Текст книги "Охота на труса"

Греммо, наоборот, снял маску и с наслаждением вдохнул полной грудью.

– Вам страшно, – молвил он благожелательно. – Вы очень боитесь испугаться. Вас поразила фобофобия в ее тяжелейшей степени…

Поговорив так еще минут десять, он на цыпочках вышел.

…На другой день Шмерц встретил лечащего врача словами:

– Вы не могли бы вернуть мне кровать? Без нее неудобно. Я, конечно, ее немного побаиваюсь, но больше думаю о другом…

10

Поезд-подкидыш был почти пуст, паломников не видать.

Лазарев и Ткачев подивились его убожеству. Они и не знали, что в стране еще сохранились такие уродцы. Облезлый тепловоз тащил по ржавой одноколейке состав из четырех карликовых вагончиков. Ликвидаторы в жизни не видали таких. Лазарев предположил, что нечто похожее разъезжает по детской железной дороге, но точно не знал. Областной центр был редкостным захолустьем, но стоило ему скрыться за поворотом, как путники в полной мере познали, что такое настоящее запустение. Бурьян, нескошенные луга и мрачные, местами выгоревшие рощи чередовались как попало; палило солнце, жужжали страшные, невиданные насекомые размером с кулак. Если бы люди вовсе не оставили здесь следа, то было бы легче, но мертвящая атмосфера исправно сгущалась, как только в поле зрения попадала ржавая балясина, когда-то бывшая неизвестно чем, или какой-нибудь прохудившийся бак, или скелет коровника, или доисторическая тракторная гусеница. В вагоне, кроме Лазарева и Ткачева, ехала старушка. Ее словно долго выпекали в печи, а потом забыли. Ткачев машинально навел на нее коробочку, но стрелка не шевельнулась.

– Что у нас есть на Христофора? – спросил он.

– Отшельник и чародей, – пожал плечами Лазарев и поправил очки. Он взмок, и след от дужки хрящеватом носу увлажнился, приобретя вишневый оттенок. – Оперативного интереса не представлял, данных мало. Его славят разные сумасшедшие, но у него даже нет своего сайта.

Отправляясь на совместную акцию, они никогда не обсуждали детали заранее – только по мере приближения к объекту. Мелочи не успевали забыться.

– Я о другом, – сказал Ткачев, сменивший строгий костюм на ветровку, брезентовые штаны и кирзовые сапоги. – Эти фокусники часто берут себе имена святых.

– А, вон ты о чем. Святой Христофор – единственный песьеголовец в иконографии. Иногда он иппоцефал, то есть голова лошадиная. Говорят, что он был очень красив, но до того набожен, что попросил у Бога уродства, чтобы не искушали девки. Но есть и другая версия: это был древний римлянин или варвар, не помню, фантастический страхолюд и скотина. Но он уверовал и начал творить добро. – Лазарев помолчал. – Всегда возможно и самое удивительное. Не исключено, что он и правда был песьеголовцем.

– Как Анубис, – кивнул Ткачев.

– Типа того. Вот мы сейчас у бабули спросим. Бабушка! – позвал Лазарев. – А что у вас слышно про старца-анахорета? Который Христофор?

Поезд со стоном раскачивался из стороны в сторону на скорости пятнадцать километров в час. Старушка бесстрастно уставилась на ликвидаторов.

– Бабушка, ау!

– Божий человек он, – назидательно отозвалась старая ведьма. – К нему все ходят, люди и звери. Медведи ходят, зайчики, лоси, лисы, волки. Он каждому рад. Иной раз корова прибьется или коза. Только уж нету у нас, почитай, коров.

Ткачев и Лазарев переглянулись.

– Зачем к нему медведи ходят? – осторожно поинтересовался Ткачев.

– Потому что любовь у него великая, – объяснила старуха. – Возле него не бывает греха. Вот нагрянули к нему однажды лихие люди. Разбойнички, шалят у нас тут. Ружье у них было, ножички, много народу погубили. А он вышел, пал им в ноги и причитает: радость моя! отрада моя! Душегубы-то постояли, да ножички и выронили! Один потом удавился, второй в монастырь ушел, а еще двое Бог знает, где.

– Прямо так и выронили ножички?

– Истинный Бог, бросили. Медведь как подойдет поближе, так смирнее овцы. Христофор ему что-то пошепчет, и он уж обратно идет!

– У него правда собачья голова? – глупо спросил Лазарев.

Бабушка не удивилась.

– А всякое говорят. Может, и собачья. Кто его знает!

Поезд за разговором почти докатил до поселка, находясь при последнем издыхании.

11

В поселке жила эта самая бабушка и еще пять таких же. Когда-то его построили для мелиораторов, провели железную дорогу и даже соорудили скромный аэродром. Но история пошла на вираж, и дело заглохло. Про поселок просто забыли. Осталось несколько бурых бараков, заколоченный продмаг и желтый бульдозер, с годами все сильнее напоминавший омертвевшего представителя древнего животного мира. Аэродром зарос лебедой. От поселка в лес убегала еле заметная тропа. Скит отшельника находился километрах в семи. Ткачев сверился с навигатором и навел в его сторону датчик. Лампочка коротко вспыхнула, после чего прибор взорвался. Ткачеву обожгло запястье и разбило осколком очки.

– Сука, – пробормотал он озабоченно.

Лазарев поежился.

– Никак, ты боишься? – прищурился Ткачев.

– Да брось, – отмахнулся тот. – Просто сомневаюсь, а я к этому не привык.

Ткачев расчехлил винтовку.

– Спорим, что положу его с семисот метров.

– Зачем так далеко? Подойдем ближе.

– Ну, не знаю. А если мы тоже побросаем оружие?

– Так не вплотную же. Давай хотя бы с двухсот. Небось не дотянется.

Приведя себя в полную боевую готовность, они тронулись в путь. Долго молчали. Разговаривать почему-то не хотелось. Лес, едва начался, сразу стал невозможно мрачным. Жутко поскрипывали деревья, изредка вскрикивала неизвестная птица. Тучей вились комары. Всюду был бурелом, перемежавшийся зловещими болотцами. Многие деревья были давно мертвы. Росли чудовищные грибы, но ликвидаторам было не до них, хотя в другом случае Лазарев, который фанатично любил их собирать, тут бы и заночевал. Промелькнула какая-то жизнь – заяц или кабанчик. Дробным стуком обозначился невидимый дятел. Наконец, Лазарев не вынес молчания.

– Что там намедни стряслось? Шеф распекал кого-то.

– Да ерунда, – отмахнулся Лазарев. – Лифт. Стажер не поспел. Пассажир в нем сам и угробился. Один боялся. Насколько же это легче, привычнее, безобиднее! – не выдержал он. – Эх, не ценили мы!

– Да погоди ты ныть, – огрызнулся Ткачев. – Подумаешь, старый хрыч. Сейчас разберемся.

– Конечно. Только вот датчик взорвался.

– Ну а я не скулю.

Лазарев споткнулся о корягу и выматерился.

– А вот еще шеф рассказывал случай, – продолжил он, переведя дух. – Шел он как-то ночью мимо кладбища, и датчик проснулся. Ну, шеф решил проследить. Ликвидировать не собирался, потому что какая беда может случиться на кладбище? Пусть себе дрожит. Засек какую-то тетку. Стрелка уже ползет к десяти! Шеф усмехается, крадется. Тетка спешит по дорожке, озирается поминутно, пыхтит. И чего ее туда понесло? Ну да черт с ней. Вдруг соседнее надгробье заерзало и поехало в сторону! Шеф крепкий мужик, но отшатнулся. Пригляделся – лезет кто-то! Натурально высунулась нога! Не рука, заметь, как в кино, а здоровенная ножища. Шеф, не долго думая, разрядил в эту тетку всю обойму. Плита после этого на место не встала, а нога убралась. Вот тебе и шалости с мистикой!

– Ты это зачем рассказал? – недовольно спросил Ткачев.

– А затем. Больно уж ты легкомысленно настроен.

12

Адаменко чувствовал себя неуютно в бахилах, как будто ему что-то навязали и выкрутили руки. Он верил только в зримого врага. Микробы его не пугали. Он принес дежурные апельсины, но еще не отдал их, будучи перехвачен Греммо.

– Вот, – Адаменко приподнял пакет. – Апельсинов он хоть не боится?

– Он и не боялся самих апельсинов, – ответил Иван Миронович. – Ему было страшно подавиться косточкой.

Адаменко навострил уши:

– Было? Почему в прошедшем времени?

Греммо поправил очки, сцепил на животе пальцы.

– У нас есть основания надеяться, что ваш боец идет на поправку.

– Не верю. Он же совсем свихнулся!

– Тем не менее. Я применил своего рода психологическую вакцину. Вы знаете, что такое вакцина?

Адаменко признался, что представляет это довольно смутно.

– Если предельно упростить, то это ослабленная культура микробов или их яды, тоже ослабленные. Если ввести вакцину, у человека начнет вырабатываться иммунитет к настоящей заразе. Я сделал вашему Шмерцу прививку. Отчасти это похоже на гомеопатию. Подобное подобным, слыхали?

Адаменко нетерпеливо махнул рукой.

– Я всегда считал, что это бред сумасшедшего.

– И напрасно. Так или иначе, мое лечение помогло. У вашего подчиненного развилась так называемая панфобия, то есть боязнь всего на свете. Я внушил ему расстройство еще более сумасбродное – боязнь боязни. Этот недуг захватил его целиком, не оставив времени на прочие страхи. Он продолжает бояться, но только собственной трусости. В остальном он здоров.

Адаменко посмотрел на него недоверчиво.

– Ой ли? Ваша панфобия – очень опасная штука, особенно если десятка по шкале. Может притянуть какую угодно беду, пострадают невинные граждане. Мне приходилось сталкиваться с отсроченным эффектом.

– Простите?

– Бывает, что страх не сразу притягивает несчастье, а только создает задел на будущее. Вот вам случай из жизни. Был у меня солдат. Ничего не боялся, кроме пидоров. Вечно трясся, как бы его не оприходовали. Поехал в самый рассадник, в Европу, потому что он был крепкий мужик и не хотел дрожать. И ничего! Все как-то обошлось. Даже странно. Наши поначалу не верили. Вернулся домой, шел вечером мимо гаражей. Уже и забыл про свой страх! А тот его настиг… Ударили по кумполу и отхарили. Так что не знаю!

– Поучительная история, – согласился Иван Миронович. – Будем надеяться, что катаклизма не случится. Я плохо разбираюсь в механизме притяжения. Вы ведь и сами не знаете, откуда и что они сосут. Я только хочу сказать, что мы его скоро выпишем.

Адаменко посмотрел на апельсины.

– А нельзя его перевести в какой-нибудь карантин?

– Нельзя, – категорично ответил Греммо. – Изоляторы заняты, а коек больше нет. Если сомневаетесь, посадите под какой-нибудь домашний арест. Понаблюдайте.

Тот почесал в затылке.

– Датчик-то все равно сработает. Поди разберись, чего он зассал. Придется каждый раз выяснять. А он еще и не скажет…

Греммо встал.

– Воспитывайте ваших бойцов сами, уважаемый. Коли они у вас такие несознательные, гоните их в шею. Моя же работа завершена, и если будете писать какой-нибудь рапорт, не забудьте упомянуть мою скромную особу.

13

Планам Лазарева и Ткачева стрелять не то что с семисот, но даже с двухсот метров не суждено было сбыться. Скит находился на опушке. Его скрывал лес. Когда ликвидаторы вышли на божий свет, до избушки осталось шагов пятьдесят. Это было бревенчатое строение с луковкой, из которой торчал кривоватый крест. Из щелей лез белесый мох. Рядом раскинулся жалкий огород, чуть дальше виднелся колодец с воротом из цельного, неошкуренного бревнышка.

Ткачев снял винтовку.

– Погоди, – шепнул Лазарев. – Давай лучше сразу запалим.

Но тут скрипнула дверь, и на пороге возник Христофор.

В его лице и правда было что-то собачье. Больше вытянутое рыло, чем лицо, с жалобными глазами и редкими седыми космами. Старец был одет в длинную заношенную рубаху, словно только проснулся или вышел из бани – пришельцы плохо разбирались в тонкостях народного быта.

– Миша, Мишутка, – позвал отшельник, и вышел среднего роста медведь.

Старик улыбнулся.

Ткачев уронил винтовку.

Христофор запустил прозрачные пальцы в бурую шкуру и принялся там мять-шуровать, извлекая из медведя довольные утробные звуки.

– Радость моя! – воспел Христофор, и от него распространилась ударная волна благости и добра.

Лазарев упал на колени.

– Ой-ой-ой! – залопотал агент, хватаясь за голову. – Ой, какое добро!

Рядом пищал Ткачев:

– Не могу! Полно! Довольно!..

Он уткнулся лбом в землю, потом принялся ее пожирать вместе с травой и микроскопическими насекомыми.

– Мир вам, – сказал Христофор и шагнул вперед.

Лазарев посмотрел одним глазом. Вокруг отшельника расходилось свечение, а череп начал дрожать и меняться. Он не застывал в преображенных состояниях, и те стремительно чередовались сквозь радужную зыбь. Собачья голова мелькала все чаще. Отшельник, исполнившись света, уподоблялся своему небесному покровителю, но совершенства еще не достиг, и трансформация оказывалась временной. Христофору предстояло совершить еще много добрых дел, прежде чем окончательно зафиксироваться в идеальном облике волшебного пса.

Мишутка закосолапил к Ткачеву. Тот протяжно завыл, удивив животное. Медведь дошел до ружья, прихватил его передними лапами, на задние встал и поковылял к старцу. Тот принял ружье, ласково улыбнулся и положил его к садовому инвентарю.

– Кваску не угодно ли? – приветливо спросил Христофор.

Лазарев забился в падучей. Ткачев уже распростерся навзничь. Разбитые очки глядели в синее небо, где описывала круги хищная птица. Изо рта торчала трава.

– Эк вас бесы-то корежат, – сокрушенно произнес старец и удалился в дом.

Лазарев, тяжело дыша, упал на живот. Ему казалось, что он угодил в нечто вроде магнитного поле. Его накрыло куполом, его окутало коконом. Оглушительно гудел невидимый колокол, колебля пространство и резонируя с неисследованными тайниками души. Прошло часа полтора, прежде чем он сумел подняться на четвереньки. Схватив Ткачева за руки, он начал пятиться к лесу, волоча напарника в травах. Каблуки Ткачева оставляли две черные борозды. Когда избушка скрылась из виду, его отпустило. Ткачев неуклюже сел и ощупал себя. Потом поглядел в сторону скита.

– Вот холера, – сказал он.

14

Кое-что от песьеголовца передалось и бойцам. Они вернулись, поджавши хвосты. Адаменко мрачно выслушал их доклад. Какое-то время он барабанил пальцами, рассматривая столешницу. Потом ослабил узел галстука и крякнул.

– Ну и как же нам расхерачить этот комбинат благодати?

– Ракетой? – с надеждой спросил Лазарев.

– Он, может быть, и ракету остановит, – сипло возразил Ткачев. – От него так и прет любовь! А то и хуже получится – отклонит ее. И куда упадет?

– Тогда нужно поставить какой-нибудь экран. Или саркофаг. Обнести эту зону бетонным забором.

– Это ему не помешает, – сказал Адаменко. – Как боялся, так и будет бояться.

– Ну и пора, – уныло произнес Лазарев. – Чего тянуть? Пусть все накроется. Давно напрашивается.

Командир вышел из-за стола и заходил по комнате. Бойцы старались на него не смотреть. Пометавшись какое-то время, он вдруг застыл.

– А ведь вы струсили, – сказал он.

– Шеф! – вскинулся Ткачев. – Как можно?! Никак нет…

– Струсили, – уверенно повторил Адаменко. – Вот медведь – тот не убоялся. Он оценил, что с ним по-хорошему. А вам это невыносимо. Решили небось, что расплющит.

– А хоть бы и так! – дерзко крикнул Лазарев. – Вас там не было, шеф! Силища просто неимоверная! Какая там сотня баллов – не меньше тысячи! Да еще начал превращаться в собаку!

Ткачев промолчал. Он вообще замкнулся, осунулся, перестал быть похожим на киборга и больше напоминал замурзанного пенсионера. Он состарился лет на пятнадцать.

Адаменко испепелил взглядом Лазарева и тот заткнулся.

– Хватит переливать из пустого в порожнее. Клин вышибают клином. Надо выставить против его любви нашу любовь…

– Как же! – язвительно отозвался Лазарев. – Его любовь от Божьего страха. А я не верю в Бога.

– Даже теперь не веришь?

– Да какой же там Бог. Там старый хрыч с паранормальными способностями.

Адаменко молча теребил легендарную ладанку с драгоценным калом.

– Клин клином, – повторил он с отсутствующим видом.

Ткачев, хорошо разбиравшийся в настроениях начальства, выжидающе поднял голову. Начальство осенило. Начальство что-то придумало.

Адаменко просветлел.

– Мы зашлем другого агента, – сказал он зловеще. – На жопу с закоулочками найдется хитрый болт.

– Только накачайте его транквилизаторами, – буркнул Лазарев. – Или стимуляторами. А лучше пусть идет под гипнозом.

– Тепло, между прочим, – осклабился Адаменко. – Почти угадал!

– Бросьте, шеф, – подал голос Ткачев. – Там химия не поможет.

– Химия не поможет, а поломанные мозги, глядишь, и справятся. К отшельнику пойдет Шмерц.

Лазарев изумленно откинулся на стуле. Ткачев снял новенькие очки и приоткрыл рот, в котором еще сохранился почвенный привкус.

– Шмерца переколдовали, – объяснил Адаменко. – У него развилась последняя фобия, которая перекрыла все остальные. Теперь он боится только одного: бояться. Пусть потолкует с этим дедом. Глаза в глаза. Пусть подробно распишет свои ощущения, как бы жалуясь. Дескать, он пришел исцелиться. Старый черт обязательно надышится от него.

15

Шмерц прибыл в поселок вечерним поездом. Был август, успело стемнеть. Его отговаривали идти ночью и стращали лесом, но он отмахивался. Спешить было некуда, черепную коробку распирало от страха перепугаться, а все остальное нипочем. Он поправил ранец с палаткой и сухим пайком; проверил оружие, которое вряд ли понадобится. Взъерошил соломенные волосы, сделал глубокий вдох и невольно расплылся в мальчишеской улыбке. Аромат лесов, полей и лугов пробрал его до печенок. Где-то сонно залаял пес. Шмерц подумал, уж не отшельник ли.

– Шмерц, – раздалось в ухе. – Доложите обстановку.

Он дотронулся до гарнитуры.

– Все в порядке, – отчитался он, трогаясь с места.

– При малейшем сомнении – не молчите, – приказал Адаменко.

– Есть, – ответил Шмерц.

Выступила роса. Наученный опытом предшественников, Шмерц надел сапоги повыше, болотные. Они успели засверкать от влаги. Выкатилась луна, зажглись звезды. Оглушительно стрекотали цикады. Он взял курс на черный лес. Белели туманы, любовно растекавшиеся по травам. Шмерц думал о сверхъестественном страхопроводе, к которому так опрометчиво присосался. Где-то высоко и даже не среди звезд, а позади них за всем, что есть, струился поток нечеловеческого ужаса. Живым существам перепадали от него жалкие крохи. Возможно, эта божественная труба прохудилась. А может быть, струйки, стекавшие в патрубки, были задуманы изначально.

– Шмерц, – позвал Адаменко.

– Слушаю, шеф.

– Как настроение? Самочувствие?

– В полном ажуре.

– Ты обязательно задуши его, если не выйдет иначе. Готовность прежняя?

– Так точно.

Адаменко замолчал, и Шмерц подумал, что он сомневается и вообще недоволен.

Трава шуршала. Он шел, посматривая вверх. На ум пришли слова мыслителя о звездном небе над головой и нравственном законе внутри, которым только и можно удивляться. Но от удивления один шаг до испуга, и Шмерц запретил себе думать о них. В звездном небе не было ничего необычного. Нравственный закон предписывал Шмерцу не бояться ни бога, ни черта. Он вспомнил, как ломал пятаки и гнул подковы, воображая себя былинным богатырем. Он и есть богатырь. Шмерц по-немецки – «боль». Эту фамилию даровал его пращуру лично царь Петр. Тот был заплечных дел мастером и растерзал великое множество внешних и внутренних врагов. А старая неизвестна. Может, ее и не было.

– Шмерц, доложите, где находитесь.

– Захожу в лес, – отозвался он.

…Путь до избушки растянулся на несколько часов, и Шмерц вышел к ней на рассвете. Он много раз падал, ушибался, но поборол искушение разбить лагерь. Движение отвлекало от мрака, который нес в себе много потенциально страшного. Скит стоял темной глыбой. Изнутри не доносилось ни звука.

– На месте, – шепнул Шмерц в микрофон.

– Ну, с Богом, – ответила гарнитура.

Он только на секунду отвел взгляд, а в следующий миг перед ним уже стоял Христофор. Старец мигом принялся источать любовь, но вовсе не страшную, как показалось сослуживцам, а довольно приятную и безобидную.

– Я ведь, дедушка, ничего не боюсь, – улыбнулся Шмерц.

Он взял Христофора за хрупкие плечи и посмотрел ему в глаза. Тот попытался их скосить, но Шмерц догнал и вернул на место. Какое-то время старец таращился, после чего разинул беззубый рот.

– Мишенька, Мишенька, – залепетал он, входя в собачий образ.

Но Мишенька не вышел. Шмерц хмыкнул.

Тогда Христофор запрокинул голову и безнадежно завыл на луну.

16

Спутник скользил в ледяной пустоте. Красная лампочка, ярко горевшая до сих пор, внезапно погасла, и он равнодушно поплыл дальше.

Это заметили далеко внизу. Там бодрствовал штаб, он провел бессонную ночь.

– Готово! – выдохнул Адаменко.

– Ура, – неуверенно ответили Лазарев и Ткачев.

Потом они дружно застучали зубами от непривычного, беспочвенного чувства.

Их медленно сковывал страх.

© апрель – май 2015

Шов

– Смотри, – сказал Орест и разомкнул горсть. Сахарные кубики рассыпались по столу. – Что произошло?

Арно пожал плечами.

– Ничего. Кубики разлетелись.

– Правильно. Сначала упал первый, потом второй, третий. Очень быстро. И вот они все лежат. Сколько их тут? Семь штук. Неподвижные.

Арно взял один и бросил в кофе. Звякнула ложечка.

– Это я понимаю, но при чем тут время?

Орест снисходительно улыбнулся.

– Есть мнение, что времени нет. Это человеческая выдумка. Человек так устроен, что ему мерещится время, иначе он не умеет. Но ты и сам знаешь, что когда скучно, время тянется, а если сильно занят, то летит.

Арно вздохнул. Орест умел быть кратким, но все равно утомлял. Малодушный Арно всегда выслушивал его и уходил, не понимая, зачем убил пресловутое время.

– Есть и другая теория. Действительность выстреливается микроскопическими порциями, как кванты. Или кварки, не помню. Такими крошечными, что кажется сплошным. И вся она уже выстрелена, а мы плетемся вдоль этого пунктира и делим его на прошлое, настоящее и будущее. А все уже высыпалось, как эти кубики. И лежит.

– Но ты же сам сказал, что сначала упал первый, потом второй и так далее.

– Это нам так кажется. Представим, что кубики это события. Вот они разлеглись. В картине вечности то же самое. Сперва одно событие: ты сидишь дома; рядом – другое: ты идешь по улице. Не следующее! Ничто ни из чего не следует. А просто другое. Тебя миллиард. Триллион. И все рядом. Стукнуло сердце раз – вот ты номер раз. Стукнуло два – вот ты номер два. Излучаешься малыми порциями.

– Откуда?

– Вот! – торжествующе поднял палец Орест. – Это я и хочу выяснить. Мне понадобится твоя помощь. Мне пришла в голову довольно опасная мысль, но все должно обойтись.

Арно посмотрел на часы.

– Может быть, времени и не существует, но меня оно поджимает…

– Да не сейчас, – утешил его Орест. – Завтра. Послезавтра. Через неделю. Спешить некуда! Сначала послушай, какая со мной вышла история. На днях я упал. С лестницы. Просто споткнулся и полетел кубарем. Ступенек было штук двадцать, и я рисковал сломать шею. Так вот: у меня изменилось восприятие времени, потому что шок был довольно серьезный. Все вокруг замедлилось…

– Бывает, – подхватил Арно. – Однажды я тоже…

– О том и речь, – кивнул Орест, маша руками и требуя не перебивать. – Тогда вспомни сам, как это было. Вот я слетаю с одной ступеньки и как бы зависаю. Вот ударяюсь о следующую и отмечаю, что еще жив. Вот качусь дальше. Я падал очень быстро, но четко запомнилось ровно пять отдельных эпизодов. Представь, что мы вооружились сильной лупой и увеличили действительность. Я-слившийся разделился на я-поштучных. О чем я и говорю.

– Ну и что?

– А то, что главное не эти многочисленные я. Самое интересное – между!

– А что там между?

– Ничего! Лично я ничего не заметил. Себя зафиксировал, а промежутки – нет. Но они должны быть, если одно я не перетекает в другое. Если действительность дробная. Там наверняка есть швы! Стыки, границы – мало ли что, как на кинопленке. Вот я и хочу распороть такой шов.

– Чем? – жалостливо спросил Арно.

– Вот этим, – Орест взял опасную бритву. До сих пор она покоилась на столе, и Арно косился на нее настороженно, как на ружье в начале пьесы. – Для этого нужна, во-первых, настоящая опасность, чтобы время замедлилось. Но при этом и во-вторых – достаточная отрешенность, чтобы успеть писануть.

– С чего же ты взял, что можно распороть этот шов обычной бритвой?

– А она не обычная! – зашипел Орест, подавшись к Арно и брызжа слюной. – Это отцовская бритва. Ее положили в гроб, похоронили, а через пару лет гляжу – она лежит себе в ванной под зеркалом. Богом клянусь, – и он торжественно перекрестился. – Это та самая бритва.

– Хочешь сказать, что она вернулась из могилы? – Арно взял бритву, раскрыл и придирчиво осмотрел.

– Не обязательно. Она могла откуда-нибудь вывалиться, если разошелся тот самый шов. Может быть, в каком-то соседнем мире ее не хоронили.

– А в гроб ты, часом, не заглядывал?

– Боюсь, – признался Орест.

– Боишься, что ее там нет?

– Наоборот – боюсь, что есть. Пусть уж лежит, если закопали! Но в душе я уверен, что эта бритва – посторонняя. Провалилась один раз – авось, провалится и во второй!

– Зыбкое умопостроение, – заметил Арно.

– А другого нет, – развел руками Орест. – Мы вот как сделаем. Я прыгну с крыши. Здесь неподалеку есть расселенный пятиэтажный дом. Во дворе ни души. От тебя требуются две вещи: во-первых, присмотреть за пожарным тентом или каким-нибудь надувным матрасом – надо подумать, что лучше. Во-вторых, заснять падение на видео. Я буду прыгать с бритвой и полосну по шву, как только разделюсь от испуга на отдельные я. Что при этом произойдет, не имею понятия. Мы потом посмотрим покадрово и попробуем выяснить.

– Да ты совсем идиот, – сказал Арно.

– Сделаешь? – Орест пропустил это мимо ушей.

– Да пожалуйста. Я тебе сразу скажу, что матрасов понадобится несколько. И площадь должна быть больше – вдруг тебя отнесет, и высота. Тент не годится. Его держат несколько здоровых мужиков, а нам, насколько я понимаю, зрители не нужны.

– Вот же ты голова! – восхитился Орест. – Я так и знал!