Текст книги "Избранные. Космохоррор"

Субстрат
Иван Шварц

Из восстановленных личных записей инженера отдела гео-разведки, подразделение SDC-BP, компания Union Space Discovery.

### – Космодром «Рассвет» – 13.02.2*** – гражданский накопитель – ###

Сегодня мы вылетаем на «Литу». В группе порядка десяти сотрудников SDC, из них пятеро – сотрудники отдела гео-разведки, трое – из отдела внутренней безопасности и двое сметчиков. Со мной также летит мой питомец – пес Бесник.

Цель командировки: плановые геодезические работы на полигоне, а также наладка и испытания экспериментального био-реакционного оборудования, которое мы везем с собой.

Наш полет относится к средне-долгим по классификации USD-TC, время в пути составляет порядка девяти земных месяцев. Транспорт – роботизированный пассажирский корабль типа «Noah», в версии для доставки живого груза в состоянии криосна.

На данный момент мы находимся в накопителе, до посадки остается несколько минут. Пользуясь случаем, хочу подробнее описать то, на чем мы летим. В инженерной основе пассажирских кораблей «Noah» заложен тот же принцип, что и в крупных станциях, типа «Литы». Он заключается в том, что корабль, по сути, состоит из двух цилиндров – внутреннего и внешнего – способных вращаться в противоположных направлениях. Внешний цилиндр выполняет роль обшивки, внутренний – емкости для энергоблока, а также источника равномерной силы тяжести, порождаемой взаимным вращением цилиндров. Планетарный взлет «Noah» производится вертикально, с помощью ракеты-носителя, пассажиры при этом помещаются в криокапсулах в положении «стоя». После отделения от носителя, происходит запуск двигателей корабля и системы вращательного контура, вследствие чего появляется сила тяжести, направленная ортогонально оси вращения внутреннего цилиндра, а пассажиры, без изменения ориентации капсул, перемещаются в положение «лежа». Интересно, что корабль полностью автоматизирован и не требует наличия на борту какого-либо служебного экипажа.

Загорелось табло на посадку. До встречи через девять месяцев.

#1 – Noah – дата неизвестна – капсульный отсек

Произошло массовое пробуждение, по неизвестной причине система криосна отключилась, капсулы при этом остались в закрытом состоянии. Тем не менее, благодаря хрупкости внешних стен капсул, нам удалось выбраться собственными силами.

Стыковочные сигналы отсутствуют, изображения с бортовых камер нет. Вполне возможно, что мы рядом с «Литой», но случился какой-то сбой в системе автоматической стыковки.

Очень сильно болит голова, видимо из-за резкого пробуждения. Слегка нарушена моторика. Судя по поведению Бесника, с ним происходит тоже самое – бедный пес никак не может прийти в себя, лапы дрожат и подкашиваются. Инженеры-техники в данный момент работают с терминалом на панели управления, вскоре сможем выяснить, где мы и что случилось.

#2 – Noah – 158й день полета (по данным терминала) – капсульный отсек

Инженеры вернулись с новостями. К сожалению, неутешительными. Бортовые системы корабля работают исправно, но программа управления не выходит из режима автоматизированной доставки груза. Иными словами, корабль «думает», что мы все еще пребываем в криосне и вывести его из этого состояния пока не удается. Мы даже не можем воспользоваться модулем связи для передачи бедственного сигнала. До «Литы», если верить таймеру, еще порядка четырех месяцев полета, двигатели работают в штатном режиме.

Кроме того, создается впечатление, что данный тип «Noah» не оборудован удобствами для пассажиров вне капсул. Тем не менее, все мы солидарны во мнении, что на корабле, перевозящем живых людей, в любом случае должен быть аварийный рацион и запас воды. Один из безопасников – Альберт – предлагает осмотреть отсеки в поисках пищи. Хочется как можно скорее приступить к поискам, поскольку после криосна очень хочется пить. Пойду найду кого-нибудь в пару к нам с Бесником.

#3 – Noah – 158й день полета – грузовой отсек

Осмотр корабля подтвердил мои самые негативные прогнозы: он совершенно не предназначен для перевозки бодрствующих существ. Совершенно! Здесь вообще ничего нет – ни контура канализации, ни водопровода, ни медпункта! Самое главное, здесь нет аварийного рациона. Говоря проще, у нас нет еды – вообще нет. Не представляю, что делать. Слава богу, среди перевозимой химии есть запасы дистиллированной воды.

Люди заметно волнуются. И я волнуюсь. Как мы протянем почти четыре месяца? Вся надежда на то, что удастся перевести корабль в ручной режим, связаться с «Литой» и запросить помощь.

Не понимаю, неужели нет какого-то автоматического маячка, который уже должен был передать во внешний мир то, что с нами случилось? Я просто не понимаю…

Беснику нехорошо после сна, мне не нравится, как он дышит. С хрипами.

#4 – Noah – 161й день полета – кладовая

Я отслеживаю время по часам, вшитым в кожаный корешок. Моя привычка не расставаться с дневником в данном случае пришлась очень кстати: после того, как мы не нашли еду, несколько человек попытались достать из камеры хранения личные вещи, но у них ничего не получилось, камера заблокирована из-за режима криосна.

Мы разобрали стенки капсул, чтобы использовать их в качестве постелей.

Пять человек остались в капсульном отсеке, Альберт и два других безопасника (кажется, Кирилл и Глеб) ушли в грузовой отсек и заняли единственные «мягкие» места – кабины в погрузчиках. Один из инженеров остался у терминала – прямо там себе и постелил.

Я и Бесник заняли небольшую кладовую, расположенную в хвосте. Она тесная, но я застелил всю площадь кусками капсулы – получилось что-то вроде квадратного матраца. Бесник расположился у меня в ногах. Бедная собака. Думаю, он голоден не меньше, чем я. Нужно спать как можно больше, для экономии сил.

#5 – Noah – 167й день полета – кладовая

Хочется есть. Господи, как же хочется есть. Желудок сводит, он как будто прилип к позвоночнику. Я уже пытался жевать одежду, от безысходности. Бесник поскуливает.

Не уснуть.

Заглядывал Альберт, спрашивал, как у меня дела. При этом не отводил взгляда от Бесника. Думаю, они там уже обсудили, как сожрут его в крайнем случае. Мне кажется, от голода рассудок мутнеет. Надо дойти до терминала, посмотреть, что вышло у техников.

#6 – Noah – 171й день полета – кладовая

Совсем плохо. Голова кружится, мысли плывут. Всегда считал, что человек может прожить без еды пару-тройку недель, но по нам этого не скажешь. До меня доносятся голоса из капсульного отсека – слабые, хриплые голоса. Как будто бестелесные духи подвывают из темного подвала. Не могу разобрать ни слова. Заходил Альберт с одним из своих дружков. Хотели забрать Бесника, но я его отбил. Они даже не сказали ничего – Альберт просто подошел к нему и потащил за заднюю лапу. Я пнул его под колено и они ушли, что-то промычав на прощание. Есть хочу.

#7 – Noah – 174й день полета – кладовая

Утащили Бесника, пока я спал. Проснулся от его визгов. А потом он умолк. Суки. Я убью их, если они хоть что-то ему сделают. Здесь есть толстый металлический прут, я возьму его и пойду к этим тварям.

#8 – Noah – 174

Эти животные… Я пришел в грузовой отсек, когда они жрали его, моего бедного пса. На полу валялась его шкура и внутренности, а чуть поодаль сидела эта троица и грызла сырое мясо. Бедный бедный Бесник… Я, кажется, заорал, а затем подбежал и врезал одному из них по голове своим металлическим прутом. Этот гад, Альберт, вскочил на ноги и бросился на меня с каким-то острым обрезком, но я изловчился и вогнал прут прямо в его грязную пасть, так, что один его конец вышел из затылка. Третья сволочь убежала, а я остался здесь, не в силах бежать следом. Из коридора слышны шаги – наверное, идут люди из капсульного.

#9 – Noah – 174

Звери… Как же быстро человек опускается до зверя. Оставшийся в живых безопасник, Кирилл, действительно привел народ из капсульного. Я-то думал, они пришли порицать меня, судить за то, что я забрал две человеческие жизни за одну собачью. Но нет, они пришли за тем, что осталось от пса. Бледные, худые – словно провели без еды не три недели, а несколько месяцев – они медленно обступили меня, загородив останки Бесника. Олег, когда-то мой хороший приятель, а ныне заросший худосочный старик, сказал, что они заберут мясо, так или иначе. Кирилл караулил меня с ножом в руках, пока остальные собирали куски собаки. Я видел на их лицах оскалы – идиотские, желтозубые, вонючие улыбки, как будто внутри у них скрывалась одна лишь гниль. Они собрали Бесника и ушли, а я остался один, в окружении двух трупов и черной шкурки моего бедного мальчика.

Я не хочу возвращаться в свою кладовую, не хочу доживать последние свои дни в компании этих нелюдей. Я хочу просто лечь и умереть. Думаю, это моя последняя запись. Очень жаль.

#10 – Noah – 175й день полета – грузовой отсек

«Экспериментальное био-реакционное устройство, предназначенное для производства субстрата на основе произвольного органического материала» – вот что, оказывается, мы с собой везли, вот что значилось в сопроводительной инструкции. Идиоты! Какие же мы все идиоты в том, что не додумались как следует изучить содержимое грузового отсека! А может, кто-то и вспомнил об этой машине, но тогда еще было слишком рано для самых темных мыслей… Не важно. Это устройство – серебристый матовый куб, около двух метров в ребре, с несколькими лотками и управляющей консолью – покоилось под тентом в глубине отсека, заряженное и готовое к работе. Произвольный органический материал. Какой может быть органический материал на нашем корабле? Я собрал остатки кишок Бесника и погрузил их в приемный лоток. Думаю, изначально машина предназначалась для вторичной переработки растительного сырья, но я решил, что терять все равно нечего и выбрал на консоли тестовый режим. Синтез прошел практически беззвучно – куб лишь немного вибрировал, словно переваривая данное ему угощение. А затем консоль загорелась зеленым и второй лоток распахнулся, демонстрируя результат работы – темно-бурую горку мягкого, желеобразного материала, отдаленно напоминающего студень. Переборов отвращение, я попробовал это на вкус, зачерпнув рукой. Господи. Пресное и склизкое, но вполне съедобное. Мыча от удовольствия, я съел все, что было в лотке и вылизал его поверхность. Тело забило в ознобе – оно как будто проснулось после долгого сна, почувствовав в желудке хоть что-то, кроме дистиллированной воды. Я ощутил подлинное счастье, я заплакал слезами радости, даже не думая о том, что послужило основой моего спасения!

Но сейчас сознание вернулось и в голове есть лишь один вопрос – стоит ли рассказывать остальным, стоит ли делиться с ними этой находкой? Количество субстрата, произведенное из кишок Бесника, было откровенно небольшим – я съел все за один присест и не наелся. Мне противна сама мысль об этом, но, кроме собачьей шкуры, остаются лишь Альберт и Глеб – но я понимаю, что даже их обоих не хватит на всех нас, особенно если эффективность устройства будет на том же уровне.

Кроме того… Если честно, то я не хочу, чтобы они выжили. Из капсульного доносятся крики и визги – я представляю, как они дерутся за последний кусок собачьего мяса, вырывая его друг у друга прямо изо рта. Уверен, вскоре они придут меня проведать, хотя бы для того, чтобы забрать остатки воды, так что нужно решать быстрее.

#11 – Noah – 175й день полета – грузовой отсек

Я заперся в грузовом отсеке, как только услышал шаги, доносящиеся из коридора. Решение, над которым я размышлял пару часов, пришло мгновенно, как только до меня донеслись эти шаркающие звуки. Ничего они не получат, пусть подохнут, все. Пусть сожрут друг друга.

Я слышу, как они стучат по дверям – кажется, чем-то тяжелым. Тихое бормотание – может, Олега или Кирилла, а может, чье-то еще.

Отволок Альберта и Глеба в противоположный угол отсека и прикрыл тентом. Сейчас заберусь в кабину погрузчика и немного посплю. Впервые за столько дней я чувствую хоть какую-то сытость в желудке, чувствую как она разливается по всему телу приятным теплом.

#12 – Noah – 178й (179й?) день полета – грузовой отсек

Вчера проснулся от голода. Как мне показалось, еще более сильного, чем после криосна. Все мысли были только о моих запасах органического материала – о том, каким образом мне отделить часть, размером подходящую для лотка субстратной машины. Долго бродил по отсеку в поисках чего-то, что могло бы заменить топор. Нашел лопасти турбины для движка буровой колонны, обмотал ось крепления куском брезента и вышло некое подобие тесака.

Решил начать с Альберта. Провозился, наверное, часа три, но удалось отделить подходящий кусок руки. Тела покрылись темно-зелеными пятнами и уже источают запах. Отвратительно, но куда деваться?

Честно говоря, я не ожидал, что субстратная машина переработает весь материал, включая кости, но, когда процесс завершился, в приемном лотке было пусто. Сама пища вышла более плотной, чем в прошлый раз – видимо, из-за иного характера органики. Люди из капсульного больше не приходили.

#13 – Noah – 188й день полета – грузовой отсек

Господи, что же я делаю? На что иду ради своего спасения? Ведь не голод заставляет меня отделять часть за частью от этих тухлых туш, но скорее понимание того, что это – единственный путь к жизни. С другой стороны, разве не должен я всеми силами следовать стремлению выжить?

Мне одиноко.

#14 – Noah – 196й день полета – грузовой отсек

Не знаю, жив ли я, либо все это – просто мой посмертный бред? Я уже давно не понимаю, кто из них Альберт, а кто – Глеб. Осталось немного. Должно быть, в отсеке царит отвратительная вонь, но, отчего-то, я ее не ощущаю. Или мое обоняние уже принимает за данность эту смесь гнили, немытого тела и содержимого туалетных ведер?

Кожа на груди и руках вся в мелких красных гнойниках – наверное, из-за отсутствия гигиены, либо из-за питательного состава субстрата.

А может быть, я все-таки умер и это ад?

#15 – Noah – 202й день полета – грузовой отсек

Мои запасы органического материала подошли к концу, больше субстрата не будет. На душе смешанные чувства: я знаю, что вот-вот придет голод – и боюсь его, но также понимаю, что скоро все закончится и, если честно, от этого мне легче. Никому и никогда мне не придется рассказывать о цене своего выживания.

К счастью, свой конец я встречу не один – удалось вернуть Бесника, хотя бы отчасти. И как я не додумался раньше? Распорол сиденье в одном из погрузчиков, нашел несколько заклепок и пару мотков веревки, повозился пару часов – и вот, мы снова вместе! Он такой мягкий, такой нежный. Помню, как подобрал его щенком: была зима, кто-то выбросил весь выводок в мусорный контейнер – черную, копощающуюся кучу слепых малышей, все еще влажных после материнской утробы. Я проходил мимо и услышал тонкий, жалобный писк. Он был в самом центре – замерзший, но еще живой. Я вытащил его, выходил, выкормил молоком из пипетки.

Когда-то у меня была семья. Когда-то у меня был сын, которого не стало. Но жизнь подарила того, о ком я мог позаботиться, кого я мог согреть и спасти. Моего маленького черного пса.

#16 – Noah – 211й – грузовой отсек

Очнулся от удара – как будто в корпус корабля что-то врезалось. А теперь появился какой-то монотонный, режущий звук. Он пробирает до самых костей. Страшно думать о том, что это может быть.

– –

Из личных записей сотрудника отдела внутренней безопасности SDC-SU, компании Union Space Discovery.

### – Орбитальная научно-техническая станция «Лита»

Вскрывая внешний шлюз судна «Noah – au13867», мы меньше всего ожидали встретить выживших. Спасательная операция была организована спустя пять дней с момента получения служебного сообщения о состоянии груза в криокапсулах – в этом сообщении говорилось о том, что, в результате ошибки крио-смеси, все пассажиры погибли, а корабль продолжает выполнять программу доставки на станцию в автоматическом режиме. Удаленная диагностика показывала полную исправность всех систем и мы, если честно, ожидали увидеть лишь десяток капсул с мертвецами внутри.

Мы вылетели на встречу «Noah» группой из шести сотрудников отдела внутренней безопасности, на станционном судне типа «Erebrus». Стыковка произошла спустя 47 земных суток, в ручном режиме, через грузовой отсек. Мы взошли на борт в скафандрах, но, измерив давление воздуха, тут же их сняли – за и что и поплатились сполна. Вонь, царящая на корабле, была просто неописуема – это был удушающий смрад тухлого мяса, аммиака, фекалий и бог знает чего еще. В одном из углов отсека пол был измазан засохшей кровью и слизью, как будто там было нечто вроде разделочной зоны. Памятуя о том, что на корабле нет пищевых запасов, мы осмотрительно вернулись на «Erebrus» за табельным оружием.

Двери, ведущие из грузового отсека, озадачили нас окончательно – они были заперты изнутри, но ни живых людей, ни трупов, мы пока не находили. Мы отперли двери и проследовали в капсульный отсек. То, что мы там увидели, еще долго будет преследовать нас в кошмарах: гнилые, полуразложившиеся останки мужских и женских тел, сваленные кучей у одной из стен. Их лица были изуродованы, отдельные сегменты – в основном, конечности – отсутствовали, но кости, повсеместно валявшиеся на полу, ясно говорили нам о том, для чего они были отрезаны. Также в глаза бросился тот факт, что большая часть трупов была связана по рукам и ногам. В самом дальнем конце отсека, в грязной куче обрезков криокапсул, мы нашли первого выжившего – мужчину средних лет. Он лежал, подобрав ноги к груди и непрерывно подрагивал всем телом, истощенный и полуживой. Бледный, испещренный гнойными нарывами, с совершенно безумным взглядом мутных, желтых глаз – словно чумной призрак, он протянул к нам руки и что-то прохрипел, а затем потерял сознание. На рваном комбинезоне значилось имя – Кирилл Сланцев, сотрудник СВБ.

Второго выжившего – инженера гео-разведки Антона Васильева – мы обнаружили совершенно внезапно, осматривая грузовой отсек. Сжимая в руках чучело какого-то мелкого животного, он прятался в кузове одного из погрузчиков. При попытке сопроводить его на наше судно он сопротивлялся, бормотал что-то неразборчивое и, отчего-то, постоянно оглядывался в сторону лабораторного оборудования, предназначенного для биологической группы на «Лите». Нам удалось его усыпить, после чего оба выживших были подключены к системе жизнеобеспечения. Не стоит и думать о том, что они смогут в ближайшее время рассказать хоть что-то о случившемся. Кроме того, физическое обследование Кирилла Сланцева, помимо всего прочего, показало наличие серьезных повреждений головного мозга – скорее всего, он уже никогда не придет в сознание. Состояние Антона Васильева куда лучше. Имеется подозрение, что он не идет на контакт сознательно, пытаясь скрыть от нас нечто касательно деталей своего спасения. Однако, на станции работает штатный психиатр, так что надежда на восстановление есть.

Минуты нежности
Николай Романов

Дом – это не здание.

Дом – это не место, где день за днём собирается твоя семья. Даже если она собирается год за годом – это не дом.

Дом не там, где уютно, тепло, шкафы забиты любимыми книгами, и ты с закрытыми глазами дойдёшь ночью до туалета или холодильника.

Дом – это не комната, где царит праздник и застолье, и ты улыбаешься каждому, потому что знаешь его много-много лет.

Дом – место в голове.

Дом – это переключатель. Вкл-выкл.

Вкл – и ты откидываешься на спинку кресла и обжигаешь пальцы о чашку кофе. Ты дома.

Выкл – и ты у кровати больного. Впалые щёки, частое дыхание, хлорка въедается в кожу и стены.

Вкл – и солнце шепчет теплом по деревенеющей коже, а море тихонько шумит. Это приятно, и это – дом.

Выкл – люди уходят. Сами, или их забирают. Как детские игрушки – они зачем-то пришли в негодность, или родители так решили. Люди-игрушки уходят и забирают твой Дом за собой.

Зачем эти мысли в моей голове?

Я не провожал родственников – мои родные и близкие живы и процветают, а отсутствие сожалений юности лишили меня сладости потерь. Дом всегда со мной – дисциплина и стерильный порядок окружают меня теплом и заботой. Гармония восстанавливается и внутри, и снаружи по первому требованию – в моём случае не подводят самоконтроль и система адаптации климата корабля.

И – да – я не пью кофе. Да его и нет на Борту.

Я всегда Дома.

Утренние фантазии – последние попытки подсознания развлечься остатками сна. Где-то в глубине, в тёплой ванне грёз и лабиринтах аналитики, мозгу скучно. У нас с ним разное представление о развлечении, но я не против.

Сновидения вносят разнообразие – на Борту нет драм и трагедий. Есть работа и режим. Баланс калорий, физической активности, равновесие труда и отдыха.

Щепотка душевных псевдотрагедий в момент пробуждения развлекает человека-песчинку в утробе черной бездны. Через мгновения я это забуду, а пока – маленькое приключение, фантазии о горечи, которой у меня никогда не было.

Несерьёзно? Будет минутка – расскажите, как вы развлекаетесь в своей ракушке, когда за створками миллиарды тералитров пустоты.

Довольно. Пора освобождаться от объятий синтетического одеяла. Нежиться будем через пару дней. По возвращению. А на повестке – гигиена, упражнения, душ, работа, завтрак. И ещё кое-что. И я уже знаю, какие пункты из списка сегодня выпадают.

Что я ещё не упомянул? Ах, да. Я в космосе.

По понятным причинам полную тренировку я провести не могу. Минимум движений, до первого пота – и в душ.

Мне нравятся транспортники. Они уютнее новомодных исследовательских кораблей. В них есть комнаты, отсеки, переходы между отделениями. Мне нравятся повороты в моём домике, нравится выходить из-за угла, смены ракурса. Сейчас всех отправляют в огромных одиночных отсеках. Уютно – как мятой горошине в стальной кастрюле. В этих огромных бочках есть всё, кроме возможности уйти от себя. Чем не путь к безумию? Но это не моя история.

Мой Борт – ретроград. Всё по-старинке. Многокомнатная квартирка с переходами и задним двором. Животных нет – есть оранжерея. Понятное дело – не для меня эстетику делали – контрольные образцы путешествуют, но тем не менее.

Коридоры, переходы… Они и приготовили для меня этот непростой сюрприз. Что именно пошло не так? Вариантов много, я могу набрать две-три дюжины причин даже не прибегая к помощи бортового аналитика. Могу оставить из них несколько наиболее вероятных. Споры, семена, вирус, флора-фауна обдурившие проходную систему контроля на одной из остановок? Какая разница, мы зашли далеко из без понимания причин.

Мыться тоже неудобно. Я ещё не упомянул о моей руке? Скоро расскажу.

Работа – четыре часа: обход, пробы, показатели, корректировка (по необходимости), формирование отчётов и последующая отправка. Возможны плановые вариации, плюс – два непременных (с инструкциями не спорят!) перерыва – местоположение обязывает.

Это по плану. По факту всё сводится к последним пунктам – только отчёты. Я не спорю с инструкцией, я её игнорирую. Данные покидают Борт в том виде, который я придал им на скорую руку. Достоверность меня сейчас мало волнует.

Теперь главное. Ладони потеют, меня ждут повороты и коридоры. Два раза налево от операторской и прямо к эко-ферме. Рядом с выходом вентиляции – меня ждут. Рядом с щитком. Прямо на стене. За углом, за поворотом.

Не знаю почему, но, приближаясь, я стараюсь не дышать носом. Запаха нет, но это, скорее всего, интуитивное. Словно прижался в лифте к незнакомому старику или зашел в комнату умирающего человека. Задерживаешь дыхание, отводишь взгляд и вдыхаешь уже через слегка приоткрытый рот. Неглубокими вздохами, конечно.

Он не выглядит болезненным. Он выглядит как болезнь. Лоснящаяся, мускулистая, свежайшая раковая опухоль. Вывернутая наизнанку гигантская папиллома, размером с сейшельскую черепаху. Прилипший к стене снежный ком цвета кожного кандидоза, разбухший и покрытый просвечивающейся под полупрозрачной пленкой варикозной сетью чёрных подрагивающих нитей.

Будете смеяться, но я назвал это Пассажиром. Нет, это не имя, и я не собираюсь с ним разговаривать. Первые дни это было «оно». Потом, когда изменения в размерах и внутренние шевеления стали более чем заметны, я его назвал. Почему бы и нет? Забавно ведь. Заяц на борту, хе-хе.

Расстёгиваю комбинезон до пояса, скидываю его со спины, как гигантский капюшон. Руки начинает мелко трясти, и стаскивать футболку уже нет ни желания, ни возможности.

Опускаюсь на треснувший хрусталь коленей. Упираюсь левой рукой в стену, чтобы не рухнуть на пол раньше времени или – не дай бог – не свалиться на Него. Сжимаю и разжимаю кулак – правая уже ноет и немеет, ранки, покрывающие руку от запястья до локтя, начинают призывно саднить. Они причмокивают, как маленькие ротики. Они хотят кушать, Он хочет кушать – какая разница? Я уже не держусь за ситуацию – кладу руку на всколыхнувшуюся поверхность перламутровой туши, вздувшейся на пластике стены.

За секунду до прикосновения я вижу маленькие усики, нет – скорее хоботки, которые выныривают из-под блестящей поверхности и впиваются в мою руку. Они втягиваются внутрь ранок, прижимают её к себе. Сейчас они внутри. Они неспокойны – я чувствую. Перебирают мышечные волокна, артерии, вены, прокладывают свой путь среди них. Внутри меня. Руку не оторвать; пока Он не наестся – я часть его. Но и неправдой будет сказать, что я не желаю этого. Это чувство появилось почти сразу, на второй или третьей кормежке – моё тело ноет, я весь – как уставшая материнская грудь, питающая ненасытное чадо. Ещё, ещё – оно голодно, теплые и приятные волны – я отдаю всё больше и больше, но ребёнок не наедается. Я не застану момент, когда он будет сыт – мысли путаются в клубок колючих нитей, приторное тепло заливает бездну носоглотки и закипает под моими глазами. Скорее всего Он меня отпускает. Или бросает. Или ласкает.. Или..

Что бы изменилось, если бы я помнил, как прихожу в себя (прихожу ли?), поднимаюсь с пола. Как добираюсь до душевой капсулы, стаскиваю с себя заляпанную тёмно-жёлтой кашицей форму и снова отключаюсь – липкий, обессиленный и жалкий. Позже я вернусь в себя, и пробуждение вывернет меня наизнанку. Возможно, рвотные позывы – это именно то, что возвращает меня в этот мир. На руку стараюсь не смотреть – первого раза мне было вполне достаточно. Это, пожалуй, единственное, что я опущу в своей истории.

Выталкиваю ногами изгаженную форму из душевой, застёгиваю жесткую плёнку кабины и, не открывая глаз, включаю злые горячие струи. Автоматика не позволит мне врубить температуру, превышающую режим комфорта, что, несомненно, жаль. Сложно описать неудержимое желание свариться, зажариться, быть приготовленным. Мне предстоит короткий, но непростой путь от продукта питания, до человека разумного.

Разумного ли? Что происходит последние два месяца на борту моего двухсоттонного Домика? Листаю бортовой инфопакет: постстартовая санобработка, маршрут – пять контрольных точек остановки.

Пять приземлений в заданных концах системы. Пять обязательных плановых карантинных обработок после. Суммарно – шесть месяцев облучений, химобработок и стерилизации каждого миллиметра внутренней поверхности Борта. Результат – самопроизвольное образование органического объекта в самом сердце корабля – активного и не поддающегося классификации. Любопытно – я с самого начала не стал заносить информацию о его появлении в инфопакет, или уже после удалил данные? Не помню.

Не помню когда появилось это предательское чувство. Благодарность. Этому нет объяснения. Смывая с себя первый опыт нашего общения, уже тогда – я знал, что благодарен. За испытанное единение, за густые волны омерзения, которые, схлынув, оставляли покой, словно обжигающий напиток, теряющий послевкусие, говорящий – вот твоё место, вот где ты. Вот Дом.

В первый день обнаружения я всё сделал неправильно. В какой момент я уже не просто нарушал инструкции, а послушно следовал зову? Он просил совсем немного, и ничем другим, кроме согласия, я не мог заполнить эту пустоту. Мы бессловесно договорились о том, что он хочет. И сколько я могу дать – договорились о пределах. Удивительное совпадение – мне было не жаль ровно столько, сколько он желал. Только рука.

Я просто положил руку на прохладу бесцветного нароста размером с футбольный мяч, который обнаружил в коридоре перед залом эко-фермы.

Вы знаете достаточно, чтобы провести линию от этого дня до сегодняшнего – всего-то пара месяцев.

Меня пугает другое. Следом за чувством благодарности появилось другое – то, в чём я до последнего не хотел себе признаваться. То, благодаря чему вы слушаете эту историю. Я думаю о нём. Это по-настоящему пугает, больше чем ночь окружающего пространства – это привязанность. И того, что за ней должно последовать. За любой привязанностью всегда следует одно и тоже.

Подъем. Грёзы. Гигиена, упражнения, душ, работа, завтрак. Сегодня наша встреча с Пассажиром переносится. Есть безотлагательный вопрос. Пространство за иллюминатором залито сине-голубым бульоном с белёсыми прожилками – мы на центральной полосе внешней стационарной орбиты. Перед нами уже не далёкий желанный шарик, а безразмерный и бездушный гигант – колыбель человечества.

С возвращением.

Регламент приёма даже такого неприметного странника, как мы – сложен, неспешен и выверен, словно пульс пилота истребителя.

Порядок приёмки контрольных исследовательских маршрутов – а это мы и есть – один из самых длинных из таможенных нормативных пакетов. Тщательнее проверяют только военную технику. Впрочем – готов поспорить, что у них-то как раз и есть где «срезать углы».

Возможно, я уже упомянул судьбу первого отчета с момента обнаружения моего требовательного гостя. Немногим отличались от него и последующие. Я не выявил отклонений в системах жизнеобеспечения. Присутствующая органика, системы обеспечения кондиционирования воздуха, водообеспечение и камеры отходов – показатели были практически в норме. Системы контроля не видели на Борту отклонений. Тем не менее, у меня не было желания полагаться на то, что башковитый начальник отдела приёмки не вопьётся пытливым взглядом в сотни показателей и не увидит, что где-то в них два плюс два равно пяти. Отчёты я копировал из середины маршрута, вносил небольшие изменения и отправлял свою самодеятельность в чёрную бездну. Они не должны были знать, о Нем. О том, что я не один. И если у них уже возникли вопросы, узнаю я про них или сейчас или уже никогда.

Я отрегулировал камеру, прочистил горло и пробежав пальцами по клавиатуре восемь положенных шажков, приготовился к связи.

Экран моргнул и замелькал картинкой средней четкости. Ха, парень, я тебя знаю. Везёт, ты меня принимаешь каждый второй прилет. Судьба, наверно.