Хотя мог бы и сообразить, потому что сослуживец вылетел из приемной, как ошпаренный и краснее борща.

Теперь полковник вообразил, что над ним издеваются. Он медленно поднялся из кресла и навис над столом.

– Что вы себе позволяете, товарищ капитан? – захрипел он зловеще.

Дальнейшее капитан запомнил плохо. Он было вякнул, что у предателя-блогера и правда в подписчиках Пушкин. Он лично считал с монитора чужое уведомление: «Александр Пушкин подписан на ваши обновления». Но полковник уже ничего не слышал.

– Вы соображаете или совсем оборзели? – заревел он, не допуская мысли, что Пушкин бывает и просто так, вне оскорбительного контекста.

На следующий день капитан, прометавшийся в горячке всю ночь, пришел на службу и обнаружил, что в столицу переводят не его, как было обещано, а того самого второго капитана. Полковника не было на месте. Капитану дали понять, что это еще не все.

Он сжал кулаки, побагровел и засучил ногами – вернее, затопотал ими на месте, потому что стоял. Волосы встали дыбом. Глаза выпучились. Он был один в коридоре, и видели его лишь равнодушные камеры слежения.

Сказавшись больным, он поехал домой. Жахнул спирта и уселся за монитор. Прокрался в блог оппозиционера, нашел Александра Пушкина, который действительно числился среди свежих друзей, и стал разбираться, что это за птица.

Потом медленно улыбнулся. Создал аккаунт, назвался Дантесом. В качестве аватарки загрузил дуэльный пистолет. Потом написал:

«Жиденько пишете, господин поэт. Какие-то туманные намеки и ни слова по существу. Какова же, позвольте спросить, ваша гражданская позиция? Что вы думаете о наших властях?»

Пушкин ответил немедленно и разразился стихом:

«Я поэт и буду прям – перестрелять их к собачьим хуям!»

Капитан облегченно вздохнул и сделал скриншот. Потом запустил принтер и начал составлять полковнику рапорт.

Небесная рать

Эльзе Шульц

Между Георгием и Драконом была непримиримая вражда.

Она тянулась еще с театрального института. Они соперничали. Судьба исправно сводила их на сцене. В основном, это были детские спектакли. Если один играл Айболита, то второй обязательно – Бармалея. Если один – Малыша, то второй – Карлсона. Со всеми этими персонажами случались разные неприятности. У Айболита вдруг пропадала борода, а Бармалей оказывался запертым в гримерке. У Малыша случался понос, а Карлсона бил током пропеллер. И так далее.

Георгием и Драконом они сделались, когда поехали по стране с гастролями. Пьеса была патриотической и духоподъемной. Да и не пьеса даже, а номер в составе богодухновенного шоу. Сначала Георгий побивал Дракона, а потом выезжали мотоциклисты с государственным флагом и начинался фейерверк.

Вражда достигла пика, потому что у Дракона выросли крылья.

Конечно, не случайно. Началось-то с того, что у Георгия застряло копье. Кто-то смазал его клеем, а на втором выступлении и вовсе дерьмом. Тогда и выросли крылья. Вместо пламени, которое Дракону полагалось изрыгнуть по сценарию. Моторчик почему-то сломался. Крылья развернулись внезапно и сбили комментатора, который самозабвенно носился по эстраде с микрофоном. Они достигали трех метров в размахе.

Схватка Дракона с Георгием продолжилась за кулисами.

– Сука такая! – пыхтел Дракон, нанося Георгию удары чешуйчатым кулаком. – Гнида!

– Урод! – Георгий плюнул в оскаленную пасть. – Подтанцовка!

Цари, князья и прочие государственные руководители, олицетворявшие этапы славного развития страны, стояли в сторонке и гадко повизгивали, наслаждаясь поединком.

Вывернувшись из-под Дракона, Георгий схватил пожарный топор. Видя, что дело серьезное, Дракон бросился наутек. Крылья волочились сзади и шуршали. Народ шумно приветствовал это неожиданное продолжение вечной битвы.

Дракон заметался и устремился к пожарной же лестнице. Что-то щелкнуло у него в голове по аналогии с топором. Он лез, и снизу пыхтел Георгий. На крыше Дракон осознал, что ему не уйти. Лишившись от ужаса последнего ума, он шагнул с крыши и одновременно включил мотор. Чтобы выросли крылья.

Вырвалось пламя.

Речь, которую Георгий произнес на суде, тоже была пламенной. Призвав на помощь все свое сценическое мастерство, он признался в заветном желании еще усерднее послужить Отечеству и сыграть архангела Михаила. Он выразил надежду, что суд учтет эту мечту и проявит снисходительность ниже нижнего предела. Мечта сбылась. Он сыграл Михаила в лагерной самодеятельности. С тамошними драконами он вел себя тише воды и ниже травы, но когда спектакль окончился, его победу оспорили.

Кровь и почва

Наталье Дубровской

Придя на кладбище, Степан Егорович вразвалочку зашагал по дорожке. Он нес с собой обычный инструмент: лопату, грабельки, веник. На развилке остановился, соображая, куда свернуть, но отвлекся на небольшую компанию. Три человека расположились за столиком подле свежего креста. Они выпивали, закусывали и тихо беседовали. Степан Егорович направился к ним.

– Можно мне с вами?

Тучный дядечка подвинулся на скамье, и Степан Егорович сел. Дядечка глянул на его инструменты.

– Работаете здесь?

Степан Егорович подумал.

– Как посмотреть, – ответил он. – В каком-то смысле выходит, что да.

– Как и все мы, – кивнул дядечка, наливая ему.

– Пришли к кому-то? – спросила дама в жемчужного цвета парике.

– А, – махнул рукой Степан Егорович, давая понять, что говорить ему тяжело.

От него отстали. Сухонькая старушка продолжила прерванный рассказ:

– Вот я и говорю, что Светка уволилась, и теперь они живут вместе. Представляете? У меня не укладывается в голове…

Степан Егорович посмотрел на овальную фотографию, с которой улыбался упитанный мужчина средних лет.

– Как похоронили-то? – спросил он.

– Как полагается, – с готовностью откликнулся толстяк. – Во гробе, как человека.

– Это хорошо, – одобрительно кивнул Степан Егорович и выпил. Ему сразу налили еще. – А то некоторые норовят в урне.

– Ну и правильно, – сказала жемчужная дама. – Неужели лучше, если черви сожрут?

– Черви это правильно, – назидательно возразил Степан Егорович. – Это жизнь. Круговорот живого праха.

– Нет уж, – не согласилась дама. – Меня пусть сожгут и развеют по ветру!

Степан Егорович осуждающе на нее покосился.

Беседа текла неспешно и обстоятельно. Вскоре он захмелел и понял, что пора и честь знать. Встал, подобрал инструмент.

– Спасибо, люди добрые, за хлеб и соль, – поклонился. – Пусть земля ему будет пухом.

Удалившись от сотрапезников прилично, Степан Егорович осознал, что в памяти случился провал. Он никак не мог вспомнить, на чью могилу пришел. Впрочем, это было не так уж важно. Половину кладбища занимали его, с позволения выразиться, крестники. Все равно, где копать. Степан Егорович не сильно гордился собой. Он был бы рад обойтись восемью-десятью покойниками, но тех, кого он душил и резал, слишком часто сжигали. И червь шел не тот. А черви здесь урождались лучшие на свете, на них отлично брал лещ.

Энуклеация

Елене Янковской

Дятел сурово посмотрел вокруг. Было тихо и пусто. Тогда он начал долбить.

Глава государства уже лишился одного глаза. Глазница зияла непоправимо и страшно. Настала очередь второго. Полетела труха. Дятел забыл про все на свете и трудился упоенно, словно оборудовал под дупло заклятого врага.

– Вот он, – прошептал есаул.

Он прятался в кустах. Лежал там ничком в грязи, не жалея новенькой гимнастерки. Хорунжий, затаившийся рядом, осторожно потянул из-за пазухи сеть.

Окропленный и благословленный на подвиг, казачий патруль караулил дятла уже четвертый час. В присутствии пионеров есаул и хорунжий дали клятву изловить дятла. Выпили с шашки по чарке водки. Подкрутили усы. Митрополит прочел напутственную телеграмму от патриархии.

Дятел об этом не знал и пожаловал на полюбившееся место.

Есаул задохнулся от ненависти. Деревянную скульптуру Главы государства сооружали всей станицей. Собрали деньги. Долго выбирали подходящий дуб. Когда нашли – спилили так, что получилось выше Главы, но в целом правдоподобно. Позвали резчиков. Маляров. Потом три недели гуляли с гармошкой и самогоном. Пригласили телевидение. Плясали перед тотемом вприсядку, устраивали народные забавы – чехарду, бег в мешке, перетягивание каната, кулачный бой. Реконструировали Куликовскую битву и забытый эпизод Гражданской войны. Сделали все, как заведено на Руси, но дятел вмешался и оскорбил самые разные чувства.

Сначала подумали не на дятла. Пригрозили высечь художественную студию, арт-кафе и научно-исследовательский институт. Бросили кирпич в окно музея провинциального постмодерна. Дятел попался с поличным, когда установили камеру наблюдения.

Есаул пополз по-пластунски.

– Он кормится жучками, – прошептал сзади хорунжий.

– Это у тебя там жучки, – огрызнулся тот. – Мелешь не знаю что.

– Может, и подучил кто-нибудь этого дятла, – не стал спорить хорунжий.

Тут дятел снова огляделся, вспорхнул и улетел.

Коротко выматерившись, есаул встал и отряхнулся. Поправил аксельбант и медали.

– Ничего, – сказал он. – Нам все равно положен крест за участие в рейде.

Хорунжий подошел к истукану, принюхался.

– Гнилью несет, – поморщился он.

– И что? – строго спросил есаул. – Вот смотри, как мы сделаем.

Он сунул руку в карман галифе, извлек оттуда солнцезащитные очки и аккуратно приложил к очам государя.

– Подержи, я достану скотч. Уши слишком далеко, не зацепить дужками.

– Обломай их вообще, – посоветовал хорунжий.

– Уши?

– Нет, дужки.

– Это ты хорошо придумал, – одобрил есаул.

Они закрепили очки, отступили на шаг и с удовольствием отметили, что стало совсем похоже и лучше, чем было.

Микроэлементы

Андрею Пукнезу

Шаповалов был тощий, как скелет, и отличался неописуемой прожорливостью.

Он ненавидел магазины, приходя туда только на дегустации, и предпочитал рынок. Там разрешали попробовать.

Потом ругал себя: «Зачем я съел четверть арбуза? Мог бы и весь!» Или: «Почему я спросил так мало капусты? Две щепотки это просто смешно». Бывало, что-нибудь и стащит – соленый огурец, или яблоко, или мандарин.

Всем продавцам он доверительно объяснял, опершись о прилавок:

– Посмотрите, какой я худой, а ем за троих. Знаете, почему? Мне сказали, что моему организму не хватает какой-то малости. Какого-то элемента, которого в нем вообще кот наплакал, но у меня нет совсем. Вольфрама там или кобальта… И вот я повсюду его ищу и никак не найду. Все пролетает насквозь…

Торговка капустой понимающе кивала и цокала языком. Медленно багровела, следя, как насыщается Шаповалов.

Он пробовал все подряд – сметану, творог, молоко, помидоры, колбасу, вишни, сыр, изюм и орехи. Из рынка выходил ненадолго раздувшимся, с удовлетворенной отрыжкой. Терпение истощалось.

– Весь таблица Менделеева съел! – бушевал волосатый мясник из ближнего зарубежья.

Однажды Шаповалова предупредили по-хорошему. Остановили на выходе.

– В тебе уже много редкого! – сказали ему. – Золото, платина, серебро… Не ходи сюда больше, а то добывать начнем!

Но Шаповалов не послушал и продолжал навещать рынок.

Однажды он пришел и приятно удивился. Оказалось, что дегустация бывает не только в гастрономе, но и здесь. Симпатичные девушки в коротких юбках наливали по чуть-чуть новой водки.

Шаповалов не злоупотреблял, но это было совсем другое дело.

– Знаете, – сообщил он проникновенно, – мне не хватает какого-то молибдена или вольфрама…

К нему отнеслись с полным пониманием, и через полчаса его под руки увели в подсобку. Очнулся он дома. Возле кровати сидел мохнатый мясник. За ним выстроились еще какие-то смуглые люди.

Мясник помахал какими-то бумагами.

– Спасибо тебе, добрый человек! Мой тоже микроэлемент, и мне не хватает. Мы теперь поживем немного с тобой, пока ты живой и кушаешь хорошо. А если, спаси Аллах, захвораешь, то поживем без тебя.

В ожидании тендера

Рудольфу Гельвику

– Уважаемые коллеги! В конце нашего собрания приходится говорить о неприятных вещах. Вчера нашу больницу проверяла СЭС. На старой помойке, в контейнере для овощей лежала оторванная собачья нога. Излишне объяснять, что из этого следует. С нас снимут КТУ и применят разные санкции. Да-да, Светлана Савельевна, это касается вас в первую очередь! Не надо тут нагло улыбаться! Как бы слезы не потекли! Я снова и снова буду повторять: забудьте о старой помойке. Ее не существует. Считайте, что она провалилась сквозь землю. Еще неизвестно, выиграем ли мы тендер на ее ликвидацию. Нам приходится соревноваться с ведущими лечебно-профилактическими учреждениями страны. Не мне вам рассказывать, что это значит. Тем не менее у нас уже есть новый участок, на нем стоят новые контейнеры для сортировки отходов. Я понимаю, что ходить далеко, приходится делать крюк. Я знаю, что заварили калитку, но вы же в курсе, что сейчас террористическая угроза. Будьте же сознательны! Заучите, как «Отче наш»: контейнеры есть черные, красные, зеленые и желтые. Соответственно мы делим мусор на пищевой, не пищевой бытовой, не пищевой медицинский и не пищевой медицинский потенциально опасный. Неужели это трудно запомнить? Нет, старое место как медом намазано. И все в одну кучу. Вот у меня жалоба: в котлете обнаружен шовный материал. Кетгут. Как прикажете это понимать? Это относится к операционному блоку, Николай Петрович. И вам я тоже не советую улыбаться. Те же самые собаки – откуда они берутся? Вы что, нарочно их прикармливаете? А потом начинается круговорот органов и пищевая цепочка. У меня остался единственный вопрос: где остальная собака? Марина Михайловна! Это ваша компетенция. Она тоже где-нибудь там, среди овощей, или мне ждать очередной жалобы на шерсть в гороховом супе? И почему вообще появляются какие-то овощные отходы? Уже год как прошла конференция по вопросам оптимизации больничного питания. С кетгутом я вас прикрою – в конце концов, у нас больница и мало ли, откуда он взялся в котлете. Но с овощами-то нас прижмут не родственники, а городская администрация! Неужели вам мало воды, чтобы помыть эти овощи и употребить в безотходном режиме? Не слышу. Что вы сказали, Сергей Иванович? То есть как нет воды? А куда она делась? Экскаватор перерубил трубу? Когда?… Сергей Иванович, это не лезет ни в какие ворота. Я понимаю, что ворота нужны, потому что террористическая угроза, но надо же думать, где рыть! Повремените пока, раз такое дело, вообще со рвом… А остальные повторяйте, как таблицу умножения: черный, зеленый, желтый и красный! Дальтоников у нас нет. Правильно я говорю, Татьяна Павловна? Кстати, вопросы к глазному отделению тоже есть. На ту же тему. В том же контейнере… Хорошо, это первый случай, и я не хочу заострять. Но вы, Татьяна Павловна, останьтесь, и мы побеседуем с глазу на глаз. Простите за каламбур.