Текст книги "Охота на труса"

Наездник

Через толстое коричневое стекло едва пробивался свет. Мутный и маленький квадрат окошка перечеркивали черные прутья. Окошко находилось высоко, под самым потолком. Где-то далеко мерно капала вода, точившая невесть какой камень. Пахло старым войлоком и ржавчиной. Всклокоченный, прикованный наручниками к трубе человек шевельнулся, приподнял голову и замер. Потом вдруг дернулся, железо коротко звякнуло. Тогда человек, до сих пор обмякавший кулем, сел резко и прямо. Он подобрал острые колени и в панике присмотрелся.

У противоположной стены лежал второй куль: полная женщина лет пятидесяти. Она не двигалась. Правая рука была вскинута, но кисть обвисла, удерживаемая стальным браслетом. Справа, в кромешной тьме, сидели еще двое, как будто мужчина и женщина. Эти были дополнительно скованы между собой. Слева ворочался и кряхтел лысый старик. Он осторожно натягивал цепь; зеленая труба чуть вздрагивала, даря ему призрачную надежду, но дальше не шла.

Посреди подвала стояло старое кресло с высокой резной спинкой.

Всклокоченный человек пошарил свободной рукой в поисках чего-нибудь. Гвоздь! Кривой и ржавый, но все еще прочный. Забыв о соседях, человек лихорадочно принялся ковырять им в замке наручников.

– Кто здесь? – прокаркали справа, где были двое. Может быть, спросил мужчина, а может, и женщина.

– Люди, – пропыхтел лысый дед, не поворачивая головы и продолжая испытывать на прочность трубу. – Копосов я. Николай Сергеевич.

– Мы Таня и Гриша, – потерянно ответили справа. – Что это, где мы?

– В подвале, – старик осклабился и вдруг дернул что было мочи. Труба спела короткую ноту и осталась на месте. – А что это – нам скоро расскажут, – он мотнул головой в сторону кресла. – Лично я не хочу дожидаться.

Зашевелилась тетка. И вдруг заохала: ох! ох!

– Вы к стенке лбом прижмитесь, – посоветовал лысый. – Тоже по черепу досталось?

– Ох, досталось, ну и досталось, – загоревала та. – Что же это делается? Средь бела дня!

– Мы с раннего утра, – возразила девица – она была моложе, чем сперва показалось в грязном сумраке. – Мы шли на работу, и тут кто-то сзади. Его схватил, а я хотела по яйцам, но он мне прыснул в лицо, а потом тоже по голове.

– Я врезал по колену, – подал голос Гриша.

– Ну, молодец.

– Что вы там возитесь? – вдруг обратился лысый к всклокоченному. – Нашли инструмент?

– Сейчас… сейчас… – выдохнул тот.

– Давайте быстрее, наш маньяк скоро вернется.

– И что будет? – испуганно спросила толстая тетка и села. Она была крашеная блондинка с узкими губами и густо затененными веками. Даже в темноте было видно, что краска потекла. На левом виске запеклось немного крови.

Что-то звонко хрустнуло: сломался гвоздь.

– Сука! – вскричал всклокоченный человек. – Вот тварь!

Он отшвырнул обломок и сел, привалившись к стене и широко раскинув ноги. Вид у него сделался предельно отчаянный. Слабо посверкивали очки.

– О, у вас же очки! – встрепенулся Николай Сергеевич Копосов. – Вы дужкой попробуйте, дужкой!

– Какая дужка, если сломался гвоздь? – огрызнулся всклокоченный, но все-таки снял очки, отломал дужку, повернулся и осторожно возобновил свое занятие.

– С дужкой он промахнулся, – заметил Копосов. – Смотри-ка, даже ремни из нас вынул! А про очки забыл. Вы кто будете, уважаемый?

– Зотов, – бросил тот, не отрываясь от дела. – Сейчас, сейчас…

Раздался щелчок, и браслет расстегнулся.

– Слава богу! – расплакалась толстуха. – Я Светлана Ивановна. Скорее раскуйте меня!

– Нас! Нас! – зашипели хором Гриша и Таня.

– Тихо! – вдруг встрепенулся Николай Сергеевич.

Все замерли. Вдали что-то стукнуло, потом заскрежетало и ударило снова. Кто-то толкал невидимую дверь. Затем послышались неторопливые уверенные шаги. Тот, кто шел в подвал, не сомневался в своей безопасности и успехе задуманного. Общество дружно побледнело, Светлана Ивановна протяжно и глухо заскулила. Резное кресло, про которое все забыли, вдруг выступило на передний план, как будто выхваченное лучами прожекторов, хотя и не было, разумеется, никаких лучей. Успех Зотова представился ничтожным. Надвигалось нечто настолько жуткое, что даже освободись они все – едва ли кто-нибудь сумел бы противостоять пока неведомой, но безусловно злой воле. Пленники были готовы увидеть рогатого черта или сумасшедшего в маске из человеческой кожи. Их тюремщик виделся дюжим и грозным, поскольку он не раздумывая воспользовался тяжелым предметом и уложил даже крепких мужчин вроде Гриши и Зотова. Да и Николай Сергеевич, даром что лысый, был еще в самом соку. В углу зашуршало, там присела на задние лапки крыса. Ее было видно лишь по кровавым бусинкам глаз.

И тут вспыхнул свет. Тусклый, но все сощурились. Затем стало видно, что покалеченные очки еле держатся на хрящеватом носу Зотова, а Светлане Ивановне не пятьдесят, а все шестьдесят пять; дополнительно выяснилось, что Гриша похож на женщину сильнее, чем Таня, а у Николая Сергеевича обнаружился довольно уродливый зоб. Но все это не показалось важным по случаю появления главной фигуры: мужчины средних лет с подковой-челюстью, сросшимися бровями, острыми глазками и в гимнастерке с ремнями левым и правым, которые обтягивали бочкообразную грудь и уходили под пустые сверкающие погоны. Брюки были простые, штучные, но заправлены в берцы. В одной руке это главное действующее лицо держало пачку бумаги, в другой – молоток с гвоздодером.

– Добрый день, – вежливо прохрипел человек и тяжело сел на стул. – Приятно, что все очнулись. Извиняться не буду, это бессмысленно, тем более что все вы умрете, но не раньше, чем послушаете мой роман. Никто не хочет его читать, а это важный момент. Без этого моей душе не будет спасения.

Светлана Ивановна снова ударилась в слезы.

– Длинный роман-то? – осведомился Копосов с некоторым подобострастием, симулируя начатки стокгольмского синдрома.

– Средний, – серьезно отозвался маньяк.

– Зачем же нас убивать? – плаксиво спросила Таня. – Мы и так послушаем с удовольствием.

– Да вы же расскажете про то, как я вас похитил, – удивился тот. – Не хотите по-хорошему – придется по-плохому. Вас обязательно нужно убить.

– Но душу-то точно погубите, – заметил Зотов, стараясь повернуться боком, чтобы преступник не заметил нехватку дужки. Его браслет был как бы защелкнут, и снаружи нельзя было догадаться, что Зотов уже свободен.

– Вот и нет, – возразил маньяк, кладя ногу на ногу, а сверху – роман. – В этом-то все и дело. Я въеду на ваших плечах в Царство Божие. Меня-то не возьмут, зато невинно убиенные попадут без задержки. Их даже не потреплет по пути. Их сохранят и спасут, а с ними и мой роман, который навеки застрянет в памяти. Да и сам я запомнюсь!

– Так вы графоман! – недобро воскликнул Зотов.

– Это как вам будет угодно, – отозвался тот. – Итак, устраивайтесь поудобнее, а я начинаю чтение. Роман называется «Триумфатор последнего вермахта». Часть первая: Триумфатор. Вторая, если вам не терпится узнать – «Последний вермахт». Но до нее еще далеко. Итак, часть первая, глава первая. Главы у меня без названий.

Он откашлялся и уткнулся в текст. Стул скрипнул. Зотов переглянулся с Копосовым, и тот почти неуловимо кивнул. Тогда Зотов осторожно разомкнул браслет и потянул руку.

Тюремщик начал читать:

– Андрей лежал на земле. Такая ситуация, в некоторых из которых он побывал, ему сильно не нравилась. Очень хотелось пить, страдая крайне сильно. Где же он? Первый украинский орбитальный батальон был распылен вспышкой лазера русской истребительно-стратосферной бригады. Непонятная аномалия довлела над всем окружающим положением. Андрей вспомнил про голубые глаза Нади с толстой косой и густыми кудрями…

Зотов вынул руку. Светлана Ивановна смотрела на него и тряслась. Гриша начал машинально причмокивать, и Таня прикрыла ему рот. Николай Сергеевич улыбался. Капала вода. Околдованная крыса сидела столбиком.

Маньяк добавил выражения и начал гримасничать в согласии с текстом, ритмично взмахивая молотком:

– Черт! Проклятье! Ублюдки! Андрей никогда в своей жизни за городом в деревне не думал, что евроатлантический космофлот посмеет выстрелить ему в голову на поражение…

На этом месте Зотов метнулся, и взвился в воздух, и пролетел, и свалил чтеца на бетонный пол вместе с креслом. Очки слетели. Тот захрипел, листы рассыпались. Придавив ему локтем горло, Зотов пошарил в его кармане и вынул связку ключей.

– Ловите, Николай Сергеевич!

Через пару минут все уже были свободны и окружили их. Маньяк извивался под Зотовым, а тот вдруг зарычал и принялся бить его затылком об пол.

– Стойте, товарищ, не добивайте его сразу, – вмешался Гриша и сел на корточки рядом. – Значит, никто не читает, а в Небесное Царство хочется? Желание понятное. Я, знаете ли, тоже пишу.

– И я, – Зотов ослабил хватку и немного отстранился.

– Я тоже немного пробую, – улыбнулась сквозь слезы Светлана Ивановна.

– А я пишу стихи, – сказала Таня. – Но и прозу.

– Я даже печатаюсь, – подхватил Николай Сергеевич.

Маньяк притих. Зотов, не слезая с него, обвел собравшихся взглядом.

– Итак? – спросил он.

– Он хорошо придумал с Царством, – кивнула Таня.

– Тогда по очереди, – пригласил Зотов. – По одному предложению, на память.

Маньяк забился, засучил ногами, и он отвесил ему затрещину.

– Я начну, – сказал Гриша. – Это у меня тоже роман. Намедни как раз остановился на этой фразе: «Путь преграждала большая груда обломков, бывших некогда, скорее всего, участком стены и потолком, поскольку и то и другое прямо над грудой отсутствовало»…

Человек в гимнастерке завыл и замотал головой.

– Слушай, гад! – гаркнул Копосов. – Сейчас повезешь нас в рай!

Следующей была Таня. Прикрыв глаза и чуть подумав, вспоминая, она произнесла:

– Я скользнула взглядом по сухожилию на его шее, соблазнительно переходящему в ключицу. Вид остального был скрыт серой футболкой. Когда он облизнул губы, я чуть не спятила…

– У меня похоже! – воскликнула Светлана Ивановна. – Он был пугающе горячим, с напрягшимся в эрекции членом. Такими же жаркими и огнедышащими были и его глаза. Желание отчетливо читалось в любом уголке его напрягшегося тела…

На губах маньяка выступила пена. Он начал хрипеть.

– Наконец его член выбросил струи спермы, – сказал Николай Сергеевич. – Галактион едва сдерживал свой крик, свой рокот победы и удовлетворения.

– Россия, не раз спасавшая мир от мрака захватнических порывов псов-рыцарей, – вскричал Зотов, – оправилась и встала на ноги после всех неописуемых ужасов двух мировых войн, следующих друг за другом как родные сестры!…

Маньяк вытянулся в столбнячной судороге, порываясь выполнить истерический мостик.

– Все, – просипел он. – Все… довольно…

– Точно? – осведомился Зотов.

– Точно…

– Ну, тогда в добрый путь! – Зотов широко размахнулся и всадил молоток ему в череп. Брызнуло красное и белое, еще костяное и немного серого оттенков примерно пяти.

И всем почудилось на краткий миг, что воздух дрогнул. Незримая субстанция отделилась от гимнастерки и тронулась в дальнюю дорогу. Крыса, потерявшая к этим событиям интерес, шмыгнула прочь и прикинулась клоком рыжего войлока. А Зотов выпрямился и пошел искать очки, без которых не мог написать ни строчки.

© февраль 2015

Тормозной след

…Все отплывут туда

Откуда нет причины

К волшебным островам

И смоляным котлам

Один такой сидишь

В тиши своей личины

Черкаешь календарь

Завидуешь котам

И смерти позвонив

Кричишь в пустую трубку

Я знаю

Нет тебя

Ты просто ничего

И отвечает голос

Прекрасный

Как ракета

Ты тоже ничего

Ты тоже ничего

(…)

Когда последний тост

Мои раззявит губы

И упадет стакан

И белый гриб падет

Остынет мой шашлык

И скажут злые люди

Он жил как идиот

И умер, как удод

Юрий Смирнов

Давно

Рыжему нравились все выстрелы, кроме первого.

Прицелу недоставало плавности. Он двигался мелкими рывками, и точно выверить курс торпеды не удавалось. Рыжий отставил внушительный зад, обтянутый лоснящимися школьными брюками, и припал к окулярам. Автомат деловито рокотал. Слева из-за скалы вынырнул беззащитный кораблик, ничуть не похожий ни на линкор, ни на крейсер. Скорее всего, это было торговое судно, а то и вовсе доисторический пароход. Рыжий бессознательно отметил трубу с красной и черной полосами. Он редко поражал цель с первого раза. Видимо, так и было задумано, чтобы сократить число призовых игр. Рыжий понимал, что всякое удовольствие строго дозируется и должно быть заслужено, ибо его не то чтобы очень мало, но никогда не хватает на всех.

Кораблик скользил по неподвижным волнам. Рыжий утопил кнопку. Раздалось шипение, и к судну поползли световые штрихи. Торпеда утробно запикала. Она разминулась с мишенью на пару сантиметров. Рыжий перевел дыхание и приготовился получить удовольствие. Теперь его задача была прямо противоположной: не трогать прицел и ждать, когда корабли войдут в зону гарантированного уничтожения.

– Бей, – подсказал Русый, похрустывая мороженым.

Рыжий не ответил. Он впился взглядом в обреченный фрегат. Торпеда пошла. Внезапно Рыжему захотелось отмотать время или сломать аппарат, потому что ничего нельзя было изменить. Он не жалел корабль, но в животе разлилось что-то тошное. Донесся далекий грохот, и небо потемнело, одновременно окрасившись в малиновый цвет. Фрегат завалился и утонул. Осталось восемь выстрелов. Рыжий не сомневался, что все они придутся в цель, если не двигать прицел. Ему стало немного скучно просто караулить корабли и лупить в одну точку. Но он не любил рисковать. Неотвратимость муторна, но неизвестность хуже.

– Бей, – повторил Русый, капая пломбиром.

Прозвенел первый звонок. Двери в зал распахнулись, публика потекла внутрь. Фойе начало пустеть.

Рыжий выпустил третью торпеду. Седьмой он потопил тот самый удачливый пароход, который выскочил снова и больше уже не питал надежд.

– Бей, – сказал Русый, дожевывая.

– Да знаю я! – взвился Рыжий и сбил прицел. Восьмая торпеда умчалась за горизонт.

– Отсоси, – предложил Русый.

Они пошли в зал и сели в четвертом ряду. Русый почесал между ног и уставился на экран. Рыжий отвесил ему подзатыльник. Тот немедленно бросился на него и начал душить. На них прикрикнули, и оба сели прямо, но то и дело резко поворачивались друг к другу и обменивались тычками.

– Выведу сейчас, придурки! – гаркнули сзади.

…Когда фильм кончился, они вышли на улицу, щурясь на свет. Там собралась толпа, стояла машина скорой помощи и милицейский газик. Светофор мигал желтым. Русый сорвался с места, добежал и начал подпрыгивать, пытаясь взглянуть поверх голов. Глаза у него снова стали стеклянными, как возле автомата в фойе. Рыжий подошел к нему обычным шагом. Не сговариваясь, они взялись за руки, пригнулись и протиснулись вперед. Но там уже не было ничего интересного, кроме искореженного мотоцикла на самом перекрестке. Вокруг него расхаживал милиционер с рулеткой в руках. Косо стоял пустой «москвич» с отлетевшим бампером. Двери скорой были заперты, но она не спешила уезжать.

– Тормозной след, – сказал мужской голос.

Рыжий запрокинул голову. На него глянул пожилой мужчина, который был вылитый фабричный наставник из старого черно-белого кино про борьбу рабочего класса. Седоусый полкан с мохнатыми бровями.

– Вон, – показал он пальцем. – Видите черту на асфальте?

Рыжий и Русый кивнули.

– Ударил по тормозам, но куда там. Все! Вот и кончилась жизнь.

Солнце пекло, и чудилось, будто черта дымится незримым дымом, но это просто подрагивал воздух.

– Несешься так, – продолжил словоохотливый полкан. – Хочется отмотать обратно, покрышки визжат, а тебе уже отмерено.

Рыжий уставился на след, думая не о мотоциклисте, которым, скорее всего, занималась скорая помощь, а о водителе «москвича». Его нигде не было видно, и это почему-то казалось намного страшнее. Рыжий мысленно разложил колесный след на торпедные штрихи. Торпеда была и безмозглой, и вовсе ненастоящей; ей не хотелось повернуть время вспять и что-то исправить – в отличие от водителя, но результат был один.

– К стенке поставят, – сказал Русый.

Рыжий очнулся.

– А тебя откормили, – заметил полкан ни с того, ни с сего. – Ишь какой пышный. Хочешь, настоящий наган покажу? Идем, тут недалеко.

Но тут его оттерли.

– Нет у него никакого нагана, – предположил Рыжий по дороге домой. – Чего привязался?

Русый вынул руку из кармана и разжал кулак. На ладони лежал длинный гвоздь.

– Сечешь?

Тот не понял, но кивнул.

– Ты тоже носи, – посоветовал Русый.

1

– Господин Шмуль, но вы же не станете отрицать, что в мире воцарилось напряженное ожидание? Наши студийные телефоны разрываются от звонков…

– Помилуйте, дорогая Анжела, мир постоянно чего-то ждет. Я не хочу преуменьшать угрозу, но совершенно незачем и нагнетать панику.

– И все-таки ваша бозонная установка создала беспрецедентную ситуацию. В любую секунду возможно мгновенное и тотальное уничтожение всего сущего. Иначе говоря, конец света. Или вы готовы успокоить общественное мнение и назвать это домыслами?

– Я стараюсь избегать таких формулировок. Установка спонтанно перешла в автономный режим работы, и всякие попытки помешать ему чреваты катастрофой планетарного масштаба. Но мы не можем знать наверняка, каким будет конечный результат ее деятельности. Теоретически возможно возникновение частиц, которые ликвидируют известную нам вселенную за долю наносекунды. Я этого не отрицаю. Однако не менее вероятно, что ничего подобного не случится.

– Но что же вы посоветуете нашим зрителям? Они находятся в состоянии тяжелого стресса и каждую минуту ждут гибели.

– Я лишь могу развести руками и посоветовать ждать. Ждать и уповать на Божий промысел – величину, между прочим, вполне физическую и постоянную…

2

Уполномоченный по надзору безнадежно одеревенел в своем черном мундире, на котором не было ни пятнышка, ни волоска, ни даже морщины. Он встал на пороге с широко расставленными ногами и руку тоже отвел, а вторую, с папкой под мышкой, удержал на месте великим усилием воли, как будто к одежде все-таки липло что-то невидимое – а может быть, грозило натечь с рукавов. На форменные ботинки налетали случайные тараканы. Они торкались усиками, сворачивали и бежали в обход. Уполномоченный скосил глаза на белую строчку обуви, которую насобачился не пачкать даже в осеннюю слякоть.

В доме господствовала мерзость. Тяжелый запах измаранного белья сливался с вонью недельных объедков и кошачьей мочи. Стаканы, бутылки, закопченные дочерна ложки виднелись повсюду вперемешку с клочьями окровавленного, такого же смрадного тряпья. Поверх обугленного телефонного справочника лежал мутного стекла бонг. Все казалось испачканным густым и липким налетом – не просто сальным, но сложного органического состава. Лишь случайный блеск выдавал его: то луч пробьется через убитое стекло и падет на жирный кастрюльный бок, то чьи-то фары проедут и выхватят клин пожелтевшего потолка. Из неуместного школьного глобуса торчал кухонный нож, поразивший Японию. За окном еле слышно пела птица. Где-то сверху разучивали гаммы. Остановившиеся часы показывали половину второго.

– Просыпайтесь, Лямко, – сдавленно произнес уполномоченный.

Бурые простыни шевельнулись.

Уполномоченный шагнул и наступил на какой-то мягкий предмет. Под ногой чавкнуло. Он убрал ботинок, увидел влажное пятно и не понял, что это было такое.

– Вставайте! – повысил он голос. – Надо же, какой свинарник развели!

– Мы особенные, – глухо булькнуло из-под покрова. – Мы и в говне выживем, а вы все сдохнете.

– Лямко, – зловеще молвил уполномоченный, – я вижу, что вы еще блаженствуете в пьяном бреду. Советую посмотреть, к кому обращаетесь.

Высунулась бритая голова с ямой во лбу. Там не было кости. Лямко каким-то чудом умудрялся жить без нее – вернее, выживать, поскольку жили так и горя не знали многие люди, перенесшие трепанацию, но в повседневности Лямко возникало много разнообразных опасностей, острых углов и предметов, доброжелательных друзей и подруг, неосторожного соприкосновения с которыми хватило бы вполне, чтобы проткнуть это мягкое место и поразить разглаженные мозги.

– Виноват, – прохрипел Лямко, шаря вокруг себя в поисках стакана или окурка.

– Ваше условно-досрочное освобождение будет аннулировано, – объявил уполномоченный. – Недели не прошло, а целый дом уже стонет от вашего притона.

Лямко выбрался из тряпья и сел, но слился со средой и сидя. Он ничего не соображал. Многолетний опыт охранительного автоматизма в очередной раз выручил его, и он согласно закивал, продолжая шлепать ладонью по простыням, пока не нашел зажигалку.

– Вам предписано посещать психолога, – продолжил уполномоченный. – А также нарколога и психиатра. Судя по всему, вам что-то помешало у них побывать.

– Командир, Христом богом клянусь. Дай отлежаться. Через час пойду, можешь проверить.

– Может быть, у вас и направление сохранилось?

– А как же! – встрепенулся Лямко и с удивительной прытью вскочил.

Он метнулся к хромому комоду и начал рыться. Уполномоченный подошел к окну и неожиданно для себя дернул створку. Посыпались старая краска и пыль, задребезжало треснутое стекло с картонной вставкой. В комнату, как огромный прозрачный пузырь, вплыл октябрьский воздух, наполненный карканьем, лаем, строительным шумом и душераздирающим скрипом качелей.

– Вот, – сказал позади Лямко, помахав изжеванной казенной бумажкой.

– Да и ладно, – рассеянно отозвался уполномоченный, внезапно загипнотизированный голым кленом.

Уполномоченному было тридцать четыре года. Кровь с молоком, анальный педант и безнадежный чинуша, он приблизился к тому возрасту, в котором до служивого человека начинает что-то доходить. И сейчас выдался редкий случай, когда он остро осознал тщету своего занятия и чуть ли сам не склонился к тому, чтобы отправиться в Павильон Последних Времен и облегчить там душу всеми предложенными способами.

– Так мне идти, командир, или можно полежать? – спросил Лямко. – Будь человеком. Если за пару дней не схожу, то можешь очко порвать.

«Себе», – уточнил он мысленно, следя за базаром и видя, как обернулся и удивился уполномоченный, заслышав такие позорные речи от бывалого арестанта.

Тот вскинул руку и посмотрел на часы.

– Вы же сказали – через час, – напомнил он. – Даю вам два. Сегодня вечером я лично справлюсь в Павильоне, и если окажется, что вас там не было, вы завтра же вернетесь на нары.

– Ох, начальник, – Лямко искательно сложил руки лодочкой.

Уполномоченный постоял и вдруг выхватил у него бумажку. Порвал ее в клочья и бросил на пол.

– Ну и не ходи, гнида, – процедил он. – Оставайся в своем гноище. Я передумал. Это хорошо, если ты сдохнешь, что называется, во грехе. Рожа такая!

Автоматизм Лямко дал сбой. Такие повороты не предусматривались. Он вытянул шею, как цапля, и свел губы в трубочку, словно желая не то загулить и успокоить мента, не то подуть на него, неожиданно раскалившегося и пустившего искру.

Уполномоченный прошел мимо него и хлопнул дверью. Лямко сел в простыни и тупо уставился на клочки. Потом он лег, но больше не заснул.

Тем временем уполномоченного атаковал жилец сверху. Безумный, в полосатом исподнем, тот налетел и дико заорал:

– У вас не пахнет газом? Вы не забыли свечу?..

3

Окружной филиал Церкви Последнего Слова занимал немалую территорию – сорок секций Павильона Последних Времен, выделившихся в отдельный флигель. Над арочным входом развевался гербовый флаг со вселенским символом. На нем красовался иероглифический крест, пузатый и коротколапый благодаря округлому включению величиной с тележное колесо. В этот круг была вписана пятиконечная звезда, внутри которой расположилась шестиконечная, а та включала, в свою очередь, полумесяц и крохотную свастику, дозволенную после многих споров и ссылок на древние восточные культы. Вокруг креста были пущены руны и арабская вязь, и все это было заключено в рамку, составленную из сонма разнообразнейших значков, среди которых нашлось место циркулю с молотком, серпу и молоту, а также футбольному мячу, раскрытой книге и олимпийским кольцам.

Небо напоминало сало: белая пелена с долгими прожилками синевы.

Охранник, мужчина шестидесяти лет, стоял у входа и сумрачно взирал на очередь.

Некогда Русый, он сделался Пегим.

Он шевелил губами, подсчитывая стоявших. Потом застыл лицом, прикидывая количество тех, что уже исповедовались и каялись внутри. Затем начал перемножать их на квадратные метры, число помещений, кубатуру и многие прочие параметры. Непосвященный человек, узнай он об этом замысловатом упражнении, мог подивиться арифметических способностям простого привратника. Но Пегий не обладал такими талантами. Он просто повторял вызубренное наизусть, а подсчитал на бумажке дома, давным-давно. Он делал это не машинально и проверял себя в сотый или трехсотый раз.

– А что у дяди на рукаве? – спросил детский голос.

– Это нашивка. Такая же, как флаг. Вон он треплется, видишь?

– А почему в красном кружке?

Дебелая мамаша сочла уместным выступить из очереди и обратиться к Пегому с вопросом.

– Извините, зачем этот красный кружок? Ребенок интересуется.

Пегий скосил глаза на огромный бант с короткими ножками.

– Это за ранение на войне, – сказал он устало.

– На какой войне? – спросил бант.

Но его втянули в строй, шикая и делая большие глаза.

Пегий вернулся к своему занятию. Теперь он делил и множил стенки на плотность строительного материала, килограммы взрывчатки и мощность ударной волны. Потом перешел к температуре горения и кипения. Его мысли обратились к мамаше. Сколько понадобится градусов, чтобы мгновенно вытопить из нее сало? Пусть бы ее не отбросило, пусть бы она еще просто стояла, расставив ноги и разведя руки, да выпучив глаза, и все бы молниеносно вспузырилось, а дальше хлынуло густыми потоками прямо на бант, горящий в шипучей луже. Пегий встряхнул головой. Фантазия затягивала, и в этом был соблазн. Сатана решил подступиться к нему с другого бока. Пегий постарался внушить себе, что ему безразлично, запузырится эта мамаша или нет; гораздо важнее, чтобы снесло не только Церковь Последнего Слова, но и весь Павильон просел и обрушился внутрь себя, а лучше бы он испарился или вознесся огнедышащим грибом.

– Позвольте же пройти!

Пегий окончательно очнулся. Оказалось, он заступил проход.

Пегий посторонился и в легком отупении уставился на кофейный автомат. Чуть дальше торговали мороженым и колой, а следом тянулась целая вереница баров – ирландских и английских пабов, немецких и чешских пивных, американских безалкогольных закусочных, австрийских и французских кондитерских, итальянских пиццерий. Все это чревоугодие запросто соседствовало с исповедальнями на любой вкус, где все желающие могли преклониться хоть перед жабой, хоть перед чурбаном. Пегий давно перестал негодовать на этот счет, достигнув стадии холодной и осознанной ненависти. Он поклонялся только одному Богу, которому здесь тоже определили место и тем осквернили, унизили и низвели до горячего бутерброда. Пегий не пил ни кофе, ни алкоголя; он не курил и питался исключительно кашами, предпочитая почему-то индийскую кухню. Как многие фанатики, он было глубоко больным человеком, который вел очень здоровый образ жизни.

Расставив ноги и заложив руки за спину на манер заправского полисмена, Пегий вернулся к своим размышлениям. Не был важен и сам Павильон. Вся затея не стоила ломаного гроша, если выживет высокий гость – когда-то Рыжий, а ныне Лысый. Этот выдающийся ум совершил открытие, которое, как он твердил со всех экранов, позволит выключить сломавшуюся бозонную установку, отвести Апокалипсис и сделать ненужными Павильоны, размножившиеся по всему земному шару, как ложные опята.

Насколько это было правдой, не знал никто, но факт оставался фактом: адская машина слегка поутихла. Некогда разогнавшись, она, казалось, не будет знать удержу. Пегий ничего не смыслил в бозонах и фотонах, а потому рисовал себе в мыслях колоссальное стальное кольцо, которое дрожало и подпрыгивало на бетонных опорах среди далеких европейских лугов. Болты ходили ходуном на стыках толстостенных полых болванок, внутри пронзительно выло атомное пламя, и там же свирепствовала космическая вьюга запретных частиц, которые оставались ледяными в самом жару и мчались все яростнее, и вот уже содрогалась земля, и горы крошились, и проседало небо, которому осточертело взирать на растленные Павильоны, где утешались самые разнообразные скорби, сбывались дерзновеннейшие мечты и процветал сатанинский обман. Пегий, спятивший давно и безнадежно, не был оригинален в своих бредовых заблуждениях. Они были примитивны и стары, как мир. Он давно был готов совершить суд и огорчался лишь тем, что не имел для этого средств. Но теперь эти средства появились. Пегий так и впился глазами в экран, когда его старый приятель Рыжий, ныне Лысый, продемонстрировал всему миру прибор, напоминавший часы. Лысый так и носил их на руке, с ремешком, и похвалялся перед земным шаром этим портативным устройством, при помощи которого он якобы мог управлять взбесившийся установкой из любой точки планеты. Он утверждал, будто уже приструнил кольцо, а в недалеком будущем сумеет и вовсе погасить очищающее пламя, которому не хватало самой малости для того, чтобы перевести вселенную в давно положенное состояние. Прибор был на редкость сложен и существовал в единственном экземпляре. Пегий надеялся, что после того, как Лысый испарится вместе со своим греховным изобретением, его нераскаянные сослуживцы не успеют смонтировать новое. Процессы, в которых Пегий не понимал ни черта, продолжатся и скоро завершатся Великим Преображением.

4

– Мне капельки для перебора копытами. И таблеточки от ослиного крика.

– Наоборот не хотите? От первого и для второго?

– Нет, все правильно…

Забрав из аптеки пакетик, старичок отошел к музыкальному фонтану и присел на лавочку. Вылущил таблетку на трясущуюся ладонь, медленно отвинтил крышку на бутылке с нарзаном. Воздух был наэлектризован. Людские толпы струились по Павильону Последних Времен, лелея тщетную надежду пресытиться товарами и услугами, чтобы не было так обидно разложиться на атомы. Над философским отсеком куковали электронные табло, на которых высвечивались номера очереди. Старичок пришел рано утром, устал, проголодался. Но уже скоро. Уже пошел восемьсот восемнадцатый.

Невдалеке распинался массовик-затейник. Переодетый в Илью Муромца, он накинул на плечи китель штандартенфюрера, вооружился щитом и мечом Родины, каковые сулил опробовать против приемов древнерусского кулачного боя.

Подслеповатые глаза переключились на другую потеху: три огромных размытых пятна – зеленое, малиновое и желтое. Пятна плавали, вращались, расплывались, выбрасывали отростки. Все это происходило под удушливый барабанный рокот.

– Не проходим мимо! Загадываем желания! Круглые сутки – последнее слово… простите, господа и граждане, за неуместный каламбур – но да! Последнее слово – но только техники! Сегодня с вами плазменные роботы-клоуны Снегирь, Огурец и Пончик! Танцуют, поют и выполняют акробатические этюды! Принимают заявки на исполнение любой мечты! Семейные скидки! Памятные снимки! Гарантия в разумных пределах!